Отъ далекой, сѣдой старины, отъ нашего историческаго прошлаго мы унаслѣдовали немало печальнаго и тяжелаго въ разныхъ областяхъ государственной, церковной и народнообщественной жизни. Но едва ли не больше всего мрачныхъ пережитковъ старины сохраняется у насъ въ той именно области, которая по своему существу, по своему внутреннему характеру должна быть совершенно свободна отъ всего, что только носитъ на себѣ печать жестокости и насилія. Мы разумѣемъ область вѣры, область религіозныхъ убѣжденій.
На этотъ разъ мы хотимъ напомнить здѣсь о печальной и мрачной аномаліи, уцѣлѣвшей въ нашей государственно-церковной жизни отъ далекихъ, давно прошедшихъ вѣковъ религіозныхъ гоненій и нетерпимости. Мы хотимъ напомнить о судьбѣ, такъ называемыхъ, монастырскихъ узниковъ, т.‑е. лицъ, имѣвшихъ несчастіе за тѣ или иные проступки или преступленія противъ церкви и религіи подвергнуться заключенію въ монастырской тюрьмѣ. Какъ извѣстно, такія тюрьмы съ давнихъ поръ существовали при нѣкоторыхъ изъ нашихъ монастырей. Особенно широкой извѣстностью пользовалась въ обществѣ тюрьма Соловецкаго монастыря, куда въ прежнія времена ссылались не только религіозные, но и государственные преступники, которые по терминологіи той эпохи величались „ворами и бунтовщиками“. Ссылка въ Соловецкій монастырь религіозных и государственныхъ преступниковъ широко практиковалась уже въ половинѣ XVI столѣтія, въ царствованіе Иоанна Грознаго. Затѣмъ, въ теченіе XVII, XVIII и первой половины XIX столѣтія тюрьма Соловецкаго монастыря нерѣдко была переполнена заключенными. Вѣроятно, этимъ послѣднимъ обстоятельствомъ слѣдуетъ объяснить, что во второй половинѣ XVIII столѣтія возникаетъ новая монастырская тюрьма или крѣпость — на этот разъ въ центрѣ Россіи, а именно въ Спасо-Евфиміевомъ монастырѣ, находящимся въ г. Суздалѣ, Владимірской губерніи.
Монастырь этотъ принадлежитъ къ числу наиболѣе старинныхъ русскихъ монастырей. Онъ возникъ одновременно съ Троицкой Сергіеской лаврой, 550 лѣт тому назадъ. Основателями его были преподобный Евфимій и великій князь Суздальскій и Нижегородскій Борисъ Константиновичъ. Въ былыя времена монастырь этотъ много страдалъ отъ татарскихъ нашествій и польскихъ набѣговъ. Это и заставило суздальскихъ князей сколь возможно укрѣпить монастырь, сдѣлать его недоступнымъ для набѣговъ. И вотъ постепенно Спасо-Евфиміевъ монастырь обносится высокими, необыкновенно массивными стѣнами, башнями, „обзаводится пушками, пищалями, бердышами, воинской броней“ и, такимъ образом, мало-по-малу обращаться въ „ колоссальную твердыню“, въ „грозную неприступную крѣпость“, — какъ говорится въ описаніи этого монастыря[1].
Мѣстом ссылки и заточенія Суздальскій Спасо-Евфиміевъ монастырь становится съ 1766 года, со времени Высочайшего указа Екатерины II-й, въ котором, между прочим, писалось: „сосланныхъ изъ бывшей тайной канцеляріи для исправленія въ умѣ въ разные монастыри колодниковъ, по именамъ десять человѣкъ, для лучшего за ними присмотра и сохраненія ихъ жизни, равно, чтобы отъ нихъ какого, по безумію ихъ, вреда кому учинено не было, свести изъ нѣкоторыхъ, состоящихъ въ Московской губерніи монастырей, въ Спасо-Евфиміевъ монастырь, опредѣля для смотрѣнія за ними воинскую команду отъ суздальской провинціальной канцелярии“.
Увѣдомляя объ этомъ Высочайшемъ повелѣніи архимандрита Спасо-Евфиміевскаго монастыря Ефрема, Святѣйшій Синодъ въ свою очередь писалъ: „А какъ де въ ономъ монастырѣ первенствующая власть вы, архимандритъ, то оную команду поручитъ въ твое вѣдомство, и притомъ тебѣ рекомендовать, чтобы вы съ своей стороны употребляли къ исправленію тѣхъ колодниковъ всевозможныя старанія; ибо де чрезъ то вы можете себя оказать по званію своему къ сохраненію жизни человѣческой полезнымъ. О пріемѣ же означенныхъ колодниковъ, также, если и впредь по Высочайшему Ея Императорскаго Величества соизволенію таковые же присылаемы будутъ въ оный монастырь и объ отведеніи для ихъ пребыванія потребнаго числа покоевъ, так и о употребленіи о сихъ безумныхъ должнаго о исправленіи ихъ въ умѣ попеченія къ тебѣ, архимандриту, изъ Святѣйшаго Синода испробовать послушнаго указу“.
Вслѣд за приведеннымъ Высочайшимъ повелѣніемъ издана была особая инструкція обращенія съ колодниками, ссылаемыми въ Спасо-Евфиміевъ монастырь. Инструкція эта была сообщена оберъ-прокуроромъ и кавалеромъ княземъ Вяземскимъ какъ суздальскому воеводѣ, такъ и о. архимандриту. Приводимъ содержаніе этой инструкціи безъ всякихъ измѣненій: „Содержать оныхъ безумныхъ въ отведенныхъ отъ архимандрита порожнихъ двухъ или трехъ покояхъ, однако не скованныхъ, и имѣть за ними присмотръ такой, чтобы они себѣ и другимъ по безумію своему не могли учинить какого вреда, чего ради такого орудія, чѣмъ можно вредъ учинить, отнюдь бы при нихъ не было, такъ и писать имъ не давать. Буде же бы который изъ нихъ сталъ сумасбродничать, то въ такомъ случаѣ посадить такого одного въ покой, не давая ему нѣсколько времени пищи; а какъ усмирится, то тогда можно свести его попрежнему съ другими. Кои же смирны и сумасбродства не дѣлаютъ, такихъ пускать для слушанія Божественнаго пѣнія въ церковь, однако подъ присмотромъ же караульныхъ; при чемъ смотрѣть за ними того, чтобы они съ посторонними не вступали въ непристойные разговоры, также бы не ушли изъ монастыря. Караульнымъ съ ними, сколько возможно, вступать безъ употребленія строгости; а поелику они люди въ умѣ поврежденные, то съ ними обращаться съ возможностью по человѣчеству умѣренностью. Буде же бы который изъ нихъ сталъ произносить что важное, но какъ сіе происходить будетъ отъ безумнаго, то онаго не слушать и въ доносъ о томъ не вступать, а только что произнесено будетъ репортовать воеводѣ“.
Условіем свободы отъ заключенія полагалось только рѣшительное оставленіе „сумасбродства“[2].
Вскорѣ вслѣд за этимъ въ Спасо-Евфиміевѣ монастырѣ устраивается особое, такъ называемое, „арестантское отдѣление“ или тюрьма. Цѣлый уголъ монастыря, въ которомъ помѣщалась эта тюрьма, отдѣляется особой массивной каменной стѣной и получаетъ названіе „крѣпости“. Въ то же время цѣль и назначеніе этой крѣпости быстро измѣняются: изъ мѣста содержанія безумныхъ колодниковъ она становится тюрьмой, въ которую ссылаются лица, чѣм-либо провинившіяся противъ церкви и религіи.
День и ночь крѣпость на замкѣ. Единственныя ворота, которыя ведутъ въ нее, всегда оберегаются часовыми солдатами. Безъ особаго разрѣшенія или, какъ говорятъ здѣсь, безъ благословенія отца архимандрита, который является въ то же время и комендантомъ крѣпости, никто не перешагнетъ за ея ворота.
Первые десять человѣкъ, попавшіе въ Суздальскій монастырь въ 1776 году, были слѣдующія лица: драгунъ Никаноръ Рагозинъ, отставной капитанъ Иванъ Нѣмчиновъ, прапорщикъ Коробковъ, фурьеръ Савва Петровъ, іеромонахъ Владимиръ Зеленскій, поповичъ Андрей Егоровъ, копіистъ Василій Щегловъ, слуга князя Урусова, Михаилъ Васильевъ, крестьянинъ Иванъ Васильевъ и шатерный ставочникъ Василій Смагинъ.
Слѣдом за этими первыми невольниками идетъ длинный рядъ лицъ, которыя ссылались въ монастырь или на житье въ число братіи, или же въ качествѣ арестантовъ для заточенія въ монастырской тюрьмѣ. Необходимо замѣтить, что первая группа составляла сравнительно незначительный процентъ общаго числа лицъ, сославшихся въ Суздальскій монастырь, и состояла, главнымъ образомъ, изъ представителей бѣлаго и чернаго духовенства, въ чемъ-нибудь провинившихся.
Въ числѣ же „колодниковъ“ и „арестантов“, заключенныхъ въ Суздальской монастырской тюрьмѣ, были: офицеры, дворяне, чиновники, солдаты, крестьяне, купцы, мѣщане, однодворцы, канцеляристы, раскольники и сектанты, священники, монахи, архимандриты, діаконы, дьячки, послушники, причетники и т. д. За время съ 1766 по 1902 годъ общее число заключенныхъ въ Суздальскомъ Спасо-Евфиміевомъ монастырѣ превышаетъ 400 человѣкъ. Число это составляется изъ двухъ главныхъ группъ: изъ лицъ духовнаго званія и лицъ свѣтскихъ. Къ первой группѣ относятся: священники — 108 человѣкъ, въ томъ числѣ 5 протоіереевъ, 1 ключарь каѳедральнаго собора и членъ духовной консисторіи; архимандриты и игумены — 16 чел., монахи, іеромонахи и іеродіаконы — 65 чел., діаконы — 16 чел., дьячки, послушники, причетники и пономари — 17 чел.
Кромѣ того, въ разное время въ монастырѣ содержались: бакалавръ Кіевской духовной академіи, псаломщикъ, поповичъ и дьяческій сынъ.
Ко второй группѣ принадлежатъ: офицеры, дворяне и чиновники — 52 человѣка, въ томъ числѣ: 1 генералъ-майоръ, 2 барона, 1 графъ и 2 князя; солдаты и нижніе воинскіе чины — 16 чел., крестьяне — 51 чел., мѣщане — 10 чел., купцы — 3 чел., однодворцы — 2 чел., канцеляристы, протоколисты и копіисты — 6 чел., раскольническіе наставники, попы и иноки — 11 чел., раскольническіе архіереи — 4 чел., лицъ неизвѣстнаго или неопредѣленнаго званія — 8 чел.
Кромѣ того: учитель, актеръ, кадетъ горнаго института, казакъ, полицейскій надзиратель, шкиперъ и сапожникъ изъ Саратова.
Затѣмъ, помимо всѣхъ этихъ лицъ, въ Суздальскомъ монастырѣ были заключены: два румынскихъ монаха, болгарскій архимандритъ, греко-католическій священникъ, такой же инокъ и, наконецъ, какой-то французъ Бардіо и нѣмецъ Крюгеръ. Послѣдніе двое были заключены въ монастырскую тюрьму въ январѣ 1773 года и пробыли въ ней до самой смерти, послѣдовавшей въ октябрѣ мѣсяцѣ 1791 г.
Изъ общаго числа заключенныхъ на XVIII вѣкъ (съ 1766 по 1800 г.) приходится 62, а на XIX-й — 341 чел.
Если мы это послѣднее число ссыльныхъ разобьемъ по четвертямъ только-что минувшаго столѣтія, то получимъ слѣдующія цифры: за время съ 1 января 1800 года по 1 января 1825 года въ Суздальскій монастырь было сослано 55 человѣк; съ 1 января 1825 года по 1 января 1850 г. было сослано 53 человѣка; съ 1 января 1850 г. по 1 января 1875 г. — 117 человѣкъ и, наконецъ, съ 1 января 1875 г. по 1 января 1902 г. — 116 человѣкъ.
Представляя самимъ читателямъ дѣлать выводы изъ этихъ цифръ — вполнѣ точныхъ, такъ какъ онѣ составлены на основанія подлинныхъ архивныхъ дѣлъ, мы, съ своей стороны, считаемъ необходимымъ сдѣлать при этомъ одну оговорку. Такъ какъ дѣла самаго послѣдняго времени не сданы еще въ архивы, то поэтому относительно лицъ, сосланныхъ въ Суздальскій монастырь въ послѣдніе годы, свѣдѣнія наши имѣют отчасти случайный характеръ, при чемъ очень возможно, что нѣсколько человѣкъ изъ числа заключенныхъ въ монастырь лицъ именно за эти годы и не вошли въ наши свѣдѣнія.
Принявши во вниманіе это обстоятельство, мы въ правѣ придти къ заключенію, — во всякомъ случаѣ весьма неожиданному, — а именно, что у насъ въ Россіи примѣненіе давно отжившей, чисто средневѣковой формы наказанія, какой, безъ сомнѣнія, является монастырское заточеніе, достигнувъ въ 50-хъ и 60-хъ годахъ прошлаго столѣтія наибольшаго развитія, держится на томъ же уровнѣ до самыхъ послѣднихъ дней.
Такъ какъ необходимымъ и непремѣннымъ условіемъ освобожденія изъ монастырскаго заключенія было полное раскаяніе, „чистосердечное отреченіе“ отъ всехъ „заблужденій“ и еретичныхъ мнѣній, то естественно, что люди, всецѣло убѣжденные въ правотѣ своихъ взглядовъ, предпочитали лучше окончить свои дни въ неволѣ, чѣмъ признать ложью то, во что они вѣрили со всей страстью религіознаго воодушевленія. А такъ какъ въ монастырскіе тюрьмы чаще всего попадали люди именно такого закала, то поэтому мы и видимъ, что лишь очень немногіе изъ нихъ получили свободу, большинство же оставалось тамъ до конца жизни.
