Таким образом Пантагрюэль рос со дня на день и развивался не по дням, а по часам, чему его любящий отец естественно радовался. И пока он был ещё мал, заказал для него лук, чтобы стрелять птичек, который в настоящее время называют большим шантельским луком. Затем послал его в школу, где бы он мог учиться и проводить свои детские годы. И таким образом он прибыл в Пуатье, чтобы учиться, и там преуспевал; но заметив, что школьники пользовались там большим досугом и иной раз не знали, как провести время, сжалился над ними.
И вот однажды он отломил от громадной скалы, которую называли Паслурден, большой кусок величиной в двенадцать сажен в квадрате и толщиной в четырнадцать пядей и положил его на четырёх столбах посреди просторного поля, дабы вышеупомянутые школьники, когда им нечего больше делать, могли проводить время, забравшись на этот камень, и пировать на нём, осушая бутылки и закусывая ветчиной и пирогами, а также выцарапывать ножом на камне свои имена. И в настоящее время, этот камень зовётся Приподнятый Камень. И в память этого события ещё и по сие время никто не получает матрикул в университете Пуатье, предварительно не испив воды из конского фонтана в Крустель, не посетив Паслурдена и не вскарабкавшись на Приподнятый Камень.
_p._17.png)
Несколько времени спустя, читая прекрасные хроники о своих предках, нашёл, что Готфрид-де-Люзиньян, прозванный Готфридом Зубастым, приходившийся дедушкой двоюродному брату старшей сестры тётушки зятя дядюшки снохи его тёщи, был схоронен в Мальезе, и отправился на кладбище, чтобы посетить его могилу, как подобает доброму христианину. И, выехав из Пуатье в сопровождении нескольких товарищей, проехал через Легюжэ, навестил благородного аббата Ардильона, проехал через Люзиньян, через Сансе, Селль, Колонж, Фонтене-ле-Конт, приветствовал учёного Тирако́[1] и оттуда прибыл в Мальезе, где посетил гробницу вышеупомянутого Готфрида Зубастого, которого испугался, глядя на его портрет, так как он был изображён человеком, пришедшим в бешенство и вытаскивающим большой меч из ножен. Он спросил, почему его так изобразили. На это местные каноники отвечали ему, что не почему иному, как потому, что pictoribus atque poetis etc, то есть, что живописцы и поэты вольны писать, как им нравится и что им вздумается. Но он не удовлетворился их ответом и сказал:
— Его не без причины изобразили таким, и я догадываюсь, что перед смертью его чем-нибудь обидели и он требовал отмщения у своих родственников. Я подробнее разузнаю об этом и поступлю, как окажется нужным.
После того он не вернулся в Пуатье, а пожелал посетить другие университеты Франции и, приехав в Ла-Рошель, сел на корабль и прибыл в Бордо, где не встретил большого оживления и увидел только, как на морском берегу лодочники играли в лунки.
Оттуда проехал в Тулузу, где очень хорошо научился танцевать и фехтовать обеими руками, как это в обычае у студентов того университета; но он недолго пробыл в Тулузе, когда увидел, что там профессоров поджаривали живыми, как каких-нибудь копчёных сельдей, и сказал:
— Спаси меня Бог от такой смерти; я уже по природе своей склонен к жажде и не нуждаюсь в том, чтобы меня подогревали.
После того он приехал в Монпелье, где нашёл прекрасные вина и весёлую компанию и задумал было заняться изучением медицины; но пришёл к заключению, что это слишком тяжёлая и грустная профессия и что от врачей пахнет клистиром, как от старых чертей. Поэтому он решил заняться лучше юриспруденцией, но, увидя, что там всего-то было три вшивых и один плешивый юрист, уехал оттуда.
И по дороге объехал Гардский мост и Нимский амфитеатр менее, чем в три часа, что представляется скорее божеским, нежели человеческим, делом, и прибыл в Авиньон, где не прожил и трёх дней, как влюбился, потому что женщины там охотно гуляют, так как это папские владения.
Видя это, гувернёр его, которого звали Эпистемон, увёз его оттуда и привёз в Валенсию в Дофинэ; но он вскоре увидел, что здесь удовольствия будет мало: городские буяны колотили студентов, и это его сердило. В один прекрасный день, воскресный, когда все танцевали публично, один студент тоже захотел присоединиться к танцам, но буяны этого не позволили. Увидя это, Пантагрюэль загнал их на самый берег Роны и собирался всех их утопить. Но они зарылись в земле, как кроты, на пол-лье глубины под Роной. Эту яму можно и по сие время там видеть.
После того он уехал и через три шага и один прыжок очутился в Анжере, где ему понравилось и где бы он охотно пробыл некоторое время, если бы чума не выгнала их оттуда.
И вот он приехал в Бурж, где очень долго учился — и с большим успехом — на юридическом факультете. Он говаривал, что юридические книги представляются ему великолепным, блестящим и драгоценным платьем с разводами из грязи. В мире нет более прекрасных, учёных, талантливых книг, как Пандекты; но разводы на них, то есть толкования Аккурсия[2] до того неопрятны, подлы и зловонны, что являются чистейшей грязью и дрянью.
Выехав из Буржа, прибыл в Орлеан и там нашёл толпу довольно грубых студентов, которые встретили его большим пированием, и он в короткое время научился играть в мяч и вполне овладел этим искусством. Студенты того города усердно занимаются этой игрой и возили его порою на острова, чтобы там играть в мяч. А что касается того, чтобы ломать голову над книгами, то он избегал этого из боязни испортить себе зрение. Тем более, что один из профессоров часто говорил на лекциях, что нет вреднее вещи для зрения, как болезнь глаз. И когда в один прекрасный день знакомый ему студент, не особенно успевавший в науках, но прекрасный танцор и искусный игрок в мяч, получил степень лиценциата, он сочинил герб с девизом для лиценциатов вышеназванного университета, такого содержания:
С мячом за поясом,
С отбойником в руках,
С обрывками законов в голове,
Но с ногами неутомимыми в пляске
Вас живо произведут в доктора.
_p._19.png)