14 Іюня, 11-я артиллерійская бригада выступила къ Вильнѣ, и не доходя версты три до города, стала на большой дорогѣ у корчмы, въ ожиданіи приказаній. Окрестности Вильны принимали видъ воинственный; со всѣхъ сторонъ сходились войски; дороги были заставлены обозами. Это новое и необычайное для насъ, молодыхъ воиновъ, зрѣлище возбуждало общее любопытство. Тутъ бригадный командиръ получилъ пакетъ съ Высочайшимъ манифестомъ о войнѣ съ Французами. Самъ Полковникъ въ кругу офицеровъ прочиталъ вслухъ незабвенныя строки Царскаго слова, положившія въ сердца Русскихъ сѣмя мщенія врагу Россіи, и начало сокрушенія его могущества. Особенно послѣднія слова одушевили всѣхъ, и глубоко врѣзались въ память каждаго. Сказано было: «Громкая побѣдами кровь Славянъ течетъ въ васъ.—Воины!—вы защищаете вѣру, отечество, независимость;—Я съ вами! на начинающаго Богъ!»—«Война!» вскричали офицеры, весьма тѣмъ довольные, и воинственная искра пробѣжала электрически по жиламъ присутствующихъ.
Если-бъ зналъ тогда Наполеонъ сколько было духа и охоты въ Рускихъ подраться съ его войсками, не страшась ихъ множества; если-бъ могъ онъ проникнуть въ смыслъ Царскаго изрѣченія, объявленнаго народу: «Я не положу оружія, доколѣ ни единаго непріятельскаго воина не останется въ Царствѣ моемъ!»—если-бъ, говорю, Наполеонъ зналъ рѣшительность нашего Императора, и твердость Русскаго народа, готоваго бороться съ нимъ до послѣдней крайности, то не имѣлъ-бы суетной надежды, занятіемъ Москвы покорить Россію. Но онъ увлеченъ былъ неизбѣжнымъ рокомъ: судьба его долженствовала совершиться[1].
Мы думали, что непремѣнно пойдемъ на встрѣчу Французамъ, сразимся съ ними на границѣ и погонимъ ихъ далѣе. Но кто зналъ политическія обстоятельства, тотъ иначе разсуждалъ: собственно первое наше нападеніе было-бы дерзко и несчастливо; судя по превосходству силъ непріятельскихъ передъ нашими, даже безразсудно-бъ было при встрѣчѣ давать рѣшительное сраженіе. Французскихъ войскъ, привыкшихъ къ побѣдамъ, собралось тогда вдвое противъ нашихъ; о самомъ предводителѣ ихъ должно сказать, что Исторія новѣйшихъ временъ не представляла ему подобнаго ни въ счастіи, ни въ искуствѣ побѣждать. Кто-бы осмѣлился состязаться съ нимъ? кто-бы превозмогъ его стратегію и тонкую политику?—Наполеона стали побѣждать только собственнымъ его оружіемъ: принявъ ту-же систему политики, и тотъ-же образъ войны. И такъ слабѣйшему надлежало прибѣгнуть къ военной хитрости: уступать шагъ за шагомъ сильному непріятелю, заводить его далѣе и далѣе, въ лѣса и болота, гдѣ недостатокъ продовольствія, изнеможеніе отъ продолжительныхъ маршей, и суровость климата столько-бы истощили его, чтобы, наконецъ, слабѣйшій осмѣлился напасть на обезсиленнаго врага своего. Примѣръ гибели Карла XII освѣжился въ памяти Рускихъ. Наполеонъ, путеводимый судьбою, хотѣлъ быть безпримѣрнымъ.
Рускіе до сего времени не умѣли ходить назадъ, и слово ретирада, въ ихъ понятіи, заключало въ себѣ нѣчто предосудительное, несвойственное достоинству храбрыхъ воиновъ, пріученныхъ Румянцовымъ и Суворовымъ ходить всегда впередъ, и побѣждать. Иной полководецъ, можетъ быть, никогда-бы не рѣшился на продолжительную ретираду; онъ скорѣе-бъ легъ, какъ Леонидъ, со всѣми воинами у рубежа границы, а не повелъ-бы за собою непріятелей въ сердце отечества. Но какъ-бы хорошо ни былъ составленъ планъ нашей кампаніи, только едва-ли возможно было заставить непріятеля дѣйствовать по предположенію, особенно Наполеона, который умѣлъ пользоваться чужими ошибками. Избалованный фортуною, онъ хотѣлъ однимъ полетомъ пронестись до Москвы, чтобы такъ-же скоро и славно кончить въ ней Русскую кампанію, какъ удалось ему совершишь Австрійскую и Прусскую взятіемъ Вѣны и Берлина. Но, кажется, Россію онъ худо зналъ, и впослѣдствіи времени, думая восторжествовать силою своего генія надъ всѣми бѣдствіями, былъ жестоко наказанъ.
