Потерянный рай (Мильтон; Чюмина)/Книга первая/ДО
| ← Оглавленіе | Потерянный Рай — Книга первая | Книга вторая → |
- Википроекты
Въ книгѣ первой кратко разсказывается содержаніе всей поэмы, начиная съ грѣхопаденія Человѣка, ставшаго причиной изгнанія его изъ Рая, который служилъ ему жилищемъ. Далѣе повѣствуется о главной причинѣ грѣхопаденія, т. е. о Сатанѣ, явившемся въ образѣ змія, который еще задолго до сотворенія видимаго міра вмѣстѣ со своими приверженцами возмутился противъ Творца вселенной, за что и былъ свергнутъ съ небесъ въ преисподнюю. Затѣмъ слѣдуетъ описаніе самого Діавола и его ангеловъ въ Аду, который до сотворенія міра находился въ безднѣ тьмы, или первобытнаго хаоса. Пораженные Божьимъ гнѣвомъ, и самъ Діаволъ, и приверженцы его лежатъ на берегу горящаго пламенемъ озера. Пробудившись отъ тяжелаго сна, Сатана подзываетъ къ себѣ своего главнаго помощника и съ нимъ говоритъ и совѣтуется о своемъ позорномъ положеніи вдали отъ свѣта и Небесъ. Затѣмъ Сатана поднимаетъ все свое полчище. Количество его неисчислимо. Соратники Сатаны строятся въ боевые ряды, причемъ главнѣйшимъ начальникамъ ихъ присвоиваются имена Ханаанскихъ и прочихъ идоловъ. Сатана обращается къ своему полчищу со словами утѣшенія и выражаетъ надежду вновь завоевать Небо, открыть новый міръ, обѣщаетъ появленіе новыхъ твореній, которыя будутъ созданы во исполненіе пророчествъ и преданій о Небѣ. По словамъ многихъ древнихъ патріарховъ, ангелы были уже созданы далеко до сотворенія вселенной. Чтобы выяснить правдивость и сущность преданій, Сатана предлагаетъ обсудить дѣло на общемъ совѣтѣ. Полчище приверженцевъ соглашается съ предложеніемъ начальника. Появляется дворецъ Сатаны, Пандемоніумъ, въ которомъ собираются на совѣтъ старѣйшіе военачальники.
ПОВѢДАЙ намъ, божественная Муза,
О первомъ ослушаньѣ человѣка
И дерева запретнаго плодѣ,
Смертельный вкусъ котораго принесъ
На землю смерть и всѣ страданья наши.
Мы свѣтлый Рай утратили, покуда,
Спасая міръ, изъ смертныхъ Величайшій
Намъ не вернулъ блаженное жилище.
И не тобой-ли, Муза, на вершинѣ
Таинственной Хорива[1] иль Синая
Священнаго былъ Пастырь вдохновленъ,
Повѣдавшій избранникамъ впервые
О томъ, какъ міръ изъ хаоса возсталъ?
Иль, можетъ быть, съ Сіонскими холмами
Тебѣ милѣй источникъ Силоамскій[2]
Гдѣ чудеса Господни совершались?
Тогда тебя оттуда призываю
На помощь я къ моей отважной пѣснѣ,
Которая превыше Геликона[3]
Поднимется, стремяся къ высотамъ,
Досель стиху и прозѣ недоступнымъ.
Наитіемъ Ты вразуми меня,
О, Духъ Святой! Великолѣпнымъ храмамъ
Ты чистыя сердца̀ предпочитаешь,
Ты вѣдаешь начало мірозданья;
Надъ пропастью бездонною парилъ,
Какъ голубь, Ты на крыльяхъ распростертыхъ
И даровалъ пучинѣ плодородье.
Молю Тебя: все темное во мнѣ
Ты просвѣти, все низкое возвысь
И укрѣпи мой духъ, дабы достойно
Я справился съ задачею высокой,
И смертному я далъ уразумѣть
Величіе и благость Провидѣнья
И оправдалъ Всевышняго пути.
Поведай мнѣ, во первыхъ — для тебя
Открыто все и даже область Ада —
Повѣдай мнѣ: осыпанныхъ дарами
Создателя, властителя вселенной,
Что побудить могло Адама съ Евой
Отъ Господа отпасть и преступить
Единственный запретъ Его? Кто первый
Ихъ соблазнилъ на гнусное возстанье?
Коварный Змій! Пылая адской злобой
И завистью, праматерь нашу Еву
Онъ обольстилъ, когда въ своей гордынѣ
Низвергнутъ былъ съ небесной высоты
Онъ вмѣстѣ съ сонмомъ ангеловъ мятежныхъ.
Возвыситься онъ думалъ надъ Властями
Небесными съ ихъ помощью и даже
Сравняться онъ надеялся съ Всевышнимъ.
Такъ въ небесахъ на Царство и Престолъ
Господніе войною нечистивой
Онъ поднялся. Но тщетною попытка
Его была, и пламенемъ объятъ,
Низвергнутый десницей всемогущей,
Летѣлъ стремглавъ изъ свѣтлаго эфира
Онъ въ темную бездонную пучину,
Где вѣчныя мученья ожидали
Дерзнувшаго на Господа возстать
Съ оружіемъ: въ цѣпяхъ изъ адаманта
Томящійся, въ огнѣ неугасимомъ
Онъ долженъ былъ терзаться! Девять разъ
Для смертнаго смѣнились день и ночь, —
А онъ лежалъ съ дружиною своей
Преступною въ пылающей пучинѣ,
Погибшій, побѣжденный, но безстрашный.
Но худшія мученья предстояли
Виновному: сознаніе блаженства
Погибшаго и скорби безконечной.
Съ отчаяньемъ блуждаетъ взоръ зловѣщій,
Но гордостью исполненъ непреклонной
И злобою непримиримой онъ.
Такъ далеко, какъ можетъ взоръ безсмертныхъ
Обозрѣвать — онъ видитъ лишь пространства
Ужасныя и дикія, тюрьму,
Которая обведена вокругъ
Пылающимъ горниломъ. Это пламя
Не разгоняетъ сумрака; при немъ
Лишь явственнѣй являются картины
Отчаянья и скорби, та обитель
Унынія, гдѣ отдыха и мира
Не вѣдаютъ, куда самой надеждѣ,
Которая присуща всѣмъ на свѣтѣ,
Нѣтъ доступа, — юдоль ужасныхъ мукъ
И пламени питаемаго сѣрой,
Которая горитъ и не сгораетъ.
