Раннимъ утромъ 12-го декабря 1890 года я простилась съ моимъ милымъ Іокагамскимъ отелемъ. Унылый видъ представлялъ городъ въ 6 часовъ утра: послѣ ночного ливня дома глядѣли мрачно, жизнь еще не проснулась, и только немногіе, спѣшащіе на вокзалъ, курумы нарушали изрѣдка окрестную тишину. На вокзалѣ было мало народу. Мы съ сыномъ оказались единственными европейскими пассажирами. По представленіи паспорта въ кассу, мнѣ сейчасъ же выдали билеты. До отхода поѣзда оставалось еще минуть двадцать. Въ каминѣ залы I и II класса привѣтливо трещалъ огонекъ. Нѣсколько японцевъ съ заспанными лицами жались по угламъ или пересматривали туземныя газеты, заваливавшія большой столъ, стоящій посреди залы. Наконецъ, подали поѣздъ. Не дожидаясь звонковъ, я усѣлась въ вагонъ II-го класса. На дебаркадерѣ застучали гета̀ (деревянныя сандаліи); въ мой вагонъ вошло нѣсколько японскихъ дамъ и не безъ удивленія посмотрѣли на меня: европейцы такъ же рѣдко ѣздятъ здѣсь во II-мъ классѣ, какъ японцы въ первомъ. Разница между классами сравнительно ничтожная; но въ первомъ я рисковала просидѣть весь путь одна-одинёшенька, а здѣсь я во всякомъ случаѣ видѣла живыхъ людей.
Пока мои сосѣди усаживались, раздался послѣдній свистокъ, и поѣздъ тихо-тихо вышелъ изъ-подъ навѣса.
Воздухъ сырой и теплый. Мороситъ мелкій дождь. Свинцовыя тучи тяжело нависли надъ самымъ городомъ, а тамъ, далеко на горизонтѣ, онѣ совершенно слились съ полосой моря: совсѣмъ не разобрать, гдѣ вода, гдѣ небо. Сѣрыя черепичатыя крыши кажутся еще темнѣе отъ дождя, и только зелень садовъ и окрестныхъ холмовъ нѣсколько смягчаетъ общій мрачный колоритъ.
Поднялся сильный вѣтеръ. Свинцовыя тучи разорвались огромными клочьями понеслись въ разныя стороны. Море, вдоль котораго мы ѣдемъ, и рветъ и мечетъ, посылая гигантскіе валы къ берегу. Бѣда теперь въ морѣ!..
Мы ѣдемъ по долинѣ между двухъ цѣпей холмовъ. Путь очень извилистъ; поѣздъ то приближается къ морю, то удаляется отъ него. Мѣстность лѣсистая; лѣсъ преимущественно сосновый. Но вотъ мы начинаемъ подниматься въ горы. Отъ станціи Ямакита мѣстность становится необыкновенно живописной. Скалы, бурливыя горныя рѣки, извивающіяся, какъ звенья колоссальной змѣи, сосновыя рощи, миніатюрныя полянки свѣжей зелени, пріютившіяся на склонахъ холмовъ, крошечныя деревушки, отдѣльныя хижины, какъ бы висящія въ воздухѣ на скалистыхъ уступахъ, — все это быстро проносится передъ глазами, будто калейдоскопъ, полный очаровательныхъ картинъ. Я насчитала уже шесть туннелей. Мнѣ вспоминается Сенъ-Готардская дорога; но только къ дикой красотѣ Итальянской Швейцаріи надо прибавить ту поэтическую мягкость, какую даетъ свѣтло-зеленая лужайка свѣжаго посѣва на склонѣ холма, храмикъ, брошенный на уступѣ, меланхолическая широковѣтвистая японская сосна, повисшая надъ пропастью, гдѣ реветъ потокъ, — тѣ черточки японскаго пейзажа, которыя способны смягчить самую угрюмую картину природы. Поѣздъ прибылъ на станцію Ойяма. Пользуюсь пятиминутной остановкой, чтобы заглянуть въ путеводитель; оказывается, что между двумя послѣдними станціями находится семь туннелей, изъ которыхъ самый большой имѣетъ 270 саженъ, а всѣ вмѣстѣ занимаютъ слишкомъ двѣ версты; далѣе, между этими же станціями черезъ рѣку Саккаву переброшены 4 желѣзныхъ моста, а черезъ рѣку Лизу — 7 такихъ мостовъ.
