Ранние годы моей жизни (Фет)/1893 (ДО)/46
| ← Глава XLV | Ранніе годы моей жизни — Глава XLVI | Глава XLVII → |
| Источникъ: Аѳанасій Аѳанасьевичъ Фетъ. Ранніе годы моей жизни. — Москва: Товарищество типографіи А. И. Мамонтова, 1893. — С. 379—388. |
Начались осеннія и зимнія манежныя ученія эскадрона, а съ тѣмъ вмѣстѣ объѣзды корпуснаго командира въ неизмѣнной линейкѣ подъ балдахиномъ и въ формѣ буквы французскаго s, въ которой въ одномъ заворотѣ лицомъ къ козламъ сидѣлъ Дм. Ер., а въ другомъ спиною къ кучеру адъютантъ Эмануэль. Но вотъ и этотъ поздній объѣздъ окончился, и Елизаветградъ отъ шумной публичной жизни перешелъ къ тихимъ семейнымъ развлеченіямъ, къ которымъ слѣдуетъ отнести и столь любимые Дм. Ер. балы въ городскомъ собраніи, гдѣ игралъ очень хорошій струнный оркестръ. Здѣсь, кромѣ семейства корпуснаго и супруги и свояченицы начальника штаба, сбирались всѣ городскія дамы, о которыхъ я говорилъ выше. Но надо признаться, что по чистотѣ греческаго профиля, тяжелой массѣ каштановыхъ волосъ, пышныхъ очертаній плечъ и рукъ, а равно и по безукоризненной свѣжести недорогаго платья болѣе всѣхъ выдавалась Ольга Николаевна Гайли. Казалось, отъ своего мужа она заразилась откровенною свободой. Мнѣ таки довольно часто приходилось танцовать съ рыженькой Терезой Мельцеръ, и я быть можетъ не обратилъ бы вниманія на неизмѣнность ея бѣлаго тарлатановаго платья, если бы Ольга Ник. однажды раздраженнымъ голосомъ не стала говорить мнѣ: „ну какъ имъ не стыдно пускать дѣвочку на всѣ вечера въ томъ же платьѣ, превратившемся въ грязную тряпку!“
Говорила она такимъ голосомъ, какъ будто я былъ настоящій виновникъ этого упущенія.
Не обходилось на нашихъ вечерахъ и безъ недоразумѣній. Такъ, заручившись обѣщаніемъ m-lle Терезы танцовать со мною первую кадриль, я прибылъ въ собраніе къ самому началу бала, но не нашелъ своей дамы. „Ну, подумалъ я, она сейчасъ будетъ; но возможна ли первая кадриль безъ визави?“ И вотъ я запасся соотвѣтственной парой. Скрипки настроены, и раздалось между парами: „Дм. Ероф. просить начинать контрдансъ“.
Все засуетилось и пошло по мѣстамъ.
— Пожалуйте, говоритъ мой визави, ведя подъ руку дѣвицу Эмануэль.
— Извините, моя дама.... говорю я въ замѣшательствѣ.
Играютъ ритурнель. Я становлюсь на свое мѣсто одинъ. Начинается первая фигура, которую моимъ визави приходится исполнять, какъ въ танцклассѣ, передъ стульями. Въ отчаяніи въ концѣ первой фигуры становлюсь на мѣсто съ приглашенною вновь дамой. Но не успѣлъ я, продѣлавши фигуру, вернуться на мѣсто, какъ сзади насъ прошелъ полковникъ Мельцеръ съ дочерью и, наклонясь надъ моимъ ухомъ, прошепталъ: „ah, monsier, vous n`avez pas voulu danser avec ma fille“.
Къ сожалѣнію, я не могъ до легкихъ танцевъ исправить свою невольную ошибку, такъ какъ всѣ кадрили m-lle Мельцеръ были разобраны.