14 Іюня, пѣхотные корпусы Генераловъ Тучкова и Графа Шувалова, соединившись, стали въ боевомъ порядкѣ передъ Вильною; нашъ 4-й Корпусъ занялъ лѣвый флангъ позиціи, на мѣстѣ, называемомъ Погулянки, и примыкалъ къ большой дорогѣ, идущей отъ Новыхъ-Трокъ въ Вильну. Здѣсь увидѣли мы большое собраніе войскъ и услышали разныя вѣсти о вторженіи Французовъ; говорили, что многіе Поляки намъ измѣнили, перебѣжавъ къ Наполеону, и что отъ всѣхъ нихъ ожидается возмущеніе. Такія новости были непріятны, однако при видѣ собранныхъ войскъ мы не страшились непріятелей. Изъ окрестныхъ селеній, впереди насъ находившихся, Казаки сгоняли въ лагерь множество рогатаго скота, который раздавали въ полки на порцію. Все принимало военный видъ: странная смѣсь разнаго рода войскъ, обоза, артиллеріи, съ лошадьми и скотомъ, всеобщее движеніе взадъ и впередъ, звукъ оружія, мычаніе воловъ, ржаніе коней и говоръ солдатъ, представляли любопытное зрѣлище для тѣхъ, кто въ первый разъ вступалъ на военное поприще. Окрестности дымились отъ бивачнаго огня. Къ вечеру, передъ лагеремъ, загорѣлась корчма; пылающій огонь среди зеленаго кустарника и съ послѣднимъ лучемъ заходящаго солнца увеличивалъ красоту воинственной картины. Взоры мои развлекались многими предметами, которые своею занимательностію погрузили меня потомъ на нѣсколько минутъ въ мрачную думу.... Въ сумерки, нашу артиллерію повели на лѣвый флангъ, въ первую линію.
Слѣдующаго дня (15 Іюня) восходящее солнце освѣтило Россійское неустрашимое воинство въ боевомъ порядкѣ передъ Вильною. Съ первымъ лучемъ дневнаго свѣтила, во всѣхъ полкахъ музыка съ барабанами возвѣстила зорю. У каждаго воина кипѣлъ духъ брани за родину. Утренній холодъ освѣжалъ мужественныя лица солдатъ. Важная тишина и спокойствіе въ лагерѣ скрывали въ себѣ нѣчто страшное. Съ пробужденіемъ всѣхъ началась воинская дѣятельность: разводы по карауламъ, дежурство, и проч.; команды съ артельными котлами гремѣли къ рѣчкѣ за водою, задымились кухни, и заварилась солдатская кашица.
Наша рота артиллеріи стала въ боевомъ порядкѣ на самомъ концѣ лѣваго фланга первой линіи, на возвышеніи, съ котораго открывалось вдоль все расположеніе войскъ обоихъ корпусовъ. Впереди отъ линіи, на дальнее разстояніе простирался частый кустарникъ: назади оставался городъ. Утренній звонъ колоколовъ возвѣщалъ печальную молитву жителей, ожидавшихъ своей участи. Страшный гулъ носился по всей окрестности. Мы стояли, готовые къ бою, въ какомъ-то ожиданіи, и помышляли о непріятелѣ, который таился передъ нами; казалось, онъ, пробираясь въ тишинѣ чрезъ кустарникъ, скоро сдѣлаетъ нападеніе; какъ вдругъ изъ-за кустовъ выскочилъ—заяцъ, и бросился къ фронту пѣхоты. Всѣ встревожились, стали кричать, махать руками, и гонять дезертёра; устрашенный звѣрь, прижавъ уши, обратился на нашу батарею: тутъ кто чѣмъ попало, бросалъ въ него, и заяцъ попалъ подъ кононера, который, упавши нарочно, придавилъ несчастнаго. Старые бомбардиры замѣтили въ этомъ зайцѣ счастливое для себя предзнаменованіе; нѣкоторые говорили: «Бѣда была-бы неминучая, если-бы косой перебѣжалъ черезъ батарею; такъ случилось подъ Фридландомъ.»—Мы зайца велѣли изжарить, и шутя говорили за обѣдомъ, что ѣдимъ какого нибудь знатнаго непріятеля, превращеннаго вѣдьмою въ животное, эмблему трусости.
Цѣлый день простояли мы благополучно на мѣстѣ. Слышно было, что Французы въ 20 верстахъ отъ насъ, при Новыхъ Трокахъ, стягиваютъ войски, а потому ожидали мы, что непремѣнно завтра у насъ будетъ сраженіе; но ввечеру получили приказъ—ретироваться.
16 Іюня, съ разсвѣтомъ дня войски тронулись въ ретираду. Нашъ 4-й Корпусъ выступилъ съ мѣста послѣдній, часу въ десятомъ до полудни, и проходилъ чрезъ Виленское предмѣстіе Остробраму. Въ продолженіе перехода войскъ не было никакой суетливости; все шло въ должномъ порядкѣ, только съ нѣкоторою унылостію. Артиллеріи шесть орудій нашей роты шли послѣднія за егерями 33-го полка; насъ прикрывали сто Черноморскихъ Лейбъ-Казаковъ. Но только что мы перешли за городъ чрезъ р. Вилію, какъ увидѣли позади себя пожаръ: Казаки зажгли мостъ и городскіе магазины, чтобы остановить на нѣкоторое время Французовъ, которые близко за нами слѣдовали, и безъ выстрѣла заняли городъ.
Пройдя верстъ 12-ть мы остановились. Нашъ арріергардъ состоялъ изъ четырехъ батальоновъ пѣхоты, сотни Казаковъ, и полуроты артиллеріи, всѣ подъ командою Полковника Бистрома, которому приказано было прикрывать отступленіе третьей колонны; направленіе дано чрезъ дер. Варжовку къ Копунжѣ. Проселочная дорога вела насъ по неровнымъ возвышеніямъ, черезъ кустарникъ. Остановившись на полянѣ, въ виду города, артиллерія заняла высоты, стрѣлки разсыпались впереди по опушкѣ лѣса; прочіе стали въ боевой порядокъ. Штабсъ-Капитанъ Фигнеръ передвигалъ свои пушки съ одного бугорка на другой, и съ карандашемъ въ рукѣ снималъ на бумажку положеніе мѣста; онъ велѣлъ зарядить пушки ядрами, и приготовить картечь. Мимо насъ по дорогѣ тянулись изъ города обозы; Казаки безпрестанно летали съ извѣстіями къ Полковнику Бистрому, потомъ стали погонять обозныхъ, которые и пустились рысью; но выстрѣла еще не было слышно и вовсе не видно Французовъ. Я выходилъ изъ терпѣнія отъ любопытства, желая увидѣть страшныхъ непріятелей, отъ которыхъ всѣ такъ поспѣшно уходили.
