[344]
Мать сидѣла у колыбели своего ребенка; какъ она горевала, какъ боялась, что онъ умретъ! Личико его совсѣмъ поблѣднѣло, глазки были закрыты, дышалъ онъ такъ слабо, а по временамъ тяжело-тяжело переводилъ духъ, точно вздыхалъ…
И сердце матери сжималось еще больнѣе при взглядѣ на маленькое созданьице. [345]
Вдругъ въ дверь постучали, и вошелъ бѣдный старикъ, закутанный во что-то вродѣ лошадиной попоны,—попона, вѣдь, грѣетъ, а ему того и надо было: стояла холодная зима, на дворѣ все было покрыто снѣгомъ и льдомъ, а вѣтеръ такъ и рѣзалъ лицо.
Видя, что старикъ дрожитъ отъ холода, а дитя задремало на минуту, мать отошла отъ колыбели, чтобы налить для гостя въ кружку пива и поставить его погрѣться въ печку. Старикъ же въ это время подсѣлъ къ колыбели и сталъ покачивать ребенка. Мать опустилась на стулъ рядомъ, взглянула на больного ребенка, прислушалась къ его тяжелому дыханію и взяла его за ручку.
— Вѣдь, я не лишусь его, не правда-ли?—сказала она.—Господь не отниметъ его у меня!
Старикъ—это была сама Смерть—какъ-то странно кивнулъ головою; кивокъ этотъ могъ означать и „да“, и „нѣтъ“. Мать опустила голову, и слезы потекли по ея щекамъ… Скоро голова ея отяжелѣла,—бѣдная не смыкала глазъ вотъ уже три дня и три ночи… Она забылась сномъ, но всего лишь на минуту; тутъ она опять встрепенулась и задрожала отъ холода.
— Что это!?—воскликнула она, озираясь вокругъ: старикъ исчезъ, а съ нимъ и дитя; старикъ унесъ его.
Въ углу глухо шипѣли старые часы; тяжелая свинцовая гиря дошла до полу… Бумъ! и часы остановились.
Бѣдная мать выбѣжала изъ дома, громко призывая своего ребенка.
На снѣгу сидѣла женщина въ длинномъ черномъ одѣяніи и сказала матери:
— Смерть посѣтила твой домъ, и я видѣла, какъ она скрылась съ твоимъ малюткой. Она носится быстрѣе вѣтра и никогда не возвращаетъ, что̀ разъ взяла!
— Скажи мнѣ только, какою дорогой она пошла!—сказала мать.—Только укажи мнѣ путь, и я найду ее!
— Я знаю, куда она пошла, но не скажу, пока ты не споешь мнѣ всѣхъ пѣсенокъ, которыя пѣвала своему малюткѣ!—сказала женщина въ черномъ.—Я очень люблю ихъ. Я уже слышала ихъ не разъ,—я, вѣдь, Ночь—и видѣла, какъ ты плакала, напѣвая ихъ!..
— Я спою тебѣ ихъ всѣ, всѣ!—отвѣчала мать.—Но не [346]задерживай меня теперь, мнѣ надо догнать Смерть, найти моего ребенка!
Ночь молчала, и мать, ломая руки и заливаясь слезами, запѣла. Много было спѣто пѣсенъ—еще больше пролито слезъ. И вотъ, Ночь промолвила:
— Ступай направо, прямо въ темный сосновый боръ; туда направилась Смерть съ твоимъ ребенкомъ.
Дойдя до перекрестка въ глубинѣ бора, мать остановилась. Куда идти теперь? У самаго перекрестка стоялъ голый терновый кустъ, безъ листьевъ, безъ цвѣтовъ; была, вѣдь, холодная зима, и онъ почти весь обледенѣлъ.
— Не проходила-ли тутъ Смерть съ моимъ ребенкомъ?
— Проходила!—сказалъ терновый кустъ.—Но я не скажу, куда она пошла, пока ты не отогрѣешь меня на своей груди, у своего сердца. Я мерзну, и скоро весь обледенѣю.
И она крѣпко прижала его къ своей груди. Острые шипы глубоко вонзились ей въ тѣло, и на груди ея выступили крупныя капли крови… Зато терновый кустъ зазеленѣлъ и весь покрылся цвѣтами, несмотря на холодъ зимней ночи,—такъ тепло у сердца скорбящей матери! И терновый кустъ указалъ ей дорогу.
