В начале этой книги идет исследование о жизни стражей; потому что Адимант находит ее столь суровою, что она далеко не вознаграждает стража счастьем за множество и тягость его обязанностей. На возражение Адиманта Сократ отвечает, что они устрояют государство для счастья не одного какого-нибудь сословия, а целого общества; ибо в таком только обществе — едином и во всех своих частях согласном — надеются они найти справедливость, а в обществе, устроенном худо, найдут несправедливость. Далее приводит он причину, почему стражи должны быть содержимы в пределах такой строгой, простой и неприхотливой жизни: иначе невозможно, говорит, чтобы они, как следует, исполняли свои обязанности; а от неисполнения обязанностей общество должно разрушиться, — так как общественное благоденствие сохраняется лишь там, где отдельные сословия исполняют свой долг и наслаждаются счастьем в той мере, какая сообразна с родом их занятий. P. 419 — 421 C. Два обстоятельства особенно препятствуют каждому гражданину надлежащим образом исполнять обязанности: излишнее богатство, порождающее роскошь, негу и леность, — и недостаток жизненных средств, возбуждающий в обществе преступления, пороки и волнения. Поэтому правители государства должны всячески стараться предотвращать то и другое зло. Но кто-нибудь скажет: каким образом общество, без помощи материальных средств и богатства, может вести войну с соседним богатым государством? Отвечаем: во-первых, наши граждане чужды будут изнеженности, которая расслабляет силы воинов, и потому своим мужеством далеко превзойдут других; во-вторых, прославившись своим воздержанием у богатых соседей, они легко будут входить в дружеские с ними связи. Пусть пограничное общество будет сильно своим богатством: для нас оно чрез то не сделается страшным; потому что в нём на самом деле не одно общество, — в нём, по неравному состоянию граждан, много обществ, взаимно враждебных; следовательно ему недостает самой твердой опоры общественного благосостояния, — недостает согласия граждан. Итак, пока наш город сохранит простоту и постоянное равенство, которого мы в нём домогаемся, дотоле он будет могущественнейшим и, по внутренней связности отдельных частей, непобедимым. P. 421 C — 423 B. Из этого видно также, далеко ли, не вредя общественному благосостоянию, могут простираться пределы земли. Пока будет сохраняться единство общества и, многочисленностью частей, из которых оно состоит, не разрушится его связность, дотоле пределы его могут раздвигаться. Поэтому правители нашего государства будут смотреть не на то, как бы увеличить его территорию, а на то, как бы соблюсти в нём единство и согласие, чтобы оно было достаточно для защиты себя. Но это достигнуто будет всего лучше, если в обществе всякий направится к таким занятиям, к которым он склонен по природе, и если в музыке и гимнастике мы не отступим от тех правил, которые постановили: в противном случае надобно опасаться, как бы не развратились нравы граждан. Впрочем и число законов не должно быть безрассудно увеличиваемо; ибо воспитанные и наставленные разумно, сами поймут, что̀ в частных делах их может быть с точностью определено законами. Поэтому о конституции общества, о сношениях женщин и детей, и о других предметах, особенные правила не нужны. А что относится к религии и богопочтению, то, в случае каких-нибудь недоумений, должно быть решаемо изречениями оракулов. P. 423 D — 427 C.
Когда общество было таким образом устроено, — Сократ пригласил всех смотреть, где в нём проявляется справедливость и где несправедливость; какое между тою и другою имеется различие, и которую из них должен приобресть человек, желающий быть блаженным, — заметят ли его боги и люди, или не заметят. Всё это откроется весьма легко, говорит он, если по тем добродетелям общества, которые уже известны, мы исследуем то, что еще темно, то есть природу справедливости. Так как созданное нами общество совершенно, то само собою разумеется, что оно должно заключать в себе те четыре вида добродетели, которыми условливается всякое совершенство, то есть: мудрость, мужество, рассудительность и справедливость. Благоразумие или мудрость общества усматривается не в том, что в нём есть разного рода мастера, хотя бы они составляли значительное число граждан, а в том особенно, что оно мудро управляется; и когда эта мудрость принадлежит тем, которые управляют обществом, тогда, — понятно, — она должна выразиться благоразумием и целого общества. То же надобно сказать и о мужестве. Мужество приписывается целому обществу — не потому, что все отдельные граждане отличаются этою добродетелию, а потому что мужественны его стражи, которые так воспитаны и обучены, что знают, чего надобно бояться, как страшного, и каким образом должно удалять угрожающие обществу опасности. P. 427 C — 430 C. Но не такова в этом отношении рассудительность. Она усматривается в том, что человек может управлять своими страстями и как бы одерживать победу над самим собою. Поэтому наше общество должно отличаться рассудительностью в тех видах, что оно управляется мужами мудрыми, которые имеют довольно силы обуздывать страсти толпы и направлять их к добрым целям. Из этого видно, что рассудительность свойственна не одной какой-нибудь части государства, но должна господствовать во всех его слоях и повсюду умерять страстные движения граждан. P. 430 C — 432 A. Теперь надобно исследовать справедливость. Доныне недоставало у нас такой добродетели, которая заключала бы в себе начало и причину упомянутых выше добродетелей и сообщала бы им твердость и постоянство. Всё это делает справедливость; ибо она стремится к тому, чтобы всякая часть общества верно исполняла свои обязанности и не вмешивалась в дела чужие. Поэтому общество основательно называется справедливым, когда три его сословия, — художники, стражи и правители, оставив занятия других, хорошо ведут собственное свое дело. Напротив, πολυπραγμοσύνη тех сословий, или вмешательство их в чужие должности, производящее тревогу между гражданами, есть несправедливость. P. 434 C.