Здѣсь узнали мы, что нашей бригады весь походный лазаретъ, съ больными, съ лекаремъ, фельдшеромъ и коноваломъ, которые не успѣли за нами изъ Олькеникъ въ Яшуны, попались въ руки Французамъ. Это обыкновенная участь ретирующихся, гдѣ, при всемъ возможномъ порядкѣ, всегда что нибудь теряется безъ драки.
17 Іюня войски третьей колонны перешли еще разъ р. Вилію въ сел. Брижахъ, а мы съ арріергардомъ остались не переходя рѣчки. Я съ двумя пушками шелъ всегда послѣдній, подъ прикрытіемъ батальона егерей. Черноморскіе Казаки оставались за полверсты назади; они изрѣдка перестрѣливались съ непріятельскими фланкерами. Дорога вела насъ большею частію чрезъ неровныя, покрытыя кустарникомъ мѣста.
Будучи первый разъ въ жизни употребленъ для дѣйствія съ артиллеріею, я въ продолженіе всей ретирады, по неопытности своей, день и ночь безпокоился, покуда не увидѣлъ непріятелей; воображеніе пугало меня какими-то призраками. На привалѣ, или для ночлега, батальонъ егерей съ моими двумя пушками становился отдѣльно, позади всѣхъ войскъ; егери строили себѣ биваки, варили кашицу, и отдыхали, а я на аванпостѣ, въ цѣпи со стрѣлками и Казаками, находясь въ безпрестанномъ ожиданіи нападенія отъ непріятелей, не смѣлъ дать свободы канонерамъ распрячь лошадей, ни самъ отдохнуть. Часто, утомленный переходомъ, я прислонялся къ лафету и засыпалъ; волненіе крови и безпокойство мыслей воспламеняли мое воображеніе. Однажды, погрузившись въ сладкую дремоту, я мечталъ видѣть предъ собою выбѣгающихъ изъ кустарника Французовъ, которые съ саблями въ рукахъ бросались на меня—и вдругъ вскрикнулъ: »Стрѣляй!«—Но очнувшись, видѣлъ только своихъ кононеровъ, которые во всей готовности спокойно лежали при пушкахъ. Сердитый Маіоръ, баталіонный командиръ, не позволялъ моимъ артиллеристамъ варить кашицы; они нѣсколько дней ѣли одни сухари.
18 Іюня арріергардъ перешелъ р. Вилію по новому мосту, и расположился на возвышенномъ берегу, надъ самою рѣчкою. Здѣсь къ нашему арріергарду присоединили еще двѣнадцать батарейныхъ орудій, весь 33-й Егерскій полкъ, и два полка линейныхъ, Перновскій и Кексгольмскій. Казалось, мы намѣрены были выждать тутъ непріятеля, который передъ нами таился, не смотря на наше добровольное отступленіе. Казаки по ту сторону рѣчки мелькали въ кустарникахъ, и кой-гдѣ пускали пистолетный дымокъ. Къ вечеру, на деревянный мостъ нанесли соломы и смолы. Среди таинственной тишины мы чего-то ожидали; но съ наступленіемъ ночи мостъ запылалъ и представилъ намъ пріятную картину.
На другой день по утру шелъ сильный дождь, отъ чего мы всѣ очень перемокли и передрогли. Войски арріергарда только что отошли версты три къ пустому селенію, какъ получили приказаніе опять воротиться на прежнее мѣсто, и ожидать непріятеля. Но тщетно; онъ скрывался передъ нами, или, лучше сказать, въ общемъ движеніи главныя силы Французовъ были обращены противъ средней колонны, а мы, какъ сторонніе, оставлены были ими почти безъ вниманія.—Пополудни мы пошли далѣе.
20 Іюня, подходя къ Свенціянамъ, мы увидѣли съ нѣсколькихъ сторонъ сходящіяся войски; это значило соединеніе арріергардовъ 3-го и 4-го корпусовъ, которые сами вчера пришли сюда. Здѣсь находилась главная квартира Государя Императора. Это извѣстіе для войскъ было весьма радостно: присутствіе Царя оживляло ихъ.—Изъ городскихъ магазиновъ всѣ полки запаслись провіантомъ. Нашъ арріергардъ смѣнили, и я имѣлъ удовольствіе присоединиться къ ротѣ, послѣ четырехдневнаго безпокойства и трудовъ. Главнокомандующій осмотрѣлъ насъ, и благодарилъ Полковника Бистрома за благоразумное отступленіе съ сбереженіемъ людей.
Въ слѣдующій день, на маршѣ отъ Свенціянъ всею колонною, мы услышали позади себя ружейную перестрѣлку. Французская кавалерія, занимая городъ, столкнулась съ нашею.