Не даромъ монастырскій садъ, примыкающій къ тюрьме и играющій роль „арестантскаго кладбища“, усѣянъ могилами бывшихъ „колодниковъ“ и „арестантовъ“. Среди множества могилъ прежнихъ узниковъ здѣсь сохранились лишь три-четыре могилы, между прочимъ могилы князя Ѳедора Петровича Шаховского и Владиміра Николаевича Бантышъ-Каменскаго.
Умершихъ арестантов здѣсь обыкновенно хоронятъ въ саду, — безъ креста, безъ плиты, безъ всякой отмѣтки или надписи, по которой близкіе умершему люди могли бы найти могилу дорогого имъ человѣка. При похоронахъ же вожаковъ раскола и сектантства начальство употребляетъ всѣ усилія для того, чтобы скрыть мѣсто ихъ погребенія и тѣмъ предупредить возможность паломничества со стороны ихъ послѣдователей и почитателей. Въ этихъ видахъ подобныхъ лицъ хоронятъ иногда внѣ монастыря, при чемъ самыя похороны происходятъ тайно, рано утромъ, когда еще всѣ спятъ; могила засыпается въ уровень съ поверхностью земли, безъ обычнаго возвышенія, послѣ чего закладывается дерномъ и, такимъ образомъ, тщательно устраняются всякіе признаки, по которымъ можно было бы узнать о мѣсте погребенія. Такъ именно былъ похороненъ, например, глава и основатель секты кавказскихъ прыгуновъ казакъ Максимъ Рудометкинъ, умершій въ монастырской тюрьмѣ 13 мая 1877 года.
Въ 1902 году въ тюрьме Спасо-Евфиміева монастыря содержалось двѣнадцать человѣкъ заключенныхъ, изъ коихъ нѣкоторые находились здѣсь болѣе 10-ти, 15-ти и даже 20-ти лѣтъ. Такъ, напримеръ, діаконъ Николай Ивановичъ Добролюбовъ, изъ Нижегородской губерніи, сидитъ въ этой тюрьмѣ уже 23 года.
Но другіе изъ заключенныхъ присланы сюда лишь въ самое недавнее время: такъ, крестьянинъ Самарской губерніи Ермолай Федосѣевъ попалъ сюда въ 1900 году, а священникъ Герасимъ Ивановичъ Цвѣтков — лѣтом 1901 г. О причинѣ заточенія крестьянина Федосѣева находимъ следующія свѣдѣнія въ отчетѣ Самарского епархіальнаго начальства за 1900 г.: „По отношенію къ нераскаяннымъ и зловреднымъ еретикамъ и пропагаторамъ, епархіальное начальство прибѣгло къ крайнему средству воздѣйствія, ходатайствуя предъ Св. Синодомъ объ изъятіи ихъ изъ среды православной паствы чрезъ заключеніе въ Суздальскій Спасо-Евфиміевъ монастырь. Такъ оно было вынужденно поступить съ нѣкіимъ Ермолаемъ Федосѣевымъ, который жилъ въ пещерѣ и своей лицемѣрной праведностью привлекалъ къ себѣ массы простого народа“[3].
О причинѣ, вызвавшей заточеніе священника Тамбовской губерніи Цвѣткова, было довольно подробно сообщено газетами со словъ „С.-Петербургскихъ Вѣдомостей“. Судя по этимъ свѣдѣніямъ, священникъ Цвѣтковъ былъ осужденъ высшимъ духовнымъ начальствомъ на заточеніе въ Суздальскомъ монастырѣ „за нѣкоторые его взгляды, несогласные съ тѣми, которые считаются господствующими въ нашемъ духовенствѣ. Такъ, например, о. Цвѣтковъ осуждалъ подчиненіе церкви свѣтской власти въ лицѣ оберъ-прокурора Св. Синода, признавалъ необходимость скорѣйшаго созыва вселенскаго собора для разрѣшенія многихъ вопросовъ въ православной церкви, отвергалъ авторитетъ Св. Синода и т. п. Въ этомъ смыслѣ онъ неоднократно подавалъ докладныя записки оберъ-прокурору Св. Синода и многимъ высшимъ іерархамъ русской церкви, послѣдствіемъ чего и было осужденіе о. Цвѣткова на строгое содержаніе при монастырѣ впредь до раскаянія и исправленія“.
Кромѣ священника Цвѣткова, діакона Добролюбова и крестьянина Федосѣева въ суздальской крѣпости сидятъ въ настоящее время еще два священника: Петръ Рудаковъ и Гавріилъ Александровичъ Синцоров, а также одинъ монахъ-іеродіаконъ Пименъ изъ Молдавіи, затѣмъ сектантъ крестьянинъ Владимірской губерніи Аникій Антоновичъ Уточкинъ, четыре сектанта, послѣдователи секты еноховцевъ, присланные изъ Саратовской губерніи, и, наконецъ, крестьянин Херсонской губерніи, извѣстный сектантъ Ѳедоръ Ковалевъ, замуравившій заживо около 20 человѣкъ своихъ родственниковъ и единомышленниковъ во время всеобщей переписи, которую онъ считалъ дѣлом антихриста.
Въ 1901 году газетами было сообщено извѣстіе о томъ, что Ковалевъ, по принятіи имъ православія, былъ освобожденъ изъ монастырской тюрьмы. Сообщеніе это, какъ мы имѣли случай лично убѣдиться, не вѣрно, такъ какъ Ковалевъ и до сихъ поръ находится въ тюрьмѣ, хотя со времени своего присоединенія къ православію и пользуется нѣкоторыми льготами, сравнительно съ другими заключенными.
Двое изъ еноховцевъ ведутъ себя очень буйно, называютъ архимандрита монастыря „антихристомъ“, не исполняютъ требованій караульныхъ, а потому ихъ держатъ постоянно, и день и ночь, взаперти, подъ замкомъ и никуда не выпускаютъ изъ камеры. Судя по всему, эти еноховцы несомнѣнно психически больные люди. Нерѣдко по ночамъ они подходятъ къ окнамъ и начинаютъ издаватъ громкіе, отчаянные крики и вопли, при чемъ можно бываетъ разобрать лишь отдѣльные слова и фразы, въ родѣ „Христосъ воскресъ!“ „Антихристъ пришелъ!“ „Іерусалимъ спустился на землю!“ „Святая Троица!“ и т. д.
Вообще процентъ психическихъ заболѣваній среди монастырскихъ узниковъ огромный. Если бы психіатры получили возможность изслѣдовать душевное состояніе лицъ, просидѣвшихъ въ монастырскихъ тюрьмахъ 10, 15, 20 лѣтъ, то можно быть увѣреннымъ въ томъ, что среди этихъ несчастныхъ они нашли бы очень немного лицъ психически здоровыхъ.
При этомъ необходимо имѣть въ виду, что какъ в прежнее время, такъ отчасти и теперь, въ монастырскія тюрьмы часто и охотно ссылаются именно такія лица, психическая дѣятельность которыхъ болѣе или менѣе нарушена и разстроена. Такъ, когда въ 1829 году, сосланный въ Красноярскъ декабристъ князъ Ѳ. П. Шаховской заболѣлъ явнымъ душевнымъ разстройствомъ, то его нашли нужнымъ тогда же перевести въ Суздальскій монастырь, въ тюрьмѣ котораго онъ и умеръ въ тотъ же годъ. Множество подобныхъ примѣровъ можно было бы привести также изъ исторіи Соловецкой тюрьмы. Конечно, не подлежитъ ни малѣйшему сомнѣнію, что условія монастырскаго заключенія ни въ коемъ случаѣ не могутъ быть признаны благопріятными для такого рода больныхъ.
Ссылки въ монастыри за религіозныя преступленія подвергаются у насъ не только мужчины, но и женщины. Въ двухъ женскихъ монастыряхъ г. Суздаля: Ризоположенскомъ и Покровскомъ, постоянно находятся женщины, сосланныя туда за тѣ или другіе проступки противъ церкви, чаще же всего за распространеніе разнаго рода ученій, несогласныхъ съ православіемъ. И сейчасъ тамъ находится нѣсколько ссыльныхъ женщинъ, между прочимъ, Настасья Кузминична Шувина, въ монашествѣ Марія, основательница извѣстнаго Раковскаго монастыря въ Самарской губерніи. У себя на родинѣ, въ Самарской губерніи, она пользовалась популярностью и довѣріемъ населенія, благодаря чему ей и удалось учредить и организовать цѣлый монастырь. Но мѣстное духовенство заподозрило ее въ принадлежности къ хлыстовщинѣ, вслѣдствіе чего начались доносы, возникло дѣло, и въ концѣ концовъ она была сослана въ г. Суздаль, въ Покровскій монастырь.
Сосланныя въ монастыри женщины живутъ въ особыхъ кельяхъ, подъ строгимъ надзоромъ приставленныхъ къ нимъ монахинь, при чемъ имъ воспрещается выходить за ворота монастыря.
Въ допетровское время право заточать въ монастырскія тюрьмы принадлежало, кромѣ царя, — патріарху, митрополитамъ и даже архіереямъ. Въ XVIII столѣтіи большое число арестантовъ ссылалось въ монастыри сначала по распоряженію тайной розыскныхъ дѣлъ канцеляріи, а затѣмъ по резолюціямъ Святѣйшаго Синода. Съ 1835 года ссылать въ монастыри можно было не иначе, какъ только по Высочайшему повелѣнію[4]. Такое распоряженіе, какъ можно думать, явилось результатомъ ревизіи Соловецкаго острога, произведенной въ томъ году по Высочайшему повелѣнію, вследствіе обнаружившихся въ этомъ острогѣ беспорядковъ[5].
Ревизія, между прочимъ, обнаружила, что изъ 50-ти человѣкъ арестантовъ, которые сидѣли въ этомъ острогѣ[6], 41 человѣкъ были сосланы туда по Высочайшему повелѣнію, а остальные 9 человѣкъ — разными правительственными учрежденіями: Святѣйшимъ Синодомъ, Комитетомъ Министровъ, Сенатомъ, Главнымъ штабомъ и, наконецъ, одинъ изъ арестантовъ — „Левъ Павловъ — за старообрядчество“ — присланъ „по секретному отношенію Архангельскаго губернскаго правленія“.
Какимъ образомъ болѣе чѣмъ скромное Архангельское губернское правленіе попало въ число высшихъ государственныхъ учрежденій, которыя располагали если не de jure, то de facto правомъ заточать людей въ монастыри — остается совершенно неизвѣстнымъ. Точно такъ же остается неизвѣстнымъ, кто такой былъ Левъ Павловъ, котораго Архангельское губернское правленіе сочло нужнымъ подвергнуть ссылкѣ в Соловки „за старообрядчество“.
Въ настоящее время ходатайство о ссылкѣ и заключеніи въ монастырь того или другого лица возбуждаются исключительно мѣстными духовными властями — священниками и миссіонерами, а затѣмъ уже черезъ епархіальное начальство направляются въ Святѣйшій Синодъ. Если послѣдній признаетъ ходатайство епархіальнаго начальства заслуживающимъ уваженія, то г. оберъ-прокуроръ Синода входить съ всеподданнѣйшимъ докладомъ по этому поводу.
Что касается до условій содержанія заключенныхъ въ монастырскихъ тюрьмахъ, а также тѣхъ результатовъ и послѣдствій, какіе достигались и достигаются въ настоящее время подобными заточеніями въ смыслѣ исправленія лицъ, подвергшихся такому наказанію, то объ этомъ мы подробно поговоримъ въ слѣдующихъ главахъ.
При ссылкѣ и заточеніи въ монастыри лицъ, такъ или иначе провинившихся противъ церкви и религіи, обыкновенно преслѣдовались слѣдующія три главныя цѣли. Прежде всего, конечно, имѣлось въ виду лишеніемъ свободы и строгостью ссылки или тюремнаго заключенія наказать виновнаго или же только заподозрѣннаго въ томъ или другомъ религіозномъ преступленіи и поступкѣ; затѣм — лишить его возможности распространять свои заблужденія, пресѣчь въ корнѣ пропаганду идей и взглядовъ, которые съ точки зрѣнія церкви признавались ложными, вредными и еретическими; и, наконецъ, исправить его, заставить его раскаяться въ заблужденіяхъ, по возможности привести его снова въ лоно православной церкви.
Въ грамотахъ и инструкціяхъ, при которыхъ присылались въ монастыри ссыльные и арестанты, почти всегда съ большей или меньшей опредѣленностью указывались эти три главныя цѣли ссылки и заточенія — такъ обыкновенно называлось заточеніе въ монастырскихъ тюрьмахъ. Въ то же время въ этихъ грамотахъ и инструкціяхъ заключались болѣе или менѣе подробныя наставленія объ условияхъ ссылки или заточенія, о порядкѣ содержанія арестанта въ тюрьмѣ, о надзорѣ за нимъ, за его сношеніями, за его перепиской и т. д. Въ виду этого знакомство съ такого рода инструкціями и наставленіями, относящимся къ разнымъ эпохамъ нашего прошлаго, представляется весьма интереснымъ и во многихъ отношеніяхъ даже поучительнымъ.
