Среди людей отброшенный къ презрѣнью,
Ихъ преступленья жертвою я сталъ,
Другъ друга ненавидѣть избѣгаютъ,
И сгромоздили ненависть во мнѣ.
И, въ руку мнѣ вложивъ всю злую память,
Велѣли мнѣ быть мстителемъ за нихъ.
Такъ про себя промолвили: — «Пусть мщенье,
За насъ, за всѣхъ, пусть месть въ него падетъ.
Пусть лобъ его хранитъ проклятье наше, 10 Пусть мѣситъ хлѣбъ на желчи съ кровью онъ,
И гербъ его есть вѣчность поношенья,
Его въ наслѣдство сыну передастъ,
Онъ проклятый отъ общества навѣки».
И винъ своихъ покровъ швырнули мнѣ,
И отъ меня поспѣшно убѣжали, —
Мой плачъ, мой крикъ, — нѣтъ жалости ему.
Кто къ смерти присуждаетъ, онъ возвышенъ.
Судья-ли человѣку человѣкъ?
Не чувствуетъ палачъ, не человѣкъ онъ, — 20 Воображаютъ люди иногда.
Не видно имъ, что тотъ же образъ Божій
Есть и во мнѣ! А я для нихъ какъ звѣрь,
И звѣрю въ пасть, порой, добычу бросятъ.
Какъ жертва тамъ въ зубахъ его хруститъ,
Такъ геній зла, меня избравъ орудьемъ,
Бросаетъ человѣка мнѣ на смерть.
И справедливо, я же лишь проклятый,
Безъ преступленья, но преступникъ я? —
Взгляните, какъ, за смерть платя, надмененъ 30 Кто платитъ мнѣ, — какъ деньги онъ швырнетъ
На землю, — мнѣ, тому, кто здѣсь съ нимъ равный!
Та пытка, что ломаетъ кости, хрустъ,
И жалкій вскрикъ, съ которымъ осужденный
Промолвитъ: — «Ай!», и трескъ разъятыхъ жилъ,
Подъ топоромъ, который рухнулъ книзу,
Моя услада. И когда подъ гулъ,
Съ которымъ голова падетъ на камни,
Несчастная въ кровавохъ брызгахъ вся,
Народъ объятъ свирѣпой суматохой, 40 Мой лобъ спокойно свѣтитъ надъ толпой,
Ужасный, съ торжествомъ неумолимымъ.
Весь гнѣвъ людей, и вся людская злость
Во мнѣ, жестокость душъ ихъ нечестивыхъ
Вся перешла дыханьемъ на меня,
И я, ихъ месть, и месть мою свершая,
Весь упиваюсь ужасомъ моимъ.
Онъ болѣе высокъ былъ, чѣмъ властитель,
Способный гордо растоптать законъ,
Палачъ, вниманьемъ этимъ всенароднымъ 50 Взнесенный, — власть была въ его плечахъ,
Насытился онъ ею, опьянился,
И въ этотъ день онъ такъ былъ услажденъ,
Что не могли не увидать веселья
Въ его лицѣ его жена, семья: —
Взамѣнъ густого мрака страшной жути,
Увидѣли усмѣшку въ горькомъ ртѣ,
Въ глазахъ огонь, судьбинный и упорный.
Палачъ съ враждой взнесенъ былъ на престолъ,
И тотъ народъ, который съ громкимъ крикомъ 60 Его бы могъ поднять на высоту,
Дрожа, призналъ, что онъ владыка мщенья. (?)
Во мнѣ живетъ, какъ въ лѣтописи, міръ,
Судьба тотъ свитокъ кровью написала,
И на страницахъ красныхъ тѣхъ самъ Богъ
Напечатлѣлъ мой образъ величавый.
Ужь вѣчность поглотила сто вѣковъ,
И сто еще, а зло во мнѣ, какъ прежде,
Свой памятникъ тяжелый зритъ и зритъ.
И тщетно человѣкъ, какъ вѣтромъ взятый, 70 Туда, гдѣ расцвѣтаетъ свѣтъ, летитъ,
Столѣтьями еще палачъ все правитъ!
И съ каждой каплей красной, что на мнѣ,
Вновь зримо преступленье человѣка,
Неразлучимо-двойственная связь: —
Отображенье всѣхъ временъ прошедшихъ,
И гнѣвныхъ, вслѣдъ за ними, сто тѣней.
И утопи его, онъ будетъ счастливъ,
Ты можешь быть увѣрена вполнѣ.
Что̀ въ томъ, что миръ тебя сочтетъ жестокой? 90 Иль хочешь ты, чтобы мое избралъ
Презрѣнное онъ дѣло? Или хочешь,
Чтобъ научился проклинать тебя?
Подумай, будетъ день, и ты однажды
Того, кто здѣсь играетъ предъ тобой,
Увидишь, какъ меня, проклятымъ въ мірѣ,
Преступнымъ, затемненнымъ, какъ меня!
К. Д. Бальмонтъ. Изъ Міровой Поэзіи — Берлинъ: Изд. Слово, 1921. — С. 200—203. 