Указом правительству Дипсодии Пантагрюэль назначил Панурга владельцем замка Сальмигонден, приносившего ежегодно 6.786.109.789 золотых дукатов доходу, не считая дохода с майских жуков и улиток, доходившего, на худой конец, от 2.435.768 до 2.435.769 барашков[1], порою же достигавшего 1.234.554.321 цехина[2]. Новый владелец так хорошо хозяйничал, что менее нежели в две недели промотал верный и неверный доход со своих владений за три года. Он промотал его, прошу вас думать, не на основание монастырей, постройку храмов, училищных зданий и больниц или другие подобные затеи. Он истратил его на бесчисленные банкеты и весёлые пиры, на которые шёл всяк, кто хотел: все добрые собутыльники, молодые девчоночки и хорошенькие бабёнки. Он рубил леса, сжигал толстые деревья на золу, брал деньги взаймы, покупал дорого, продавал дёшево и поедал свой хлеб на корню.
Пантагрюэль, уведомленный об этом, нисколько не вознегодовал, не рассердился и не огорчился. Я уже говорил вам, что то был добрейший из людей, малых и великих, которые когда-либо опоясывались мечом. Он все вещи принимал с хорошей стороны, всё истолковывал по доброму. Никогда не терзался, ничем не скандализировался. Он бы не был таким разумным человеком, если бы огорчался или сердился; потому что все сокровища в подлунном царстве и все те, что заключает земля во всех своих измерениях — в вышину, глубину, ширину и длину — не достойны волновать наши чувства и смущать наш ум и душу. Он только отвёл Панурга в сторонку и мягко заметил ему, что если он хочет так жить и не хочет беречь своё добро, то обогатить его будет невозможно или, по крайней мере, очень трудно.
— Обогатить? — повторил Панург. Разве вы это задумали? Разве вы хотите, чтобы я был богат на этом свете? Богом и всеми добрыми людьми клянусь, жить весело — вот главное дело! Никакие другие старания, никакие другие заботы не должны проникать в святая святых вашего божественного мозга. Пусть ясность вашего духа никогда не смущается подобными мелкими и досадными, тревогами. Пока вы живёте весело, бодро, благополучно, я буду считать себя слишком богатым. Все кричат: «Хозяйство! Хозяйство!» Но иной, толкующий про хозяйство, ровно ничего в нём не понимает. Об этом надо меня спросить. И знаете лн, что я вам скажу: в том, что мне ставится в порок, я только подражал парижским университету и парламенту, — местам, представляющим собою истинный источник и живую идею пантеологии, как и всякой справедливости. Еретик тот, кто в этом сомневается или этому не верит. Они съедают своего епископа или — что одно и то же — весь годовой, а иногда и двухгодичный доход со своей епархии в один день, в тот именно, когда вступает в должность. И он не может от этого уклониться, если не хочет быть побитым каменьями. Кроме того, я следую в этом четырём главным добродетелям:
Во-первых, осторожности, забирая деньги вперёд. Ведь никто не знает, что его ждёт впереди. Кто знает, простоит ли мир ещё три года? И даже если бы он простоял и дольние, то есть ли такой безумный человек, который бы посмел быть уверенным, что ещё проживёт три года?
«Кто из людей так распоряжается судьбой, что может рассчитывать прожить до завтра»[3].
Во-вторых, справедливости отрицательной, потому что, покупая дорого, я покупаю в кредит, а, продавая дёшево, продаю на чистые деньги. Что говорит Катон по этому поводу в своём «Хозяйстве»? «Надо, говорит он, чтобы отец семейства был непрерывным продавцом». Таким путём он непременно станет, наконец, богат, если не закроет лавочки. И затем справедливости положительной: ибо кормлю добрых, — заметьте это, добрых, — и приятных сотоварищей, которых судьба выкинула на голодную скалу, как и спутников Улисса, без всякого провианта, и добрых, заметьте это, — добрых и молодых, — заметьте: молодых подруг. Ведь, согласно изречению Гиппократа, молодёжь трудно переносит голод, в особенности когда она жива, бодра, подвижна, легко увлекается и волнуется. А такая молодёжь, в свою очередь, дорога для людей доброжелательных, потому что настроена в духе Платона и Цицерона и считает, что родилась в мир не для себя только, но готова жертвовать собой своей партии и своим друзьям.
В-третьих, силе, так как я, подобно второму Милону Кротонскому, срубаю большие деревья, вырубаю глухие леса, разоряю логовища волков и кабанов, притоны разбойников, убийц и фальшивых монетчиков, убежища еретиков и превращаю их в мелкий кустарник или прекрасные, открытые поляны, приготовляю при звуке флейт и волымок арену для последнего суда.
В-четвёртых, умеренности, поедая свой хлеб на корню, как отшельник, живу салатом и кореньями, становлюсь выше чувственных аппетитов и сберегаю для калек и убогих. Ибо таким путём я обхожусь без полольщиков, которым надо платить деньги; без косарей, которые любят выпить и не разбавляют вино водою; без жнецов, которые хотят, чтобы их кормили пирогами; без молотильщиков, которые, по свидетельству Thestilis Виргилия, обрывают в садах весь чеснок, лук и шарлот; без мельников, которые обыкновенно бывают мошенниками, и без булочников, которые нисколько не честнее. Разве это малое сбережение? И к тому же разве мало опустошений производят полевые мыши? Разве мало гниёт хлеба в амбарах? И разве мало его истребляют крысы? Между тем из хлеба на корню вы готовите прекрасный зелёный соус, который не отягощает желудка, легко переваривается, не отуманивает головы, возбуждает жизненные силы, веселит глаз, подстрекает аппетит, приятен на вкус, бодрит сердце, щекочет язык, придаёт хороший цвет лицу, укрепляет мускулы, очищает кровь, облегчает диафрагму, освежает печень, разгоняет желчь, успокаивает почки, сообщает упругость всем членам тела, укрепляет позвонки, заставляет человека чихать, рыдать, кашлять, плевать, блевать, зевать, сморкаться, дышать, храпеть, потеть и представляет тысячу других преимуществ.
— Понимаю, отвечал Пантагрюэль, — вы хотите сказать, что не умные люди не сумеют много истратить в короткий срок. Вы не первый придумавший эту ересь. Нерон проповедовал её и из всех смертных восхищался своим дядей Калигулой, который ухитрился в несколько дней растратить всё имущество и наследство, оставленное ему Тиверием. Но вместо того, чтобы следовать римским законам против роскоши: закону Орхическому, Фанническому, Дидийскому, Лицинийскому, Корнелиевскому, Лепидинийскому, Антийскому и Коринфийскому, которыми строго воспрещалось каждому проживать свыше того, что составляет его годовой доход, вы совершили proterviam, что у римлян являлось такою же жертвою, как пасхальный агнец у евреев. И там и тут приличествовало съесть всё, что можно, остальное же бросить в огонь, но ничего не оставлять на завтра. Я могу про вас сказать то, что сказал Катон про Альвидия, который, промотав всё, что имел, напоследок сжёг единственный дом, остававшийся у него, чтобы сказать: «Consummatum est», или как позднее сказал Св. Фома Аквинский, когда съел всю миногу: «Не велика беда».