Отъ сел. Мелисянъ спокойно продолжалось наше отступленіе къ Тверечу. Войски шли по травѣ, смоченной дождями. Полная, взращенная повсюду зелень хлѣба представляла тучный кормъ для нашихъ лошадей. Воздухъ, освѣженный дождями, подкрѣплялъ усталыхъ. Въ пищѣ не было недостатка, и даже прихоти роскоши удовлетворялись маркитантами. Только часто встрѣчались по дорогѣ упалыя обозныя лошади; въ топкихъ мѣстахъ валялось ихъ по нѣскольку вмѣстѣ, чѣмъ не мало затруднялся переѣздъ нашей артиллеріи.
23 Іюня, съ самаго утра слышали мы позади себя и влѣво ружейную перестрѣлку, которая безпрестанно усиливалась. Генералы распоряжались, Адъютанты безпрестанно летали взадъ и впередъ съ извѣстіями и приказаніями; но въ лѣсу намъ нѣгдѣ было развернуться, а перестрѣлка все ближе и ближе трещала почти надъ ушами. Мы, закрытые съ обѣихъ сторонъ тѣсной дороги лѣсомъ, не могли ничего видѣть; но прибавляя безпрестанно шагу, выплелись благополучно изъ общей завязки. Дѣло, по разсказамъ, вышло горячее! При селеніи Давгелишкахъ непріятельскій авангардъ нагналъ нашъ арріергардъ подъ командою Генерала Корфа, который успѣлъ перейдти р. Дисну и разрушить мостъ. Французы, подъ прикрытіемъ своей батареи въ 30 орудій, снова навели мостъ и перешли; нашъ арріергардъ расположился на ближайшихъ высотахъ, и храбро отражалъ преслѣдователей. Виртембергскіе егери лѣзли, какъ бѣшеные. Это обстоятельство произвело сильную перестрѣлку съ обѣихъ сторонъ, весьма близко отъ пути нашей колонны. Французы усиливали натискъ, а Рускіе, упорно защищаясь, отступали. При семъ случаѣ, Казачій Полковникъ въ атакѣ ранилъ и взялъ въ плѣнъ Виртембергскаго Принца Гогенлоге. Покуда продолжалась перестрѣлка, мимо насъ, изъ лѣса на дорогу, провезли въ тѣлежкѣ темномалиноваго гусара: высокій киверъ, длинные височные плетешки, и толстый пучекъ на затылкѣ являли въ немъ воина съ чужеземными для насъ признаками. Это былъ первый непріятель, котораго я увидѣлъ, и разсматривалъ съ особеннымъ любопытствомъ. Фигура его обнаруживала стройнаго мужчину; онъ сидѣлъ на тѣлежкѣ склонивъ голову и потупя взоры; онъ не хотѣлъ взглянуть на идущихъ мимо его Русскихъ солдатъ, и, казалось, стыдился своего плѣна—это былъ дремлющій драконъ.
Причиною сильнаго натиска Французовъ было то, что они хотѣли отрѣзать 3-й Корпусъ. Правѣе нашего, 6-й Корпусъ Генерала Дохтурова, отошедшій отъ 2-й арміи, почитался уже пропащимъ. Проходя лѣсомъ, ежечасно и мы ожидали, что съ какой нибудь стороны выскочатъ на насъ Французы. Для Рускихъ, не привыкшихъ ходить назадъ безъ драки, непріятно было видѣть, что вездѣ при ночлегахъ являлись имъ укрѣпленныя лагерныя мѣста, гдѣ войски строились въ боевой порядокъ, почти не выходили изъ фронта, и, переночевавши съ опасеніемъ отъ нечаяннаго нападенія, при наступленіи дня опять уходили. Солдаты говорили: видно Французы очень сильны, что бросая укрѣпленія, мы по неволѣ должны убѣгать отъ нихъ. Такъ ретирада всегда ослабляетъ духъ въ войскѣ.
Въ слѣдующій день мы вышли изъ лѣсовъ на открытыя мѣста, пересѣкаемые рощами и заселенныя деревеньками, которыя, однако, были пусты; крестьяне оставляли свои жилища на произволъ пріятелей и непріятелей. Команды, посылаемыя изъ лагерей за дровами и соломою, по ненависти къ Полякамъ, которыхъ почитали измѣнниками, тащили изъ пустыхъ Фольварковъ и деревень все, что попадалось имъ въ руки; въ бивакахъ являлись стулья, столы, перины, одѣяла, занавѣсы, посуда, и всякая живность.... Главнокомандующій, въ отвращеніе худыхъ послѣдствій для нравственности солдатъ, издалъ по арміи строгій приказъ, которымъ угрожалъ разстрѣлять каждаго, у кого въ лагерѣ найдутся незаконно присвоенныя вещи.