Вотъ каково зловѣщее жилище,
Назначенное правосудьемъ Неба
Мятежникамъ, томящимся во тьмѣ.
Отъ Господа они на вѣкъ пространствомъ
Отдѣлены, превосходящимъ трижды
Пространство то, которымъ отдѣленъ
Отъ полюса планеты нашей центръ.
Какъ разнится жилище это съ тѣмъ,
Откуда ихъ изгнало правосудье!
Добычей волнъ и огненнаго вихря
Друзей своихъ увидѣлъ Сатана.
Вблизи него терзался Вельзевулъ[4],
Впослѣдствіи извѣстный въ Палестинѣ.
Въ былые дни всѣхъ ближе онъ стоялъ
Могуществомъ и дерзостью вины
Къ Врагу Небесъ. И, смѣло прерывая
Молчаніе, такъ молвилъ Сатана[5]:
— Ужели ты — тотъ самый Духъ? Въ паденьѣ
Какъ мало ты походишь на того,
Кто затмевалъ сіяньемъ лучезарнымъ
Блестящихъ херувимовъ миріады!
Союзниками въ славномъ предпріятьѣ
Мы сдѣлались, и общія надежды,
Желанія соединяли насъ,
Какъ нынѣ насъ съ тобой соединяютъ
Крушеніе и общая погибель.
Ты видишь-ли, въ какую глубину
И съ высоты низвергнуты какой
Мы страшною грозою Божья гнѣва?
Кто зналъ всю мощь оружія Его?
И все-жъ — хотя бъ Державный Побѣдитель
На худшія мученья насъ обрекъ —
Раскаянью останусь чуждымъ я.
Пускай мой блескъ наружный измѣнился,
Но въ твердости моей, въ негодованьѣ,
Которыя подвигли на борьбу
Меня съ Творцомъ, — не измѣнился я.
Возставшіе въ количествѣ несмѣтномъ,
Вооружась, ко мнѣ примкнули Духи,
Которые, Его верховной власти
Владычество мое предпочитая,
Вступили въ бой среди равнинъ небесныхъ,
Поколебавъ Всевышняго престолъ.
Что изъ того, что мы побѣждены?
Попрежнему непобѣдимы воля
Съ обдуманною жаждою отмщенья
И ненависть безстрашная, и духъ,
Не знающій во-вѣки примиренья.
Нѣтъ, никогда могуществу Творца
Мы торжества такого не доставимъ.
Склонясь предъ Нимъ, о милости молить,
Боготворить Того, кто столь недавно
За власть Свою предъ нами трепеталъ —
Безчестіемъ считалъ бы это я
Позорнѣйшимъ, чѣмъ самое паденье!
Велѣніемъ судебъ, начало наше
И естество божественное вѣчно.
Оружіемъ, какъ прежде, мы владѣемъ,
А опытомъ богаче стали мы
И съ большею надеждой на успѣхъ,
При помощи коварства или силы,
Поднимемся войной непримиримой
Мы на Врага Великаго, который
Теперь, Свою побѣду торжествуя,
Одинъ царитъ, какъ деспотъ, въ небесахъ.
Стараяся хвастливыми рѣчами
Отчаянье глубокое прикрыть,
Такъ говорилъ отступникъ, падшій Ангелъ,
И отвѣчалъ ему союзникъ смѣлый:
— О, Князь и Вождь! Владыка многихъ царствъ
Несмѣтныя дружины херувимовъ
Водившій въ бой! Не вѣдающій страха,
Ты трепетать заставилъ предъ собой
Царя Небесъ, желая испытать,
Чѣмъ держится владычество Его
Верховное: судьбы предначертаньемъ
Иль силою и случаемъ? Увы!
Съ безжалостною ясностью я вижу
Послѣдствія ужаснаго событья.
Въ паденіи своемъ и пораженьѣ
Утратили мы Небо, наши сонмы
Низвергнуты, осуждены на гибель,
Насколько ей подвержено бываетъ
Божественное наше естество.
Безсмертный духъ не знаетъ пораженья —
Хотя померкла слава, и блаженство
Поглощено отчаянья пучиной.
Но Побѣдитель Всемогущій нашъ
Низвергнутый десницей всемогущей,
Летѣлъ стремглавъ изъ свѣтлаго эфира
Онъ въ темную бездонную пучину.
(Его назвать иначе не могу я
Съ тѣхъ поръ, какъ насъ онъ въ битвѣ побѣдилъ),
Быть можетъ, Онъ, руководяся гнѣвомъ,
Оставилъ намъ и мужество, и силы
Лишь для того, чтобъ вѣчно мы страдали?
Иль, можетъ быть, какъ плѣнники Его,
Осуждены трудиться въ нѣдрахъ Ада
Мы въ пламени и быть Его гонцами
Послушными во мракѣ преисподней?
На что-же намъ безсмертія вѣнецъ,
Когда конца страданіямъ не будетъ?
И такъ ему отвѣтилъ Сатана:
— Въ страданіяхъ, о, падшій херувимъ,
Среди труда, всего ужаснѣй — слабость.
Узнай одно: добру служить не будемъ
Мы никогда; единымъ наслажденьемъ
Осталось намъ повсюду сѣять зло,
Наперекоръ Его высокой волѣ.
И, если-бы Всевышній пожелалъ
Извлечь изъ зла когда-нибудь добро —
Препятствовать мы этому должны,
Въ самомъ добрѣ отыскивая вѣчно
Источникъ зла. Преуспѣвая въ томъ,
Разстраивать и отклонять отъ цѣли
Возможно намъ Его предначертанья.
Разгнѣванный и мощный Побѣдитель
Свершителей возмездья отозвалъ
Къ вратамъ Небесъ. Ты видишь: сѣрный градъ,
Ниспосланный вослѣдъ намъ, не бичуетъ
Насъ болѣе, улегся онъ въ волнахъ,
Принявшихъ насъ въ пылающее лоно.
И, молніей багровой окрыленный,
Ужасный громъ, всѣ стрѣлы истощивъ,
Затихъ теперь въ пространствѣ безпредѣльномъ.
Воспользуемся случаемъ, который
Доставленъ намъ Врага пренебреженьемъ
Иль злобою, на время утоленной.
