— Прежде чѣмъ уйти отсюда, — сказалъ Пантагрюэль, — я хочу соорудить въ этомъ мѣстѣ великолѣпный трофей, въ память нашей доблести. И вотъ съ сердечнымъ веселіемъ и деревенскими пѣснями они сообща водрузили большой деревянный столбъ и повѣсили на немъ сѣдло, чапракъ, панцирь, стремя, шпоры, кольчугу, наколѣнники, сѣкиру, шпагу, желѣзную перчатку, нагрудники и пару ботфортовъ, и, такимъ образомъ, собрали весь матеріалъ, необходимый для тріумфальной арки или трофея. Затѣмъ на вѣчную память Пантагрюэль написалъ слѣдующее побѣдное стихотвореніе:
Здѣсь обнаружилась доблесть
Четверыхъ храбрыхъ и благородныхъ рыцарей.
Вооруженные не одной только кольчугой,
Но также и здравымъ смысломъ,
Какъ Фабій и оба Сципіона,
Они сожгли, какъ древесную кору,
Шестьсотъ шестьдесятъ разбойниковъ!
Вы всѣ, короли, герцоги, мужики и бражники,
Берите съ нихъ примѣръ
И знайте, что разумъ сильнѣе кулака!
Ибо побѣда,
Извѣстно всякому,
Дается свыше
Господомъ Богомъ
И выпадаетъ на долю не сильнѣйшему,
А тому, кто Ему угоденъ,
Кто въ Него вѣруетъ
И на Него уповаетъ.
Въ то время, какъ Пантагрюэль сочинялъ вышеупомянутые стихи, Панургъ прибилъ къ другому столбу ро_га дикой козы рядомъ съ ея шкурой и передними ногами. Кромѣ того, прибилъ также уши троихъ зайцевъ, спину кролика, челюсти зайца, крылья двухъ драхвъ, ноги четверыхъ дикихъ голубей, сткляночку съ уксусомъ, рогъ, куда они клали соль, деревянный вертелъ, шпиговку, старый, дырявый котелъ, чашку, солонку и стаканъ. И въ подражаніе стихамъ и трофею Пантагрюэля написалъ нижеслѣдующее:
На этомъ самомъ мѣстѣ,
Весело усѣвшись на землю,
Четверо лихихъ бражниковъ
Пировали въ честь Бахуса
И пили мертвую.
При этомъ легъ костьми
Господинъ заяцъ;
Его загнали и зажарили
Съ солью и въ уксусѣ.
Въ жаркую пору
Всего милѣе
Пить доброе вино,
Но зайца кушать
Везъ уксуса вредно,
Запомните это.
Тутъ Пантагрюэль сказалъ.
— Ну, дѣти, довольно пировать. Кто любитъ не въ мѣру пировать, тотъ не способенъ къ военной доблести. Лучшей тѣнью служитъ тѣнь, брасаемая знаменами; паръ отъ боевого коня и стукъ оружія всего милѣе.
Эпистемонъ улыбнулся на эти слова и отвѣчалъ:
— Всего лучше тѣнь отъ кухни, и паръ отъ пироговъ, и стукъ чашекъ. На это Панургъ замѣтилъ:
— Лучше всего тѣнь отъ полога и паръ отъ женскаго тѣла.
И, вскочивъ, облегчился отъ вѣтровъ, подпрыгнулъ, засвисталъ и весело и громко закричалъ:
— Да живетъ вѣчно Пантагрюэль!
Увидя это, Пантагрюэль хотѣлъ сдѣлать то же самое; но отъ его вѣтровъ земля задрожала на девять миль въ окружности и вмѣстѣ съ испорченнымъ воздухомъ появилось на свѣтъ пятьдесятъ три тысячи человѣчковъ, кривобокихъ карликовъ, и столько же уродливыхъ карлицъ.
— Вотъ, — сказалъ Панургъ, — какъ ваши вѣтры плодородны! Ей-Богу, это славные уроды; ихъ надо поженить между собой, и отъ нихъ родятся мухи-кусачки.
Пантагрюэль такъ и сдѣлалъ, и назвалъ ихъ пигмеями и отвелъ имъ для жительства одинъ островъ, неподалеку отъ того мѣста, гдѣ они съ тѣхъ поръ очень расплодились. Но цапли ведутъ съ ними постоянную войну, хотя они храбро защищаются, потому что эти карлики, которыхъ въ Шотландіи зовутъ ручкой скребницы, очень гнѣвливы. И физическая причина этому та, что у нихъ сердце помѣщается близко отъ селезенки.
Въ тотъ самый часъ Панургъ взялъ два стакана, стоявшихъ тутъ и довольно большихъ, наполнилъ ихъ до краевъ водой и поставилъ одинъ на деревянную скамейку, а другой на другую и отставилъ ихъ другъ отъ дружки на пять футъ, потомъ взялъ древко копья, величиной въ пять футовъ съ половиной, и положилъ его на стаканы такъ, что оно только кончиками касалось стакановъ. Затѣмъ взялъ толстый колъ и сказалъ Пантагрюэлю и другимъ:
— Господа, поглядите, какъ мы легко справимся съ нашими врагами. Подобно тому, какъ я переломлю это древко, лежащее на стаканахъ, не разбивъ ихъ и, мало того, не проливъ ни одной капли воды, — точно такъ мы проломимъ голову нашимъ Дипсодамъ, и при этомъ сами не будемъ ранены и не потерпимъ никакого вреда. Но, чтобы вы не подумали, что дѣло нечисто, возьмите-ка, — обратился онъ къ Эстену, — и бейте этотъ колъ по середкѣ, сколько вашей душѣ угодно.
Эстенъ повиновался, и древко переломилось на два куска, при чемъ ни одна капля воды не пролилась изъ стакановъ. Послѣ того сказалъ:
— Я и не такія еще штуки знаю. Идемъ безъ опасеній.