Однажды, въ началѣ лѣта, на уединенной каменистой дорогѣ нашла я бѣдную маленькую птичку, не умѣвшую еще летать. Она сидѣла неподвижно, поднявъ кверху головку, какъ бы ожидая, что кто-нибудь придетъ къ ней на помощь, что чья-нибудь милосердная рука, чье-нибудь сострадательное сердце сжалится надъ ея безпомощнымъ положеніемъ.
Я снесла ее къ себѣ домой и накормила варенымъ яичнымъ желткомъ, смѣшаннымъ съ чернымъ хлѣбомъ и водой. Такъ какъ это была толстоклювая птичка, то я и считала такой кормъ наиболѣе для нея пригоднымъ, и не ошиблась: показавшіяся вскорѣ зеленовато-желтыя перышки позволили узнать въ ней молоденькую зеленушку[1].
Бѣдная птичка! У нея не было родителей, которые могли бы ее научить и предостеречь, и вотъ съ нею начали приключаться одна бѣда за другою. Такъ, горькій опытъ познакомилъ ее съ природой оконныхъ и зеркальныхъ стеколъ: стремительно ударяясь въ нихъ на полетѣ, она такъ сильно ушибалась, что мы не разъ замертво поднимали ее съ пола. Однако ея маленькій черепъ удивительно выдерживалъ эти жестокіе удары: немного холодной воды на головку и нѣсколько капель воды внутрь скоро приводили птичку снова въ бодрое состояніе. Однажды она опрокинулась во время купанья, такъ что едва не утонула; въ другой разъ упала за платяной шкапъ, гдѣ чуть было не задохнулась. Также, разъ она едва не удавилась между прутиками своей клѣтки, — словомъ, подвергалась одной опасности за другою.
Уже въ самой ранней своей юности она была чрезвычайно забавна. Когда я одѣвалась, любимою ея забавой было тащить мои рабочія ножницы, булавки, шпильки — вообще все, что только она могла поднять — на край туалетнаго стола; оттуда сбрасывала она всѣ эти предметы на полъ и съ любопытствомъ слѣдила за ихъ паденіемъ. Вообще, самымъ любимымъ ея дѣломъ было таскать, бросать, переворачивать и передвигать все, что только было возможно. И при всемъ томъ, это было милѣйшее созданіе, безстрашно-довѣрчивое и пресимпатичное въ каждомъ своемъ движеніи.
Милая птичка садилась ко мнѣ на голову, на плечи, летала у меня между руками во время работы и до невозможности мѣшала мнѣ въ моей домашней деятельности, такъ что я вынуждена была, наконецъ, посадить ее въ клѣтку. Рядомъ съ нею, на одномъ столѣ, помѣщалась клѣтка снѣгиря, который былъ очень красивъ, но крайне неповоротливъ и флегматиченъ. Онъ хорошо пѣлъ, и зеленушка, видимо, удивлялась его искусству. Летая на свободѣ, она часто садилась на клѣтку своего красногрудаго сосѣда, смотрела на него сверху внизъ и внимательно слушала его пѣніе, которому потомъ старалась подражать. Снѣгирь же, съ своей стороны, весьма явственно давалъ понять, что онъ решительно не желаетъ имѣть съ нею никакого дѣла. Эти два совершенно противоположныхъ характера были для насъ не малымъ источникомъ забавы и удивленія.
Во время нашего обѣда зеленушка обыкновенно выпускалась изъ клѣтки и могла безпрепятственно наслаждаться свободой и летать по комнатѣ. Однако я не могу умолчать, что она при этомъ далеко не всегда вела себя умницей и не мало бѣдокурила. Снѣгуркина питейка помѣщалась снаружи клѣтки и держалась при помощи проволочной задвижечки. Зеленушкѣ не нужно было много времени для того, чтобы замѣтить, что эта задвижечка вертится, и вскорѣ мы были испуганы паденіемъ на полъ питейки: плутовка выдвинула задвижку. То же самое продѣлала она и со снѣгуркиною кормушкой, которая также вскорѣ лежала на полу, къ видимому удовольствію маленькой блудилы. За эту продѣлку ее хорошенько выбранили, что ей, однако, весьма не понравилось: она уморительно протестовала, съ широко раскрытымъ ртомъ и махая крылышками.
