| Intensos rigidam in frontem ascendere canos Passus erat |
| Луканъ. De Catone. |
— Поспѣшимъ на стѣны, — сказалъ Абель-Фиттимъ фарисею Симеону и Бэзи-бенъ-Леви въ десятый день мѣсяца Таммуза, въ три тысячи девятьсотъ сорокъ первомъ году отъ сотворенія міра, — поспѣшимъ къ укрѣпленіямъ, смежнымъ съ воротами Беньямина, что лежатъ въ городѣ Давида и господствуютъ надъ лагеремъ необрѣзанныхъ; ибо наступилъ послѣдній часъ четвертой стражи, и солнце восходитъ, и язычники, согласно обѣщанію Помпея, должны ожидать насъ съ агнцами для жертвоприношеній.
Симеонъ, Абель-Фиттимъ и Бэзи-бенъ-Леви были гизбаримы или младшіе сборщики пожертвованій въ священномъ городѣ Іерусалимѣ.
— Правильно, — отвѣчалъ фарисей, — поспѣшимъ, ибо подобная щедрость не въ духѣ язычниковъ, и непостоянство всегда было принадлежностью поклонниковъ Ваала.
— Что они непостоянны и вѣроломны вѣрно — какъ Пятикнижіе, — замѣтилъ Бэзи-бенъ-Леви, — но только по отношенію къ народу Адонаи. Слыхалъ-ли кто-нибудь, чтобъ аммонитяне измѣняли своимъ собственнымъ интересамъ? По моему, не велика щедрость доставить агнцевъ для алтаря Господня, получая въ уплату по тридцати серебряныхъ сиклей за голову!
— Ты забываешь, однако, Бенъ-Леви, — возразилъ Абель-Фиттимъ, — что нечестивый римлянинъ Помпей, осаждающій городъ Всевышняго, не знаетъ навѣрное, употребимъ-ли мы агнцевъ, купленныхъ для жертвоприношеній, на поддержаніе тѣла или духа.
— Клянусь пятью углами моей бороды, — воскликнулъ фарисей, принадлежавшій къ сектѣ Топальщиковъ (небольшой группѣ святыхъ людей, обычай которыхъ топать и раздирать себѣ ноги о мостовую издавна являлся терніемъ и упрекомъ для менѣе усердныхъ богомольцевъ — камнемъ преткновенія для менѣе способныхъ ходоковъ), — клянусь пятью углами моей бороды, которую я какъ жрецъ не смѣю брить! Неужто мы дожили до такого дня, когда нечестивый язычникъ, римскій выскочка, обвинитъ насъ въ посягательствѣ на мясо священнѣйшихъ существъ? Неужели мы дожили до такого дня, когда…
— Не стоитъ разсуждать о мотивахъ, которыми руководятся филистимляне, — перебилъ Абель-Фиттимъ, — потому что сегодня мы впервые извлечемъ пользу изъ ихъ жадности или щедрости; поспѣшимъ лучше къ укрѣпленіямъ, иначе у насъ не будетъ жертвы для алтаря, чей огонь дожди небесные не могутъ угасить, а клубы дыма ураганъ не въ силахъ развѣять.
Часть города, къ которой направлялись наши почтенные гизбаримы, носившая имя своего строителя, царя Давида, считалась самымъ укрѣпленнымъ кварталомъ Іерусалима, такъ какъ была расположена на крутомъ и высокомъ холмѣ Сіона. Здѣсь широкая, глубокая, круговая траншея, высѣченная въ крѣпкой скалѣ, окаймляла огромную стѣну, примыкавшую къ ея внутреннему краю. Стѣна была увѣнчана, на одинаковыхъ разстояніяхъ, четырехугольными башнями изъ бѣлаго мрамора; самая маленькая имѣла шестьдесятъ, самая большая сто двадцать локтей высоты. Но по сосѣдству съ воротами Веньямина стѣны вовсе не было. Здѣсь, между краемъ траншеи и подножіемъ укрѣпленія, возвышалась отвѣсная скала въ двѣсти пятьдесятъ локтей вышиной, составлявшая часть крутой горы Моріа. Такъ что когда Симеонъ и его товарищи поднялись на вершину башни Адони-Безекъ — самой высокой изъ башенъ, окружавшихъ Іерусалимъ, служившей обычнымъ мѣстомъ переговоровъ съ осаждающими — они смотрѣли на вражескій лагерь съ высоты, превосходившей на много футовъ Хеопсову Пирамиду и на нѣсколько футовъ храмъ Бела.
— По истинѣ, — вздохнулъ фарисей, вглядываясь въ бездну, открывавшуюся съ этой головокружительной высоты, — необрѣзанныхъ, что песку на морскомъ берегу, — что саранчи въ пустынѣ. Долина Царя стала долиной Адомитянина.
— А между тѣмъ, — прибавилъ Бенъ-Леви, — ты не покажешь мнѣ ни одного филистимлянина — да, ни одного — отъ Алефа до Тау — отъ пустыни до укрѣпленій — который казался бы больше буквы Іодъ.