Между тѣмъ однажды по поводу этихъ собраній я попалъ еще въ большую бѣду. Иногда дамы начальника штаба приглашали меня на вечерній чай, который по лифляндскому обычаю сопровождался у нихъ закускою изъ холоднаго мяса.
— Бы никогда не видали, спросила меня генеральша, браслета изъ стеклянныхъ нитей? Это очень мило и изящно.
На отрицательный отвѣтъ мой она сказала, что получила прелестный изъ заграницы и сейчасъ принесетъ показать. Браслетъ изъ переплетенныхъ густыхъ прядей блестящихъ розовыхъ и серебристыхъ волосъ были дѣйствительно очень красивъ.
— Вы видите, какъ это гнется, сказала m-lle Б., взявши браслетъ изъ рукъ сестры и силясь производить между пальцами перегибы на переломъ. Первое время гибкія и гладкія пряди выскользали при такихъ погибахъ, и я напрасно предупреждалъ, что стекло не можетъ выдержать перегиба подъ острыми угломъ.
— Видите, видите, продолжала баронесса, все круче и круче сжимая захваченную пальцами серебристую прядь.
Не успѣлъ я сказать: „сейчасъ лопнетъ“, какъ генеральша воскликнула: „ахъ, ты мнѣ его сломала!“
Когда волненіе по поводу браслета унялось, баронесса спросила меня, — буду ли я завтрашній день въ воскресенье на утреннемъ собраніи? На мой отвѣтъ, что я завтра дежурный по штабу, баронесса воскликнула, что это необходимо измѣнить, и что генеральша должна сейчасъ отправиться въ кабинетъ мужа, продолжающаго свою вечернюю работу и, возвращаясь оттуда, въ случаѣ благопріятнаго исхода просьбы, поднять руку съ носовымъ платкомъ въ качествѣ бѣлаго флага.
Черезъ минуту генеральша показалась въ дверяхъ съ бѣлымъ платкомъ надъ головою.
— Потрудитесь, сказала она, передать дежурному штабъ-офицеру, чтобы онъ замѣнилъ васъ слѣдующимъ по очереди. Слѣдующимъ оказался штатскій чиновникъ, чуть ли не корпусный казначей. Не желая производить непріятнаго впечатлѣнія на назначеннаго за меня не въ очередь, я отправился на другой день въ пустой штабъ и объяснилъ чиновнику смягчающія обстоятельства, обѣщая въ свою очередь отдежурить за него. Холодъ на дворѣ былъ ужасный, и первый снѣгъ валилъ клочьями, не давая различать предметовъ на ближайшемъ разстояніи.
Что же это будетъ? невольно думалось мнѣ, при такой погодѣ.
Вдругъ къ немалому моему изумленію въ дверяхъ показался Османъ.
— Полковникъ! воскликнулъ я: отъ васъ, неизмѣннаго руководителя общественныхъ удовольствій, всего проще узнать судьбу сегодняшняго собранія.
— Черезъ часъ назначенъ съѣздъ, отвѣчалъ Османъ, а вы видите, что дѣлается на дворѣ. Ну кто же поѣдетъ?
Тѣмъ лучше, подумалъ я и оставшись въ штабѣ, попросилъ чиновника идти домой.
Дня черезъ два, когда я былъ у Сакеновъ, Анна Ивановна мнѣ сказала: „quelle bévue! дамы хлопотали о встрѣчѣ съ вами въ собраніи, а вы не явились. Это ужасно неловко, и онѣ на васъ въ претензіи“.
— Я въ отчаяніи, сказалъ я, и тѣмъ болѣе, что быть можетъ не понялъ словъ Османа, усомнившагося въ съѣздѣ по поводу ненастья.
Тѣмъ не менѣе я положилъ отправиться на слѣдующій вечеръ къ дамамъ съ извиненіемъ. Но дѣло къ несчастію приняло другой оборотъ.