Ты видишь тамъ печальную долину,
Пустынную и дикую, обитель
Страданія? Она озарена
Лишь отблескомъ, унынье наводящимъ,
Мерцающаго пламени. Туда
Мы вырвемся изъ огненной пучины
И отдохнемъ, когда возможенъ отдыхъ.
Разсѣянныя рати созовемъ
Мы на совѣтъ туда-же и рѣшимъ,
Какъ дѣйствовать противнику во вредъ
И какъ, уронъ жестокій возмѣщая,
Съ несчастіемъ бороться и въ надеждѣ
Вновь почерпнуть утраченныя силы
Иль въ глубинѣ отчаянья — рѣшимость.
Такъ Сатана собрату говорилъ.
Онъ голову приподнялъ надъ волной,
Глаза его кругомъ метали искры,
И, на волнахъ покоясь распростертый
Во всю свою длину и ширину,
Величиной казался онъ подобенъ
Сынамъ Земли, тѣмъ сказочнымъ Титанамъ[6],
Которые на Зевса возставали, —
Иль грозному Пиѳону-Бріарею,
Что погребенъ близъ Тарса въ подземельѣ.
Но болѣе всего Левіаѳану[7],
Громаднѣйшему изъ морскихъ чудовищъ,
Подобенъ былъ надменный Сатана.
Порой — гласятъ преданья мореходовъ —
Среди морей норвежскихъ увидавъ
И островомъ чудовище сочтя,
Во тьмѣ ночной бросаетъ смѣло кормчій
Въ чешуйчатую спину якорь свой
И, близъ него укрывшися отъ вѣтра,
Желаннаго разсвѣта ожидаетъ.
Такъ, распростертъ во всю длину свою,
Прикованный къ пылающей пучинѣ,
Духъ Зла лежалъ. Безъ воли Провидѣнья
Онъ головы не могъ-бы приподнять.
Но Небеса злоумышленьямъ чернымъ
Полнѣйшую свободу даровали,
Дабы, свои умножа преступленья,
Проклятію подвергся Сатана,
Терзаяся при видѣ милосердья
И благости Господней къ человѣку,
Котораго онъ ввелъ во искушенье
И соблазнилъ, — но этимъ онъ навлекъ
Лишь на себя тройную мѣру бѣдствій,
Возмездія суроваго и гнѣва.
Тутъ Сатана во весь гигантскій ростъ
Поднявшійся изъ озера, возсталъ.
И, обращая книзу языки,
Похожіе на остріе — огонь,
По сторонамъ отхлынувъ, раздался,
Образовавъ ужасную долину —
По воздуху, который надавляетъ
Онъ тяжестью своею, Сатана
Летитъ къ землѣ на крыльяхъ распростертыхъ.
Но можно-ли назвать землею мѣсто,
Горящее огнемъ сухимъ и твердымъ,
Какъ озеро — расплавленнымъ огнемъ?
Цвѣтъ той земли напоминалъ Пелора[8]
Растерзанного склоны въ ту минуту,
Когда отъ нихъ подземной бури силой
Отторгнута громадная скала.
Еще она напоминала Этну,
Когда гора, вся пламенемъ дыша,
Огонь и дымъ, и лаву извергаетъ.
Такой земли коснулся, попирая
Ее стопой проклятой, Сатана,
А съ нимъ — его союзникъ, похваляясь,
Что собственною силой, какъ богамъ —
Не волею верховною Небесъ —
Стигійскихъ[9] волнъ избѣгнуть удалось имъ.
— И этотъ воздухъ, почва и страна
Замѣнятъ намъ Небесную обитель,
И этотъ мракъ — сіяніе Небесъ?!. —
Въ отчаяньѣ вскричалъ Архангелъ падшій. —
Да будетъ такъ! Когда превосходящій
Могуществомъ, но разумомъ намъ равный,
Теперь царитъ всевластно Побѣдитель,
Чѣмъ далѣе мы будемъ отъ Него —
Тѣмъ лучше намъ! Простите-же, Небесъ
Счастливыя долины, гдѣ блаженство
Живетъ во вѣкъ! Привѣтъ тебѣ, привѣтъ,
Подземный міръ и адская пучина!
Прими и ты Владыку своего.
Съ собою духъ онъ вноситъ непреклонный,
Котораго не властны измѣнить
Ни времени теченіе, ни мѣсто.
Въ самомъ себѣ живетъ безсмертный духъ,
Поднявшійся, изъ озера возсталъ.
Внутри себя создать изъ ада небо
Способенъ онъ и небо — сдѣлать адомъ.
Гдѣ буду я — не все-ли мнѣ равно?
Чѣмъ я ни стань — я все-же буду ниже
Того, Кто Самъ возвысился надъ нами,
Благодаря громамъ Своимъ. Свободнѣй
Мы будемъ здѣсь, откуда не изгонитъ
Всевышній насъ. Владычество свое
Здѣсь утвердимъ, и болѣе достойно —
Царить въ Аду, чѣмъ бытъ слугою въ Небѣ.
Но почему-жъ собратій по несчастью
На озерѣ забвенья оставляемъ
Томиться мы? Скорѣе призовемъ
Ихъ раздѣлить пріютъ нашъ злополучный
И, силы вновь соединивъ свои,
Испробуемъ, нельзя-ль отвоевать
Чего-нибудь у Неба и возможно-ль
Намъ что-нибудь утратить въ преисподней?
И Сатанѣ отвѣтилъ Вельзевулъ:
— Великій Вождь блистательныхъ дружинъ,
Которыя Одинъ лишь Всемогущій
Могъ побѣдить. Пускай раздастся голосъ
Могучій твой, будившій въ нихъ надежду,
Въ сраженіи одушевлявшій ихъ,
Когда кругомъ опасность угрожала.
Пускай они услышатъ этотъ голосъ,
Зовущій ихъ на приступъ — и они,
Паденіемъ съ высотъ неизмѣримыхъ
Поражены и ввержены въ огонь,
Вернутся вновь къ сознанью и воспрянутъ
Съ удвоенной отвагой для борьбы.
Едва успѣлъ отвѣтить Вельзевулъ
Какъ Сатана направился къ пучинѣ.