Она привела мать къ большому озеру; нигдѣ не было видно ни корабля, ни лодки. Озеро было слегка затянуто льдомъ; ледъ этотъ не сдержалъ бы ея и въ то же время не позволялъ ей пуститься черезъ озеро въ бродъ; да и глубоко было! А ей все-таки надо было переправиться черезъ него, если она хотѣла найти своего ребенка. И вотъ, мать приникла къ озеру, чтобы выпить его все до дна; это невозможно для человѣка, но несчастная мать вѣрила въ чудо.
— Нѣтъ, изъ этого толку не будетъ!—сказало озеро.—Давай-ка лучше сговоримся! Я собираю жемчужины, а такихъ ясныхъ и чистыхъ, какъ твои глаза, я еще и не видывало. Если ты согласна выплакать ихъ въ меня, я перенесу тебя на тотъ берегъ, къ большой теплицѣ, гдѣ Смерть роститъ свои цвѣты и деревья: каждое растеніе—человѣческая жизнь!
— О, чего я ни отдамъ, чтобы только найти моего ребенка!—сказала плачущая мать, залилась слезами еще сильнѣе, и вотъ, глаза ея упали на дно озера и превратились въ двѣ драгоцѣнныя жемчужины. Озеро же подхватило мать, и она однимъ взмахомъ, какъ на качеляхъ, перенеслась на другой берегъ, [347]гдѣ стоялъ огромный диковинный домъ. И не разобрать было—гора-ли это, обросшая кустарникомъ и вся изрытая пещерами, или зданіе; бѣдная мать, впрочемъ, и вовсе не видѣла его,—она, вѣдь, выплакала свои глаза.
— Гдѣ же мнѣ найти Смерть, похитившую моего ребенка?—проговорила она.
— Она еще не возвращалась!—отвѣчала старая садовница, присматривавшая за теплицей Смерти.—Но какъ ты нашла сюда дорогу, кто помогъ тебѣ?
— Господь Богъ!—отвѣчала мать.—Онъ сжалился надо мною, сжалься же и ты! Скажи, гдѣ мнѣ искать моего ребенка?
— Да я, вѣдь, не знаю его!—сказала женщина.—А ты—слѣпая! Сегодня въ ночь завяло много цвѣтовъ и деревьевъ, и Смерть скоро придетъ пересаживать ихъ. Ты, вѣдь, знаешь, что у каждаго человѣка есть свое дерево жизни или свой цвѣтокъ, смотря по тому, каковъ онъ самъ. Съ виду они совсѣмъ обыкновенныя растенія, но въ каждомъ бьется сердце. Дѣтское сердечко тоже бьется; обойди же всѣ растенія—можетъ быть, ты и узнаешь сердце своего ребенка. А теперь, что-жъ ты мнѣ дашь, если я скажу тебѣ, какъ поступить дальше?
— Мнѣ нечего дать тебѣ!—отвѣчала несчастная мать.—Но я готова пойти для тебя на край свѣта!
— Ну, тамъ мнѣ нечего искать!—сказала женщина.—А ты, вотъ, отдай-ка мнѣ свои длинные, черные волосы. Ты сама знаешь, какъ они хороши, а я люблю хорошіе волосы. Я дамъ тебѣ въ обмѣнъ свои сѣдые; это все же лучше, чѣмъ ничего!
— Только-то?—сказала мать.—Да я съ радостью отдамъ тебѣ свои волосы!
И она отдала старухѣ свои прекрасные, черные волосы, получивъ въ обмѣнъ сѣдые.
Потомъ она вошла въ огромную теплицу Смерти, гдѣ росли въ перемежку цвѣты и деревья: здѣсь цвѣли, подъ стеклянными колпаками, нѣжные гіацинты, тамъ росли большіе, пышные піоны, тутъ—водяныя растенія, одни свѣжія и здоровыя, другія полузачахшія, обвитыя водяными змѣями, стиснутые клешнями черныхъ раковъ. Были здѣсь и великолѣпныя пальмы, и дубы, и платаны; росли и петрушка, и душистый тминъ. У каждаго дерева, у каждаго цвѣтка было свое имя; каждый цвѣтокъ, каждое деревцо было человѣческою жизнью, а сами-то люди были разбросаны по всему свѣту; кто жилъ въ Китаѣ, [348]кто въ Гренландіи, кто гдѣ. Попадались тутъ и большія деревья, росшія въ маленькихъ горшкахъ; имъ было страшно тѣсно, и горшки чуть-чуть не лопались; зато было много и маленькихъ, жалкихъ цвѣточковъ, росшихъ въ черноземѣ и обложенныхъ мхомъ; за ними, какъ видно, заботливо ухаживали, лелѣяли ихъ. Несчастная мать наклонялась ко всякому, даже самому маленькому, цвѣточку, прислушиваясь къ біенію его сердечка, и между милліонами узнала сердце своего ребенка!