Чтобы яснее было видно, что именно так надобно понимать справедливость и несправедливость, Сократ это понятие о них прилагает к деятельности лиц, взятых порознь. Мы предполагали, говорит он, сперва рассматривать справедливость в большем и осязательнейшем предмете, чтобы таким образом легче можно было уразуметь ее, а потом перейти к созерцанию её в отдельном человеке. Итак, сделав первое, мы приступим теперь к последнему. P. 434 D. E.
То определение справедливости, которое мы установили, рассматривая эту добродетель в обществе, применимо будет и к отдельному человеку, если в человеческом духе найдутся три вида, εἴδη, совершенно соответствующие найденным трем сословиям общества. Итак, спрашивается: — душа всё совершает одною ли и тою же силою, или в ней есть различные способности? Чтобы в этом отношении открыть что-нибудь верное, рассмотрим дело так. Быть не может, чтобы одна и та же вещь одною и тою же своею частью производила или принимала противное. И тут надобно всячески остерегаться, как бы не впасть в обман, следуя вседневному употреблению речи, по которому тем же вещам нередко приписываются противоположные свойства и действия. Так, например, мы часто говорим, что человек в одно и то же время покоится и движется, тогда как он одною своею частью покоится, а другою движется. Или, например, мы утверждаем, что вихрь, вращаясь около своего центра, и стоит и движется: относительно к отвесной своей линии, он стоит, а относительно к бегу, движется. Этим нисколько не уничтожается тот закон, по которому мы почитаем невозможным, чтобы что-нибудь одною и тою же своею частью производило или принимало действия противные. А отсюда следует, что если в вещи заключаются начала противные, то она не вовсе одна, но состоит из частей различных. В нашей душе, может быть, прежде всего можно замечать великий разлад между умом и пожеланием. Как он проявляется, — это нетрудно усмотреть из свойства голода и жажды. Весьма часто случается, что человек сильно хочет есть или пить; однакож по каким-нибудь причинам удерживается от того и другого. Следовательно, есть что-то в душе, возбраняющее ей удовлетворять голоду или жажде, есть что-то, прямо противное её пожеланию. Это противное пожеланию начало называется умом. Итак, в душе надобно различать две силы, одну — τὸ λογιστικόν, другую — τὸ ἄλογον, или τὴν ἐπιθυμίαν. Но на этом разделении сил остановиться еще нельзя. Сила пожелания снова делится на две части, из которых одна есть θυμοειδές, а другая — τὸ ἐπιθυμητικόν. Ὁ θυμός, как бы гнев и негодование, часто находится во враждебном отношении к нашим пожеланиям и страстям и восстает против них под управлением ума, чтобы они не стесняли разумной его природы. Таким образом ὁ θυμός, или τὸ θυμοειδές, становится началом, от пожелательной природы отличным. Отлично оно также и от ума: это видно из того, что τὸ θυμοειδές замечают уже в детях, тогда как ум в них еще не проявляется. P. 435 A. — 441 B.