Дм. Ер. вызвалъ Османа и встрѣтилъ его словами: „полковникъ, какъ вамъ не стыдно, вмѣсто того чтобы сближать общество между собою, преднамѣренно разрушать общественныя удовольствія“.
— Смѣю спросить, ваше в—пр—о, чѣмъ я заслужилъ это замѣчаніе? сказалъ Османъ.
— Вы сказали Фету, что никого не будетъ въ собраніи, онъ не явился къ ожидавшимъ его дамамъ.
На другое утро, когда въ главной адъютантской комнатѣ начальникъ штаба, вспыливъ, распекалъ какого-то волостнаго командира, онъ вдругъ гнѣвно обратился ко мнѣ съ вопросомъ: „что это у васъ тамъ съ Османомъ за исторія? Онъ жалуется, что вы были причиной выговора, полученнаго имъ отъ корпуснаго командира“.
— Я только говорилъ о непонятыхъ мною словахъ Османа.
— На службѣ, воскликнулъ генералъ, вы можете говорить о погодѣ, происшествіяхъ, о чемъ угодно, но не поминать никакихъ именъ. Надѣюсь, что настоящая исторія послужить вамъ урокомъ.
Съ этими словами генералъ вышелъ изъ комнаты.
Выше я говорилъ объ одномъ изъ пріятнѣйшихъ городскихъ домовъ полковника Эмануэля. Бездѣтная пара любезныхъ хозяевъ занимала прекрасный бельэтажъ, въ который вела широкая деревянная лѣстница.
Направо изъ передней дверь вела въ кабинетъ полковника, а прямо въ залу, служившую въ то же время и столовой. За слѣдующей комнатой, служившей гостиною, виднѣлись домашнія комнаты, въ которыхъ однако мнѣ бывать не приходилось.
Милая, но нѣсколько болѣзненная блондинка хозяйка всегда находила для гостя любезное слово привѣта. Тѣмъ не менѣе гости Эмануэлей не были многочисленны. По временамъ появлялись родственные Вахи и молодые Сакены, но чаще всѣхъ я встречалъ тамъ Фильковича, умѣвшаго всегда разсказать какой либо курьезъ, который съ его богемскимъ, скворца напоминающимъ щебетаньемъ выходилъ еще забавнее. Нѣсколько дней къ ряду онъ изощрялся въ разсказахъ о пріѣхавшей съ дочерью изъ Одессы графинѣ Надгоричани.
— Je vous assure, madame, восклицалъ онъ убѣдительно, c`est un monstre. Какъ она жива съ ея корпуленціей! Такая у нея уже устроена карета: двое лакеевъ на запяткахъ и двѣ горничныхъ противъ нея. Такъ какъ сама она въ карету войти не можетъ по опущеннымъ подножкамъ, то горничная закидываетъ ей за спину длинное полотенце, а затѣмъ, упираясь въ стѣнки кареты изъ середины, тащатъ ее въ то время, когда два лакея пихаютъ снизу. Завтра воскресенье, и какъ я слышалъ, она собирается къ вамъ съ визитомъ. Ради Бога, добрѣйшая Варвара Александровна дозвольте и намъ придти поздравить васъ съ праздникомъ. У ней, говорятъ, и дочь такая же, о трехъ подбородкахъ. Я боюсь какъ бы онѣ не проломили вамъ лѣстницы.
На другой день я нашелъ полковника въ кабинетѣ.
— Кто васъ принималъ въ передней? спросилъ онъ.
— Ефимъ, отвѣчалъ я.
— Онъ только что недавно вернулся изъ собора, сказалъ Эмануэль. — А хорошо говорилъ Бершацкій проповѣдь? спрашиваю я. — Чудесно, отвѣчаетъ Ефимъ. — О чемъ же онъ говорилъ? продолжалъ пересказывать Эмануэль. — А кто жь его знаетъ, отвѣчалъ Ефимъ, должно быть о Богѣ. — Сегодня по случаю перваго дня масляной Варвара Ал. заказала блины, и у насъ будетъ графиня Надгоричани съ дочерью.