— Спускайте же мѣшокъ съ серебряными сиклями! — крикнулъ римскій солдатъ грубымъ, хриплымъ голосомъ, который, казалось, исходилъ изъ царства Плутона, — спускайте мѣшокъ съ вашей проклятой монетой, названіе которой благородный римлянинъ не выговоритъ, не поперхнувшись! Такъ-то вы благодарите нашего господина Помпея, который въ своемъ великодушіи внялъ вашимъ языческимъ нуждамъ. Добрый Фебъ, истинный богъ, уже часъ тому назадъ выѣхалъ на своей колесницѣ, а вы должны были явиться на укрѣпленія на восходѣ солнца? Что жь, по вашему, завоевателямъ міра только и дѣла, что дожидаться подъ стѣнами какого-нибудь паршиваго торга съ вами, собаками? Спускайте! Да смотрите, чтобъ ваша дрянь была настоящаго цвѣта и вѣса.
— Эль Элоимъ! — воскликнулъ фарисей, когда грубый голосъ центуріона, отдавшись въ утесахъ, замеръ вдали у храма — Эль Элоимъ! — кто этотъ богь Фебъ? — кого призываетъ богохульникъ? Ты, Бэзи-Бенъ-Леви, ты читалъ законы язычниковъ и жилъ среди невѣрныхъ, оскверняющихъ себя Терафимомъ! — скажи мнѣ, кто этотъ богъ, о которомъ говорилъ идолопоклонникъ, — Нергалъ? — или Ашимахъ? — или Нибгазъ? — или Тартакъ? — или Адрамелехъ? — или Анамелехъ? — или Соккотъ-Бенитъ? — или Дагонъ? — или Беліалъ? — или Ваалъ-Перитъ? — или Ваалъ-Пеоръ? — или Ваалъ-Зебубъ?
— Никто изъ нихъ… но не позволяй веревкѣ такъ быстро скользить между твоими пальцами, потому что, если корзина повиснетъ на томъ выступѣ, мы потеряемъ ни за что цѣнности, принадлежащія святилищу.
Съ помощью довольно грубаго механизма, тяжело нагруженная корзина была, наконецъ, опущена въ толпу; и съ вершины утеса можно было видѣть римлянъ, собравшихся вокругъ нея; но страшная высота и туманъ мѣшали разобрать, что они дѣлаютъ.
Прошло полчаса.
— Мы опоздаемъ, — вздохнулъ фарисей, вглядываясь въ пропасть, — мы опоздаемъ, и Католимъ прогонитъ насъ съ должности.
— Никогда, — отвѣчалъ Абель-Фиттимъ, — не угощаться намъ жиромъ земли! не будутъ наши бороды благоухать ладономъ! не опояшутся наши чресла тонкимъ полотномъ храма!
— Рака! — выругался Бенъ-Леви — рака! неужели они хотятъ украсть наши деньги? или, святой Моисей, дерзаютъ взвѣшивать сикли скиніи?
— Даютъ сигналъ! — закричалъ Фарисей, — даютъ сигналъ! — тащи, Абель-Фиттимъ! — и ты, Бэзи-Бенъ-Леви, тащи! — ибо, по истинѣ, или филистимляне до сихъ поръ удерживаютъ корзину, иди Господь смягчилъ ихъ сердца и надоумилъ положить животное огромнаго вѣса. — И гизбаримы изо всѣхъ силъ налегли на веревку, а тяжесть стала медленно подниматься среди возрастающаго тумана.
— Будь онъ проклятъ! — таково было восклицаніе, вырвавшееся изъ устъ Бенъ-Леви по истеченіи часа, когда на концѣ веревки показались неясныя очертанія какого-то предмета.
— Будь онъ проклятъ! — о позоръ! — это баранъ изъ лѣсовъ Энгеди и такой же косматый какъ долина Іосафата!
— Это первенецъ стада, — сказалъ Абелъ-Фиттимъ, — я узнаю его по блеянію его устъ и невинному складу членовъ. Глаза его прекраснѣе алмазовъ священнаго Нагрудника, а мясо подобно Гебронскому меду.
— Это откормленный тѣлецъ съ пастбищъ Башана, — сказалъ фарисей, — язычники чудесно поступили съ нами! — воспоемъ псаломъ! — возблагодаримъ ихъ на гусляхъ и свирѣляхъ, — на арфахъ и цимбалахъ, на цитрахъ и саквебутахъ!
Только когда корзина поднялась почти къ самымъ ногамъ гизбаримовъ, глухое хрюканье выдало имъ свинью необыкновенныхъ размѣровъ.
— Эль Аману! — медленно произнесло тріо, возведя очи горѣ, и выпустивъ изъ рукъ животное, которое полетѣло кувыркомъ на головы филистимлянъ, — Эль Аману! — Богъ да будетъ съ нами! — это непотребное мясо!