За плечи онъ откинулъ закаленный
Въ эфирѣ щитъ. Громадный этотъ щитъ
Наноминалъ блестящую луну,
Чей свѣтлый дискъ въ оптическія стекла
Разглядывалъ съ Фьезольской высоты
Тосканскій мужъ ученый Галилей[10],
Старавшійся на шарѣ испещренномъ
Найти слѣды иныхъ земель и горъ.
По глыбамъ раскаленнымъ Сатана
Шелъ далѣе нетвердыми шагами,
И посохомъ копье ему служило.
Предъ тѣмъ копьемъ — длиннѣйшая изъ сосенъ
Норвегіи, что срублена на мачту
Громаднѣйшаго въ мірѣ корабля,
Казалась-бы тростинкою ничтожной.
Давно-ль стопой воздушной своею
Онъ попиралъ небесную лазурь?
И какъ теперь и смрадъ, и духоту
Подъ огненными сводами жестоко
Онъ чувствовалъ, — но все-жъ, превозмогая
Страданіе, достигнулъ, наконецъ,
Онъ берега пылающей пучины.
Остановясъ, воззвалъ онъ къ легіонамъ.
То были тѣни ангеловъ былыхъ,
Разсѣяны, кругомъ они лежали,
Какъ желтые осенніе листы,
Которые въ дубравъ Этрурійской
Подъ куполомъ вѣтвей ея собой
Усыпали источникъ въ Валломброзѣ[11].
Такъ густо моря Чернаго прибрежье
Собой тростникъ поломанный покрылъ,
Когда своимъ дыханьемъ Оріонъ[12]
Вдругъ взволновалъ пучину, потопивъ
Съ мемфисскою дружиной Бузириса[13],
Который обитателей Гессема[14]
Преслѣдовалъ безжалостно. И тѣ
Взирали съ безопасныхъ береговъ
На мертвыя тѣла и колесницы
Разбитыя. Такъ, озеро усѣявъ,
Сподвижники лежали Сатаны,
И, пораженъ зловѣщей перемѣной,
Онъ голосомъ воскликнулъ громовымъ,
Раздавшимся въ глубокихъ недрахъ Ада:
— Властители могучіе, князья
И воины! Вы были лучшимъ цвѣтомъ
Теперь для васъ утраченныхъ, а преждѣ —
Родныхъ Небесъ. Возможно-ли безсмертнымъ
Подобному унынью предаваться?
Иль, можетъ быть, отъ подвиговъ своихъ
Вы здѣсь нашли себѣ отдохновенье,
Какъ будто-бы среди долины райской
Покояся? Быть можетъ, наконецъ,
Вы поклялись воздать Ему хвалу;
Повергшися предъ Тѣмъ, Кто побѣдилъ?
А Онъ, съ высотъ смотря на серафимовъ
И херувимовъ, побѣжденныхъ Имъ,
Въ уныніи лежащихъ межъ обломковъ
Оружія, растерзанныхъ знаменъ —
Увидѣвъ ихъ въ уничиженьѣ полномъ,
Пошлетъ Свои крылатыя дружины
За нами вслѣдъ. И те растопчутъ насъ
Иль съ помощью перуновъ пригвоздятъ
Насъ силою на днѣ пучины грозной!
Возстаньте-же не медля, пробудитесь, —
Иль падшими останьтесь на-всегда!
Услыша зовъ Вождя ихъ, на крылахъ,
Воспрянули они, подобно стражамъ,
Застигнутымъ вождемъ во время сна,
Которые, смущенно озираясь,
Стараются придти въ себя. Мученій
Они своихъ пока не сознавали,
Но голосъ Сатаны оцѣпенѣнье
Разсѣялъ вмигъ: покорные призыву,
Воспрянули безчисленные сонмы.
Не такъ-ли въ день, зловѣщій для Египта,
Единый взмахъ могучаго жезла
Въ пророческой десницѣ Моисея
Призвалъ собой съ востока саранчу,
Которая, подобно черной тучѣ,
Повисла вдругъ надъ царствомъ фараоновъ?
Не менѣе безчисленными были
И Духи зла, подъ сводомъ преисподней
Парившіе въ огнѣ, который ихъ
Со всѣхъ сторонъ охватывалъ. Но, вотъ,
Простеръ копье великій ихъ Султанъ —
И плавно все мгновенно опустились
На сѣру отвердѣлую, занявъ
Равнину всю своей громадной массой.
Такой толпы и сѣверъ многолюдный
Не извергалъ доселѣ изъ своихъ
Морозныхъ нѣдръ, когда сыны его,
Рейнъ иль Дунай широкій перейдя,
Подобные рѣкѣ, отъ Гибралтара
И до степей Ливійскихъ разливались.
Воспрянули они, подобно стражамъ,
Застигнутымъ вождемъ во время сна…
Собравшихся дружинъ и легіоновъ
Начальники и смѣлые вожди
Спѣшатъ туда, гдѣ ждетъ ихъ Полководецъ.
Красой своей, съ которой не сравниться
Красѣ людей — они богоподобны
И царскаго исполнены величья.
Престолы ихъ въ Господнемъ царствѣ были;
Но въ записяхъ небесныхъ уничтожилъ
Всевышній слѣдъ мятежныхъ ихъ именъ.
Впослѣдствіи, испытывая смертныхъ,
Когда Господь дозволилъ этимъ Духамъ
Явиться въ міръ, внося съ собой соблазны
Грѣховные — тогда потомки Евы
Имъ нарекли другія имена.
И большинство людей они склонили
Обманами къ забвенію Творца,
Создателя живущихъ, образъ Бога
Низримаго въ животныхъ воплотивъ,
Украшенныхъ богато, и которыхъ
Обрядами торжественными чтили.
Такъ демоны, явяся божествами,
Извѣстными съ тѣхъ поръ вселенной стали
Подь именемъ языческихъ кумировъ.
Ихъ имена повѣдай мнѣ, о, Муза!
Стряхнувши сонъ, отъ огненнаго ложа
Кто первымъ, кто послѣднимъ поднялся
На зовъ Вождя? Къ нему поодиночкѣ
И сообразно сану своему,
Приблизились главнѣйшіе, — межъ тѣмъ
Какъ прочіе остались въ отдаленьѣ.
Изъ Духовъ тѣ явилися вождями,
Что, вырвавшись впослѣдствіи изъ Ада
Для поисковъ добычи на землѣ,
Осмѣлились себѣ воздвигнуть храмы
Съ Господнею святыней наряду,
Оспаривая царство Еговы,
Сидящаго межъ свѣтлыхъ херувимовъ
И правящаго міромъ съ высоты
Сіонскихъ горъ, среди раскатовъ грома.
