В то время как они пировали, Карпалим сказал:
— Эх, чёрт возьми! Неужели же мы никогда не поедим дичи? Эта солонина ободрала мне всё горло. Я принесу сюда заднюю ногу одной из лошадей, которых мы подожгли; она, наверное, хорошо зажарилась.
И в то время как он встал с этою целью, он увидел при входе в лес большую красивую дикую козу, выбежавшую из форта, и привлечённую, как мне думается, огнём, зажжённым Панургом. Он немедленно побежал к ней с быстротою стрелы, пущенной из лука, и поймал в один миг, а на бегу схватил руками в воздухе четырёх больших драхв, семерых стрепетов, двадцать шесть серых куропаток, тридцать две красных, шестерых фазанов, девять бекасов, девятнадцать цапель, тридцать два диких голубя и убил ногами десять или двенадцать зайцев и кроликов, пятнадцать вепрёнков, двоих барсуков, трёх больших лисиц. Хватив саблей по голове дикой козы, он убил её и, принеся на место, подобрал зайцев, кроликов и вепрёнков. И издали, откуда только могли заслышать его голос, — вскричал:
— Панург, друг мой, уксус, уксус!
Вследствие чего добрый Пантагрюэль подумал, что его тошнит, и велел принести уксуса. Но Панург хорошо понял, что пахнет жарким, и действительно указал благородному Пантагрюэлю, что Карпалим несёт на плече дикую козу, а весь пояс его увешан зайцами. И тут Эпистемон соорудил во имя девяти муз девять прекрасных деревянных вертелов, на манер античных. Эстен помогал сдирать кожу, а Панург устроил из двух рыцарских сёдел род тагана, и они заставили пленника жарить дичь на огне, который сожигал рыцарей. И после того начался пир на весь мир; весело было глядеть, как они работали зубами и челюстями; никто из них охулки на руку не положил.
Пантагрюэль вдруг сказал:
— Хорошо было бы, если бы у каждого из вас привешена была к подбородку пара бубенчиков, а к моему большие колокола с колоколен Ренна, Пуатье, Тура и Камбре: мы бы под музыку работали челюстями.
— А знаете ли, — отвечал Панург, лучше было бы нам заняться нашим делом и обсудить, каким способом нам одолеть врагов.
— Умно сказано, — заметил Пантагрюэль.
И спросил у пленника:
— Друг мой, скажи нам правду, и смотри, не ври, если не хочешь, чтобы тебя ободрали живым, потому что ведь это я — тот людоед, что ест маленьких детей; скажи нам про порядок, численность и крепость армии.
На это пленник отвечал:
— Господин, узнайте истину, что в армии находятся: триста великанов, в каменных панцирях, роста громадного, но всё же не такого, как вы, за исключением одного, предводителя их, которого зовут Оборотень, и он вооружён циклопическими наковальнями; сто шестьдесят три тысячи пехотинцев, вооружённых чёртовой кожей, людей сильных и храбрых; одиннадцать тысяч четыреста рейтаров; три тысячи шестьсот тяжёлых орудий и бесчисленное множество лодок; сто пятьдесят тысяч публичных женщин, красивых как богини…
— Вот это по моей части, — сказал Панург.
— Одни из них амазонки, другие — уроженки Лиона, третьи — парижанки, уроженки Турени, Анжера, Пуату, нормандки, немки, всех стран и всех языков.
— Вот как, — заметил Пантагрюэль, — но король там?
— Да, государь, — отвечал пленник, — своей собственной персоной, и мы зовём его Анархом, королём Дипсодов, что означает: люди жаждущие, и вы, в самом деле, не видели людей, более падких до питья. И шатёр его охраняется стражей.
— Довольно, — сказал Пантагрюэль. Ну, дети, готовы ли вы идти со мной?
На это Панург отвечал:
— Пусть Бог покарает того, кто вас оставит. Я уже надумал, каким образом я их всех побью как свиней и ни один от меня не уйдёт, и чёрт не будет обижен. Но меня заботит одно только.
— Что же именно? — спросил Пантагрюэль.
— А то, — отвечал Панург, каким образом мне управиться со всеми публичными женщинами, которые там находятся: чтоб ни одна не ушла от меня без прибыли для себя.
— Ха, ха, ха! — засмеялся Пантагрюэль.
А Карпалим заметил:
— Чёрт побери, ведь и я малый не промах!
— А про меня-то вы и забыли, — сказал Эстен.
— Будь спокоен, — отвечал Панург, уступим тебе самых толстых и здоровых.
— Как, — заметил Эпистемон, все будут кататься, а я буду саночки возить? Чёрт меня побери, если я допущу это. Мы поступим по праву войны: qui potest capere capiat.
— Нет, нет, — говорил Панург, ты будешь на равной ноге со всеми нами.
А добрый Пантагрюэль со смехом слушал эти речи, но, наконец, заметил:
— Вы рассчитываете без хозяина. Я очень боюсь, что ещё до наступления ночи у вас пропадёт всякая охота к гульбе, потому что вас здорово угостят и пиками и копьями.
_p._57.png)
— Ба, — отвечал Эпистемон, — мы их всех изжарим, или сварим, и искрошим, как начинку для пирога. Их не так много, как было у Ксеркса, потому что у того было триста тысяч воинов, если верить Геродоту и Трогу Помпею, и однако Фемистокл разбил их всех. Ради Бога, не опасайтесь.
— Ба, — отвечал Панург, — мы их шапками закидаем. Спуску не будет ни мужчинам, ни женщинам.
— Если так, дети, — сказал Пантагрюэль, — то пора в путь.