[57]

ОБЫКНОВЕННАЯ ЖЕНЩИНА.

править

Звали эту женщину — Зоя, имя легкое, не имѣющее вѣса, золотистое, все насквозь пронизанное желтыми лучами солнца, вызывающее мысль о свѣтлыхъ коротко подстриженныхъ кудряхъ и тонкой атласной кожѣ съ голубыми жилками; губки розовыя, ножки маленькія, голосокъ, какъ серебряная ниточка.

Вотъ какое представленіе вызываетъ у меня имя — Зоя. А, можетъ быть, все это потому, что носительница имени „Зоя“ — была дѣйствительно такова по внѣшно­сти.

Мы съ ней жили вмѣстѣ и, не могу сказать, чтобы жили плохо…

Но я никакъ немогъ отдѣлаться отъ мысли, что она не настоящій человѣкъ, втайнѣ смотрѣлъ на нее, какъ на забавную игрушку, и однажды, когда она, наморщивъ лобъ, спросила меня въ упоръ:

— Скажи, ты уважаешь меня?

Я упалъ съ съ оттоманки на диванъ и сталъ кор­читься отъ невыносимаго смѣха отчасти утрированнаго" отчасти — настоящаго.

— Чудакъ ты, человѣчина, — отвѣчалъ я ей, успо­каивая. — На что тебѣ мое уваженіе? Ты бы ревѣла отъ муки и тоски, если бы я тебя уважалъ. Ну, за что тебя уважать, скажи на милость?

[58] — За что?

Она немного растерялась.

— Какъ, за что? Ну за то, что я… гм! Порядочный человѣкъ. За то, что я къ тебѣ хорошо отношусь… Ну, за то, что я… тебѣ нравлюсь.

— Замѣчательный ты человѣчинаі Развѣ за это уважаютъ? За это любятъ.

— Такъ ты меня любишь?

— Ну, конечно.

— Значитъ, я лучше всѣхъ?

— Помилуй, какъ такъ ты лучше всѣхъ? Не дай Богъ, если бы ты была лучше всѣхъ… Тогда всѣ мужчины повлюблялись бы въ тебя и я ужъ никакъ не могъ бы протолпиться къ твоему сердцу… Нѣтъ, конечно, есть на свѣтѣ женщины лучше тебя.

Она опечалилась… Опустила голову и сказала, растерянно разглаживая пальчикомъ шовъ диванной подушки.

— Вотъ тебѣ и разъ… я этого отъ тебя не ожи­дала…

А я разсматривалъ ее близко­-близко, какъ естество­испытатель — рѣдкаго звѣрька, и мнѣ было смѣшно­-смѣшно.

— Ну, посуди сама! Голубь мой золотой: не можетъ же быть, чтобы ты была лучше всѣхъ… Есть жен­щины лучше тебя? Есть. Красивѣе? Есть. Обаятельнѣе? Есть.

Она криво усмѣхнулась.

— Ну, въ такомъ случаѣ, я счастливѣе тебя: ты, по­ моему, самый умный, самый красивый, самый обая­тельный…

— Ты такъ думаешь? А, по, моему, я вотъ что: я человѣкъ 35 лѣтъ, шатенъ, лицо пріятное, особыхъ примѣтъ нѣтъ, умъ не государственный, а такъ, для домашняго обихода, а что касается обаянія, то почему же, чертъ возьми, меня окружаютъ десятки женщинъ [59]которымъ даже въ голову не придетъ обратить на меня благосклонное вниманіе.

— Господи, ты мой. Господи, какой вздоръ несетъ этотъ человѣкъ! Знаешь, какой ты? Я тебя опишу: у тебя глаза горятъ, какъ — двѣ звѣздочки, улыбка твоя туманитъ голову, а голосъ твой проникаетъ въ самое сердце и прямо переворачиваетъ его. Знаешь, на кого ты похожъ? На серебряннаго тигра, вотъ на кого.

— Не видалъ такихъ. Они чтожъ, эти серебряные тигры, также носятъ визитку, темный галстукъ и по буднимъ днямъ ходятъ на службу?

— Ты — глупый.

— Не скажу. Недалекій — пожалуй, но глупый — это уже крайность.

— Слушай, — прошелестѣла она на ухо, прижимаясь ко мнѣ. — Я сказала тебѣ, какой ты…

— ­Ну?

— Теперь же скажи мнѣ, какая я?

— Ты? Зовутъ тебя Зоя, ты ниже средняго женскаго роста, волосы у тебя очень хорошіе, грудь не­много полнѣе, чѣмъ бы слѣдовало, а ноги немного ко­роче, чѣмъ это требуется правилами женскаго сложе­нія. Но и то и другое — слѣдствіе твоего роста. ­Таковы ужъ всѣ маленькія женщины. Глаза красивые, но поставлены другъ къ другу ближе, чѣмъ слѣдуетъ. Ручка малюсенькая, но ногти, хотѣлось бы, чтобы были поуже.