Остановимся на нѣкоторыхъ изъ этихъ инструкцій, наиболѣе типичныхъ, при чемъ начнемъ свое знакомство съ болѣе отдаленных временъ, а именно — съ глубоко знаменательной въ исторіи русской церкви эпохи XVI столѣтія, когда состоялось закрѣпленіе тѣснаго союза церкви съ государством[7]. Одна изъ первыхъ по времени извѣстныхъ намъ грамотъ такого рода относится къ мрачной эпохѣ Іоанна Грознаго, а именно, къ 1554 году и касается ссылки въ Соловки игумена Троицкаго монастыря Артемія, обвиненнаго духовнымъ соборомъ въ соучастіи и единомысліи съ извѣстнымъ „еретикомъ“, раціоналистомъ XVI вѣка, Башкинымъ.
Въ этой грамотѣ, писанной отъ имени митрополита Макарія, подробно излагаются обвиненія, взведенныя на Артемія духовнымъ соборомъ, а затѣмъ преподаются наставленія относительно содержанія его въ монастырѣ въ слѣдующихъ выраженіяхъ: „Пребывати же ему (т.-е. Артемію) внутрь монастыря съ великою крѣпостію и множайшимъ храненіемъ, заключену жъ ему быти въ нѣкоей кельѣ молчательной, да яко и тамо душевредный и богохульный недугъ отъ него ни на единаго же да не распространится, и да не бесѣдуетъ ни съ кѣмъ же, ни съ церковными, ни съ простыми того монастыря или иного монастыря мнихи“. Далѣе, строго предписывалось не дозволять ссыльному посылать кому бы то ни было письма и посланія, а также и ему передавать какъ письма, такъ и вещи, отъ кого бы то ни было; словомъ, предписывалось воспрещать ему всякія сношенія, дружбу и сообщеніе съ кемъ бы то ни было, „но точію затворену и заключену въ молчаніи сидѣти и каятися о прелести еретичества своего, въ нѣже впаде[8].
Такимъ образомъ, въ этой грамотѣ не упоминается о заключеніи Артемія въ монастырскую тюрьму, хотя въ то же время предписывается содержать его со всевозможною строгостью и „крѣпостію“. Изъ этого можно заключить, что въ то же время, а именно въ половинѣ XVI столѣтія, в Соловкахъ не было еще тюремъ. Встрѣчающееся въ грамотѣ выраженіе „келья молчательная“, въ которую предписывается заключить Артемія, не можетъ быть понято въ смыслѣ тюремнаго каземата, тѣмъ болѣе, что нѣсколько выше въ грамотѣ сказано, чтобы содержать его „внутрь монастыря“.
,_%D1%81%D1%82%D1%80._26.jpg){kind=link}
Мнѣніе это находитъ себѣ подтвержденіе и въ томъ обстоятельствѣ, что въ грамотахъ болѣе поздняго времени, — при которыхъ ссылались въ монастыри колодники, — мы встрѣчаемъ уже вполнѣ опредѣленныя и точныя указанія относительно заключенія ихъ въ ту или другую монастырскую тюрьму или башню. Такъ, при ссылкѣ въ Соловки бывшаго тамбовскаго епископа Игнатія въ 1701 году въ препроводительной грамотѣ писалось:
„Посадить его (Игнатія) въ Головленкову тюрьму и быть ему въ той тюрьмѣ до кончины живота его неисходно, а пищу давать ему противъ таковыхъ же подначальныхъ. А чернилъ, бумаги ему, Ивашкѣ, давать отнюдь не велѣно, и ни отъ кого ему писемъ не принимать и не отдавать, а также и отъ него ни къ кому никакихъ писемъ не принимать же и не отдавать, а буде отъ кого какія письма явятся къ нему, Ивашкѣ, или отъ него, Ивашки, и тѣ письма велѣно отсылать къ Москвѣ въ Преображенскій приказъ“[9].
Въ наше время трудно даже представить себѣ весь ужасъ колодниковъ прежняго времени, томившихся въ монастырскихъ тюрьмахъ и башняхъ. Ни одинъ изъ нихъ не оставилъ намъ описанія своихъ страданій, своего мученичества. Почему не оставили — понять не трудно. Въ инструкціяхъ и указахъ, при которыхъ они высылались, всегда и неизмѣнно значилось, чтобы „бумаги, и чернилъ, и карандаша имъ, колодникамъ, отнюдь не давать“ и чтобы „никакихъ писемъ они, колодники, ни подъ какимъ видомъ ни къ кому не писали“.
Необходимо при этомъ имѣть въ виду, что въ монастырскіе казематы попадали люди большею частью послѣ пытки, нерѣдко прямо изъ застѣнка. И вотъ, измученные разнообразными пытками, дыбами, избитые „нещадно“ кнутами и батогами, съ вырванными ноздрями, съ отрѣзанными языками, они отвозились въ Соловки или же въ другіе „дальніе монастыри“ и запирались тамъ въ сырые, темные, холодные погреба, называемые тюремными кельями. Здесь они обрекались на вѣчное одиночество, на вѣчное молчаніе, нужду и горе. Казалось, что послѣ ссылки о нихъ совершенно забывали, ихъ вычеркивали изъ списка живыхъ людей. И дѣйствительно, чаще всего только смерть избавляла несчастныхъ узниковъ отъ дальнѣйшихъ страданій, только могила успокаивала ихъ измученныя тѣла.
Самымъ тяжкимъ наказаніем считалось заключеніе въ „земляныхъ тюрьмахъ“ или, правильнѣе говоря, въ подземныхъ. Такія тюрьмы существовали не только в Соловецкомъ, но и въ нѣкоторыхъ другихъ монастыряхъ. Въ Соловкахъ подземныя тюрьмы были устроены подъ одной изъ монастырскихъ башенъ, находящейся въ сѣверо-западномъ углу крѣпости. Судя по стариннымъ описаніямъ, земляныя тюрьмы представляли собой вырытыя въ землѣ ямы въ три аршина глубины; края у нихъ были обложены кирпичомъ; крыша состояла изъ досокъ, на которыя была насыпана земля. Въ крышѣ находилось небольшое отверстіе, закрываемое дверью, запирающеюся на замокъ, въ которое отпускали и поднимали узника, а также подавали ему пищу. Для спанья полъ устилался соломою. Для естественной нужды подавались особыя судна, которыя подымались и очищались разъ въ сутки. Были ли въ этихъ погребахъ печи — осталось неизвѣстно.
Въ этот темный, сырой погребъ, вырытый въ землѣ, опускали живого человѣка, часто скованнаго по рукамъ и ногамъ. Въ подобныхъ тюрьмахъ во множествѣ водились крысы, которыя нерѣдко нападали на беззащитнаго узника; были случаи, когда крысы объѣдали носъ и уши у сидевшихъ въ подземной тюрьмѣ „преступниковъ“. Давать имъ что-либо для защиты отъ этихъ мелкихъ хищниковъ строго воспрещалось. Виновные въ нарушеніи этого правила наказывались чрезвычайно сурово. Такъ, напримѣръ, один караульщикъ за то только, что онъ далъ находившемуся въ Соловецкой земляной тюрьмѣ „вору и бунтовщику Ивашкѣ Салтыкову“ палку для обороны отъ крысъ, былъ „за такую поблажку битъ нещадно плетьми“.
Изрѣдка только, и при томъ далеко не всѣмъ, заключеннымъ въ земляныхъ тюрьмахъ удавалось выходить на свѣтъ Божій и посѣщать церковь. Такъ, въ одном наказѣ, относящемся къ концу XVII столѣтія, предписывается арестанта, заключеннаго въ земляную тюрьму, Мишку Амирева, во время церковнаго пѣснопѣнія вынимать изъ тюрьмы, а по окончаніи службы снова сажать его туда. Заключеніе въ подземныя монастырскія тюрьмы особенно широко примѣнялось въ царствованіе Петра I.
Впрочемъ, необходимо замѣтить, что въ нѣкоторыхъ монастыряхъ заключеніе въ подземныя тюрьмы практиковалось и значительно позднѣе, а именно, во второй половинѣ XVIII столѣтія. Такъ, напримѣръ, по словамъ В. И. Семевскаго, въ 1768 году въ подземную тюрьму, находившуюся въ женскомъ Ивановскомъ монастырѣ, въ Москвѣ, была посажена по приговору суда извѣстная Салтычиха, которая и просидѣла въ этой тюрьмѣ 11 лѣтъ.
Чтобы составить себѣ хотя приблизительное понятіе объ условіяхъ монастырскаго заточенія прежняго времени, необходимо перечитать и пересмотрѣть такъ называемыя секретныя дѣла Преображенскаго приказа, канцеляріи тайныхъ розыскныхъ дѣлъ и прочихъ аналогичныхъ учрежденій того времени, допросы, указы о ссылкѣ, инструкціи о содержаніи колодниковъ въ монастырѣ и т. п.
Указы о ссылкѣ и заточеніи того или другого лица обыкновенно посылались мѣстному губернатору и въ то же время архимандриту монастыря „съ братіею“. Выше мы упоминали, что при ссылкѣ въ Соловки игумена Артемія въ указѣ митрополита Макарія были подробно изложены всѣ тѣ обвиненія, которыя возведены были противъ него духовнымъ соборомъ и въ силу которыхъ онъ обреченъ былъ на заключеніе въ монастырь. Но если въ то время, въ половинѣ XVI вѣка, считалось необходимымъ подробно мотивировать въ указахъ причины, вызвавшія ссылку въ монастырь того или другого лица, то впослѣдствіи этотъ обычай былъ уже совершенно оставленъ, и въ указахъ XVII и XVIII столѣтій очень рѣдко можно встрѣтить сколько-нибудь подробныя указанія на то, въ чемъ именно состояли преступленія лица, подвергшагося столь суровому наказанію.
Чаще же всего въ такого рода указахъ писалось такъ: „за вину его“ или „за многія его, колодника, вины“, вмѣсто смертной казни, учинить казнь, „бить нещадно кнутомъ“ или „вырѣзать языкъ“ и „сослать въ ссылку въ Соловецкій монастырь, въ заключеніе, въ Короженскую тюрьму вѣчно, и та казнь ему, колоднику, учинена и посланъ до Соловецкаго монастыря съ унтеръ-офицеромъ такимъ-то и съ солдаты“.
Если же иногда въ указахъ и объяснялось, въ чемъ состояла вина или преступленіе, вызвавшее ссылку, то обыкновенно объясненіе это дѣлалось въ самыхъ общихъ выраженіяхъ.
Такъ, напримѣръ, при ссылкѣ въ Соловки князя Ефима Мещерскаго, въ указѣ, подписанномъ предсѣдателемъ канцеляріи тайныхъ розыскныхъ дѣлъ, Петромъ Андреевичемъ Толстымъ, отъ 15 января 1722 года, велѣно его, Мещерскаго, „за показанныя отъ него противности благочестію, послать въ Соловецкій монастырь, для содержанія до кончины жизни его“. Но въ чемъ именно состояли эти „противности благочестію“ со стороны опальнаго князя, ни слова не сказано.
За то во всѣхъ этихъ указахъ и инструкціяхъ подробно излагаются правила о томъ, какъ содержать въ монастырѣ колодниковъ. Въ указахъ на имя архимандрита обыкновенно писалось: „а когда оный колодникъ въ Соловецкій монастырь привезенъ будетъ, и ты бъ, богомолецъ нашъ, архимандритъ (такой-то) съ братіею, его, колодника, въ Соловецкій монастырь приняли и посадили бы въ Короженскую тюрьму вѣчно и велѣли держать его тамъ безвыходно, чтобъ онъ, колодникъ, изъ оной тюрьмы не ушелъ, и бумаги и чернилъ ему не давать; и ежели онъ, колодникъ, сидя въ тюрьмѣ, станетъ кричать и сказывать за собою наше государево слово и дѣло, и такихъ приносимыхъ отъ него словъ не слушать“.
Или же, напримѣръ, въ такомъ родѣ: „И состоять ему, колоднику, въ крѣпкой тюрьмѣ, подъ смотрѣніемъ того монастыря архимандрита, а караульнымъ унтеръ-офицеру и солдатамъ имѣть крѣпкое и неусыпное надъ нимъ, колодникомъ, смотрѣніе и осторожность, чтобъ при немъ пера, чернилъ и бумаги отнюдь не было, и чтобъ онъ ни съ кѣмъ и ни о чемъ ни въ какіе разговоры не вступалъ и ничего бы непристойнаго не разглашалъ и не говорилъ, чего ради къ нему не токмо изъ постороннихъ никого, но и изъ монастырской братіи и служителей ни въ келью, ниже во время слушанія литургіи и прочаго церковнаго пѣнія, ни для чего не допускать и разговаривать запрещать“[10].
Особенное вниманіе при этомъ обращалось на то, чтобы колодники „ни съ кѣмъ и никогда о вѣрѣ никакихъ разговоровъ къ бо́льшему вымышленной своей прелести и противныхъ благочестію дерзостей размноженію имѣть не могли, но пребывали бы въ покаяніи и питаемы были хлѣбомъ слезнымъ“.
Изъ всѣхъ этихъ наставленій, между прочимъ, нельзя не видѣть, какія тяжелыя обязанности возлагались въ то время на архимандритовъ и монастырскую братію относительно надзора за лицами, обвиненными или же только заподозрѣнными въ преступленіяхъ противъ вѣры и церкви и за это попавшихъ въ разрядъ колодниковъ и арестантовъ.
Необходимо, однако, замѣтить, что эти обязанности, столь несвойственныя призванію и сану монаха и въ частности архимандрита, къ сожалѣнію, и до сихъ поръ лежатъ еще на игуменахъ и настоятеляхъ тѣхъ монастырей, въ которые и по настоящее время производится еще ссылка разныхъ лицъ за религіозныя преступленія.
Что касается продовольствія монастырскихъ узниковъ пищею, то и въ этомъ отношеніи ихъ далеко не баловали. Только въ рѣдкихъ случаяхъ разрѣшалось отпускать тому или другому колоднику пищу изъ братской трапезы; чаще же всего предписывалось: „пищу давать только хлѣбъ да воду и подавать (ихъ) въ окно капралу“. Затѣмъ строго воспрещалось имѣть колодникамъ при себѣ деньги и какія бы то ни было вещи.