За Ойямой потянулась опять ровная мѣстность, покрытая засѣянными полями. Пріѣзжаемъ въ Готембо, у подножія священной Фузи-ямы, красивый конусъ которой ярко сверкаетъ теперь своимъ бѣлоснѣжнымъ покровомъ. Какая чудная гора, въ самомъ дѣлѣ!..
Отъ Готембо начинаемъ спускаться къ морю. Вотъ мы и въ Шидзуокѣ, на берегу залива Суруга. Шидзуока — главный городъ провинціи того же имени, которая славится своимъ чаемъ.
Опять горы, поля, туннели, сельскіе пейзажи и снова море. Оно тутъ образовало большой заливъ Хамана. Направо, параллельно съ желѣзнодорожнымъ полотномъ, тянется старая государственная дорога — Токаидо. Путь этотъ, то приближающійся къ полотну, то отдаляющійся отъ него, обозначенъ рядами высокихъ, старыхъ, тѣнистыхъ сосенъ и кедровъ. Дома селеній окружены здѣсь вездѣ высокими оградами изъ зелени; въ оградахъ прорублены отверстія на подобіе дверей и оконъ, а внутренности двора и самого дома совсѣмъ не видать снаружи.
Отъ станціи Мейзаки поѣздъ проходитъ по цѣлой системѣ насыпей и мостовъ, непрерывно слѣдующихъ другъ за другомъ; кажется, будто онъ идетъ прямо по морю: направо отъ насъ — полукруглый огромный заливъ Хамана, съ его прозрачными, тихими водами, налѣво — грозное, бурное, пѣнистое внутреннее море. Снова пошелъ дождь съ сильнымъ вѣтромъ. Для согрѣванія вагоновъ вносятъ длинные цинковые ящики, наполненные горячей водой: ихъ ставятъ на полъ подъ ноги пассажировъ. Точно такой же способъ согрѣванія вагоновъ въ Западной Европѣ, на французскихъ, швейцарскихъ и итальянскихъ дорогахъ. Ящики эти грѣютъ, понятно, только ноги, причемъ они дѣйствительны лишь первые полчаса, а затѣмъ остываютъ, и такъ какъ ихъ мѣняютъ не болѣе 4—5 разъ въ сутки, то не трудно себѣ представить, сколько отъ нихъ толку. Не надо быть далѣе спеціалистомъ, чтобы понять, какой это, кромѣ того, прекрасный способъ для развитія ревматизма и другихъ простудныхъ формъ заболѣваній. Мои японскіе попутчики не нуждаются, впрочемъ, въ такихъ ящикахъ: какъ только японецъ вошелъ въ вагонъ и кое-какъ размѣстилъ свои вещи (а ихъ у него всегда очень немного), онъ немедленно сбрасываетъ обувь и усаживается на скамейку по-японски, то-есть, поджавъ подъ себя ноги; въ такомъ положеніи онъ остается все время, весьма экономно расходуя свое собственное тепло. Особенность японскихъ желѣзныхъ дорогъ составляетъ, между прочимъ, отсутствіе буфетовъ: разносчики подносятъ къ поѣзду апельсины, различныя японскія лакомства, иногда чай (зеленый, разумѣется), и все это предлагается по очень дешевымъ цѣнамъ. Поэтому, отправляясь въ Японію путешествовать по желѣзнымъ дорогамъ, нужно запасаться всѣмъ необходимымъ по части ѣды, что̀, впрочемъ, не особенно трудно, такъ какъ этотъ путь, напримѣръ, самый длинный въ странѣ, продолжается какихъ-нибудь 16—17 часовъ.