Передъ окномъ висѣла корзиночка съ саломъ, къ которой слетались различныя птицы; наблюденіе за этими лакомками доставляло зеленушкѣ, видимо, большое удовольствіе: она чирикала и пѣла, забавляясь ихъ ссорами.
Величайшимъ ея лакомствомъ были подсолнечныя сѣмечки. Мы устроили для нея нѣчто въ родѣ качель, изъ подвѣшеннаго на цѣпочкѣ колесика, и милая птичка вскорѣ выучилась крѣпко держаться за него и раскачиваться, доставая въ то же время, одно за другимъ, подсолнечныя сѣмечки, предварительно засунутыя нами въ колечки цѣпочки.
Когда моей птичкѣ исполнился годъ, я рѣшилась сдѣлать смѣлый опытъ — выпустить ее на прогулку подъ открытымъ небомъ, въ надеждѣ, что она теперь настолько стала уже ручна, что не улетитъ; и действительно, она вполнѣ оправдала мое къ ней довѣріе и очень мило и спокойно забавлялась подлѣ меня въ саду. Она радовалась чудесному устройству древесныхъ вѣтвей, пробовала вкусъ молодыхъ листьевъ и почекъ, и съ видимымъ удовольствіемъ лакомилась этими, совсѣмъ для нея новыми, вещами. Въ это время прилетѣли два воробья и нарушили ея душевный покой; испугавшись, она полетѣла — и воробьи за нею. Какъ я раскаивалась теперь въ моемъ опытѣ, опасаясь, какъ бы моя птичка не скрылась совсѣмъ изъ моихъ глазъ, а, пожалуй, и совсѣмъ не пропала бы! Болѣе часа не было ея видно, но, — о, радость! — она возвратилась и тотчасъ же вскочила въ свою клѣтку, стоявшую подлѣ меня на лужайкѣ.
Почти два года моя милая зеленушка была моею постоянною радостью. Когда я входила въ столовую, первымъ моимъ дѣломъ было — открыть клѣтку моей птички; вылетѣвъ, она тотчасъ же летѣла къ снѣгирю, котораго и привѣтствовала тихимъ чириканьемъ. Затѣмъ, клѣтка снѣгиря тщательно обыскивалась — не осталось ли гдѣ-нибудь, между ея прутиками, листочка салата или чего-нибудь другого съѣдобнаго; и хотя бы снѣгурка и пытался защищать свое достояніе — это ничуть не помогало: зеленушка кушала въ свое удовольствіе все, что находила, и затѣмъ съ самодовольнымъ чириканьемъ летѣла на коверъ, на которомъ большею частью также находила еще что-нибудь для себя вкусное, хотя бы, напримѣръ, подсолнечное сѣмечко.
Послѣ своего лѣтняго линянія она замѣтно окрѣпла и похорошела; полетъ ея сталъ гораздо свободнѣе и смѣлѣе, такъ что меня иногда безпокоила мысль, какъ бы моя птичка не расшиблась о зеркальныя стекла. И, въ самомъ дѣлѣ, такое несчастіе вскорѣ и случилось. Однажды, во время завтрака, она летала, по обыкновенію, свободно по комнатѣ, сидѣла на моемъ пальцѣ, выпрашивая подачку, съ удовольствіемъ покупалась, затѣмъ покачалась на своей качели, доставая изъ колечекъ цѣпочки подсолнечныя сѣмечки, и вообще вполнѣ наслаждалась въ это утро своею маленькою жизнью. Я только на одну минутку вышла изъ комнаты, а когда возвратилась, то нашла мою милую, дорогую птичку лежащею на подоконникѣ — мертвою. Она, вѣроятно, такъ сильно ударилась въ окно, что сломала себе шейку, и это стоило ей жизни.
За минуту передъ тѣмъ она была полна жизни и красоты, была безстрашною маленькою плутовкой, а теперь — я держала ея еще теплое золотисто-зеленое тѣльце въ моей рукѣ и, глядя въ ея неподвижные глазки, должна была думать, что никогда уже больше мой маленькій другъ не будетъ привѣтствовать меня своимъ веселымъ голоскомъ и радоваться моему приходу.
Это была печаль, которую только тотъ можетъ понять, кто любитъ Божью природу отъ глубины своей души; у такого человѣка я навѣрное найду сочувствіе трагической кончинѣ моей любимой маленькой зеленушки…