Нѣкоторыхъ колодниковъ не только запирали подъ замокъ, но еще запечатывали двери ихъ тюремныхъ келій особыми печатями, а для наблюденія за этимъ откомандировывались особые офицеры и солдаты. Вотъ отрывокъ изъ инструкціи, данной одному изъ такихъ офицеровъ: „Когда онъ, колодникъ, посаженъ будетъ въ тюрьму, тогда къ нему приставить караулъ, и всегда бы съ ружьями было по два человѣка на часахъ; одинъ отъ гвардіи, а другой изъ гарнизонныхъ. Двери бъ были за замкомъ и за твоею печатью, а у тюрьмы окошко было бъ малое, гдѣ пищу подавать; да и самому тебѣ въ тюрьму къ нему не ходить, нежели другихъ кого допускать, и его, колодника, въ церковь не допускать. А когда онъ (колодникъ) заболитъ и будетъ весьма близокъ къ смерти, то по исповѣди пріобщить его св. тайнъ въ тюрьмѣ, гдѣ онъ содержится, и для того двери отпереть и распечатать, а по причащеніи, оныя двери запереть и запечатать тебѣ своею печатью и приказать хранить накрѣпко, какъ въ прежнихъ указахъ объявлено“…[11]
Вотъ уже поистинѣ заживо погребенные!
Всѣ подобныя наставленія всегда и неизмѣнно сопровождались и заканчивались угрозами, что за малѣйшее неисполненіе инструкціи и слабость надзора виновные въ томъ будутъ немедленно подвергнуты „осужденію и истязанію“ по всей строгости военныхъ артикуловъ… Подобныя угрозы не могли, конечно, не оказывать своего дѣйствія.
Насколько строго выполнялись всѣ эти указы и инструкціи, можно, видѣть, между прочимъ, изъ слѣдующаго случая. Одинъ изъ заточенныхъ въ Соловецкомъ монастырѣ — князь Василій Лукичъ Долгоруковъ — тяжко заболѣлъ; ему понадобился духовникъ. Но такъ какъ въ указѣ, при которомъ онъ былъ присланъ, сказано было, чтобы „никого изъ постороннихъ къ нему въ келью не допускать“, то поэтому ни архимандритъ, ни караульный офицеръ не рѣшились исполнить требованія умирающаго и кончили тѣмъ, что вошли по этому поводу съ особымъ представленіемъ въ архангельскую губернскую канцелярію. Но въ свою очередь и губернская канцелярія также не осмѣлилась удовлетворить просьбу больного узника и обратилась за разрѣшеніемъ этого вопроса въ Сенатъ, который указомъ отъ 29 марта 1731 года предписалъ губернатору, въ случаѣ крайней необходимости, допустить отца духовнаго въ келью князя Долгорукова[12].
Нѣкоторые узники всю жизнь сидѣли скованными въ цѣпяхъ. Эти цѣпи снимались съ нихъ только послѣ смерти… Страшное, кровавое время! Мрачнымъ, но, къ счастью, далекимъ призракомъ глядитъ оно на насъ.
Въ виду того, что при описаніи условій ссылки и заточенія въ нашихъ монастыряхъ мы до сихъ поръ главнымъ образомъ основывались на свѣдѣніяхъ и данныхъ, относящихся лишь до Соловецкаго и Суздальскаго Спасо-Евфиміевскаго монастырей, у читателя можетъ явиться мысль, что только эти два монастыря и служили у насъ мѣстомъ ссылки и заточенія. Но такое предположеніе совершенно не соотвѣтствовало бы истинѣ, такъ какъ ссылка въ монастыри въ прежнія времена производилась у насъ на Руси въ самыхъ широкихъ размѣрахъ и притомъ за самыя разнообразныя преступленія.
Въ XVI—XVIII столѣтіяхъ весьма многіе изъ нашихъ монастырей играли роль государственныхъ тюремъ для заключенія въ нихъ всѣхъ наиболѣе важныхъ преступниковъ не только противъ церкви и религіи, но и противъ государства и правительства, противъ общественной нравственности и т. д. При этомъ ссылка въ монастыри, какъ извѣстно, нерѣдко сопровождалась насильнымъ постриженіемъ въ монашество. Мѣра эта особенно часто практиковалась по отношенію лицъ, подвергшихся ссылкѣ по мотивамъ политическаго или, вѣрнѣе, династическаго характера.
Обычай насильнаго постриженія перешелъ къ намъ, какъ и многіе другіе „лихіе“ обычаи, изъ Византіи. Тамъ часто противъ воли постригали тѣхъ лицъ, которыя, живя въ міру, могли служить помѣхой чьимъ-либо цѣлямъ. Императоры постригали въ монастыри опасныхъ имъ родственниковъ и придворныхъ, мужья постригали женъ, успѣвшихъ имъ надоѣсть или по той или другой причинѣ ненужныхъ имъ. „Насильно постригаемые, вынужденные передъ лицомъ Бога отказаться отъ всѣхъ мірскихъ притязаній, изгнанные изъ міра и лишенные свѣтскихъ правъ, сходили такимъ образомъ навсегда и безповоротно съ дороги своихъ притѣснителей[13]. У насъ въ Россіи особенно охотно пользовались этимъ обычаемъ великіе князья: Иванъ III, Василій Ивановичъ, Иванъ Грозный, Борисъ Годуновъ и нѣкоторые изъ послѣдующихъ московскихъ царей.
Назовемъ здѣсь хотя нѣкоторые изъ тѣхъ монастырей, которые — помимо Соловецкаго и Суздальскаго — служили мѣстомъ ссылки и заточенія. Вотъ эти монастыри: Николаевскій Корельскій, Архангельской губ., Сійскій, на Сѣверной Двинѣ, Спасо-Прилуцкій, близь Вологды, Новгородъ-Сѣверскій, Кирилло-Бѣлозерскій, Валаамъ, Спасо-Преображенскій, въ Старой Руссѣ, Юрьевскій, близъ Новгорода, Псковскій, Свіяжскій, Казанской губерніи, Далматовскій Успенскій, Пермской губ., Троицкій Селенгинскій, близъ Байкала, Вознесенскій Иркутскій, Успенскій Нерчинскій и т. д.
Все это мужскіе монастыри. Женщины же ссылались главнымъ образомъ въ слѣдующіе женскіе монастыри: Покровскій и Ризоположенскій въ г. Суздалѣ, Владимірской губ., Далматовскій Введенскій, Пермской губ., Кашинскій, Тверской губ., Енисейскій Рождественскій, Иркутскій Знаменскій и друг.
Условія ссылки и заточенія во всѣхъ этихъ монастыряхъ въ прежнее время были почти тѣ же самыя, что въ Соловецкомъ и Суздальскомъ монастыряхъ. Такъ, напримѣръ, относительно указанныхъ нами выше сибирскихъ монастырей сообщалось въ печати, что въ нихъ „находились обширныя тюръмы“, куда заточались раскольники и другіе наиболѣе важные преступники, при чемъ очень многіе изъ нихъ присылались не только безъ объясненія того, въ чемъ состояла ихъ вина, но даже безъ обозначенія ихъ имени и фамиліи. Такимъ образомъ это были анонимные преступники.
„Сосланные состояли на отвѣтственности монастырскихъ начальствъ, и настоятели по этому случаю имѣли переписку съ воеводствами“. Заключенные въ этихъ монастыряхъ арестанты содержались въ отдѣльныхъ казематахъ, или „каютахъ“, и притомъ въ „заклёпныхъ желѣзахъ“, т.-е. закованными въ цѣпяхъ. Особенно были переполнены тюрьмы Троицкаго Селенгинскаго монастыря.
Одинаковыя условія заточенія вызывали среди узниковъ, разумѣется, и одинаковыя послѣдствія, а именно, преждевременную смерть и огромный процентъ душевныхъ и психическихъ заболѣваній. „Много тамъ (т.-е. въ Троицкомъ Селенгинскомъ монастырѣ) погибло людей, сосланныхъ безъ показанія ихъ имени, — говоритъ авторъ статьи: „Ссылка въ Восточную Сибирь замѣчательныхъ лицъ“; — изъ отписокъ настоятелей монастыря видно, что время отъ времени они увѣдомляли начальство Селенгинскаго острога о смерти безымянныхъ колодниковъ. Мнѣ попались въ руки двѣ бумаги, гдѣ въ одной монастырское начальство доводитъ до свѣдѣнія, что неизвѣстные два преступника отъ долгаго сидѣнія сошли съ ума и вскорѣ потомъ умерли. Другая бумага такого содержанія: по уничтоженіи тайной канцеляріи, велѣно было начальству Селенгинскаго монастыря освободить всѣхъ своихъ заключенныхъ, но при этомъ оказалось, что содержавшіеся тамъ колодники всѣ померли, остался на-лицо только одинъ, бывшій сибирскаго пѣхотнаго полка подпоручикъ Родіонъ Ковалевъ, просидѣвшій закованнымъ въ монастырской тюрьмѣ, въ одиночномъ заключеніи, болѣе двадцати пяти лѣтъ. Когда выпустили изъ каюты (!) этого несчастнаго мученика, то онъ оказался совершенно сумасшедшимъ и почти ничего не говорилъ. По донесеніи настоятеля о таковомъ состояніи Ковалева, этого страдальца велѣно было отдать на попеченіе роднымъ, если таковые у него окажутся“[14].
Въ той же статьѣ находимъ нѣкоторыя свѣдѣнія о женскихъ монастырскихъ тюрьмахъ. Оказывается, что въ Енисейскомъ Рождественскомъ монастырѣ „было устроено особое тюремное отдѣленіе съ желѣзными рѣшетками, для помѣщенія преступницъ женскаго пола“. Въ прежнее время въ этотъ монастырь ссылалось много женщинъ, часто безъ обозначенія именъ и фамилій. „Находились и такія заключенницы, которыя, бывъ обречены вѣчному заточенію, помѣщались въ отдѣльныхъ каютахъ (т.-е. казематахъ), и ихъ даже не велѣно было выпускать въ храмъ Божій. Наказаніе ссылкою лицъ женскаго пола имѣло различныя степени: однѣхъ посылали на извѣстный срокъ и потомъ возвращали, другія, напротивъ, важныя преступницы погибали въ монастырской тюрьмѣ безвозвратно”[15].
Необходимо замѣтить, что многіе изъ перечисленныхъ нами выше монастырей служили мѣстомъ ссылки и заточенія не только въ прежнія времена, но и въ болѣе близкую къ намъ эпоху, а именно, въ теченіе только-что минувшаго XIX столѣтія.
Переходя къ девятнадцатому вѣку, мы, разумѣется, въ правѣ ожидать, что этотъ прославленный вѣкъ гуманности и стремленій къ свободѣ неизбѣжно долженъ былъ если не окончательно сдѣлать невозможнымъ примѣненіе такой чисто средневѣковой формы наказанія, какой является ссылка и заточеніе въ монастыри, то во всякомъ случаѣ долженъ былъ благопріятнымъ образомъ отразиться на состояніи монастырскихъ тюремъ и условіяхъ содержанія въ нихъ узниковъ.
Къ сожалѣнію, дѣйствительность не особенно-то оправдываетъ эти радужныя, хотя и вполнѣ законныя, конечно, надежды: монастырскія тюрьмы уцѣлѣли и не только уцѣлѣли, но, благополучно просуществовавъ еще цѣлое столѣтіе, столь же благополучно перешли и въ XX вѣкъ…
Улучшились ли онѣ теперь? Улучшилось ли положеніе лицъ, обреченныхъ на заключеніе въ этихъ тюрьмахъ? Несомнѣнно, по сравненію съ XVII и первой половиной XVIII столѣтія, настоящее положеніе монастырскихъ тюремъ и условій заключенія въ нихъ значительно измѣнилось къ лучшему.
Уже къ началу XIX вѣка были давно забыты чудовищныя подземныя тюрьмы, забыты „каменные мѣшки“ въ монастырскихъ стѣнахъ и башняхъ, въ которые замуравливали раскольниковъ, сектантовъ и другихъ „еретиковъ“; забыты плети, батоги и „нещадное битье“ арестантовъ, сидѣвшихъ въ монастырскихъ тюрьмахъ, — за разныя ихъ провинности. И тѣмъ не менѣе, однако, даже сейчасъ, въ наши дни, положеніе монастырскихъ узниковъ не можетъ быть охарактеризовано иначе, какъ въ высшей степени тягостнымъ и ужаснымъ — въ полномъ смыслѣ этого слова.
Но прежде чѣмъ говорить о настоящемъ состояніи монастырскихъ тюремъ, необходимо познакомиться хотя въ самыхъ общихъ чертахъ, съ условіями монастырскихъ заточеній, существовавшими какъ въ первой половинѣ XIX вѣка, такъ и во второй, только-что пережитой нами. Это дастъ намъ возможность судить о томъ, насколько медленно и съ какими огромными затрудненіями проникали и проникаютъ въ эту область всякаго рода улучшенія, имѣвшія цѣлью облегчить тяжелое положеніе монастырскихъ узниковъ.
Относительно содержанія арестантовъ въ Соловецкой монастырской тюрьмѣ г. Колчинъ сообщаетъ, что съ начала XIX столѣтія „жизненная обстановка арестантовъ нѣсколько улучшилась. Ихъ стали помѣщать не въ сырые, душные казематы, а въ болѣе сухіе и свѣтлые новые арестантскіе чуланы. Арестантовъ, коихъ не велѣно было держать въ особомъ уединенномъ мѣстѣ, запирали въ чуланы только на ночь, а днемъ они свободно могли сходиться въ коридорахъ и посѣщать другъ друга“.