Въ гостиной сидѣлъ уже прихихикивающій Фильковичъ въ предчувствіи величайшаго насдажденія.
— Господа, замѣтила хозяйка, вы настраиваете свои нервы къ смѣху, но не забудьте, что она моя гостья, и я увѣрена, что вы не позволите себѣ какой либо нескромной улыбки.
Въ это время слуга, показавшись на порогѣ, доложилъ: „графиня Надгоричани“, и мы услыхали трескъ парадной лѣстницы. Какъ молнія пронеслось у меня въ умѣ: тамъ лѣстница трещитъ, здѣсь хохотъ клокочетъ у меня въ груди. И вдругъ въ дверяхъ появятся дѣйствительно колоссальныя фигуры, и я пропалъ, хотя бы пистолетъ цѣлился мнѣ въ лобъ.
При этой мысли я вскочилъ и, закрывая за собой противоположную дверь гостиной, бросился по незнакомой мнѣ амфиладѣ комнатъ. Добѣжавъ до спальни хозяйки, я съ судорожными хохотомъ упалъ на постель, затыкая раскаты смѣха пуховою подушкой. Когда наконецъ я собрался съ духомъ и и вернулся въ гостиную, то былъ представленъ хозяйкою двумъ брюнеткамъ, изъ которыхъ младшая обладала даже несомнѣнной южной красотой, указывая сходствомъ съ матерью единовременно на то, чѣмъ та была въ молодости, и чѣмъ дочь будетъ въ свою очередь.
Все, что Фильковичъ говорилъ о колоссальности графини, не было нисколько преувеличено. Казалось, полнота ея старалась расторгнуть всѣ препоны одежды. Обѣ графини были въ черныхъ шелковыхъ платьяхъ. Когда глаза наши нѣсколько попривыкли къ необычайности явленія, хозяйка попросила всѣхъ въ залу къ блинамъ. Здѣсь конецъ стола былъ занятъ отдѣльнымъ кувертомъ, передъ которымъ поставленъ былъ небольшой диванчикъ. Это мѣсто заняла графиня. Правда, блины были не болѣе чайнаго блюдечка, но всетаки при видѣ того, какъ графиня стала съ ними распоряжаться, мокая цѣлый блинъ, пропитанный масломъ, въ сметану и отправляя его въ нѣсколько согнутомъ видѣ въ широкій ротъ, я невольно припоминалъ, какъ у Гоголя Пацюкъ глотаетъ вареники: „Въ это время вареникъ выплеснулся изъ миски, шлепнулся въ сметану, перевернулся на другую сторону, подскочилъ вверхъ и какъ разъ попалъ ему въ ротъ. Пацюкъ съѣлъ и снова разинули ротъ, и вареникъ такимъ же порядкомъ отправился снова“.
Никогда уже въ жизни не приходилось мнѣ видѣть ничего подобнаго.
Справедливость заставляетъ сказать, что моя пріятельница m-me Сливицкая не ограничилась угощеніемъ меня папиросами своего издѣлія, но сняла мой акварельный портретъ, въ то время до извѣстной степени схожій.
Къ новому году семейство Марченковъ оставило Елизаветградъ и переселилось въ Одессу.
За обѣдомъ у Сакеновъ мнѣ довелось въ первый разъ встрѣтить оригинальную въ своемъ родѣ пару Тимковскихъ. Полковникъ Тимковскій прямо изъ образцоваго полка принялъ кирасирскій принца Петра Ольденбургскаго полкъ, состоявшей въ одной бригадѣ съ нашимъ Орденскимъ.
Давно уже въ дивизіи про него ходили многочисленные анекдоты.