За Гойю опять приближаемся къ морю, пролетаемъ туннель и передъ нами чудный видъ на море съ зеленѣющими островками, на противоположный морской берегъ, покрытый высокими холмами, и на безчисленныя поля, то залитыя водой, то засѣянныя хлѣбомъ. Направо — широкій просторъ, явленіе рѣдкое въ этой гористой странѣ.
Начинаетъ темнѣть. Холодъ очень чувствителенъ, и я съ радостью вижу наконецъ станцію Апудо, находящуюся собственно въ предмѣстьѣ города Нагойя, до котораго осталось теперь только нѣсколько верстъ. Въ вагонахъ зажжены лампы, дождь пересталъ; но вѣтеръ еще усилился, и холодъ становится невыносимымъ.
Изъ моихъ спутниковъ остался только одинъ, владѣющій весьма скуднымъ запасомъ англійскихъ словъ. Я спрашиваю его: далеко-ли отъ станціи до отеля Шинагу (единственная гостиница, устроенная на полуевропейскій ладъ); но онъ не понимаетъ; я вынимаю адресъ ея, написанный на всякій случай по японски; мой сосѣдъ оживляется и говоритъ, что это очень близко, что онъ идетъ туда же, и предлагаетъ проводить меня. Поѣздъ останавливается; на станціи довольно много народу; всѣ жмутся отъ холода, да это и не мудрено при ихъ легкихъ платьяхъ; на мнѣ толстое драповое пальто, но я чувствую, что мѣховая шуба болѣе соотвѣтствовала бы погодѣ. Выхожу. Багажа, кромѣ легкой сумки, у меня нѣтъ, такъ какъ весь онъ отправленъ изъ Іокогамскаго отеля на пароходѣ прямо до Кобе. Мой спутникъ-японецъ ждетъ уже меня. Онъ мнѣ объясняетъ, что коляски не нужно, такъ какъ отель въ двухъ шагахъ.
Отель дѣйствительно оказался очень близко; но Боже мои, что это за отель! Обыкновенный японскій чайный домъ средней руки, съ раздвинутыми на улицу стѣнами, мрачно освѣщенный тусклой лампочкой. Куча мусме[1] окружила насъ и что-то говоритъ; но я ничего не могу понять; наконецъ, я догадываюсь, что онѣ предлагаютъ мнѣ пойти на верхъ, лучъ надежды блеснулъ у меня: авось тамъ я найду теплую комнату и что-нибудь поѣсть, тѣмъ болѣе, что я не одна: мой семилѣтній сынъ еще болѣе, чѣмъ я, нуждается въ теплѣ и отдыхѣ. Верхній этажъ оказался, однако, не лучше нижняго, и я съ ужасомъ подумала о томъ, что намъ придется провести здѣсь всю ночь. Тутъ у меня впервые пришла на умъ мысль: да туда ли я попала? Японецъ, мой попутчикъ, исчезъ и я снова стала произносить названіе той гостиницы, адресъ которой былъ записанъ. Хозяйка отрицательно качаетъ головой и говоритъ: аримасенъ, то-есть нѣтъ. Я поняла, что мой спутникъ захотѣлъ просто оказать услугу своимъ знакомымъ, приведи имъ лишняго постояльца. Положеніе было довольно печальное: вокругъ насъ собралась порядочная толпа зѣвакъ, другъ друга мы не понимаемъ, вѣтеръ уныло воетъ, на улицахъ грязь и лужи воды, 9 часовъ вечера и холодъ, холодъ, отъ котораго мы совсѣмъ закоченѣли, да и голодъ даетъ себя знать. Въ это время внезапно является ангелъ-спаситель въ лицѣ полицейскаго. Я заговорила съ нимъ по англійски, но по недоумѣвающей улыбкѣ его поняла, что въ такой глуши англійскій языкъ не смогъ еще пріобрѣсти себѣ права