Но при этомъ необходимо, однако, имѣть въ виду, что то или иное положеніе узниковъ въ монастыряхъ если не всецѣло, то въ весьма значительной степени зависѣло отъ личнаго усмотрѣнія, отъ личныхъ качествъ отца-настоятеля. „Многое относительно строгости или слабости содержанія арестантовъ, — писалъ г. Колчинъ, — зависѣло отъ настоятеля монастыря, который въ Соловкахъ былъ самъ богъ, самъ царь. При добрыхъ, гуманныхъ настоятеляхъ арестантамъ жилось сносно: ихъ водили въ церковь по праздникамъ, сами они ходили за водой на канаву за полверсты отъ монастыря, поперемѣнно ходили на монастырскую кухню за пищей, каждую недѣлю мылись въ банѣ, прогулки тоже разрѣшались. Но все это дозволялось лишь зимою, когда въ монастырѣ никого посторонняго не бываетъ; лѣтомъ арестантовъ ни въ церковь, ни за водой, ни куда бы то ни было не выпускали; въ баню все-таки водили раннимъ утромъ, когда еще народъ спалъ“.
Такъ въ первой половинѣ XIX вѣка жилось монастырскимъ узникамъ при „добрыхъ и гуманныхъ“ настоятеляхъ. Но условія ихъ заключенія быстро и рѣзко мѣнялись, какъ только въ должности настоятеля появлялся человѣкъ иного склада, иныхъ воззрѣній. Такъ, напримѣръ, въ Соловецкомъ монастырѣ „при настоятеляхъ суровыхъ, строгихъ положеніе арестантовъ дѣлалось несноснымъ: ихъ томили въ душныхъ чуланахъ, не выпуская даже для естественной нужды, плохо кормили, жалобы на дурное обращеніе стражи, которая старалась поддѣлаться подъ тонъ начальству, оставались безъ всякаго вниманія, прогулки воспрещались“[16].
Одинъ изъ соловецкихъ узниковъ, священникъ Лавровскій, слѣдующимъ образомъ описываетъ условія монастырскаго заточенія при архимандритѣ Досиѳеѣ Нѣмчиновѣ, въ началѣ 30-хъ годовъ: „тюрьма Соловецкая при архимандритѣ Досиѳеѣ была, дѣйствительно, несноснымъ игомъ. Въ каждомъ чуланѣ, всегда почти запертомъ, трехъ аршинъ длины, въ два аршина съ двумя или тремя вершками ширины, находилось по два арестанта; между двухъ коекъ былъ проходъ только для одного узника; рамы не имѣли форточекъ, отчего воздухъ стѣснительный дѣлался удушающимъ, и одно милосердіе Божіе спасало страдальцевъ. Для естественной нужды не дозволялось выходить въ нужное мѣсто, куда однажды только въ сутки выносили арестанты изъ чулановъ свои судна („параши“) для очищенія. Пища давалась убогая; арестанты восхищались отъ радости, когда имъ изрѣдка приносимъ былъ мягкій хлѣбъ. Въ продолжительныя зимнія ночи узникамъ не дозволялось при огнѣ и поужинать; посему, держа только предъ лицомъ ложку, ощупью употребляли они пищу. Но всѣхъ прискорбій тогдашняго содержанія и объявить не можно“[17].
Стоитъ только на минуту остановиться и вникнуть въ это краткое и безыскусственное описаніе, чтобы представить себѣ то поистинѣ ужасное существованіе, то мучительство, на которое обрекались въ 30-ые годы несчастные арестанты монастырскаго острога. Между тѣмъ, именно, въ 30-ые-то годы ссылка въ монастырскія тюрьмы была особенно въ ходу. Вообще императоръ Николай Павловичъ былъ большой сторонникъ этой мѣры, и она, дѣйствительно, очень широко примѣнялась въ теченіе всего его царствованія. Онъ ссылалъ въ монастыри не только религіозныхъ преступниковъ, но и политическихъ; такъ, между прочимъ, при немъ были сосланы въ Соловки въ 1828 году студенты Московскаго университета Николай Поповъ и Михаилъ Критскій, какъ „изобличенные въ соучастіи въ злоумышленномъ обществѣ“ (по дѣлу декабристовъ). Значительно позднѣе, а именно въ 1850 году въ Соловецкую тюрьму былъ сосланъ бывшій студентъ изъ полтавскихъ дворянъ Георгій Андрузскій „за вредный образъ мыслей и злонамѣренныя сочиненія“.
Ссылка въ Соловки одно время угрожала даже нашему великому поэту А. С. Пушкину. Его извѣстная „Ода вольности“ и тотъ фактъ, что Пушкинъ открыто показывалъ своимъ сосѣдямъ въ театрѣ портретъ Лувеля, убійцы герцога Беррійскаго, вызвали противъ него преслѣдованія администраціи. Пушкину грозило преданіе суду и ссылка въ Соловецкій монастырь или въ Сибирь. Благодаря энергичнымъ хлопотамъ его друзей, страшная опасность, угрожавшая поэту, къ великому счастью Россіи — миновала, и вмѣсто Соловокъ онъ попалъ въ Екатеринославъ.
А. С. Пушкинъ былъ не единственнымъ представителемъ литературы, которому угрожало заточеніе въ монастырѣ. Значительно позднѣе, а именно въ началѣ 60-хъ годовъ, къ ссылкѣ въ Соловецкій монастырь былъ приговоренъ извѣстный писатель Аѳ. Прок. Щаповъ за устройство имъ панихиды по Петровѣ, вызвавшемъ крестьянскія волненія въ селѣ Безднѣ, Казанской губерніи. Біографъ Щапова, профессоръ Н. Я. Аристовъ, сообщаетъ, что „когда кончилось слѣдствіе надъ студентами Казанской духовной академіи (принимавшими участіе въ панихидѣ) и многимъ изъ нихъ было опредѣлено наказаніе, тогда Св. Синодъ приговорилъ и Щапова, какъ принадлежащаго къ духовному вѣдомству и виновника панихиды, сослать въ Соловецкій монастырь на смиреніе“[18].
По словамъ Аристова, „пришлось много хлопотать, чтобы синодское опредѣленіе не приводилось въ исполненіе, а Щапову оно доставило сильныя непріятности, и онъ сгоряча совсѣмъ было написалъ и подалъ прошеніе, чтобы его сослали лучше въ Сибирь, а не въ заточеніе на Соловецкомъ „отокѣ окіана-моря“. Нѣкоторыя изъ высокопоставленныхъ лицъ приняли участіе въ Щаповѣ и доказали, что онъ, какъ прощенный государемъ императоромъ, уже не подлежитъ суду духовнаго начальства“[19].
Но если Щапову, благодаря ходатайствамъ вліятельныхъ лицъ, удалось избѣжать Соловецкой тюрьмы, то другой наиболѣе активный участникъ этой исторіи, священникъ Яхонтовъ, совершавшій панихиду по Антонѣ Петровѣ, жестоко поплатился за это: по рѣшенію Св. Синода онъ былъ сосланъ въ Соловецкій монастырь. Ссылка эта отразилась на немъ крайне печально: Яхонтовъ заболѣлъ психическимъ разстройствомъ. Впослѣдствіи, оправившись отъ болѣзни, онъ поступилъ въ монахи Соловецкаго монастыря, а затѣмъ былъ посланъ въ Сибирь въ качествѣ миссіонера.
Инструкціи 20-хъ и 30-хъ годовъ, опредѣлявшія условія содержанія въ монастырской тюрьмѣ и порядокъ надзора за арестантами, отличаются большою строгостью. Въ случаяхъ болѣе важныхъ составлялись даже двѣ инструкціи: одна — гражданскимъ начальствомъ, Министерствомъ Внутреннихъ Дѣлъ, другая — духовнымъ вѣдомствомъ. При ссылкѣ, напримѣръ, въ 1820 году въ Суздальскій Спасо-Евфиміевскій монастырь основателя скопческой секты, знаменитаго Кондратія Селиванова, кромѣ инструкціи, данной архимандриту этого монастыря министромъ внутреннихъ дѣлъ графомъ В. П. Кочубеемъ, была прислана еще особая инструкція, не только составленная лично Михаиломъ, митрополитомъ Новгородскимъ и С.-Петербургскимъ, но и имъ собственноручно переписанная.
Эти инструкціи, главнымъ образомъ, настаивали на соблюденіи слѣдующихъ четырехъ пунктовъ: 1) чтобы арестантъ ни съ кѣмъ не имѣлъ никакихъ сношеній, кромѣ тѣхъ лицъ, коихъ изъ числа монашествующихъ архимандритъ назначитъ для увѣщанія его и спасительной для него бесѣды; 2) чтобы не было доставляемо къ нему ни писемъ, ни посылокъ, ни подаяній; онъ долженъ быть удаленъ отъ всякаго сношенія съ людьми посторонними; 3) чтобы всемѣрно сокрыто было и нахожденіе его въ монастырѣ, и, наконецъ, въ 4) чтобы вся переписка по этому дѣлу сохранялась въ строгой тайнѣ.
Исполняя требованія инструкціи, Владимірскій губернаторъ писалъ архимандриту, что онъ съ своей стороны считаетъ необходимымъ, „дабы къ отклоненію самомалѣйшихъ поползновеній единомышленниковъ сего арестанта въ сообщеніи съ нимъ, мѣсто, въ которомъ онъ содержится, охраняемо было карауломъ внутренней стражи по крайней мѣрѣ изъ четырехъ человѣкъ; о точномъ и безостановочномъ исполненіи по сему случаю всѣхъ требованій вашихъ дано съ симъ вмѣстѣ начальнику Суздальской инвалидной команды строгое предписаніе“. Вмѣстѣ съ этимъ губернаторъ проситъ архимандрита по истеченіи каждаго мѣсяца увѣдомлять его, „въ какомъ будетъ находиться положеніи здоровья арестантъ, объ его образѣ мыслей и жизни, а также не замѣчено ль будетъ со стороны единомышленниковъ его какихъ-либо происковъ и покушеній на счетъ открытія мѣстопребыванія его или сообщенія съ нимъ“.
Только одного человѣка разрѣшено было посвятить въ тайну относительно заключенія Селиванова, а именно, суздальскаго городничаго Макова, которому, — писалъ губернаторъ архимандриту, — „вмѣнено въ обязанность наблюдать секретнѣйшимъ образомъ за движеніями единомышленниковъ арестанта, въ вѣдомствѣ вашемъ состоящаго, за пріѣздомъ ихъ и прочемъ, сноситься обо всемъ лично съ вашимъ высокоблагословеніемъ и исполнять въ случаѣ надобности требованія ваши“.
Въ видахъ соблюденія бо́льшей тайны, воспрещено было употреблять въ перепискѣ самое имя „секретнаго арестанта“, т.-е. Селиванова, а предписано было называть его не иначе, какъ „старикомъ, начальникомъ секты скопцовъ“. Находящееся въ монастырскомъ архивѣ дѣло о Селивановѣ озаглавлено такъ: „Секретное дѣло о старикѣ, начальникѣ секты скопцовъ, по имени неизвѣстномъ, присланномъ при отношеніи графа Кочубея 17 іюля 1820 года“.
Однако, всѣ эти мѣры, какъ можно видѣть изъ подлиннаго дѣла, совсѣмъ не достигли своей цѣли: о заточеніи Селиванова въ Суздальскомъ монастырѣ вскорѣ же узнали его послѣдователи, а затѣмъ и всѣ интересовавшіеся его судьбой. Точно такъ же не помогли и всѣ строгости надзора и караула: сидя въ одиночномъ заключеніи, Селивановъ сумѣлъ войти въ сношеніе съ своими сторонниками.
Царившій въ то время графъ Аракчеевъ являлся большимъ сторонникомъ системы монастырскихъ заточеній, поэтому во все время его могущества ссылка въ монастыри, такъ называемыхъ, „религіозныхъ преступниковъ“ примѣнялась въ широкихъ размѣрахъ, несмотря на мягкое и гуманное отношеніе Александра I. Между прочимъ, подъ вліяніемъ жестокаго временщика, были заточены въ монастыри извѣстные мистики того времени, помѣщики Рязанской губерніи: А. П. Дубовицкій и Л. М. Гагинъ — первый въ Кирилло-Бѣлозерскій, а второй — въ Валаамовъ монастырь[20].
Въ тридцатыхъ годахъ сторонникомъ той же системы наказанія за религіозные проступки и исправленія отъ религіозныхъ заблужденій путемъ ссылки въ монастыри явдялся, между прочимъ, начальникъ штаба корпуса жандармовъ, извѣстный генералъ Дубельтъ. По его иниціативѣ начаты были гоненія противъ членовъ религіознаго „союза братства“, во главѣ котораго стояла Е. Ф. Татаринова, урожденная баронесса Буксгевденъ. Возбужденное Дубельтомъ дѣло объ этомъ „союзѣ“ закончилось цѣлымъ рядомъ монастырскихъ заточеній. Сама Татаринова вмѣстѣ со своей воспитанницей Васильевою была сослана въ Кашинскій женскій монастырь, Тверской губерніи; тайный совѣтникъ Поповъ сосланъ въ Казанскій Зилантовъ монастырь, гдѣ онъ и умеръ; статскій совѣтникъ Пилецкій — въ Суздальскій Спасо-Евфиміевъ монастырь; титулярный совѣтникъ Ѳедоровъ — въ Юрьевскій монастырь, а жена его — въ Святодуховъ монастырь, Новгородской епархіи, и т. д.