Она встала и отшатнулась отъ меня, блѣдная съ широко раскрытыми, остановившимися глазами.

— Постой! И ты осмѣлнваешься говорить, что лю­бишь меня?! Меня, съ большой грудью, съ короткими ногами, съ широкими ногтями— ты говоришь, что лю­бишь меня?!!

Она упала на диванъ, и слезы, какъ вешнія воды съ горъ, хлынули изъ глазъ ея.

А я сидѣлъ, задумчиво опершись подбородкомъ о [60]свою спокойную холодную руку, и внимательно разсма­тривалъ плачущую женщину.

И думалъ:

— Понять женщину легко, но объяснить ее трудно. Какое это нечеловѣческое, выдуманное чьей­-то разгоря­ченной фантазіей существо! Что можетъ быть общаго между мной и ею, кромѣ физической близости и при­митивныхъ домашнихъ интересовъ?

А она рыдала, исходила слезами, изрѣдка ударяясь головой о собственный, сложенный на спинкѣ дивана, руки:

— А я­то, глупая, думала все время, что мы соз­даны другъ для друга!! Еще давеча, когда къ чаю по­дали печенье, и ты выбралъ только соленое, то я по­думала: Господи, какъ много между нами общаго, хым… хым…

— Между нами — общее?! Что за ересь говоришь ты? Съ какой стороны мы похожи другъ на друга? Я — большой толстый сильный, ты маленькая крупная, за­кутанная въ кружевныя тряпки и ленты. Я дымлю папиросами, какъ фабричная труба. Ты задыхаешься отъ этого дыма, какъ моль отъ нафталина. Попробуй надѣть на меня то, что носите вы: туфли на высочен­ныхъ каблукахъ, паутинныя панталоны, кофточку изъ кисеи, корсетъ. Я сдѣлаю нѣсколько шаговъ и послѣ­довательно: упаду, простужусь на смерть и задохнусь отъ корсета, однимъ словомъ — погибну. Ну, что же общаго между нами? А попробуй надѣть мужской ко­стюмъ на хорошо сложенную женщину — и спереди и сзади это будетъ такъ нехудожественно, такъ не эсте­тично… Правда, худыя женщины могутъ надѣвать муж­ской костюмъ, но это только тогда, когда у нихъ нѣтъ ни груди, ни бедеръ, то есть, когда онѣ похожи на мужчину.

Она подняла на меня страдающіе, заплаканные глаза… [61] — Это все пустяки, все внѣшнія различія, а я говорю о духовномъ сродствѣ.

— Увы, гдѣ оно?.. мужчина почти всегда духовно и умственно превосходить женщину…

Ея глаза засверкали.

— Да?!! Ты такъ думаешь? А что, если я тебѣ скажу, что у насъ въ Кіевѣ были мужъ и жена Тиняковы, и — знаешь ли ты это? — она окончила университетъ, была адвокатомъ, а онъ имѣлъ рыбную торговлю!! Вотъ тебѣ!

— Дитя ты мое неразумное,— засмѣялся я, ласково, какъ ребенка, усаживая ее на колѣни. — Да вѣдь ты сама сейчасъ подчеркнула разницу между нами. За­мѣть, что я мужчина, всегда говорю о правилѣ, а ты — бѣдная логикой, обыкновенная женщина, — сейчасъ же подносишь мнѣ исключеніе. Бѣдная головушка! Всѣ люди имѣютъ на рукахъ десять пальцевъ — и я говорю объ этомъ… А ты видѣла въ паноптикумѣ мальчишку съ двѣнадцатью пальцами — и думаешь, что въ этомъ мальчишкѣ заключено опроверженіе всѣхъ моихъ тео­рій о десяти пальцахъ.

— Ну, конечно, — удивилась она. — Какъ же можно говорить о томъ, что правило — десять пальцевъ, когда (ты же самъ говоришь!) существуютъ люди съ двѣнад­цатью пальцами.

Говоря это, она дѣловито бѣгала по комнатѣ, уже забывъ о своихъ горькихъ слезахъ, и дѣловито пере­ставляла какія­-то фарфоровыя фигурки и какіе­то цвѣты въ вазочкахъ. И вся она въ своихъ туфелькахъ на вы­сокихъ каблукахъ, въ нечеловѣческомъ пеньюарѣ изъ кружевъ, и ленточекъ, съ золотистой подстриженной кудрявой головкой и еще не высохшими отъ слезъ гла­зами, съ ея покровительственнымъ тономъ, которымъ она произнесла послѣднія слова — вся она, эта спокойно чирикающая птица, не вѣдающая надвигающейся грозы моего къ ней равнодушія — вся она, какъ вихремъ, не­ожиданно закружила мое сердце. [62] Лопнула какая­то плотина, и жалость къ ней, острая и незбывная жалость, которая сильнѣе любви, — за­топила меня всего.