Влад. Ив. усердно желалъ всего для своей солидной особы; ко всему же остальному въ мірѣ былъ невозмутимо равнодушенъ. Говорили, что легкія побѣды его жены въ Петербургѣ были безчисленны, но Влад. Ив. на это не обращалъ ни малѣйшаго вниманія.
Всѣмъ корнетамъ своего полка полковница говорила: „ты, душенька“, и иногда прибавляла: „позволь мнѣ пожать твой мизинчикъ“. Мнѣ на балѣ она сдѣлала честь, сама выбравъ меня, и спросила, какъ нахожу я ея парижскій нарядъ и въ особенности виноградный вѣнокъ съ нѣсколькими ягодами.
Нарядъ былъ дѣйствительно весьма изященъ, и слышать ему похвалы доставляло полковницѣ, перешедшей далеко за 40 лѣтъ, видимое удовольствіе.
Нельзя не замѣтить, что людямъ, которыхъ всего вѣрнѣе назвать безпардонными, зачастую прощается то, что другому никогда бы не извинили.
О строгомъ приличіи, царствовавшемъ въ домѣ Сакеновъ, говорить излишне; тѣмъ не менѣе при разсказѣ m-me Тимковской за столомъ о небрежномъ погребеніи въ Петербургѣ тѣлъ бѣдняковъ, только будто бы покрытыхъ въ гробу лоскутомъ холста, полковникъ на восклицаніе жены: „ты помнишь, Влад. Ив., какъ на Невскомъ предъ нами уронили женщину“? отвѣтилъ: „совершенная правда“ и прибавилъ такую подробность, которую я и черезъ 45 лѣть повторить не рѣшаюсь.
Влад. Ив. страдалъ ревматизмами и по поводу этого лѣтомъ сиживалъ въ медвѣжьей шубѣ, изъ которой его выводили только настоятельныя служебныя занятія, надъ которыми онъ однако не надрывалъ силъ. При сравнительно небольшомъ жалованіи полковаго командира, Влад. Ив. съ супругой умѣли надѣлать столько долговъ, что полковой казначей высылалъ ежедневно 5 руб. на продовольствіе Тимковскимъ и ни подъ какимъ предлогомъ не давали ни копѣйки впередъ.
Всѣ подробности полковыхъ дѣлъ, какъ и частнаго хозяйства полковника, были на рукахъ полковаго адъютанта Бедера, бывшаго какъ бы членомъ семейства. До какой степени Влад. Ив. былъ равнодушенъ къ общественному мнѣнію, всего лучше можно было увидѣть изъ слѣдующаго.
На балѣ кто-то изъ числа не танцующихъ офицеровъ чужаго полка сказалъ своему товарищу: „посмотри, какъ Бедеръ трудится въ полькѣ надъ своею дебелой полковницей“. Вдругъ за спиною говорящаго громко раздались слова: „очень нужно ему замѣчать; я два года вижу, какъ онъ надъ ней трудится и ничего не говорю, а ему, разъ увидалъ, и нужно замѣтить“.
Влад. Ив. нюхалъ табакъ, и въ лѣвой его рукѣ на конѣ, кромѣ поводьевъ, всегда зажата была золотая табакерка, и изъ подъ нея свѣшивался весьма длинный красный фуляровый платокъ.
Прослужившій весь вѣкъ въ конногвардіи Ант. Ант. Эссенъ хотя и очень любилъ понюхать табаку, но по привычкѣ къ бѣлому мундиру никогда не заводилъ собственной табакерки; зато никогда не отказывался отъ предлагаемой понюшки. Даже въ этомъ случаѣ Ант. Ант., потянувши щепоть ноздрею, далеко отводилъ руку назадъ, чтобы не засорить себя при отряханіи пальцевъ. Всѣми этими повадками генерала Вл. Ив. пользовался широко во время полковыхъ и дивизіонныхъ смотровъ.