Какъ въ прежнее далекое отъ насъ время, такъ и теперь въ наши дни при ссылкѣ и заточеніи въ монастыри совсѣмъ не указывается срока, на который то или другое лицо подвергается этому наказанію. Въ указахъ и постановленіяхъ, при которыхъ ссылаются въ монастыри эти лица, обыкновенно предписывается только содержать ихъ въ тюрьмѣ „впредь до раскаянія“ или же „впредь до исправленія“, иногда же просто — „для смиренія“, безъ всякаго указанія срока. Эта безсрочность ссылки и тюремнаго заключенія всего болѣе, конечно, отягчаетъ и безъ того въ высшей степени печальное положеніе монастырскихъ узниковъ и ссыльныхъ.
Чтобы дать представленіе о томъ, насколько продолжительно бываетъ заключеніе въ монастырскихъ тюрьмахъ, мы приведемъ здѣсь нѣсколько данныхъ, въ точности которыхъ невозможно сомнѣваться. Въ „Русской Старинѣ“ г. Колчинымъ былъ, между прочимъ, напечатанъ списокъ всѣхъ арестантовъ, сидѣвшихъ въ Соловецкой тюрьмѣ въ іюлѣ мѣсяцѣ 1855 года.
Списокъ этотъ былъ составленъ архимандритомъ монастыря Александромъ, по требованію оберъ-прокурора Св. Синода, тайнаго совѣтника А. И. Карасевскаго. Въ этомъ спискѣ значится 19 человѣкъ арестантовъ, изъ которыхъ нѣкоторые сидѣли въ тюрьмѣ — страшно сказать — 20, 30, 40, 50, 60 лѣтъ и даже болѣе!
Такъ, напримѣръ, бывшій игуменъ Селенгинскаго монастыря Израиль, лишенный игуменства, священства и монашества за основаніе новой секты и „прочія богопротивныя дѣйствія“, сидѣлъ въ тюрьмѣ 21 годъ. Крестьянинъ Калужской губерніи помѣщика Дурново Степанъ Сергѣевъ „за крещеніе себя старообрядчески двуперстнымъ сложеніемъ и разсказы нелѣпостей, происходящихъ отъ религіознаго изступленія“, сидѣлъ въ тюрьмѣ 25 лѣтъ. Крестьянинъ Саратовской губерніи, Аткарскаго уѣзда, Егоръ Аѳанасьевъ „за неисполненіе имъ духовной эпитеміи (наложенной на него), за убіеніе малолѣтняго своего сына и отступленіе отъ православія въ расколъ“ сидѣлъ въ тюрьмѣ 29 лѣтъ.
Петербургскій мѣщанинъ Семенъ Кононовъ „за обращеніе къ скопческой сектѣ и закоснѣніе въ пагубныхъ заблужденіяхъ“ сидѣлъ въ тюрьмѣ 33 года. Крестьянинъ графа Головкина Антонъ Дмитріевъ „за оскопленіе себя и распространеніе этой секты“ сидѣлъ въ тюрьмѣ 37 лѣтъ. Крестьянинъ Вятской губерніи Семенъ Шубинъ, сосланный „по Высочайшей конфирмаціи, послѣдовавшей на рѣшеніе Правительствующаго Сената за старообрядчество и произнесеніе на св. церковь и св. дары богохульныхъ словъ“ сидѣлъ въ тюрьмѣ 43 года. Въ моментъ составленія списка — въ іюлѣ 1855 года — ему было 88 лѣтъ отроду.
Легко представить себѣ то состояніе, въ которомъ находились арестанты, просидѣвшіе въ монастырской тюрьмѣ 30, 40 лѣтъ и болѣе.
Крайне интересны — несмотря на всю ихъ краткость и отрывочность, — тѣ отзывы и характеристики, которые даетъ о. архимандритъ въ своемъ спискѣ о каждомъ изъ арестантовъ. Привожу здѣсь нѣкоторые изъ этихъ отзывовъ. О крестьянинѣ Семенѣ Шубинѣ, просидѣвшемъ 43 года въ тюрьмѣ, онъ пишетъ: „Срокъ заключенія не назначенъ. Отъ старости лѣтъ не выходитъ никуда изъ кельи, большею частью лежитъ въ постели; въ баню возятъ на лошади. Малограмотенъ и книгъ не читаетъ, кромѣ собственной псалтыри; въ церковь никогда не ходитъ по ненависти къ ней. Одержимъ давнею грыжею, безъ врачеванія ея, по неимѣнію здѣсь ни медиковъ, ни лѣкарствъ. Понятія отъ невѣжества тупого, разсудкомъ здоровъ. Увѣщанія при всякомъ случаѣ дѣлаются, но онъ, состарившись въ ереси, не принимаетъ ихъ и безнадеженъ къ раскаянію; нрава ропотливаго и сварливаго. По укорененію въ ереси и за старостію долженъ оставаться въ теперешнемъ его положеніи“.
Послѣдній выводъ о. архимандрита является, безъ сомнѣнія, довольно неожиданнымъ, такъ какъ послѣ сдѣланной имъ характеристики Шубина, какъ невѣжественнаго, тупого человѣка и къ тому же престарѣлаго, больного, почти умирающаго — можно было ожидать, что о. настоятель рѣшительно выскажется за немедленное освобожденіе изъ тюрьмы этого несчастнаго 90-лѣтняго старика, стоящаго одной ногой въ могилѣ и ужъ ни въ какомъ случаѣ не могущаго, конечно, быть опаснымъ для православной церкви и религіи.
О крестьянинѣ Антонѣ Дмитріевѣ, просидѣвшемъ въ тюрьмѣ 37 лѣтъ, о. архимандритъ пишетъ: „Отроду имѣетъ 81 годъ. Заключенъ навсегда. Выпускается изъ келіи для прогулки въ коридорѣ, а лѣтомъ на дворѣ арестантскомъ. Неграмотенъ и книги слушаетъ только при чтеніи другими, въ церковь Божію не ходитъ. Понятій скрытныхъ, разсудкомъ здоровъ. Увѣщанія дѣлаются, но имъ не принимаются, и безнадеженъ къ раскаянію; ведетъ себя смирно. По его ереси (скопческой), опасной другимъ, долженъ оставаться въ заключеніи“.
Въ такомъ приблизительно родѣ дѣлаются характеристики и заключенія относительно большей части арестантовъ, содержащихся въ монастырской тюрьмѣ. Только для очень немногихъ изъ нихъ о. архимандритъ находитъ возможнымъ допустить нѣкоторыя облегченія. Такъ, напримѣръ, относительно губернскаго секретаря Іосифа Дыбовскаго, католика, сосланнаго въ монастырь „за дерзость и богохульство“, архимандритъ пишетъ: „Понятія хорошаго, но прельщенъ своимъ лжемудрованіемъ, кажется, отъ болѣзненнаго состоянія, которому въ Соловецкой обители не пособить. Увѣщанія дѣлаются съ напоминаніемъ его латинской религіи, но не дѣйствуютъ на него; называетъ себя вѣры еврейско-христіанской, иконы въ свою комнату не принимаетъ, на вѣрность подданства присяги не захотѣлъ выполнить. Характера раздражительнаго, вспыльчиваго и ожидаетъ какихъ-то событій по своимъ таинственнымъ замѣчаніямъ отъ болѣзненнаго состоянія. Если бы правительство учинило распоряженіе о переводѣ его въ монастырь католическій или въ городъ, гдѣ есть католическій священникъ, то его скорѣе можно бы привести въ нравственное и физическое состояніе и полный разсудокъ, а въ настоящемъ теперь заключеніи не можно врачевать его духовно; онъ заслуживаетъ снисхожденія на перемѣщеніе и облегченіе его участи“.
Нѣкоторые арестанты, изъ числа занесенныхъ въ списокъ, были заключены, подобно Антону Дмитріеву, навсегда. Такихъ мы насчитали 8 человѣкъ, изъ числа 19, сидѣвшихъ въ Соловецкой тюрьмѣ лѣтомъ 1855 года. Такимъ образомъ, эти 8 человѣкъ, осужденные на пожизненное заключеніе, тѣмъ самымъ обречены были на смерть въ стѣнахъ монастырскаго острога. Однако, и здѣсь бывали исключенія, хотя и крайне рѣдкія: нѣкоторыя изъ лицъ, осужденныхъ на вѣчное пожизненное заключеніе, иногда получали свободу ранѣе смерти.
Обыкновенно это происходило такъ: при посѣщеніи монастыря какимъ-нибудь виднымъ администраторомъ или другимъ высокопоставленнымъ лицомъ послѣдній вдругъ узнавалъ, что въ числѣ арестантовъ, содержащихся въ монастырской тюрьмѣ, находится человѣкъ, просидѣвшій тамъ 50 или 60 лѣтъ. Такое сообщеніе не можетъ, разумѣется, не произвести сильнаго впечатлѣнія, и вотъ высокопоставленный посѣтитель спѣшитъ возбудить переписку о необходимости освобожденія старика-узника, забытаго въ монастырскомъ острогѣ. Иногда эти представленія имѣли благопріятный исходъ, и узникъ получалъ свободу.
Справедливость требуетъ замѣтить, однако, что бывали случаи, и даже нерѣдко, когда эта свобода приходила слишкомъ поздно: арестантъ, изжившій всю свою жизнь въ стѣнахъ тюрьмы, не имѣлъ уже силъ воспользоваться свободой, которую возвращали ему наканунѣ его смерти. Такой именно случай былъ, напримѣръ, съ только-что упомянутымъ нами арестантомъ Антономъ Дмитріевымъ. Необычайно печальна была судьба этого человѣка: ему пришлось просидѣть въ одиночномъ заключеніи Соловецкаго каземата цѣлыхъ 65 лѣтъ!
Ему было уже около 90 лѣтъ отроду, когда вдругъ настоятель монастыря объявилъ ему, что онъ свободенъ, что онъ можетъ покинуть, наконецъ, мрачную тюрьму, въ которой была похоронена почти вся его жизнь, можетъ отправиться теперь на всѣ четыре стороны… Несчастный старикъ заявилъ, что идти ему теперь уже некуда и не къ кому, такъ какъ всѣ связи съ родиной и родными давнымъ давно утрачены и что онъ не хочетъ выйти изъ тюрьмы. Тогда ему было великодушно разрѣшено „доживать свой вѣкъ въ тюрьмѣ не въ родѣ арестанта“. Онъ умеръ въ 1880 году, „не раскаявшись въ своихъ заблужденіяхъ“.
Лицъ, сосланныхъ безъ обозначенія срока, „впредь до исправленія“, въ спискѣ арестантовъ 1855 года значится 11 человѣкъ. Изъ нихъ Семенъ Шубинъ, напримѣръ, пробылъ въ монастырскомъ острогѣ 63 года, такъ какъ до самой смерти оставался поколебимымъ въ своихъ заблужденіяхъ“. Умеръ онъ въ 1875 году, имѣя отроду 89 лѣтъ; послѣдніе три года не въ состояніи былъ ходить[21].
Здѣсь не лишне будетъ сдѣлать оговорку, что далеко, конечно, не всѣ арестанты монастырскихъ тюремъ достигали такой глубокой старости, какъ Антонъ Дмитріевъ и Семенъ Шубинъ. Наоборотъ, многіе изъ заключенныхъ умирали въ тюрьмѣ по прошествіи самаго короткаго времени послѣ заключенія. Такъ, напримѣръ, коллежскій совѣтникъ Бантышъ-Каменскій, заключенный въ Суздальскую монастырскую тюрьму 29 декабря 1828 года, прожилъ въ ней менѣе мѣсяца и умѣръ 22 января 1829 года. Московскій мѣщанинъ Ѳедоръ Жигаревъ, заключенный за расколъ въ ту же тюрьму 2 ноября 1856 года, прожилъ въ ней только 25 дней и умеръ 27 числа того же ноября. Декабристъ князь Ѳ. П. Шаховской, привезенный въ ту же тюрьму 3 февраля 1829 года, умеръ 24 мая того же года и т. д.[22].
Есть много основаній думать, что первое впечатлѣніе, производимое монастырскими тюрьмами на лицъ, которыя туда заключались, было всегда очень сильное, доходившее иногда до отчаянія. Когда штабсъ-капитана Щеголева, сосланнаго въ Соловки въ 1826 году за какое-то „духовное преступленіе“, привели въ казематъ, то онъ пришелъ отъ него въ такой ужасъ, что тотчасъ же „съ гнѣвомъ объявилъ караульному офицеру, что если его долго будутъ держать тутъ, то онъ разобьетъ себѣ голову объ стѣну“…
Но особенно тяжело было положеніе въ монастырскихъ тюрьмахъ людей, страдавшихъ душевнымъ разстройствомъ. Между тѣмъ больныхъ этого рода, особенно въ прежнія времена, въ нашихъ монастыряхъ было очень много. Обстоятельство это объясняется, главнымъ образомъ, двумя причинами: во-первыхъ, тѣмъ, что въ прежнее, дореформенное время, при полномъ отсутствіи тогда спеціальныхъ учрежденій для такого рода больныхъ, наши монастыри до извѣстной степени играли роль пріютовъ для душевно-больныхъ людей, и туда очень часто заключались — нерѣдко даже на всю жизнь — люди, совершившіе въ состояніи сумасшествія то или иное преступленіе.
Съ другой стороны, крайне тягостныя условія одиночнаго заключенія въ монастырскихъ тюрьмахъ не могли, конечно, не вызывать разстройства душевной дѣятельности и у вполнѣ здоровыхъ лицъ, попадавшихъ въ эти тюрьмы и просидѣвшихъ въ нихъ долгіе годы, нерѣдко цѣлые десятки лѣтъ. Выше мы уже упоминали, что процентъ психическихъ заболѣваній среди монастырскихъ узниковъ огромный.