Графъ Остерманъ-Толстой, по болѣзни Графа Шувалова, принялъ начальство надъ 4 пѣхотнымъ Корпусомъ. Онъ потребовалъ къ себѣ одного артиллерійскаго офицера для порученій, и меня тотчасъ къ нему командировали. Я засталъ Графа на привалѣ съ пѣхотою. Онъ лежалъ, подъ сосною, укутанный въ бурку; около него стояли Генералъ Корфъ и Квартирмейстерской части штабъ-офицеръ. Узнавъ обо мнѣ, Графъ спросилъ: «Есть-ли у тебя лошадь?»—Никакой, Ваше Сіятельство, кромѣ этой—указывая на клячу.—«Ну, такъ поди, возьми тамъ на дворѣ—сказалъ онъ показывая на высоту, гдѣ стояло нѣсколько домиковъ—дайте ему унтеръ-офицера!»—Я пошелъ въ фольваркъ, и прямо на конюшню; тутъ увидѣлъ тройку добрыхъ коней, выбралъ себѣ воронаго жеребца и велѣлъ унтеръ-офицеру вести его за собою. Вдругъ выскочили изъ дома три красавицы, и Полячекъ, какъ Амуръ съ Граціями; онѣ со слезами стали упрашивать меня, чтобъ я оставилъ имъ жеребца, на котораго полагали всю свою надежду для спасенія отъ Французовъ. Въ такомъ случаѣ не льзя было не разсмѣяться, видя, какъ неравнодушно красавицы разставались съ своимъ жеребцомъ; однако я былъ неумолимъ къ ихъ просьбѣ, и съ добычею сталъ уходить; вопли красавицъ меня преслѣдовали, добрый жеребецъ отвѣчалъ имъ ржаніемъ, а Полячекъ бѣжалъ вслѣдъ за мною со слезами. Не допуская къ Графу, меня встрѣтилъ Генералъ Корфъ, который внимая отчаянію Полячка, умолявшаго объ освобожденіи жеребца, и видя на горкѣ женщинъ въ отчаяніи, съ платками въ рукахъ, сказалъ мнѣ: «Отдай, братецъ, имъ; пусть отвяжутся. Выпроси у Командира своего отъ имени Графа артиллерійскую лошадь, и поѣзжай, куда прикажутъ.»—Повинуясь Генералу, я нехотя уступилъ красиваго жеребчика, который къ общей радости панночекъ запрыгалъ съ Полячкомъ домой. Досадно мнѣ было, что я по пустому трудился, и не понималъ, почему красавицы не хотѣли уступить мнѣ одной лошади, между тѣмъ какъ Французы возьмутъ всѣхъ трехъ, да и съ хозяйками конечно поступятъ по праву побѣдителей, если застанутъ ихъ на мѣстѣ.
Штабъ-офицеръ Квартирмейстерской части показалъ мнѣ карту, разныя по ней дороги, и вручивъ пакетъ, сказалъ, чтобъ я ѣхалъ.
Предметъ даннаго мнѣ порученія состоялъ въ томъ, чтобы открыть сообщеніе съ 6-мъ Корпусомъ Генерала Дохтурова, который въ началѣ ретирады будучи отдѣленъ Французами отъ 2-й Арміи, хотя и успѣлъ сблизиться съ нашими корпусами, но Графъ Остерманъ желалъ удостовѣриться, въ какомъ отдаленіи и гдѣ подлинно находился онъ.
Я выпросилъ себѣ изъ роты артиллерійскую лошадь, и вооруженный шпагою, безъ всякаго конвоя, взялъ въ сопутницы одну нагайку, и поскакалъ по данному мнѣ направленію. Я выѣхалъ пополудни, и скакалъ во весь галопъ до вечера. На пути не встрѣчалъ ни души; отдаляясь вправо отъ направленія своей колонны, ѣхалъ проселочными дорогами, черезъ поля и рощи, болѣе наугадъ, и не безъ опасенія попасть въ руки Французамъ. Ввечеру пріѣхалъ я къ одному фольварку, гдѣ, по счастію, нашелъ добраго эконома, который накормилъ меня, и по повѣркѣ моего пути, сказалъ, что я нѣсколько сбился; при чемъ означилъ обстоятельно дорогу, по которой мнѣ должно было ѣхать ночью, и совѣтовалъ быть осторожнѣе, чтобы не попасть къ Французамъ, которые находились близко. Онъ даже перемѣнилъ мою усталую лошадь, съ тѣмъ, чтобы по возвращеніи отдать ее обратно. Само счастіе навело меня на столь добраго человѣка; не знаю, успѣлъ ли бы я возвратиться безъ его пособія. Подкрѣпивши себя ужиномъ, и на свѣжей лошади, я снова пустился въ скачку.
Ночь сначала была темная; потомъ взошла луна, которая блѣдно освѣщая предметы, казала ихъ въ обманчивомъ видѣ и болѣе устрашала призраками, нежели путеводила освѣщеніемъ. Я въѣхалъ въ одну пустую деревню, и въ концѣ длинной улицы замѣтилъ движущіяся двѣ конныя фигуры. Это заставило меня остановиться и повернуть лошадь въ сторону, къ ближайшему двору; тутъ, не слѣзая съ лошади, я притаился къ стѣнкѣ, подъ тѣнь дома, такъ, что меня не могли замѣтить. Вскорѣ проѣхали шагомъ два драгуна; только при слабомъ свѣтѣ луны я не могъ разсмотрѣть, непріятельскіе они, или наши. По удаленіи патруля я тихонько выѣхалъ на улицу, пробираясь около строеній; наконецъ, прибавя рыси, пустился скакать въ сторону отъ дороги съ большою осмотрительностію. Проѣхавши версты три, я увидѣлъ вдали огни; но какъ удостовѣриться чьи они, наши, или непріятельскіе? Для этого надлежало мнѣ своротить еще къ кустарникамъ; я сталъ пробираться по-маленьку, минуя пикеты, все ближе и ближе къ огнямъ; наконецъ, саженяхъ въ десяти, по длиннымъ пикамъ и говору, узналъ своихъ Казаковъ. Удовольствіе мое было неизъяснимо. Я въѣхалъ къ нимъ такъ тихо, что они меня не замѣтили, и тотчасъ спросилъ, не Дохтурова-ли Корпуса?—Получивъ подтвердительный отвѣтъ, велѣлъ провести себя къ Генералу. Была глухая полночь, и луна спряталась въ облака. Войска, казалось, недавно пришли, и Генералъ спалъ въ сараѣ. Меня встрѣтилъ его адъютантъ, которому я подалъ пакетъ, и требовалъ, чтобъ онъ разбудилъ Генерала. Дохтуровъ проснулся при мнѣ, велѣлъ подать свѣчу, и прочитавъ бумагу сказалъ: «Экъ они встревожились! скажи, братецъ: я цѣлъ и здоровъ. Дубельтъ! напиши отвѣтъ!» Дубельтъ, адъютантъ, пошелъ въ свой сарай и принялся писать. Тутъ узналъ я, что въ послѣдней сшибкѣ арріергарда этого Корпуса на р. Сквирѣ, Маріупольскіе гусары, прикрывая обозъ, рубились съ Французами на поромахъ, потерпѣли уронъ, и часть нашего обоза была отхвачена непріятелемъ.—Усталость одолѣвала мною. Проѣхавши около пятидесяти верстъ, почти все вскачь, и первый разъ въ жизни такъ много верстъ, я чувствовалъ изнеможеніе; голова моя горѣла, сонъ сразилъ меня. Пока адъютантъ написалъ отвѣтъ, снесъ его для подписи, и запечаталъ, я, прислонившись къ столу, спалъ, какъ убитый; но по первому слову его: Эй! готово!—вскочилъ, взялъ бумагу за пазуху, сѣлъ на лошадь, и поскакалъ прежнимъ путемъ, только гораздо надежнѣе. Передъ свѣтомъ пріѣхалъ я въ фольваркъ къ доброму эконому, взялъ свою лошадь, поблагодарилъ его, и отправился далѣе.