Кумиры ихъ порою воздвигались
Въ святилищѣ Господнемъ, и служенье
Кощунственнымъ обрядомъ осквернялось:
Съ сіяніемъ дерзалъ бороться мракъ.
Приблизился Молохъ[15] ужасный первымъ.
Зловѣщій богъ, обрызганъ кровью жертвъ
И горькими родителей слезами.
Младенцевъ крикъ, кидаемыхъ въ огонь
Безжалостному идолу въ угоду,
Литавровъ звонъ собою заглушалъ,
Но матери отчаянно рыдали.
Онъ богомъ былъ для аммонитянъ въ Раббѣ,
Среди равнинъ болотистыхъ и влажныхъ;
Въ Аргобѣ[16] и Васанѣ до предѣловъ
Далекаго Арнона[17]. Не рѣшась
Довольствоваться этимъ, совратилъ
Онъ сердце Соломоново, и царь
Воздвигъ ему кумирню противъ храма
Господняго на высотѣ горы,
Которая горой позора стала,
И дивная Енномская долина
Тофетомъ[18], иль Геенной нареклась,
Прообразомъ являясь преисподней.
Вторымъ къ Вождю приблизился Хамосъ[19],
Внушавшій страхъ сынамъ Моава, чтимый
Повсюду отъ Арфара до Нававы,
Въ пустыняхъ Авирона, въ Гезебонѣ,
Въ Хоронаимѣ и въ Сеонскихъ царствахъ,
И далѣе, въ поляхъ цвѣтущихъ Сивмы,
Поросшихъ виноградною лозой,
И въ Элеалѣ, до предѣловъ моря
Асфальтскаго[20]. Подъ именемъ Фегора,
Израильтянъ, бѣгущихъ изъ Египта,
Въ Ситтимѣ[21] онъ позорно развратилъ
И тѣмъ навлекъ на нихъ Господню кару.
Отсюда сладострастные пиры
Распространилъ онъ до горы Соблазна,
Кровавому Молоху посвященной.
Царили тамъ злодѣйство и развратъ,
Покуда царь Іосія боговъ
Языческихъ не свергнулъ въ бездну Ада.
За нимъ вослѣдъ явилось двое Духовъ,
Которые отъ береговъ Евфрата
До волнъ рѣки, Египетъ раздѣлившей
И Сирію, царили надъ страной,
Подъ именемъ Ваала и Астарты[22].
Не связаны тѣлесной оболочкой,
Преобразясь, принять свободны Духи,
Чье естество такъ чисто и легко,
И мужескій, и женскій полъ, а также
Принять заразъ и оба эти пола.
Но, въ образѣ какомъ-бы ни явились
Намъ Духи зла, — въ тѣлесномъ иль безплотномъ,
Въ сіяющемъ иль темномъ, — приводитъ
Они легко умѣютъ въ исполненье
Всѣ замыслы, въ сердцахъ рождая нашихъ
И ненависть, и пылкую любовь.
Для нихъ не разъ Израиля сыны,
Создателя и храмъ Его покинувъ,
Склонялися предъ идолами тѣми,
Которые боговъ изображали.
И головы, къ позорнымъ поклоненьямъ
Привычные, склонялись такъ-же низко
Въ сраженіи передъ мечомъ врага.
Со свитою явился Астареѳъ.
Чело его блестящій полумѣсяцъ
Вѣнчалъ собой. Его финикіяне
Астартою, Царицей неба, звали,
И къ ней неслись полночною порой
Сидонскихъ дѣвъ мольбы и пѣснопѣнья.
Ей воспѣвалъ хваленья и Сіонъ,
Гдѣ на горѣ Обиды возвышался
Богини храмъ, царемъ женолюбивымъ
Поставленный, царемъ съ великимъ сердцемъ,
Который, тѣмъ не менѣе, поддавшись
Прекраснѣйшихъ язычницъ обольщенью,
Позналъ и самъ ихъ мерзостныхъ боговъ.
Четвертымъ былъ сирійскій богъ Таммузъ[23].
Преданію согласно, ежегодно
Стекалася толпа сирійскихъ дѣвъ,
И въ знойный день онѣ въ любовныхъ пѣсняхъ
Оплакивали раненаго бога.
Смотрѣвшія, какъ тихій Адонисъ
Несетъ свои пурпуровыя волны
Отъ скалъ родныхъ къ морямъ далекимъ, дѣвы
Считали ихъ окрашенными кровью
И духи зла подъ сводомъ преисподней,
Парившіе въ огнѣ…
Прекраснаго Таммуза. Эта сказка
Любовная воспламеняла ихъ.
Езекіиль, когда ему въ видѣньѣ
Открылъ Господь нечестье чадъ Іуды,
Увидѣлъ ихъ, пороку сладострастья
Предавшихся безумно. За Таммузомъ
Тотъ слѣдовалъ, кто плакалъ непритворно,
Когда его звѣроподобный идолъ,
Съ отбитыми руками и главой,
Былъ въ капищѣ поверженъ Маккавеемъ
И посрамилъ приверженцевъ своихъ.
Чудовище морское — назывался
Дагономъ онъ, и былъ на половину
Онъ человѣкъ, на половину — рыба,
Что не мѣшало городу Азоту
Возвесть ему великолѣпный храмъ.
И по всему прибрежью Палестины,
И Аскалонъ, и Гаѳа, вся страна
До крайняго предѣла Аккарона
И Газы — все дрожало передъ нимъ.
Риммонъ[24] за нимъ послѣдовалъ. Ему
Служилъ Дамаскъ убѣжишемъ прекраснымъ
И берега Авана и Фарфара —
Прозрачныхъ рѣкъ. На домъ Господень также
Онъ возставалъ. Утративъ Наамана[25],
Страдавшаго проказою, взамѣнъ
Онъ завладѣлъ Ахазомъ слабоумнымъ.
И этотъ царь, его же побѣждавшій,
Разрушилъ храмъ Господень, и Риммону
Онъ капище воздвигнуть повелѣлъ,
Гдѣ приносилъ кумиру всесожженье.