Послѣ неудачнаго прохожденія полка, Влад. Ив. флегматически протягивалъ стоящему впереди его Ант. Ант. табакерку, который, нюхнувъ съ удовольствіемъ и отряхаясъ далеко оттопыренной руки соринки, жалобно восклицалъ: „Влад. Ив., что это будетъ! что это будетъ! полкъ ходитъ не хорошо“!
На это Влад. Ив. вполголоса и въ носъ флегматически ворчалъ: „могу васъ увѣрить, что можно гораздо хуже ходить, гораздо хуже“!
Не надо полагать, что съ такою флегмой Влад. Ив. появлялся только передъ добродушнымъ Ант. Ант.
При не менѣе добромъ, но иногда причудливо строгомъ Дм. Ер. бывало то же самое. И когда при прохожденіи эскадроновъ справа по одному начинали раздаваться обычные возгласы Сакена: „Боже мой, трапота налѣво, дышло налѣво, свинка налѣво! ахъ, Боже мой, шутъ налѣво! за нимъ еще два шута налѣво! ахъ Боже мой, еще оберъ-шутъ налѣво!“ — за корпуснымъ командиромъ слышно было ворчанье Тимковскаго всѣмъ присутствующимъ, въ томъ числѣ вѣроятно и Дм. Ер. „все шуты, все шуты, что же онъ самъ то такое? шутъ, шутъ, шутъ парадный“!
— Влад. Ив., восклицалъ Сакенъ: какое преступное равнодушіе! Я не знаю, какъ я васъ покажу государю.
И снова голосъ Тимковскаго: „желаю знать, куда онъ меня спрячетъ съ полкомъ“?
— Влад. Ив., вы вѣрно изъ окна учите полкъ?
Голосъ Влад. Ив.:
— Право прекрасная мысль! я ею непремѣнно воспользуюсь.
Я былъ бы весьма непризнателенъ, если бы не упомянулъ въ числѣ офицеровъ, по временамъ появлявшихся въ Елизаветградѣ, и милаго, образованнаго, начитаннаго поручика уланскаго полка Экельна, одного изъ самыхъ пламенныхъ поклонниковъ моей музы. Свою симпатію къ поэту онъ не только перенесъ на человѣка, но умѣлъ чувство дружбы ко мнѣ внушить и своей молоденькой женѣ, миніатюрной блондинкѣ, напоминавшей больную канарейку. Наши отрадныя встрѣчи продолжались не болѣе года, такъ какъ на другой годъ Экельны исчезли съ нашего горизонта, и онъ получилъ мѣсто въ Петербургѣ, въ главномъ штабѣ.
Гораздо позднѣе того времени, о которомъ я здѣсь говорю, слуга мой сказалъ, что видѣлъ Экельна, и что онъ теперь уже въ штабъ-офицерскихъ эполетахъ. Въ тотъ же день Экельнъ разыскалъ меня, и мы по старинѣ предались тому что Пушкинъ выражаетъ словами:
„Поговоримъ мой милый
О Шиллерѣ, о славѣ, о любви“.
Прощаясь, Экельнъ сказалъ: „не понимаю, что за охота вамъ сидѣть здѣсь въ этой степи, гдѣ я до сихъ поръ былъ бы поручикомъ. Начальникъ главнаго штаба ко мнѣ очень милостивъ, и я всѣ усилія употреблю перевести васъ къ намъ“.
Судьба привела меня позднѣе въ Петербургъ, гдѣ я нисколько дней провелъ съ прелестною четою Экельновъ; но старанія Экельна перевести меня въ штабъ успѣхомъ не увѣнчались, и это было нашимъ послѣднимъ свиданіемъ. Сначала милая канареечка жена его не перенесла петербургскаго климата, а затѣмъ и самъ онъ угасъ на самомъ расцвѣтѣ жизни.
Дѣтей у нихъ не было; и въ моемъ воспоминаніи они являются прекрасными цвѣтами, сохранившими между страницами книги жизни нѣжныя очертанія и запахъ.