25 Іюня, въ 8 часовъ утра, я встрѣтилъ 4-й Корпусъ на походѣ изъ Гайдуковщизны, и слѣзъ съ лошади передъ Графомъ въ то самое время, когда онъ вышелъ изъ избы, чтобы садиться на подведенную ему лошадь. Шатаясь отъ усталости и безсонницы, я подалъ ему пакетъ. Графъ, всегда суровый, явилъ тогда мнѣ пріятное лицо, и взглянулъ на меня благосклонно. Прочитавъ бумагу, съ довольною миною сказалъ: «Ступай, отдохни, и останься при мнѣ.»—Куда мнѣ было идти отдыхать? все на походѣ. Изъ нуждъ физическихъ наиболѣе одолѣвалъ меня сонъ. Съ утомленнымъ конемъ своимъ, и самъ весь какъ разбитый, пошелъ я стороною въ лѣсокъ, повалился на мягкой лужайкѣ, обвертѣлъ поводъ около руки и легъ спать тогда, какъ всѣ давно уже выспались. Конь мой съ жадностію рвалъ около моей головы траву, и этимъ шумомъ услаждалъ, вмѣсто журчанія ручейка, давно желанный сонъ.
Часа два я спалъ какъ убитый; солнце припекло мнѣ голову, и заставило пробудиться; оно ярко блестѣло въ голубомъ небѣ, и лучами позлащало вершины высокихъ березъ около меня. Мой конь стоялъ повѣся голову, и дремалъ въ свою очередь—вокругъ унылая тишина.
Подкрѣпленный сномъ, я освѣжился, и какъ ни въ чемъ не бывало, сѣлъ на вѣрнаго товарища, который маленькой рысцою понесъ меня впередъ. По дорогѣ обгонялъ я усталыхъ; они отдыхали на пенькахъ около лужицъ. Проѣхавши верстъ пятнадцать, я догналъ пѣхоту 4-го Корпуса, проходившую чрезъ селеніе, гдѣ передъ господскимъ дворомъ стояли лошади свиты Графской. Тутъ, исполняя приказаніе Графа, мнѣ должно было остановиться; я привязалъ свою лошадь къ рѣшетчатому забору дома, между другими лошадьми, и вошелъ въ горницу. По срединѣ стоялъ большой, накрытый столъ, и на немъ опустошенный завтракъ. Для меня остались только опрокинутые стаканы, пустыя бутылки, разлитый по скатерти соусъ, просыпанная соль, и корки хлѣба; еще стояло блюда два съ кускомъ битка и съ спинкою жареной курицы. У большихъ оконъ сидѣли три порядочно одѣтыя дамы, съ заплаканными глазами и съ платочками въ рукахъ, смотрѣвшія печально на гостей, которые безпрестанно приходили, уходили, и не спрашиваясь ихъ хозяйничали въ домѣ. Молодежь, гусары и адъютанты Графской свиты, расправляя усики свои и побрякивая шпорами, старались любезничать для развлеченія грусти унылыхъ дамъ, и невольно выманивали у нихъ—горестныя улыбки.
Въ горницѣ я сдѣлалъ легкій поклонъ присутствующимъ и, послѣ трудной поѣздки весьма проголодавшись, съ удовольствіемъ приступилъ къ любезному битку и закусилъ имъ. Обшаривая бутылки, я нашелъ въ одной нѣсколько жидкости, и выпилъ чего-то кислаго, похожаго на вино.—Потомъ всѣ мы сѣли на коней, простились съ гостепріимными хозяйками, и оставя ихъ на произволъ судьбы и Французовъ, поѣхали догонять Графа, который ѣхалъ впереди войскъ, погруженный въ думу.
Ввечеру, въ лагерѣ при Новоселкахъ, я увидѣлся съ товарищами своей роты, разсказалъ имъ о чудномъ странствіи своемъ, и переночевалъ въ бивачномъ шалашѣ такъ пріятно, какъ у родныхъ на лежанкѣ.