За нимъ толпою слѣдовали Духи,
Которые звалися Озирисомъ[26],
Изидою и Горусомъ въ Египтѣ,
И силою своихъ волшебныхъ чаръ
Жрецовъ его смутили для того,
Чтобъ въ образѣ звѣриномъ воплотили
Они своихъ блуждающихъ боговъ.
Не избѣжалъ заразы и Израиль,
Когда тельца златого на Хоривѣ
Соорудилъ. А беззаконный царь
Въ такомъ грѣхѣ и дважды провинился,
Когда вола откормленнаго онъ
И въ Данѣ, и въ Веѳилѣ уподобилъ
Создателю вселенной — Еговѣ,
Который, въ ночь пройдя Египетъ весь,
Однимъ Своимъ ударомъ сокрушилъ
Всѣхь первенцевъ и всѣхъ боговъ блеющихъ.
Послѣднимъ шелъ ужасный Веліалъ[27],
Порочнѣйшій изъ падшихъ херувимовъ;
Изъ преданности самому пороку,
Ему служилъ усердно онъ. Кумиренъ
Не строили ему, и не дымился
Предъ нимъ алтарь, но кто скорѣй его
Могъ проникать въ святилище Господне
И осквернять Господни алтари?
Священникамъ безбожіе внушая,
Такъ совратилъ онъ Иліи детѣй,
Наполнившихъ своимъ развратомъ буйнымъ
Господень домъ. Въ палатахъ и дворцахъ
Онъ царствовалъ, въ роскошныхъ городахъ,
Гдѣ громкій гулъ распутства и насилья
Жестокаго несется къ небесамъ,
Надъ башнями высокими поднявшись.
Сыны его на улицахъ стемнѣвшихъ,
Упившися безстыдствомъ и виномъ,
Безчинствуютъ. Такими лицезрѣли
Ихъ улицы Содомскія и та
Глухая ночь въ далекомъ Гаваонѣ,
Когда его гостепріимный кровъ,
Гнуснѣйшаго насилья избѣгая,
Пожертвовалъ левитовой женой.
Главнѣйшими являлись эти Духи
По власти и значенью. Остальныхъ
Перечислять мнѣ было-бъ слишкомъ долго,
Хотя они прославились далеко
Подъ именемъ Іоніи боговъ,
Дѣтей Земли и Неба[28]. Первороднымъ
Изъ этихъ чадъ могучій былъ Титанъ,
Оставившій громадное потомство.
Но первенства лишилъ его Сатурнъ,
Которому за это отплатилъ
Его-же сынъ, родившійся отъ Реи —
Сильнѣйшій Зевсъ, который воцарился
При помощи захвата. Эти боги
Известны были въ Идѣ и на Критѣ,
Оттуда-же на снѣговой Олимпъ
Переселясь, въ пространствѣ среднемъ Неба
Они престолъ воздвигли свой. Въ Додонѣ
И на скалѣ Дельфійской до границъ
Дорической земли распространились
Тѣ божества, когда одинъ изъ нихъ
За Кельтику къ далекимъ островамъ,
Чрезъ волны Адріатики бѣжалъ
Въ Гесперію съ Сатурномъ престарѣлымъ.
Такъ Сатанѣ предстали сонмы Духовъ.
Во взорѣ ихъ опущенномъ и влажномъ
Сверкнулъ огонь, когда они узрѣли
Не впавшаго въ отчаянье Вождя,
Самихъ себя — покуда не погибшихъ
И въ гибели! На мигъ зардѣлся краской
Ликъ Сатаны, но съ гордостью обычной
Надменными словами и которымъ,
Быть можетъ, самъ не вѣрилъ онъ въ душѣ,
Разсѣялъ онъ ихъ страхъ и опасенья
И мужество въ нихъ новое вдохнулъ.
При громѣ трубъ одинъ изъ херувимовъ
Азаріилъ, по росту исполинъ,
Гордясь такою честью, развернулъ
Блистающее царственное знамя.
И, вотъ, оно, по вѣтру развѣваясь,
Какъ метеоръ, блеснуло въ вышинѣ
Каменьями и золотомъ червоннымъ,
Которые собою украшали
Трофеи серафимовъ и гербы.
Межъ тѣмъ, въ отвѣтъ на трубы и литавры,
Гремѣвшія все время не смолкая,
Отозвались дружины браннымъ кличемъ,
Потрясшимъ Адъ и ужасъ поселившимъ
Тамъ, гдѣ царятъ Ночь древняя и Хаосъ.
Одинъ лишь мигъ — и копья, словно лѣсъ,
Вдругъ выросли и десять тысячъ стяговъ
Взвились во тьмѣ, блиставшіе цвѣтами
Восточными, — а шлемы и щиты
Сплотилися громадною стѣною.
И, правильной фалангой развернувшись,
Все воинство вдругъ двинулось впередъ.
Подъ звуки флейтъ дорическихъ и нѣжныхъ
Пастушескихъ свирѣлей, — эти звуки
Возвышенной отвагой вдохновляли
Могущественныхъ древности героевъ,
Не злобою одушевляя ихъ,
Но мужествомъ спокойнымъ, заставлявшимъ
Ихъ предпочесть позору отступленья
И бѣгству — смерть. Гармоніи полны,
Тоску и страхъ у смертныхъ и безсмертныхъ
Они собой побѣдно изгоняли.
Дышавшіе рѣшимостью и силой,
Шли ангелы мятежные безмолвно
Подъ звуки флейтъ, мелодіей своей
Смягчавшихъ путь по раскаленной почвѣ.
Но, вотъ, они остановились, — грозенъ
Сверкающій оружьемъ длинный фронтъ!
И, воинамъ подобно посѣдѣлымъ,
Всѣ ждутъ они покорно приказаній
Великаго Вождя.
И Сатана,
Окинувъ ихъ обычно острымъ взоромъ,
Любуяся ихъ стройными рядами,
Ихъ обликомъ и свойственной богамъ
Прекрасною и гордою осанкой.
Онъ мысленно подвелъ дружинамъ счетъ
И гордостью безмѣрной былъ охваченъ
Въ сознаніи своей великой силы.
Во всей землѣ, отъ сотворенья міра,
Еще такой дружины не сбиралось,
Которая въ сравненьѣ съ этимъ войскомъ
Подобною пигмеямъ[29] не была-бъ,
Воюющимъ со стаей журавлиной.