Въ числѣ 50 человѣкъ арестантовъ, содержавшихся въ тюрьмѣ Соловецкаго монастыря въ 1835 году, было много лицъ, несомнѣнно страдавшихъ душевнымъ разстройствомъ въ большей или меньшей степени. На это, между прочимъ, указываютъ какъ самый характеръ преступленій, совершонныхъ такого рода лицами, такъ и тѣ отзывы и характеристики, которые дѣлало о нихъ монастырское начальство. Такъ, напримѣръ, одинъ крестьянинъ, раскольникъ Степанъ Сергѣевъ сосланъ „за разсказы нелѣпостей отъ религіознаго изступленія“. Но кромѣ такого рода субъектовъ, о ненормальномъ душевномъ состояніи которыхъ можно только догадываться, среди арестантовъ Соловецкаго острога оказалось 5 человѣкъ, страдавшихъ явно и рѣзко выраженнымъ психическимъ разстройствомъ въ сильнѣйшей степени.
Мастеровой модиковскаго (?) чугуннаго завода Петръ Потаповъ былъ присланъ въ Соловки въ 1828 году „на вѣчное содержаніе за убійство въ припадкѣ сумасшествія отца своего Потапа и жены его Парасковьи“. Противъ имени этого арестанта монастырское начальство въ 1835 году дѣлаетъ такую отмѣтку: „находится въ высшей степени сумасшествія, о коемъ представлено въ Св. Синодъ объ отсылкѣ куда слѣдуетъ для лѣченія“.
Еще въ болѣе ужасномъ положеніи находился психически-больной арестантъ Ѳедоръ Рабочій, военный поселянинъ, Псковскаго округа, присланный въ Соловки въ 1830 году „для покаянія на всю жизнь за убійство имъ въ скрытномъ сумасшествіи трехъ своихъ дочерей и родного брата, а также за покушеніе произвести многія (другія) убійства“. Въ отмѣткѣ монастырскаго начальства противъ этого арестанта значится: „находится нынѣ въ сильномъ сумасшествіи и даже пометъ свой употребляетъ съ пищею. Представлено о немъ Св. Синоду для отсылки куда слѣдуетъ“.
Наконецъ, въ числѣ душевно-больныхъ арестантовъ монастыря оказался и поручикъ Горожанскій, который, сидя въ Соловецкой тюрьмѣ въ 1833 году, зарѣзалъ въ припадкѣ сумасшествія часового солдата. Убійство это обратило на себя вниманіе правительственныхъ сферъ, вслѣдствіе чего по Высочайшему повелѣнію назначена была ревизія Соловецкаго острога, обнаружившая не мало разнаго рода стѣсненій, которымъ совершенно незаслуженно подвергались заключенные, и указавшая на невозможное положеніе въ монастырской тюрьмѣ психически-больныхъ людей.
Тяжелое, гнетущее впечатлѣніе производятъ эти краткія, но въ то же время вопіющія свѣдѣнія о положеніи душевно-больныхъ людей, томившихся въ монастырскихъ „казематахъ“ и „чуланахъ“ въ теченіе долгихъ лѣтъ рѣшительно безъ всякой помощи, безъ всякаго ухода. Но при оцѣнкѣ этого рода фактовъ не слѣдуетъ, однако, забывать общихъ условій того времени, не слѣдуетъ забывать, что внимательное и гуманное отношеніе со стороны правительственныхъ сферъ къ душевно-больнымъ, совершившимъ тѣ или другія преступленія, является результатомъ сравнительно недавней эпохи и должно быть приписано главнымъ образомъ вліянію нашего новаго, гласнаго суда.
Впрочемъ, необходимо указать, что въ Соловецкой тюрьмѣ всякаго рода больные арестанты совершенно лишены были медицинской помощи. „На случай заболѣвающихъ, врачеванія имъ здѣсь не бываетъ по неимѣнію ни медиковъ, ни лѣкарствъ, — доносилъ архимандритъ Александръ въ 1855 году оберъ-прокурору Св. Синода, — но если впадалъ кто въ сумасшествіе, такіе отправлялись съ разрѣшенія высшаго начальства въ назначенныя гражданскія больницы для излѣченія“[23]. Однако, слѣдуетъ сказать, что такія отправки въ больницы допускались лишь въ весьма рѣдкихъ, исключительныхъ случаяхъ, и чтобы получить разрѣшеніе начальства на такую отправку, нуженъ былъ не одинъ годъ переписки и разной канцелярской волокиты.
До сихъ поръ мы говорили о положеніи монастырскихъ узниковъ, главнымъ образомъ, въ первой половинѣ 19 столѣтія и въ самомъ началѣ 50-хъ годовъ. Переходя, затѣмъ, къ концу 50-хъ годовъ, а также къ 60-мъ и 70-мъ годамъ, мы, къ сожалѣнію, принуждены констатировать, что извѣстныя либеральныя вліянія, которыми отмѣчена только-что названная эпоха и которымъ Россія обязана цѣлымъ рядомъ крупныхъ благодѣтельныхъ реформъ, не внесли, къ сожалѣнію, хотя сколько-нибудь существеннаго улучшенія въ положеніе лицъ, подвергшихся ссылкѣ и заточенію въ монастырскія тюрьмы.
Такъ какъ, съ другой стороны, за указанный періодъ времени наше законодательство, регулирующее проявленія религіозной и духовной жизни русскаго народа, осталось безъ всякихъ существенныхъ измѣненій, то понятно, что общественныя условія, среди которыхъ приходилось жить милліонамъ нашихъ старообрядцевъ и сектантовъ, точно такъ же остались прежнія, дореформенныя. Благодаря этому, мы видимъ, какъ въ самый разгаръ либеральныхъ вѣяній происходятъ постоянныя стѣсненія и преслѣдованія сектантовъ и старообрядцевъ разныхъ толковъ. И хотя эти преслѣдованія не имѣли уже того опредѣленнаго и систематическаго характера, какимъ они отличались въ царствованіе государя Николая Павловича, тѣмъ не менѣе аресты, ссылки и заточенія въ монастыри сектантскихъ наставниковъ и руководителей, а также священниковъ и епископовъ старообрядческой іерархіи — происходили слишкомъ часто.
Чтобы избѣжать обвиненій въ голословности, считаемъ необходимымъ привести здѣсь нѣсколько фактовъ. Въ 1854 г. въ Суздальскую монастырскую тюрьму были заключены „пойманные въ турецкихъ владѣніяхъ“ старообрядцы: архіепископъ Аркадій, епископъ Алимпій и священникъ Ѳ. Семеновъ. Въ 1859 году въ ту же тюрьму былъ заключенъ „пойманный въ Кіевской губерніи“ старообрядческій епископъ Кононъ. Въ томъ же году возникло дѣло объ основаніи на Уралѣ особой секты, получившей названіе „Деснаго Братства“. По этому дѣлу были заключены сначала въ Екатеринбургскую тюрьму, а затѣмъ въ Петропавловскую крѣпость: основатель секты, сотрудникъ журнала „Маякъ“, капитанъ артиллеріи Н. С. Ильинъ и его послѣдователи — чиновники горнаго правленія, коллежскій ассесоръ Будринъ, титулярный совѣтникъ Протопоповъ, подпоручикъ корпуса лѣсничихъ Лалетинъ, а также жены Будрина и Лалетина. Будринъ, больной чахоткой, не вынесъ заключенія и умеръ въ тюрьмѣ. Его жена была сослана въ Новгородскій Свято-Духовъ женскій монастырь. Лалетинъ въ 1859 г. былъ сосланъ въ Свіяжскій монастырь, гдѣ онъ и умеръ послѣ десятилѣтняго заточенія. Ильинъ въ то же время былъ отправленъ въ Соловецкую тюрьму, въ строгое одиночное заключеніе, въ которомъ онъ пробылъ до осени 1873 г. Въ этотъ годъ, по усиленному ходатайству дочерей Ильина облегчить его участь, онъ былъ переведенъ изъ Соловокъ въ Суздальскую монастырскую тюрьму, въ которой и находился до 18 іюля 1879 года. Продолжительное заключеніе вызвало въ немъ сильное душевное разстройство, вслѣдствіе чего онъ, по просьбѣ родственниковъ, былъ освобожденъ изъ тюрьмы, но затѣмъ сосланъ „подъ строжайшій надзоръ полиціи“ въ мѣстечко Полангенъ, Курляндской губ.
Въ 1860 году въ Соловецкую тюрьму былъ заключенъ казакъ Максимъ Рудометкинъ за основаніе имъ на Кавказѣ секты прыгуновъ; въ 1869 году Рудометкинъ „съ цѣлью прекращенія ему возможности вести переписку съ его единомышленниками на Кавказѣ“ былъ переведенъ изъ Соловокъ въ Суздальскую монастырскую тюрьму, гдѣ онъ и умеръ въ 1877 году „отъ апоплексическаго удара“, какъ доносилъ о. настоятель.
Въ 1863 году въ Суздальскую тюрьму былъ заключенъ старообрядческій епископъ Геннадій, просидѣвшій тамъ до 1881 года. Въ 1865 г. въ ту же тюрьму былъ заключенъ священникъ П. Ф. Золотницкій за уходъ къ раскольникамъ-бѣглопоповцамъ; въ 1866 г. въ Соловецкій острогъ былъ заключенъ извѣстный сектантъ Адріанъ Пушкинъ и т. д.
Относительно срока заключенія въ монастырскія тюрьмы въ теченіе 50—70-хъ годовъ необходимо признать, что онъ попрежнему поражаетъ необыкновенною продолжительностью. Такъ, напримѣръ, только-что названныя нами лица находились въ заключеніи: казакъ Рудометкинъ — 17 лѣтъ, старообрядческій епископъ Геннадій — 18 лѣтъ, капитанъ артиллеріи Ильинъ — 20 лѣтъ, старообрядческій епископъ Кононъ — 22 года, архіепископъ Аркадій — 27 лѣтъ[24], священникъ П. Ф. Золотницкій — 32 года. Послѣдній былъ освобожденъ только въ 1897 г. Точно такъ же 32 года провелъ въ Суздальской монастырской тюрьмѣ греко-католическій священникъ Іосифъ Анчевскій, который и умеръ въ этой тюрьмѣ въ 1877 году.
Что касается остальныхъ условій монастырскаго заключенія, помимо срока, то слѣдуетъ установить, что въ теченіе 60 и 70-хъ годовъ эти условія очень мало отличались отъ тѣхъ, которыя окружали монастырскихъ узниковъ въ 20 и 30-хъ годахъ и о которыхъ мы говорили выше. Въ доказательство этого приведемъ здѣсь извлеченіе изъ инструкціи, при которой были сосланы въ монастыри нѣкоторыя изъ лицъ, только-что упомянутыя нами, а именно старообрядческіе: архіереи Аркадій и Алимпій и священникъ Ѳедоръ Семеновъ.
Епископъ Владимірскій Іустинъ писалъ архимандриту Спасо-Евфиміевскаго монастыря Амвросію: „1) по доставленіи къ вамъ чрезъ гражданское правительство означенныхъ лицъ, заключить ихъ при арестантскомъ отдѣленіи въ особыя для каждаго комнаты (слово „казематъ“ исчезаетъ) и о времени доставленія ихъ къ вамъ и заключенія донести мнѣ; 2) имѣть за ними строжайшій надзоръ, съ прекращеніемъ имъ всякой возможности сношенія между собою и съ раскольниками и вообще съ кѣмъ-либо изъ постороннихъ лицъ, и съ принятіемъ со стороны вашей всѣхъ мѣръ духовнаго вразумленія къ разсѣянію ихъ заблужденій и къ склоненію ихъ къ открытію всего имъ извѣстнаго касательно заграничныхъ лже-каѳедръ и сношеній съ нашими раскольниками; 3) о послѣдствіяхъ вашего вразумленія и надзора доносить мнѣ по прошествіи каждаго мѣсяца или и ранѣе, какъ скоро представится въ томъ необходимость; 4) именъ ихъ и мнимыхъ званій никому не объявлять, а называть ихъ и писать въ бумагахъ просто арестантами подъ №№ 1, 2 и 3-мъ, по порядку, въ какомъ они написаны въ указѣ Святѣйшаго Синода, именно: Аркадія — подъ № 1-мъ, Алимпія подъ № 2-мъ и Семенова — подъ № 3-мъ“[25].
Независимо отъ подобнаго рода инструкцій, какъ гражданское, такъ и духовное начальство пользуется каждымъ подходящимъ случаемъ, чтобы подтвердить мѣстному архіерею и архимандриту монастыря о необходимости усиленія надзора за арестантами, содержащимися въ монастырской тюрьмѣ. Особенно строгое вниманіе обращается при этомъ на переписку заключенныхъ, которая обыкновенно разрѣшается крайне неохотно и при томъ не иначе, какъ только подъ контролемъ архимандрита, обязаннаго прочитывать всѣ письма, получаемыя на имя арестантовъ и отправляемыя ими.
Нѣкоторые настоятели монастырей, видимо, крайне тяготятся подобными, чисто полицейскими, обязанностями, возложенными на нихъ; другіе же въ качествѣ контролеровъ переписки нерѣдко обнаруживаютъ совершенно излишнюю подозрительность и придирчивость. Въ виду этого арестанты всячески стараются обойти строгую и придирчивую цензуру и отправить свои письма какъ-нибудь помимо настоятеля. Послѣдній въ свою очередь употребляетъ всевозможныя усилія, чтобы перехватить письма, отправляемыя арестантами или же получаемыя ими помимо архимандрита. При этомъ нерѣдко подозрительность настоятелей доходитъ до послѣднихъ предѣловъ. Изъ множества фактовъ, имѣющихся въ нашемъ распоряженіи и подтверждающихъ это, приведемъ одинъ наиболѣе характерный случай, имѣвшій мѣсто въ Суздальскомъ монастырѣ.