— Вотъ я сейчасъ только рѣшилъ въ душѣ своей, что не люблю ее и прогоню отъ себя… А куда пойдетъ она, эта глупая жалкая нелѣпая пичуга, которая ви­дитъ въ моихъ глазахъ звѣзды, а въ манерѣ держаться — какого-­то несуществующаго въ природѣ серебристаго тигра. Что она знаетъ? Какимъ богамъ, кромѣ меня, она можетъ молиться? Она, назвавшая меня вчера сво­имъ голубымъ сіяющимъ принцемъ (и чина такого нѣтъ, прости ее Господи!).

А она, постукивая каблучками, подошла ко мнѣ, толкнула розовой ладонью въ лобъ и торжествующе сказала:

— Ага, задумался! Убѣдила я тебя? Такой большой и такъ легко тебя переспорить…

Жалость, жалость, огромная жалость къ ней, огнен­ными языками лизала мое черствое одеревянѣвшее сердце.

Я привлекъ ее къ себѣ и сталъ цѣловать. Никогда не цѣловалъ я ее болѣе нѣжно и пламенно.

— Ой, оставь, — вдругъ тихонько застонала она. — Больно.

— Что такое?!

— Вотъ видишь, какой ты большой и глупый… Я хотѣла сдѣлать тебѣ сюрпризъ, а ты… Ну, да! Что ты такъ смотришь? Черезъ семь мѣсяцевъ насъ будетъ уже трое… Ты доволенъ?

*  *  *

Я долго не могъ опомниться.

Потомъ нѣжно посадил ь ее къ себѣ па колѣни и разглядывая ея лицо съ тѣмъ же напряженнымъ любо­пытствомъ, съ какимъ вивисекторъ разглядываетъ кролика — спросилъ недовѣрчиво: [63]— Слушай, и ты не боишься?

— Чего?..

— Да вотъ этого… ребенка… Вѣдь роды, вообще опасная штука.

— Бояться твоего ребенка? — Мягко, непривычно мягко усмѣхнулась она. — Что ты, опомнись… Вѣдь это же твой ребенокъ.

— Послушай… Можно еще устроить все это…

— Нѣтъ!

Это прозвучало какъ выстрѣлъ. Послѣдующее было мягче, шутливѣе:

— А ты правъ: между мужчиной и женщиной большая разница…

— Почему?

— Да я думаю такъ: если бы дѣтей должны были рожать не женщины, а мужчины— они бѣжали бы отъ женщинъ, какъ отъ чумы…

— Нѣтъ, — серьезно возразилъ я. — Мы бы отъ жен­щинъ, конечно, не бѣгали. Но дѣтей бы у насъ не было — это фактъ.

— О, я знаю. Мы, женщины, гораздо храбрѣе, му­жественнѣе васъ. И знаешь: это будетъ превесело: насъ было двое — станетъ трое.

Потомъ она долго испытующе поглядѣла на меня:

— Скажи ты меня не прогонишь?

Я смутился.

— Съ чего ты это взяла? Развѣ я говорилъ тебѣ о чемъ-­нибудь подобномъ?

— Ты не говорилъ, а подумалъ. Я это почувство­вала.

— Когда?

— Когда переставляли цвѣты, а ты сидѣлъ тутъ на отоманкѣ и думалъ. Думалъ ты: на что она мнѣ — прогоню­-ка я ее.

Я промолчалъ, а про себя подумалъ другое: „чортъ знаетъ, кто ихъ сочинилъ, такихъ… Умомъ увѣрена [64]что люди о двѣнадцати пальцахъ, а чутьемъ знаетъ то, что на секунду мелькнуло въ темныхъ глубинахъ моего мозга…"

— Ты опять задумался, но на этотъ разъ хорошо. Вотъ теперь ты миляга.

Разгладила мои усы, поцѣловала ихъ кончики и въ раздумьѣ сказала:

— Пожалуй, что ты больше всего похожъ на зайца: у тебя такіе же усики...

— Нѣтъ, ужъ извини: мнѣ серебристый тигръ боль­ше по душѣ!.

— Ну, не надо плакать, — покровительственно хлоп­нула она меня по плечу. — Конечно, ты тигръ серебря­ный, а усики изъ золота съ брилліантами.

Я глядвлъ на нее и думалъ:

—­ Ну кому она нужна такая. Нѣтъ нельзя ее про­гнать. Пусть живетъ со мной.

— Ну, послушай... Ну, посуди самъ: развѣ это не весело? Насъ сейчасъ двое, а черезъ семь мѣсяцевъ будетъ трое.


*  *  *

И туть она ошиблась, какъ ошибалась во многомъ: черезъ семь мѣсяцсвъ насъ было по прежнему двое — я и сынъ.

Она умерла отъ родовъ.

*  *  *

Мнѣ очень жалко ее.




Это произведение перешло в общественное достояние в России согласно ст. 1281 ГК РФ, и в странах, где срок охраны авторского права действует на протяжении жизни автора плюс 70 лет или менее.

Если произведение является переводом, или иным производным произведением, или создано в соавторстве, то срок действия исключительного авторского права истёк для всех авторов оригинала и перевода.