гражданства (впрочемъ, даже въ открытыхъ портахъ рѣдко попадаются полисмены, понимающіе этотъ всесвѣтный языкъ). Тогда я достала свой талисманъ — японскій адресъ гостинницы. Полисменъ сразу просвѣтлѣлъ, и по его рѣшительному виду я поняла, что спасеніе близко. Въ моемъ воображеніи промелькнулъ пылающій каминъ, горячій чай, и, какъ вѣнецъ всего, вкусный ужинъ и теплая постель… Дѣйствительно, очень быстро выросла откуда-то джиннерикша; полисменъ, какъ истый джентльменъ, помогъ намъ усѣсться на нее, а самъ пошелъ рядомъ; за нимъ шелъ другой полицейскій; по дорогѣ мы встрѣтили еще одну колясочку, которую я предложила моему спасителю, и мы покатили. Знаменитый отель, куда меня завелъ мой бывшій спутникъ по вагону, оказался въ городскомъ предмѣстьѣ. Миновавъ полутемные закоулки этого предмѣстья, мы очутились на самой красивой улицѣ города — Хончо-Дори, представляющей широкій, усаженный великолѣпными деревьями проспектъ, со множествомъ магазиновъ и театровъ. Всѣ эти зданія были освѣщены тысячами огней, въ видѣ керосиновыхъ лампъ, свѣчъ, фонарей. Небо совсѣмъ очистилось отъ тучъ, и полная луна холодно освѣтила городъ; вѣтеръ пронзительно завывалъ; но японцы, не обращая вниманія на холодъ, преспокойно сидѣли вокругъ хибачей въ открытыхъ настежь магазинахъ, или кейфовали въ полуоткрытыхъ чайныхъ домахъ и ресторанахъ. Оставивъ Хончо, мы долго колесили по разнымъ переулкамъ, наконецъ остановились у какого-то дома: пріѣхали. Передъ нами темныя японскія постройки, дымящіяся керосиновыя лампочки, все открыто на улицу, и холодъ, невыносимый холодъ. Полисменъ съ торжествующимъ видомъ ведетъ меня на верхъ. Останавливаемся въ узкомъ, низкомъ, полуосвѣщенномъ корридорѣ. Является японецъ, очевидно хозяинъ. Я произношу слово: „Шинагю-отель“, хозяинъ утвердительно качаетъ головой. Но гдѣ же европейская или полуевропейская комната? Гдѣ каминъ, тепло? Гдѣ можно отогрѣться? Говоритъ ли, наконецъ, кто-нибудь на какомъ-нибудь европейскомъ нарѣчіи? Никто. Мой запасъ японскихъ фразъ былъ тогда слишкомъ ничтоженъ, чтобы помочь горю. Но въ это время хозяинъ произноситъ нѣсколько словъ, изъ которыхъ я заключаю, что у него здѣсь живетъ one europe gentleman, говорящій по японски. Я прошу позвать его; джентльменъ является и объясняетъ, что это дѣйствительно тотъ самый отель, въ которомъ останавливаются европейцы, попавшіе въ Нагойю, но что меня привели, вмѣсто европейской, на японскую половину гостинницы. Въ концѣ всѣхъ этихъ мытарствъ мнѣ отвели комнату, въ которой стояла гигантская кровать съ чистымъ бѣльемъ, столикъ и умывальникъ; раздвижныя стѣны ея были открыты, и внѣшній холодъ свободно врывался въ нее черезъ корридоръ. Мечты о каминѣ остались мечтами; пришлось удовольствоваться хибачемъ. Черезъ полчаса меня позвали ужинать. Въ столовой былъ настоящій столъ, стулья, чистое столовое бѣлье, европейскіе приборы, и, представьте мое изумленіе, электрическое освѣщеніе: надъ столомъ висѣли три Эддиссоновскія лампочки въ хорошенькихъ абажурахъ и освѣщали насъ своимъ мягкимъ свѣтомъ. Конечно, электрическій свѣтъ — вещь прекрасная; но я бы предпочла въ данную минуту пылающій каминъ, или, еще лучше, простую русскую печь, при самой простой заурядной лампѣ. Ужинъ былъ сносный и, главное, горячій. Мой новый знакомый, котораго я сначала было приняла за какую-то подозрительную личность, оказался профессоромъ нѣмецкой литературы въ Токіоскомъ университетѣ. Профессоръ очень обрадовался, когда на свой вопросъ: говорю ли я по-нѣмецки („такъ какъ русскія дамы говорятъ на всѣхъ языкахъ“), получилъ утвердительный отвѣтъ. Англійскій языкъ былъ тотчасъ оставленъ и въ японской столовой, освѣщенной американскими лампочками, полилась нѣмецкая рѣчь; согрѣтые теплымъ ужиномъ, мы долго толковали о дѣлахъ Японіи, о жизни европейцевъ въ ея столицѣ, объ ихъ кружкахъ и пр. Профессоръ воспользовался двухнедѣльнымъ отпускомъ по поводу Рождественскихъ праздниковъ и поѣхалъ посмотрѣть югъ острова съ его замѣчательными храмами. Много интереснаго разсказалъ мнѣ этотъ случайный знакомый о Токіо, о Новой Японіи, о характерѣ учащейся молодежи страны, о мѣстномъ ученомъ нѣмецкомъ ферейнѣ, въ которомъ имѣется больше 30-ти членовъ и въ которомъ разъ въ мѣсяцъ читаются рефераты по различнымъ вопросамъ японской исторіи, культуры, искусства, и проч. Но самое интересное для меня лично было то, что мой собесѣдникъ прекрасно говорилъ по-янонски и предложилъ мнѣ совмѣстно осмотрѣть городъ съ его достопримѣчательностями. Какъ чудно, однако, спится въ холодной комнатѣ! Да и усталость, вѣрно, сдѣлала свое дѣло. На другой день я осмотрѣла гостиницу, которая оказалась такимъ же учрежденіемъ, какъ и всѣ подобнаго сорта заведенія въ другихъ японскихъ городахъ: рядъ пустыхъ номеровъ, довольно сносно обставленныхъ, большая столовая и гостиная, съ круглымъ столомъ и альбомами, словомъ, все, что, по понятіямъ хозяина, было нужно его европейскимъ посѣтителямъ. Лѣтомъ здѣсь, вѣроятно, очень недурно; но теперь во всемъ домѣ царствовалъ страшный холодъ, а при холодѣ даже самая уютная обстановка теряетъ свою прелесть. Тотчасъ послѣ легкаго завтрака мы отправились осматривать Нагойю. Въ настоящее время Нагойя представляетъ только главный городъ провинціи Аичи и имѣетъ около 130 тысячъ жителей. Прежде это была резиденція князей, составлявшихъ одну изъ трехъ главныхъ княжескихъ фамилій, родственныхъ правившей династіи. Нагойя расположилась на плоской равнинѣ, раскинувшейся вдоль залива Овари. Горы ушли далеко, и кругомъ города — необозримый просторъ. Главныя улицы — широкія и прямыя. Повсюду — поразительная чистота. Хотя Нагойя, по числу жителей, принадлежитъ къ значительнымъ японскимъ городамъ, но движеніе на улицахъ небольшое, и вообще все производитъ впечатлѣніе тихаго провинціальнаго уголка. Самая выдающаяся достопримечательность Нагойи — ея за̀мокъ. Онъ уцѣлѣлъ въ томъ видѣ, въ какомъ былъ выстроенъ въ 1610 году шогуномъ Іеязу для его сына, сдѣлавшагося родоначальникомъ князей Оварійскихъ.