Архимандритъ этого монастыря Досиѳей перехватилъ письмо, писанное какой-то женщиной и адресованное на имя старообрядческаго епископа Геннадія, сидѣвшаго въ то время въ Суздальской крѣпости. Письмо это показалось чрезвычайно подозрительнымъ о. архимандриту, который усмотрѣлъ въ немъ доказательство существованія чуть ли не цѣлаго заговора раскольниковъ. Особенно же загадочными и опасными показались ему „недописанныя слова“ или, точнѣе говоря, рядъ буквъ, стоявшихъ въ началѣ письма: Г. І. Х. С. Б. П. Н. И вотъ онъ спѣшитъ представить смутившее его письмо Владимірскому архіерею при особомъ секретномъ донесеніи, въ которомъ излагаетъ свои соображенія относительно важнаго значенія перехваченнаго имъ письма секретнаго арестанта. Архіерей передаетъ письмо Геннадія въ духовную консисторію, съ предложеніемъ немедленно же начать секретное дознаніе и слѣдствіе по этому поводу.
Возникаетъ „дѣло“, начинаются допросы, требуются объясненія отъ Геннадія: кто именно писалъ ему злополучное письмо и что означаютъ таинственныя буквы, поставленныя въ началѣ письма: Г. І. Х. С. Б. П. Н. Геннадій отвѣчаетъ, что письмо это писано его двоюродной сестрой, а напугавшія начальство буквы означаютъ: „Господи Іисусе Христе Сыне Божій, помилуй насъ…“[26].
Однако, несмотря на то, что съ полною очевидностью выяснилось совершенно невинное содержаніе письма, перехваченнаго архимандритомъ, оно все-таки не было передано по принадлежности, и о. Досиѳей не только не получилъ замѣчанія по этому поводу, но, наоборотъ, духовная консисторія вполнѣ одобрила его дѣйствія и рекомендовала ему и на будущее время строго слѣдить за корреспонденціей Геннадія и представлять къ Владимірскому архіерею всѣ тѣ письма, которыя почему-нибудь покажутся ему подозрительными.
Что касается арестантовъ болѣе интеллигентныхъ, въ родѣ артиллерійскаго капитана Ильина и друг., то недоразумѣнія по поводу ихъ переписки возникали постоянно. Постоянно духовныя власти — монастырскія и епархіальныя — должны были производить разные допросы и дознанія о нарушеніи этого рода арестантами инструкцій относительно переписки и сношеній съ своими родственниками, знакомыми и послѣдователями ихъ ученій.
Въ монастыри арестанты присылались и присылаются теперь различно: одни — въ сопровожденіи „двухъ благонадежныхъ жандармовъ“, другіе — подъ конвоемъ полицейскихъ служителей, третьи — въ сопровожденіи полицейскаго чиновника или жандармскаго офицера, четвертые, наконецъ, — по этапу. Обыкновенно арестантъ, осужденный на заключеніе въ монастырскую тюрьму, препровождается сначала губернатору той губерніи, въ которой находится монастырь, и затѣмъ уже губернаторъ пересылаетъ его къ архимандриту монастыря.
Чтобы дать представленіе о строгости, соблюдаемой во время пути по отношенію къ такого рода арестантамъ, привожу здѣсь для примѣра инструкцію, данную въ 1863 году пермскимъ губернаторомъ жандармскому штабсъ-капитану Латухину, назначенному сопровождать старообрядческаго епископа Геннадія (въ міру — крестьянинъ Григорій Бѣляевъ), осужденнаго на заключеніе въ Суздальскій монастырь.
„Назначая васъ для сопровожденія до г. Владиміра крестьянина Григорія Бѣляева, я предписываю вамъ теперь же принять его и немедленно отправиться съ нимъ въ г. Владиміръ, наблюдая слѣдующее: г) Во время пути до г. Владиміра неотлучно находиться при арестантѣ въ полномъ вооруженіи, не позволяя ему ни съ кѣмъ разговаривать. 2) Вы должны имѣть осторожность, чтобъ арестантъ не нанесъ себѣ вреда и не бросился бы на имѣющееся у васъ оружіе. 3) Квартиръ нигдѣ не нанимать, а требовать отъ мѣстныхъ начальниковъ и останавливаться для отдыха въ тѣхъ мѣстахъ, гдѣ есть воинскія команды, отъ коихъ просить, по прилагаемому при семъ открытому листу, караулъ, который оставлять во все время пребыванія вашего на мѣстѣ. 4) По прибытіи въ г. Владиміръ тотчасъ явиться къ тамошнему губернатору, представить прилагаемый конвертъ за № и просить его распоряженія о принятіи отъ васъ арестанта и выдачѣ квитанціи. 5) Въ случаѣ значительной болѣзни арестанта, вы должны доѣхать до ближайшаго города, отдать его въ вѣдѣніе тамошняго начальства для излѣченія и доставленія, по выздоровленіи, за надлежащимъ присмотромъ въ г. Владиміръ къ тамошнему начальнику губерніи, взявъ въ сдачѣ квитанцію. 6) Въ заключеніе сего предваряю васъ, что неустройство во время пути, а тѣмъ болѣе упускъ арестанта подвергнутъ васъ строжайшей отвѣтственности по законамъ“[27].
По пріѣздѣ въ монастырь жандармы или полицейскіе, сопровождавшіе арестанта, представляютъ его къ о. архимандриту, который принимаетъ отъ нихъ арестанта и выдаетъ имъ въ этомъ особую квитанцію, обыкновенно въ такомъ родѣ: „Доставленный во ввѣренный управленію моему Суздальскій Спасо-Евфимьевъ монастырь къ содержанію въ крѣпостномъ арестантскомъ отдѣленіи арестантъ такой-то отъ сопровождавшихъ его N—ской жандармской команды унтеръ-офицера такого-то и рядового такого-то въ означенномъ монастырѣ сего 1865 года апрѣля 10 дня, въ шесть часовъ утра, мною благополучно принятъ, въ чемъ имъ, жандармскимъ унтеръ-офицеру N и рядовому NN., за подписью моею, съ приложеніемъ монастырской казенной печати, квитанція сія и дана“.
Затѣмъ, отецъ архимандритъ приказываетъ обыскать арестанта, при чемъ отъ него отбираются всѣ оказавшіяся при немъ деньги и вещи, а также бѣлье и платье; изъ послѣдняго ему выдаютъ лишь самое необходимое. Все же остальное имущество арестанта остается на храненіи у о. архимандрита. Особенно строгое вниманіе обращается при этомъ на письменныя принадлежности; бумага, перья, чернила, карандаши — все это тотчасъ же отбирается отъ арестанта, точно такъ же, какъ и книги. Намъ извѣстенъ случай, когда заключенному въ монастырской тюрьмѣ воспрещено было на первыхъ порахъ имѣть даже евангеліе и псалтырь. И этотъ случай имѣлъ мѣсто не сто и не двѣсти лѣтъ тому назадъ, а всего лишь только годъ—два тому назадъ.
Послѣ обыска арестанта отводятъ въ крѣпость или арестантское отдѣленіе монастыря и запираютъ тамъ въ маленькую одиночную камеру съ необычайно толстыми, сырыми стѣнами. Въ камерѣ одно окно съ массивной желѣзной рѣшеткой, но видѣть въ это окно ничего нельзя, такъ какъ оно упирается чъ высокую крѣпостную стѣну, которая на разстояніи 2—3 саженъ окружаетъ тюрьму съ трехъ сторонъ. Тюрьма старинная, сырая и холодная. Она не прогрѣвается даже лѣтомъ, вслѣдствіе чего арестанты сильно страдаютъ отъ холода и сырости.
Камеры всегда на замкѣ; нѣкоторые арестанты выпускаются въ коридоръ для прогулки. Но этой льготой пользуются не всѣ; первое же время арестанта никуда не выпускаютъ изъ камеры. Только разъ въ день открывается тюремная дверь для того, чтобы арестантъ могъ вынести парашу, стоящую въ его камерѣ. Пища передается чрезъ особое отверстіе, находящееся въ двери. Въ это же отверстіе часовые солдаты наблюдаютъ за арестантомъ. Это постоянное подсматриваніе не можетъ, конечно, не раздражать арестантовъ, особенно людей съ больными, разстроенными нервами, — а такіе-то люди и составляютъ значительное большинство монастырскихъ узниковъ. Къ этому еще присоединяется одно обстоятельство, которое при оцѣнкѣ нравственнаго воздѣйствія и вліянія, оказываемаго монастырской тюрьмой на ея арестантовъ, нельзя не признать весьма важнымъ и существеннымъ.
Огромное большинство заключенныхъ — глубоко религіозные, горячо вѣрующіе люди, они хотятъ молиться, такъ какъ это давно уже сдѣлалось ихъ органической потребностью, но молиться, ежеминутно чувствуя на себѣ устремленный на васъ подозрительный взглядъ часового солдата, тяжело, непріятно, оскорбительно. Арестантъ прикрываетъ чѣмъ-нибудь отверстіе въ двери, становится на молитву и весь отдается религіозному чувству, охватившему его, но въ ту же минуту раздается сильнѣйшій стукъ въ дверь, и грубый голосъ съ ругательствами требуетъ немедленно открыть отверстіе. Никакія просьбы арестанта въ этомъ случаѣ не помогутъ.
— „Не знай ты молишься, не знай ты стѣну копаешь“, — говорятъ въ оправданіе себя часовые солдаты.
Въ нѣкоторыхъ монастыряхъ до недавняго времени имѣлись особыя воинскія команды, на обязанности которыхъ лежало нести караульную службу при монастырской тюрьмѣ. Такъ, при Соловецкой монастырской тюрьмѣ находилась воинская команда, состоявшая сначала изъ 50 человѣкъ солдатъ и одного оберъ-офицера. Впослѣдствіи число солдатъ было уменьшено до 23 человѣкъ. Въ послѣднее время какъ солдаты, такъ и офицеръ каждый годъ смѣнялись. Эта мѣра вызвана была главнымъ образомъ тѣмъ обстоятельствомъ, что нерѣдко бывали случаи, когда солдаты, находившіеся въ постоянныхъ сношеніяхъ съ заключенными, мало-по-малу проникались еретическими убѣжденіями того или другого изъ нихъ.
Въ половинѣ 80-хъ годовъ Соловецкій монастырь посѣтилъ командующій войсками С.-Петербургскаго военнаго округа, Великій Князь Владиміръ Александровичъ, при чемъ онъ нашелъ, что воинская команда тамъ совершенно излишня. Вслѣдствіе этого въ 1886 году команда была переведена изъ Соловокъ, и такимъ образомъ монастырская обитель освободилась, наконецъ, отъ солдатъ, присутствіе которыхъ въ ней являлось, конечно, грубымъ и рѣзкимъ диссонансомъ.
Примѣчанія
править- ↑ Историческое описаніе Суздальскаго первокласснаго Спасо-Евфиміевскаго монастыря, Л. Сахарова. Владиміръ на Клязьмѣ, 1878 г., стр. 1—8.
- ↑ Тамъ же, стр. 72—73
- ↑ „Самарскія Епархіальныя Вѣдомости“ 1901 г. № 16 стр. 886.
- ↑ „Русская Старина“, 1887 г., № 11, стр. 340. Статья М. А. Колчина.
- ↑ Беспорядки эти, между прочимъ, выразились въ томъ, что содержавшійся въ Соловецкой монастырской тюрьмѣ секретный арестантъ поручикъ Горожанскій, несомнѣнно душевно-больной, зарѣзал ножомъ часового солдата Скворцова.
- ↑ Въ числѣ этихъ 50-ти человѣкъ были: священники, офицеры, студенты, военные поселяне, крестьяне, дворовые люди, солдаты и бродяги, а также: одинъ учитель приходскаго училища, 1 есаулъ донского войска, 1 чиновникъ 8-го класса, 2 монаха, послушникъ и мѣщанинъ.
- ↑ Подробнѣе объ этомъ см. у П. Н. Милюкова: „Очерки по исторіи русской культуры“; часть вторая, изданіе 3-е. Спб., 1902 г., стр. 25—33.
- ↑ „Русская Старина“, 1887 г., кн. XI, статья г. Колчина.
- ↑ Тамъ же, страница 356.
- ↑ „Архангельскія Губ. Вѣдомости“, 1875 г., № 24.
- ↑ „Архангельскія Губ. Вѣдомости“ 1875 г., № 25.
- ↑ Тамъ же.
- ↑ „Благовѣрная великая княгиня Соломонія (Сабурова) во иночествѣ Софія“. Владиміръ, 1900 г., стр. 17.
- ↑ „Ссылка въ Восточную Сибирь замѣчательныхъ лицъ“, „Русское Слово“, 1861 г., августа, стр. 24—25.
- ↑ Тамъ же.
- ↑ „Рус. Старина“, 1887 г., № 10.
- ↑ Тамъ же, стр. 64.
- ↑ Н. Я. Аристовъ: „Аѳанасій Прок. Щаповъ“, Спб. 1883 г., стр. 73.
- ↑ Тамъ же.
- ↑ Н. Ф. Дубровинъ: „Наши мистики“, „Русская Старина“, 1895—96 г.
- ↑ „Русская Старина“, 1887 г,, № 12, стр. 614.
- ↑ Изъ подлинныхъ дѣлъ.
- ↑ „Рус. Старина“, 1888 г. № 2, стр. 399.
- ↑ Аркадій, Кононъ и Геннадій получили свободу только въ 1881 г., по ходатайству бывшаго тогда министра внутреннихъ дѣлъ графа Н. П. Игнатьева. Епископъ Алимпій умеръ въ тюрьмѣ, просидѣвъ пять лѣтъ въ одиночномъ заключеніи.
- ↑ Изъ подлинныхъ дѣдъ монастырскаго архива.
- ↑ Изъ подлинныхъ архивныхъ дѣлъ.
- ↑ Изъ подлинныхъ дѣлъ канцеляріи пермскаго губернатора.