— Вотъ онъ!—сказала она, протягивая руку къ маленькому, голубому крокусу, который печально свѣсилъ головку.
— Не трогай цвѣтка!—сказала старуха.—Но стань возлѣ него и, когда Смерть придетъ,—я жду ее съ минуты на минуту—не давай ей высадить его, пригрози вырвать какія-нибудь другія цвѣты. Этого она испугается,—она, вѣдь, отвѣчаетъ за нихъ Богу; ни одинъ цвѣтокъ не долженъ быть вырванъ безъ Его воли.
Вдругъ пахнуло леденящимъ холодомъ, и слѣпая мать догадалась, что явилась Смерть.
— Какъ ты нашла сюда дорогу?—спросила Смерть.—Какъ ты могла опередить меня?
— Я—мать!—отвѣчала та.
И Смерть протянула было свою длинную руку къ маленькому, нѣжному цвѣточку, но мать быстро защитила его руками, стараясь не помять при этомъ ни единаго лепестка. Тогда Смерть дохнула на ея руки; дыханіе Смерти было холоднѣе сѣвернаго вѣтра, и руки матери безсильно опустились.
— Не тебѣ тягаться со мною!—промолвила Смерть.
— Но Богъ сильнѣе тебя!—сказала мать.
— Я, вѣдь, только исполняю Его волю!—отвѣчала Смерть.—Я—его садовникъ, беру Его цвѣты и деревья и пересаживаю ихъ въ великій райскій садъ, въ невѣдомую страну, но какъ они тамъ растутъ, что дѣлается въ томъ саду—я не смѣю сказать тебѣ!
— Отдай мнѣ моего ребенка!—взмолилась мать, заливаясь слезами, а потомъ вдругъ захватила руками два великолѣпныхъ цвѣтка и закричала:—Я повырву всѣ твои цвѣты,—я въ отчаяніи!
— Не трогай ихъ!—сказала Смерть.—Ты говоришь, что ты несчастна, а сама хочешь сдѣлать несчастною другую мать!..
— Другую мать!—повторила бѣдная женщина и сейчасъ же выпустила изъ рукъ цвѣты. [349]
— Вотъ тебѣ твои глаза!—сказала Смерть.—Я выловила ихъ изъ озера; они такъ ярко блестѣли тамъ, но я и не знала, что это твои. Возьми ихъ—они стали яснѣе прежняго—и взгляни вотъ сюда, въ этотъ глубокій колодезь![1] Я назову имена тѣхъ цвѣтковъ, что ты хотѣла вырвать, и ты увидишь все ихъ будущее, всю ихъ земную жизнь. Посмотри же, что̀ ты хотѣла уничтожить!
И мать взглянула въ колодезь: отрадно было видѣть, какимъ благодѣяніемъ была для міра жизнь одного, сколько счастія и радости разливалъ онъ вокругъ себя! Взглянула она и на жизнь другого—одно горе, нужда, отчаяніе и бѣдствія!
— Обѣ доли—Божья воля!—сказала Смерть.
— Который же изъ двухъ—цвѣтокъ несчастья и который—счастья?—спросила мать.
— Этого я не скажу!—отвѣчала Смерть.—Но знай, что въ судьбѣ одного изъ нихъ ты видѣла судьбу своего собственнаго ребенка, все его будущее!
У матери вырвался крикъ ужаса.
— Какая же судьба ожидала моего ребенка? Скажи мнѣ! Спаси невиннаго! Спаси мое дитя отъ всѣхъ этихъ бѣдствій! Возьми его лучше! Унеси въ царство Божіе! Забудь мои слезы, мои мольбы, все, что я говорила и дѣлала!
— Я не пойму тебя!—сказала Смерть.—Хочешь ты, чтобы я отдала тебѣ твое дитя или унесла его въ невѣдомую страну?
Мать заломила руки, упала на колѣни и взмолилась Творцу:
— Не внемли мнѣ, когда я прошу о чемъ-либо, несогласномъ съ Твоею всеблагою волей! Не внемли мнѣ! Не внемли мнѣ!
И она поникла головою…
А Смерть понесла ея ребенка въ невѣдомую страну.
См. также одноимённые страницы.