Наши курумы, сами, не дожидаясь приказанія, покатили по направленію къ за̀мку; но, чтобы добраться туда, пришлось исколесить значительную часть города, такъ какъ за̀мокъ лежитъ на самой окраинѣ сѣверной части Нагойи. Замокъ представляетъ солидную крѣпость, построенную по тину Осакской и Токійской твердынь. Цитадель сохранилась здѣсь въ ея первоначальномъ видѣ: огромные рвы, наполненные водой, гигантскіе каменные валы съ бѣлыми башнями по угламъ, и въ центрѣ всѣхъ этихъ рвовъ и валовъ — пятиэтажная пагодообразная цитадель, выкрашенная въ бѣлый цвѣтъ, съ десятками прибавочныхъ крышъ къ пяти главнымъ крышамъ, крытыхъ черной черепицей. На вершинѣ башни — два золотыхъ дельфина подъ желѣзными сѣтками. Говорятъ, что они стоили 180 тысячъ іенъ.
Съ вершины за̀мка открывается широкій видъ на городъ, на заливъ, на безконечныя окрестныя поля и селенія. Вдали рисуются цѣпи горъ, среди которыхъ выступаетъ Ибуки-яма, вся покрытая теперь снѣгомъ. У подножья этой горы произошла нѣкогда рѣшительная битва, положившая начало славѣ и могуществу Токугавскаго рода. Въ этихъ же горахъ проходитъ Накасендо, или горная государственная дорога изъ Токіо въ Кіото (Токаидо идетъ между тѣми же городами, но вдоль морского берега). Внутри за̀мокъ представляетъ рядъ пустыхъ, полутемныхъ (отъ задвинутыхъ оконъ) залъ, раздѣленныхъ сотнями деревянныхъ колоннъ. Цѣлая армія могла бы свободно размѣститься въ этихъ залахъ. Я начала было считать въ одномъ этажѣ количество комнатъ, но вскорѣ совершенно потерялась въ этомъ деревянномъ лабиринтѣ. Становилось какъ-то жутко среди этихъ гигантскихъ, пустыхъ, полутемныхъ залъ, гдѣ еще такъ недавно кипѣла своеобразная жизнь и гдѣ теперь изо всѣхъ угловъ, казалось, смотрѣли тоскливыя тѣни прошлаго. Здѣсь останавливался нынѣшній
_page45.jpg)
Гигантскій Будда.
микадо, въ бытность свою въ Нагойѣ. И въ первомъ этажѣ такой же рядъ пустынныхъ залъ. Вотъ княжеская пріемная. Потолокъ рѣзной, работы знаменитаго Хидари Джингоро; стѣны расписывалъ не менѣе знаменитый Кано. Все это различные зимніе пейзажи, которые такъ оригинальны въ Японіи своими неожиданными контрастами. Въ слѣдующей залѣ изображены въ натуральную величину цвѣтущіе абрикосы, вишни и сливы. Деревья такъ хороши, такъ живы, что, кажется, только аромата не достаетъ имъ для полной реальности. Вотъ еще комната: на блѣдно-золотистомъ фонѣ стѣнъ — рядъ пейзажей, а на потолкѣ нарисованы павлины въ натуральную величину, окрашенные въ естественные цвѣта, и т. д., и т. д. Передъ вами развертывается цѣлая картинная галлерея. Но какъ пустынно и холодно въ этомъ за̀мкѣ! Какъ здѣсь неуютно зимою въ такой холодный день, какъ сегодняшній!