Въ слѣдующій день мнѣ перемѣнили лошадь и велѣли присоединиться опять къ Графской свитѣ. Тутъ адъютанты, ординарцы и прочіе щеголи, въ красивыхъ, узорчатыхъ мундирахъ, на рѣзвыхъ коняхъ, смотрѣли изъ-за плеча на меня, съ чернымъ воротникомъ, ѣдущаго на подъемной клячѣ съ казачьимъ сѣдломъ. Я видѣлъ, что мнѣ тутъ не ловко, и товарищи не по рукѣ, а потому очень скучалъ; наконецъ, когда Графъ цѣлый день меня не спрашивалъ, то я, не сказавшись никому, тихонько уплелся къ своимъ, разсудивъ, что если буду нуженъ, такъ меня позовутъ—этимъ и балъ кончился.
21 Іюня, ввечеру, войски вступили въ укрѣпленный лагерь на Двинѣ. Нашей артиллеріи досталось мѣсто въ концѣ лѣваго фланга, по отлогости берега, такъ, что мы съ пушками спрятавшись въ высокую, зеленую рожь, не могли ничего видѣть предъ собою. 4-й Корпусъ съ 2-мъ Кавалерійскимъ расположились на лѣвомъ флангѣ, позади послѣднихъ редутовъ.
Укрѣпленный лагерь на Двинѣ изготовлялся еще до открытія кампаніи, а потому намѣреніе наше: ретироваться, должно-бъ быть извѣстно Наполеону, который могъ предпринять заранѣе мѣры для раздѣленія нашихъ силъ. Положеніе этого лагеря во многомъ уподоблялось лагерю Петра I-го подъ Полтавою. Тамъ, позади лагеря, находились рѣка и крутые овраги, чтобы для Рускихъ не оставалось ничего инаго, кромѣ смерти или побѣды; здѣсь также позади была большая рѣка и крутой берегъ, но для спасенія войскъ, въ случаѣ неудачи, приготовлено было три большихъ моста подъ прикрытіемъ окоповъ. Тамъ впереди находились закрытыя лѣсомъ мѣста, и устроенные редуты; здѣсь также былъ лѣсъ, и очень близко къ лѣвому флангу, гдѣ подѣлали засѣки; передъ фронтомъ же всего лагеря было десять редутовъ. Наконецъ, отъ участи сраженія также и здѣсь зависѣло спасеніе или гибель одной арміи изъ двухъ враждующихъ силъ. Судя по великимъ трудамъ и издержкамъ, для устройства укрѣпленій обширнаго Двинскаго лагеря, надлежало предполагать, что Главнокомандующій намѣревался здѣсь дать генеральное сраженіе; однако намѣреніе его не исполнилось. Можетъ быть Наполеонъ избѣгалъ съ нами встрѣчи въ Двинскомъ лагерѣ, опасаясь участи, постигшей героя Швеціи, или вовсе не намѣренъ былъ пробиваться чрезъ безплодныя губерніи къ сѣверной столицѣ нашей; однимъ словомъ, онъ не хотѣлъ приступить къ Двинскому лагерю и оставилъ насъ въ покоѣ.
Скрывшись за редуты, мы имѣли ту выгоду, что нѣсколько дней отдыхали спокойно. Главнокомандующій ожидалъ здѣсь прибытія второй арміи, которая по назначенію долженствовала слѣдовать чрезъ Вилейку и Минскъ; но путь ея былъ въ одно время продолжительнѣе пути первой арміи; сверхъ того, въ началѣ ретирады Наполеонъ употребилъ стратегическое средство для разобщенія двухъ армій нашихъ, пославъ изъ Вильны Маршала Даву съ войсками въ разрѣзъ между нами. Мы не безъ причины безпокоились объ участи Князя Багратіона, и солдаты называли его армію второю западною.
День вступленія войскъ въ Двинской лагерь былъ знаменитымъ днемъ Полтавской битвы; по этому случаю объявленъ Высочайшій приказъ, которымъ поддержали нѣсколько въ Рускихъ солдатахъ духъ, колебавшійся уже отъ начала необыкновенной ретирады. Сказано было: «что до соединенія армій, временнымъ и нужнымъ отступленіемъ, удерживаемо было кипящее мужество воиновъ остановить дерзкій шагъ непріятеля; но теперь предстоитъ новый случай оказать извѣстную храбрость и пріобрѣсть награду за понесенные труды.»—Въ силу этого приказа всѣ полагали рѣшительно выждать здѣсь непріятеля. Мужество снова закипѣло въ сердцахъ Русскихъ солдатъ; другъ другу напоминали преданіе о Полтавской битвѣ, и всѣ готовы были на Двинѣ послѣдовать достохвальному примѣру предковъ.
Слухи носились, что на аванпосты непріятельскіе была подкинута съ нашей стороны прокламація къ Французскимъ и Нѣмецкимъ войскамъ. Первымъ представляли, что они суть слѣпыя орудія неограниченнаго и ненасытнаго честолюбца, а вторымъ объясняли униженіе, которому они подвергались служа утѣснителю ихъ отечества. Если подлинно была выпущена отъ насъ такая прокламація, какъ одно изъ средствъ, вредящихъ непріятелю развращеніемъ нравственности солдатъ, то едва-ли она могла быть тогда дѣйствительною. Французы были ослѣплены славою Наполеона, доколѣ орлы его влекли за собою побѣду; Нѣмцы-же столь были увѣрены въ неизмѣнности его могущества, и такъ сильно страшились мщенія, что не могли прельститься никакими предложеніями.
