Когда Пантагрюэль завоевал всю страну Дипсодов, то переселил в неё колонию Утопистов в числе 9876543210 человек, не считая женщин и малых детей, всевозможных ремесленников и профессоров всех либеральных наук, для освежения, оживления и украшения той страны, где население было жидко и она была большею частью пустынна.
И переселение это совершил он отчасти и потому также, что мужчины и женщины размножились в Утопии как саранча. Вы должны понять без того, чтобы мне нужно было объяснять это вам, что жители Утопии отличались таким плодородием, что в каждой семье по истечении каждых девяти месяцев рождалось не менее семи детей, как мужеского, так и женского пола, подобно тому, как это было среди еврейского народа в Египте (если только де Лира[1] не врёт). Но не столько это обстоятельство, равно как и плодородие почвы, здоровый климат и удобства жизни в Дипсодии, сколько желание удержать в повиновении и должной дисциплине завоёванный край побудили его переселить в него своих исконных и верных подданных, которые с незапамятных времён не знали и не признавали иного господина как он; которые, едва родившись на свет Божий, вместе с молоком матери всосали сладость и кротость его царствования и с нею все выросли и вполне освоились. Можно было с уверенностью сказать, что они скорее лишатся жизни, нежели отпадут от прирождённой и неотъемлемой приверженности к своему государю, как бы их ни рассеяли и куда бы их ни переселили. И не только они сами и дети, рождённые из их крови, пребудут ему верны, но сумеют привить эту верность и повиновение к нациям, вновь присоединённым к империи. Так оно на деле и оказалось, и все надежды на этот счёт оправдались. Если Утопийцы до своего переселения были верны и благодарны, то Дипсоды, прожив с ними несколько дней, перещеголяли их с тем свойственным всем смертным жаром, с которым они относятся ко всякому новому делу, если оно им по сердцу. Единственное, что они оплакивали и на что слёзно жаловались, это на то, что до них раньше не доходила слава о добром Пантагрюэле.
Поэтому заметьте-ка здесь кстати, бражники, что лучший способ удержать и подчинить завоёванный край заключается совсем не в том, чтобы грабить народ, насиловать, мучить, разорять его и управлять им посредством кнута, — как ошибочно утверждают, к своему стыду, и позору, некоторые тиранические умы, — короче сказать: не в том, чтобы глотать народ на манер неправедного правителя, которого Гомер называет Демобороном, то есть пожирателем народа. Я не стану приводить вам по этому поводу древнюю историю, но напомню то, чему были свидетели ваши отцы и вы сами, если только вы не слишком молоды. Как новорождённых, народ следует кормить молоком, укачивать, убаюкивать; как только что посаженные деревца, его следует поддерживать, беречь, защищать от всяких насилий, обид и бедствий; как человека, выздоравливающего от продолжительной и опасной болезни, его следует лелеять, щадить, помогать восстановлению его сил, так чтобы он проникся таким мнением, что нет в мире ни короля, ни принца, которого бы он так боялся в роли врага и так жаждал в роли друга. Так Озирис, великий египетский повелитель завоевал всю землю, прибегая не столько к оружию, сколько оказывая помощь угнетённым, уча добру и здоровой жизни, издавая разумные законы, осыпая народ милостями и благодеяниями. От этого вселенная прозвала его великим царём Эвергетом, т. е. благодетелем, как приказал Юпитер некоей Памиле[2]. Гезиод в своей Феогонии указывает надобрых демонов, — назовём их, если хотите, ангелами, — как на посредников между богами и людьми, превосходящих людей, но уступающих богам. И так как все небесные сокровища и дары достигают до нас через их руки, то он называет их роль царственною: потому что исключительным делом царей должно быть: делать добро и никогда не причинять зла.
Таков был властитель вселенной Александр Македонский. Таким образом владел землёю и Геркулес, освобождая людей от чудовищ, от угнетений, насилий и тирании, милостиво правя ими, воцаряя между ними справедливость и правосудие, удерживая среди них добрый порядок и издавая законы, содействующие прочности государства, пополняя то, чего недоставало, сокращая то, что оказывалось лишним, прощая всё прошлое зло и забывая все личные оскорбления. Пример этому видим в амнистии афинянам, когда благодаря мужеству и стараниям Фразибула были искоренены тираны. Позднее то же самое превозносил в Риме Цицерон, и этому же подражал император Аврелиан. Вот волшебные напитки и любовные чары, посредством которых мирно удерживается то, что с трудом завоёвано. И счастливее царствовать не может завоеватель, или король, или принц, или философ как чередуя правосудие с доблестью. Доблесть свою он доказал победой и завоеванием. Правосудие его обнаружится в том, что в добром согласии и любви со своим народом он издаст законы, обнародует эдикты, установит религии, окажет каждому справедливость, и как говорит об Октавии Августе благородный поэт Маро:
«Он, победитель, по своей воле
Издавал законы в угоду побеждённым».
Вот почему Гомер в своей Илиаде называет добрых государей и великих царей Kosmetoras laon, то есть краса народов. Такими соображениями руководствовался Пума Помпилий, второй царь римлян, справедливый, мудрый философ, когда повелел, чтобы в праздник, посвящённый богу Терминусу и который назывался Терминалии, приносились лишь бескровные жертвы. Этим он показал нам, что в пределах государства следует править мирно, дружелюбно, милостиво и не пачкать рук кровью и грабежом. Кто поступает иначе, тот не только утратит то, что приобрёл, но ещё навлечёт на себя срам и позор в том смысле, что все сочтут, что он нечистыми путями сделал свои приобретения, раз они ушли из его рук. Известно ведь, что чужое добро в прок не идёт. И хотя бы он всю жизнь пользовался приобретённым имуществом, но если его наследники утратят его, то позор этого падёт на покойника и память его будут проклинать, как память неправедного завоевателя. Ведь не даром говорит пословица: «Чужим добром не разживёшься». Заметьте также, записные подагрики, что этим путём Пантагрюэль одного ангела превратил в двоих, — как раз обратное действие тому, что советует Карл Великий, обративший одного диавола в двоих, когда переселил саксонцев во Фландрию, а фламандцев в Саксонию. Не в силах удержать саксонцев, присоединённых им к империи, в повиновении, так как они поминутно, бунтовались, если его случайно отвлекала война в Испанию или другие отдалённые страны, — он переселил их в свой край, естественно покорный ему, а именно во Фландрию; а своих природных подданных, фламандцев, переселил в Саксонию, не сомневаясь в их верности, хотя бы они и эмигрировали в чужие страны. Но случилось так, что саксонцы продолжали бунтовать по старому, а фламандцы, проживая в Саксонии, переняли нравы и обычаи саксонцев.