Итак, надобно различать три части души, совершенно соответствующие тем, усмотренным прежде сословиям общества: ибо τὸ ἐπιθυμητικόν соответствует τῶ χρηματιστικᾧ, τὸ θυμοειδές — τῷ ἐπικουρικῷ, τὸ λογιςτικον — τῷ φυλακικῷ. Если же так, то мудрость, мужество, рассудительность и справедливость точно таким же образом должны быть приписываемы и отдельным лицам, как приписываются они целому обществу. В самом деле, справедливость представлялась в обществе такою добродетелию, по которой каждое сословие исполняет свои собственные обязанности: поэтому и в душе она есть не иное что, как такое настроение различных сил, по которому всякая из них делает свое и не мешается в чужое, по которому, то есть, τὸ λογιστικόν управляет, τὸ θυμοειδές повинуется началу правительственному и помогает ему обуздывать порывы страстей. А чтобы при этом соблюдалось согласие отдельных сил, τὸ λογιστικόν и τὸ θυμοειδές, подобно тому, как в обществе — правители и стражи, должны быть развиваемы музыкою и гимнастикою. С такою справедливостью соединено будет и мужество, которое имеет свое седалище ἐν τᾧ θυμοειδεῖ и в нём действует, чтобы постоянно выслушивать и исполнять предписания ума. Не будет здесь недостатка и в мудрости, которой свойственно обитать ἐν τῷ λογιστικῷ и которая усматривает и познает, что̀ полезно как отдельным частям, так и всей вообще душе. При справедливости проявится также и рассудительность, означающая содружество и согласие трех частей души, чтобы не было противления владычеству ума. P. 441 B — 443 D.
Кто всё-таки не уверен, что справедливость и в обществе и в отдельном человеке одна и та же, для того это может быть доказано еще тверже. Человек, в душе которого обитает описанная нами справедливость, никогда не допустит, чтобы дела его были совершаемы вероломно, несправедливо, нечестиво, беззаконно, — и не допустит единственно потому, что отдельные части его души всегда и во всём занимаются каждая своею обязанностью. Справедливость сохраняет тот, кто неуклонно упорядочивает в себе свое, кто постоянно согласен сам с собою, у кого те три части души, будто три части гармонии — низкий, высокий и средний, всегда подстроены, и кто, чрез такой строй, свое многое удерживает в единстве и простоте. В этом состоянии он, как упорядочил себя внутренно, таким будет и на площади — в собирании денег, в обхождении с телом, в хранении условий, в исполнении дел общественных: во всём этом будет он иметь в виду деятельность справедливую, которая обратится в навык и никак не допустит навыка противоположного, свойственного несправедливости. P. 442 D — 443 E.
Исследовав, что такое справедливость, нетрудно уже узнать природу и несправедливости. Она есть не иное что, как разлад, или взаимная подыскиваемость тех трех частей одной под другую, когда всякая из них занимается делами чужими и когда, вместо того чтобы покоряться, они выходят из повиновения части разумной. Поэтому несправедливость обыкновенно сопровождается заблуждениями, незнанием, нерассудительностью и пороками всякого рода. P. 444 A. B.
Справедливые и несправедливые действия — то же для души, что здоровая и вредная пища для тела. Как вредная пища причиняет болезнь телу: так несправедливые поступки поражают болезнью душу. И напротив, как здоровая пища доставляет здоровье телу: так справедливые поступки укрепляют душу. Доставлять здоровье телу есть не иное что, как поставлять его части в такое отношение, в каком они или управляли бы, или управлялись другими, сообразно со своею природою: напротив, подвергнуть тело болезни — значит сделать, чтобы его части управлялись или управляли вопреки их природе. Отсюда видно происхождение справедливости и несправедливости. Когда отдельные части души таковы, что управляют и управляются согласно с природою, тогда рождается справедливость: напротив, когда то, что по природе должно повиноваться другому, начинает, вопреки природе, управлять другим, а что должно управлять, то повинуется; тогда происходит несправедливость. P. 444 B — D. Поэтому добродетель, как видно, состоит в некотором здравии души, в её красоте и благообразии: напротив, порочность есть не иное что, как болезнь, безобразие и бессилие. К добродетели ведут достоуважаемые занятия; а порочность питается страстями. P. 444 D. E.
Остается спросить: полезно ли уважать справедливость и стараться о деятельности честной, — пусть бы утаился добрый человек, или не утаился, — или лучше поступать несправедливо, когда есть возможность избежать наказания, и когда от наказания не сделаешься лучшим? Главкону этот вопрос кажется совершенно бесполезным, если природа справедливости и несправедливости действительно такова. Но Сократ полагает, что исследование означенного предмета вовсе не лишне. Итак он различает пять форм души и столько же форм общества, и из них одну признает правильною, а прочие четыре — худыми. P. 445 A — E.