Кругомъ за̀мка находится рядъ довольно красивыхъ домовъ. Это — различныя мѣстныя оффиціальныя учрежденія: мужская гимназія, женское училище, почта и телеграфъ. Тутъ же помѣщаются: губернаторскій домъ, присутственныя мѣста и бѣлыя зданія солдатскихъ казармъ. Изъ за̀мка мы отправились осматривать храмы, которыхъ въ Нагойѣ многое множество. Между ними наиболѣе замѣчательный Хиглши Хингванжи, въ южной части города. Ворота его, покрытыя великолѣпной горельефной рѣзьбой и бронзовыми украшеніями, чрезвычайно величественны. И внутри этотъ храмъ очень красивъ, хотя, кромѣ своей значительной величины, онъ не представляетъ никакихъ особенныхъ достопримѣчательностей. Въ другомъ храмѣ Эй-коку-джи, находящемся по сосѣдству съ первымъ, намъ показали каменный памятникъ, лежащій на томъ самомъ мѣстѣ, на которомъ были преданы смертной казни 1000 японскихъ христіанъ во времена гоненій XVII вѣка. Тутъ же на одномъ камнѣ виднѣется отпечатокъ ступни Будды огромныхъ размѣровъ.
Позавтракавъ и простившись съ моимъ случайнымъ компаньономъ, я въ тотъ же день отправилась дальше по направленію къ Кіото. Ѣдемъ обширными, залитыми водой полями. Долго еще виднѣется Нагойя, высокія крыши ея храмовъ, 57-этажная пагода и гордо выступающій надъ всѣмъ бѣлый за̀мокъ съ его золотыми дельфинами. Проѣзжаемъ ио огромному желѣзному мосту черезъ Кизагаву. Мостъ очень красивъ. Мѣстность однообразная, ровная, скучная. Возлѣ станціи Джифу, справа отъ пути, показались горы. Проѣзжаемъ совсѣмъ близко отъ Ибуки-ямы, представляющей въ настоящее время потухшій вулканъ. Здѣсь, въ этой горѣ, по японскимъ представленіямъ, находится входъ въ адъ. Станція Огаки — красивый бѣлый домикъ съ хорошенькими деревянными колоннами; кругомъ цвѣтники и густой сосновый лѣсъ; со всѣхъ сторонъ — высокія горы. Какъ хорошо должно быть здѣсь лѣтомъ! Все время вплоть до станціи Таруи тянется лѣсъ. До снѣжной Ибуки-ямы, кажется, рукой подать. Нельзя оторвать глазъ отъ окна вагона.
Высокія горы — справа и слѣва. Склоны ихъ покрыты чайными плантаціями, вперемежку съ фруктовыми садами. Впереди виднѣется широкая долина. Мѣстность такъ чудно хороша, что не поддается описанію. Поѣздъ мчится по долинѣ среди чайныхъ плантацій и рисовыхъ полей. Горныя цѣпи, окружающія насъ, то приближаются къ полотну, то удаляются отъ него.
Лѣса смѣняются полями, перемѣшиваясь съ ними въ живописномъ безпорядкѣ. Съ обѣихъ сторонъ горы и холмы, прекрасно воздѣланные, съ чайными плантаціями и огромными фруктовыми садами. Начинаемъ спускаться и опускаемся до станціи Нагаока, а отсюда плавно поднимаемся по узкой долинѣ между двумя цѣпями горъ до станціи Майбара. Горы мѣстами покрыты снѣгомъ, изъ-подъ котораго выглядываетъ густая, темная зелень сосенъ, кипарисовъ, камелій. Мѣстность вплоть до Отсу возвышенная. Поѣздъ летитъ среди хлѣбныхъ и чайныхъ полей, окруженныхъ рядами плодовыхъ деревьевъ. Мѣстами виднѣются водохранилища, отъ которыхъ зеркальными лентами расходятся узкіе каналы, теряющіеся вдали. Около 11 часовъ вечера мы прибыли въ Кобе. Простившись очень дружески съ моими дорожными знакомыми, я отправилась на пароходъ, гдѣ меня ждала теплая каюта и всѣ прочія прелести европейскаго комфорта.
Примѣчанія
править- ↑ Мусме — японская дѣвушка прислужница.