Между тѣмъ въ лагерѣ у насъ вездѣ служили благодарственные молебны о побѣдахъ Атамана Платова подъ гор. Миромъ, гдѣ онъ разбилъ Польскую кавалерію. Кто могъ проникнуть въ будущее, и предузнать тайны судебъ? Продолжительная ретирада, столь необычайная для Рускихъ, и воспоминаніе о безпрерывныхъ побѣдахъ Французовъ въ послѣднія кампаніи, невольно колебали твердость духа нашихъ солдатъ. Въ откровенныхъ бесѣдахъ ихъ часто вызывались незабвенныя имена Румянцова, Суворова. Во время службы церковной и молебствія, Русскіе солдаты, дотолѣ увѣренные въ своемъ мужествѣ, стояли въ уныломъ наклоненіи съ опущенными взорами, какъ будто признаваясь въ своемъ безсиліи, и въ упованіи единственно на помощь небесную, на силу сверхъестественную для защиты любезной родины. Среди печальной тишины и благоговѣйнаго служенія церковнаго, каждый молился съ усердіемъ; у многихъ навертывались въ глазахъ слезы.
Побѣды Матвѣя Ивановича Платова не только радовали солдатъ, но и оживляли въ нихъ надежду на будущіе успѣхи. Они говорили между собою: Вотъ одинъ молодецъ, который еще бьетъ Французовъ по-Русски!—Надобно замѣтить, что солдаты, въ знакъ особеннаго уваженія къ Атаману Казаковъ, называли его не по фамиліи, а всегда по имени и отчеству.
Въ Двинскомъ лагерѣ доходили до насъ вѣсти, что Французская армія уже терпитъ во всемъ большой недостатокъ. Точно, идучи слѣдомъ за нами, она долженствовала нуждаться въ продовольствіи. Страна, оставляемая нами, была нарочно опустошаема, чтобы затруднить существованіе непріятелей: густую, высокую зелень разнаго рода яроваго и озимаго хлѣба, наливавшагося въ тучные колосья, мы топтали безъ всякой жалости. Пѣхота наша, идучи всегда по обѣ стороны дороги въ дивизіонныхъ колоннахъ, оставляла по себѣ широкій слѣдъ помятой, мертвой зелени: за войскомъ простирались полосы ея, какъ-бы выжженныя ужаснымъ бѣгомъ молніи. Земля отъ дождей и росы была всегда влажна и вредна для здоровья непривычныхъ еще къ бивачной жизни солдатъ; изъ пустыхъ селеній солома съ крышь была разносима въ лагери; заборы, двери, ставни разбирались на дрова; остальное, по выходѣ войскъ, сожигали Казаки, и непріятель по слѣдамъ нашимъ вездѣ находилъ опустошеніе. Дороги и плотины были повреждаемы; болотныя, низкія мѣста наводнялись дождями. Все это много препятствовало движенію непріятельскихъ войскъ, особенно артиллеріи и обозамъ. Однимъ словомъ, природа, въ лучшее время года безпорядкомъ стихій, благопріятствовала намъ ко вреду непріятелей.
Въ такихъ обстоятельствахъ, наши люди и лошади переносили болѣе, родившись въ свойственномъ климатѣ, и привыкнувъ къ грубой жизни. Напротивъ того нѣжные Французы, Нѣмцы, Итальянцы должны были чувствовать, что зашли въ страну своей гибели. Для нашихъ солдатъ несносенъ былъ только лѣтній зной. Въ продолженіе большихъ переходовъ, подъ тяжестію ранцевъ и киверовъ, въ суконной толстой одеждѣ, молодые солдаты скоро уставали; при всякой лужицѣ они съ манерками бросались черпать теплую, грязную воду, которую пили съ жадностію, никогда не утоляя жажды; наконецъ, изнеможенные, отставали отъ полковъ своихъ, заходили въ сторону, и гдѣ нибудь завалившись для отдыха, попадались въ руки непріятелю. Хотя арріергардъ обязанъ былъ всегда подбирать усталыхъ, но въ разныхъ обстоятельствахъ, по невозможности исполнять это, въ продолженіе ретирады таковая потеря должна быть не малозначуща въ нашей арміи.
Съ 27 Іюня по 2 Іюля мы благополучно отдыхали въ Двинскомъ лагерѣ. О движеніи непріятеля не было никакихъ слуховъ, и войски ободрились, полагая, что Французы, истощенные переходами, уже поравнялись съ нами въ силахъ, и не смѣютъ нападать на насъ въ укрѣпленіяхъ. Благодаря попеченіямъ Правительства, мы не терпѣли никакого недостатка: войски получали мясную и винную порцію, лошади овесъ, маркитанты снабжали офицеровъ чаемъ, сахаромъ и винами. Вечернія зори всегда отходили парадно съ музыкою. Солдаты выстроили себѣ хорошіе балаганы, въ которыхъ и офицеры имѣли довольно простора. Веселое товарищество сослуживцевъ развлекало предстоящее горе объ опасности отечеству. Дни отдыха были ясные, ночи прохладныя. Валяясь подъ бурками и любуясь звѣздами вечерняго неба, мы засыпали въ спокойной безпечности; только часовые вокругъ лагеря протяжными отзывами на разныхъ голосахъ иногда будили насъ, и этой дикою гармоніею напоминали—о войнѣ бѣдственной.
Примѣчанія
править- ↑ Извѣстное изрѣченіе Наполеона о Россіи предъ начатіемъ войны.