Съ несмѣтною дружиной Сатаны
Другая рать сравниться не могла,
Хотя-бы въ ней къ Флегрійскимъ[30] великанамъ
Герои Ѳивъ и даже Иліона
Съ богами ихъ примкнули; всѣ герои
И рыцари Бретани, Армореи,
Сидѣвшіе у круглаго Стола
Артурова[31]; всѣ воины: отъ мавровъ
До христіанъ, безсмертіе стяжавшихъ
Въ сраженіяхъ своихъ при Аспрамонтѣ,
Марокко, Монтальбанѣ и Дамаскѣ;
Всѣ грозные Бизерта уроженцы,
Которые, изъ Африки явясь,
Среди полей Фонтарабійскихъ Карла
Великаго и съ перами его
Въ сраженіи отчаянномъ разбили.
Такъ, воинство земное безъ сравненья
Превосходя, явилась эта рать,
Покорная призыву Полководца.
Осанкою и ростомъ исполинскимъ,
Какъ башня, онъ надъ всѣми возвышался.
И не вполнѣ свой блескъ первоначальный
Утратилъ онъ: въ паденіи своемъ
Остался онъ Архангеломъ. Порою
Такъ безъ лучей проглядываетъ солнце,
Взошедшее сквозь утренній туманъ.
А иногда, за мѣсяцемъ укрывшись,
Оно въ часы затменья озаряетъ
Зловѣщимъ полусвѣтомъ половину
Земного шара, въ трепетъ приводя
Правителей, которые считаютъ
Явленіе такое предвѣщаньемъ
Опасностей. И такъ-же, омраченный,
Еще блисталъ межъ всѣми гордый Ангелъ.
Пусть молніи избороздили ликъ,
Печать тоски ланиты омрачила
Поблекшія, но очи подъ бровями
Нависшими отвагою горѣли,
Гордынею и жаждою отмщенья.
Въ глазахъ его суровыхъ промелькнулъ,
Однако, лучъ невольный состраданья.
И совѣсть въ немъ проснулася, при видѣ
Сообщниковъ вины его ужасной,
Вѣрнѣе — жертвъ, утратившихъ блаженство
И вѣчному страданью обреченныхъ
Изъ-за него. Но и въ померкшей славѣ
Они вѣрны осталися ему.
Такъ, молніей опалены небесной,
Попрежнему незыблемо стоятъ
Съ вершиной обгорѣлою сосна
И гордый дубъ на тлѣющей землѣ.
Онъ сдѣлалъ знакъ, что хочетъ говорить.
Вокругь него и полководцевъ главныхъ,
Образовавъ изъ крыльевъ полукругъ,
Сомкнулися ряды бойцовъ. И трижды
Заговорить пытался Сатана
И, вопреки своей гордынѣ, трижды
Отъ жгучихъ слезъ, какими могутъ плакать
Лишь ангелы, не могь онъ воздержаться.
Среди глубокихъ вздоховъ, наконецъ,
Онъ произнесъ:
— О, миріады Духовъ,
Блистающихъ безсмертіемъ! О, Силы,
Которыя одинъ лишь Всемогущій
Могь побѣдить! И даже съ Нимъ борьба
Безславною для насъ не оказалась,
Хотя исходъ ея несчастливъ былъ,
Свидѣтельствомъ чему — и это мѣсто,
И перемѣна страшная! Но кто
Изъ глубины премудрости прошедшей
И будущей, — кто могъ предугадать,
Чтобъ мы — боговъ соединенныхъ силы —
Подверглися когда-либо урону
Подобному? И кто-же не повѣритъ,
Что и въ своемъ паденьѣ легіоны —
Съ изгнаніемъ которыхъ опустѣлъ
Чертогь Небесъ — побѣдно не возстанутъ
И силою не завоюютъ вновь
Утраченную свѣтлую отчизну?
Въ свидѣтели я воинство беру
Небесное: моя-ли нерѣшимость
Иль робкій духъ явилися причиной
Крушенія великихъ упованій?
Но Тотъ, Кого зовутъ Царемъ Небесъ,
Незыблемо до той поры на тронѣ
Сидѣлъ Своемъ, который опирался
На древніе обычаи и славу.
Онъ царственнымъ величьемъ поражалъ,
Но мы Его могущества не знали,
И это насъ, подвигнувъ на попытку
Опасную, собою погубило.
Зато теперь мы знаемъ мощь Его
И собственную силу. Ни страшиться,
Ни вызывать мы не должны Его,
И лучшее для насъ: трудяся втайнѣ,
При помощи лукавства и обмана,
Достичь того, чего не властны были
Мы силой взять. Пускай-же черезъ насъ
Узнаетъ Онъ, что силою одною
Побѣду одержавшій побѣждаетъ
Въ борьбѣ враговъ своихъ на половину.
Явиться могутъ новые міры.
Давно уже гласитъ преданье въ Небѣ,
Что новую планету населитъ
Избранное Самимъ Всевышнимъ племя,
Которое съ сынами наравнѣ
Небесными возлюбитъ Онъ. Туда-то
Мы вторгнемся. Не могутъ эта бездна
И этотъ мракъ тюрьмою для безсмертныхъ
Надолго быть. Въ совѣтѣ сообща
Мы зрѣло все обдумаемъ; на миръ
Надежды нѣтъ: къ покорности не склоненъ
Никто изъ насъ, — итакъ, война на-вѣки,
Открытая иль тайная война!
Окончилъ онъ, — и сразу милліоны
Сверкающихъ мечей взвилися вверхъ
И цѣлый Адъ сіяньемъ озарили,
А громкій звонъ оружья о щиты
Былъ вызовомъ Всевышнему и Нѣбу.
Тамъ высилась гора неподалеку.
Огонь и дымъ вершина извергала,
Поверхность-же ея была покрыта
Блестящею корою, подъ которой
Скрывалася богатая руда.
И, вотъ, туда, подобно піонерамъ,
Которые, при помощи лопатъ
И заступовъ, возводятъ укрѣпленья
Для княжескаго стана, поспѣшилъ
Туда отрядъ съ Маммономъ[32] во главѣ.
И въ Небесахъ всѣхъ низменнѣе духомъ
Считался онъ: и мысль его и взоры,
Поглощены богатствами Небесъ,
Гдѣ золото ногами попиралось,
Охотнѣе всего стремились долу, —
Не къ дивному блаженству созерцанья
И ангельскимъ видѣніямъ! Онь первый
Людей своимъ примѣромъ научилъ
Искать въ утробѣ матери-земли
Сокровищъ тѣхъ, которымъ было-бъ лучше
Покоиться на-вѣки.
