на письменныя принадлежности; бумага, перья, чернила, карандаши — все это тотчасъ же отбирается отъ арестанта, точно такъ же, какъ и книги. Намъ извѣстенъ случай, когда заключенному въ монастырской тюрьмѣ воспрещено было на первыхъ порахъ имѣть даже евангеліе и псалтырь. И этотъ случай имѣлъ мѣсто не сто и не двѣсти лѣтъ тому назадъ, а всего лишь только годъ—два тому назадъ.
Послѣ обыска арестанта отводятъ въ крѣпость или арестантское отдѣленіе монастыря и запираютъ тамъ въ маленькую одиночную камеру съ необычайно толстыми, сырыми стѣнами. Въ камерѣ одно окно съ массивной желѣзной рѣшеткой, но видѣть въ это окно ничего нельзя, такъ какъ оно упирается чъ высокую крѣпостную стѣну, которая на разстояніи 2—3 саженъ окружаетъ тюрьму съ трехъ сторонъ. Тюрьма старинная, сырая и холодная. Она не прогрѣвается даже лѣтомъ, вслѣдствіе чего арестанты сильно страдаютъ отъ холода и сырости.
Камеры всегда на замкѣ; нѣкоторые арестанты выпускаются въ коридоръ для прогулки. Но этой льготой пользуются не всѣ; первое же время арестанта никуда не выпускаютъ изъ камеры. Только разъ въ день открывается тюремная дверь для того, чтобы арестантъ могъ вынести парашу, стоящую въ его камерѣ. Пища передается чрезъ особое отверстіе, находящееся въ двери. Въ это же отверстіе часовые солдаты наблюдаютъ за арестантомъ. Это постоянное подсматриваніе не можетъ, конечно, не раздражать арестантовъ, особенно людей съ больными, разстроенными нервами, — а такіе-то люди и составляютъ значительное большинство монастыр-
