Среди людей отброшенный къ презрѣнью,
Ихъ преступленья жертвою я сталъ,
Другъ друга ненавидѣть избѣгаютъ,
И сгромоздили ненависть во мнѣ.
И, въ руку мнѣ вложивъ всю злую память,
Велѣли мнѣ быть мстителемъ за нихъ.
Такъ про себя промолвили: — «Пусть мщенье,
За насъ, за всѣхъ, пусть месть въ него падетъ.
Пусть лобъ его хранитъ проклятье наше,
10 Пусть мѣситъ хлѣбъ на желчи съ кровью онъ,
И гербъ его есть вѣчность поношенья,
Его въ наслѣдство сыну передастъ,
Онъ проклятый отъ общества навѣки».
И винъ своихъ покровъ швырнули мнѣ,
И отъ меня поспѣшно убѣжали, —
Мой плачъ, мой крикъ, — нѣтъ жалости ему.
Кто къ смерти присуждаетъ, онъ возвышенъ.
Судья-ли человѣку человѣкъ?
Не чувствуетъ палачъ, не человѣкъ онъ, —
20 Воображаютъ люди иногда.
Не видно имъ, что тотъ же образъ Божій
Есть и во мнѣ! А я для нихъ какъ звѣрь,
И звѣрю въ пасть, порой, добычу бросятъ.
Какъ жертва тамъ въ зубахъ его хруститъ,
Среди людей отброшенный к презренью,
Их преступленья жертвою я стал,
Друг друга ненавидеть избегают,
И сгромоздили ненависть во мне.
И, в руку мне вложив всю злую память,
Велели мне быть мстителем за них.
Так про себя промолвили: — «Пусть мщенье,
За нас, за всех, пусть месть в него падёт.
Пусть лоб его хранит проклятье наше,
10 Пусть месит хлеб на желчи с кровью он,
И герб его есть вечность поношенья,
Его в наследство сыну передаст,
Он про́клятый от общества навеки».
И вин своих покров швырнули мне,
И от меня поспешно убежали, —
Мой плач, мой крик, — нет жалости ему.
Кто к смерти присуждает, он возвышен.
Судья ли человеку человек?
Не чувствует палач, не человек он, —
20 Воображают люди иногда.
Не видно им, что тот же образ Божий
Есть и во мне! А я для них как зверь,
И зверю в пасть, порой, добычу бросят.
Как жертва там в зубах его хрустит,