Вскорѣ Духи
Маммоновы зіяющую рану
Въ груди горы открыли безпощадно
И золотыя ребра извлекли.
Дивиться-ли, что золота отчизной
Былъ темный Адъ, благопріятной почвой
Явившійся для гибельнаго яда?
Склоняяся предъ бреннымъ и земнымъ,
Всѣмъ чудесамъ Мемфиса, Вавилона,
Дивитесь вы. Но памятники эти —
Славнѣйшіе могущества, искусства —
Какъ всѣ они блѣднѣютъ наряду
Съ созданьями отверженниковъ Неба!
И съ легкостью какою въ часъ одинъ
Сооружаютъ демонскія силы
То, для чего потребовались дюдямъ
Тяжелый трудъ и цѣлые вѣка.
Во множество большихъ плавильныхъ горновъ
Изъ озера по жиламъ проведеннымъ
Текли потоки жидкаго огня.
Изъ демоновъ одни кидали глыбы,
Другіе-же, искусно отдѣляя
Породы ихъ, металлы расплавляли,
А третьи отливать спѣшили ихъ
И вылѣплять въ указанныя формы.
И золото кипящее текло,
Всѣ впадины собою наполняя;
Такъ дуновенье вѣтра, пробѣжавъ
Извилинами всѣхъ органныхъ трубъ,
Изъ глубины выходитъ чистымъ звукомъ.
Какъ легкій паръ, явилось изъ земли,
Подъ сладостную музыку и пѣнье,
Похожее на храмъ чудесный — зданье,
Съ пилястрами и множествомъ колоннъ
Дорическихъ, вѣнчанныхъ архитравой
Изъ золота. Его карнизы, фризы —
Украшены фигурною рѣзьбой,
А куполъ быль изъ золота рѣзного.
Ни Вавилонъ, ни пышный Алькаиръ,
Ни гордая Ассирія съ Египтомъ —
Что въ роскоши другъ съ другомъ состязались —
Не возвели такихъ палатъ и храмовъ
Блистательныхъ для Бела съ Сераписомъ,
Которые могли-бъ равняться съ этимъ.
И стройная громада, вознесясь,
Осталася незыблимой. Изъ бронзы
Отлитыя ворота распахнулись —
И внутренность дворца открылась взору.
Подъ куполомъ, держася волшебствомъ,
Питаемые Нефтью и Асфальтомъ,
Свѣтильники и факелы, какъ звѣзды,
Сіявшіе, струили волны свѣта.
И храмина наполнилась толпой
Восторженной, работу восхвалявшей
И зодчаго. Дворцы для скиптроносныхъ
Архангеловъ сооружалъ онъ въ Небѣ,
Гдѣ Царь Его Верховный поручилъ
Правленье имъ надъ младшими чинами
Небесными. Искусный этотъ зодчій
Прозлавился въ Элладдѣ въ старину;
Въ Авзоніи звался онъ Мульциберомъ[33],
И люди тамъ преданіе сложили,
Что сброшенный разгнѣвавшимся Зевсомъ
Черезъ зубцы хрустальные летѣлъ
Онъ цѣлый день съ восхода до заката
И на Лемносъ Эгейскій онъ звѣздою
Падучею скатился съ высоты.
Но смертные ошиблись. Мульциберъ
Задолго палъ — съ архангелами вмѣстѣ
Мятежными: внизъ головою съ Неба
Онъ сброшенъ былъ съ своими мастерами
Затѣмъ, чтобъ стать строителемъ въ Аду.
Межъ тѣмъ, вездѣ крылатые герольды
При звукахъ трубъ провозгласили громко,
Что въ дивный Пандемоніумъ — столицу
Державнаго Вождя и всѣхъ его
Сановниковъ, должны собраться Духи
И тамъ держать торжественный совѣтъ.
Немедленно изъ каждаго отряда
Достойнѣйшихъ избрали, и они
Явилися въ сопровожденьѣ тысячъ.
Несмѣтною наполнились толпой
Всѣ портики, въ особенности зала
При звукахъ трубъ провозгласили громко,
Что въ дивный Пандемоніумъ, столицу
Державнаго Вождя и всѣхъ его
Сановниковъ, должны собраться духи…
Громадная, похожая на поле
Закрытое, гдѣ смѣлые бойцы
Въ присутствіи султана вызывали
Цвѣтъ рыцарей языческій на бой.
И на землѣ кишѣли сонмы Духовъ,
И въ воздухѣ, который разсѣкали
Со свистомъ ихъ развернутыя крылья.
Когда вступаетъ солнце въ кругъ Тельца —
Такъ вешнею порою межъ цвѣтами
Росистыми пчелиный юный рой
Съ жужжаніемъ надъ ульями кружится
Иль на доскѣ, лоснящейся отъ воска,
Преддверіемъ къ ихъ крѣпости служащей,
Бесѣдуютъ слетѣвшіяся пчелы
О важныхъ государственныхъ дѣлахъ.
Такъ, съ той поры, какъ поданъ былъ сигналъ,
Воздушные кишели легіоны.
О, чудеса! Громадностью своей
Превысившіе всѣхъ земныхъ гигантовъ —
Пигмеями они мгновенно стали
И скучилися всѣ въ пространствѣ тѣсномъ,
Подобные породѣ горныхъ карловъ
Изъ Индіи иль чародѣямъ-эльфамъ,
Собравшимся въ дубравѣ, у ручья.
Тамъ путнику случается порою
Ихъ увидать иль грезятся ему
При мѣсяцѣ задумчивомъ и блѣдномъ
Веселыя ихъ игры и забавы, —
И слухъ его гармоніей плѣненъ,
А сердце въ немъ отъ страха замираетъ.
Такъ, сдѣлавшись пигмеями, гиганты
Среди дворца свободно размѣстились.
А въ глубинѣ всѣ высшіе чины
Безплотныхъ силъ, не измѣняя вида,
Въ кругу своемъ совѣтъ держали тайный.
И тысячи такихъ полубоговъ
На золотыхъ сѣдалищахъ возсѣли.
На мигъ одинъ молчанье воцарилось,
Но вслѣдъ затѣмъ послышалось воззванье,
И такъ совѣтъ великій начался.