Въ началѣ этой книги идетъ изслѣдованіе о жизни стражей; потому что Адимантъ находитъ ее столь суровою, что она далеко не вознаграждаетъ стража счастіемъ за множество и тягость его обязанностей. На возраженіе Адиманта Сократъ отвѣчаетъ, что они устрояютъ государство для счастія не одного какого-нибудь сословія, а цѣлаго общества; ибо въ такомъ только обществѣ — единомъ и во всѣхъ своихъ частяхъ согласномъ — надѣются они найти справедливость, а въ обществѣ, устроенномъ худо, найдутъ несправедливость. Далѣе приводитъ онъ причину, почему стражи должны быть содержимы въ предѣлахъ такой строгой, простой и неприхотливой жизни: иначе невозможно, говоритъ, чтобы они, какъ слѣдуетъ, исполняли свои обязанности; а отъ неисполненія обязанностей общество должно разрушиться, — такъ какъ общественное благоденствіе сохраняется лишь тамъ, гдѣ отдѣльныя сословія исполняютъ свой долгъ и наслаждаются счастіемъ въ той мѣрѣ, какая сообразна съ родомъ ихъ занятій. P. 419 — 421 C. Два обстоятельства особенно препятствуютъ каждому гражданину надлежащимъ образомъ исполнять обязанности: излишнее богатство, пораждающее роскошь, нѣгу и лѣность, — и недостатокъ жизненныхъ средствъ, возбуждающій въ обществѣ преступленія, пороки и волненія. Поэтому правители государства должны всячески стараться предотвращать то и другое зло. Но кто-нибудь скажетъ: какимъ образомъ общество, безъ помощи матеріальныхъ средствъ и богатства, можетъ вести войну съ сосѣднимъ богатымъ государствомъ? Отвѣчаемъ: во-первыхъ, наши граждане чужды будутъ изнѣженности, которая разслабляетъ силы воиновъ, и потому своимъ мужествомъ далеко превзойдутъ другихъ; во-вторыхъ, прославившись своимъ воздержаніемъ у богатыхъ сосѣдей, они легко будутъ входить въ дружескія съ ними связи. Пусть пограничное общество будетъ сильно своимъ богатствомъ: для насъ оно чрезъ то не сдѣлается страшнымъ; потому что въ немъ на самомъ дѣлѣ не одно общество, — въ немъ, по неравному состоянію гражданъ, много обществъ, взаимно враждебныхъ; слѣдовательно ему недостаетъ самой твердой опоры общественнаго благосостоянія, — недостаетъ согласія гражданъ. Итакъ, пока нашъ городъ сохранитъ простоту и постоянное равенство, котораго мы въ немъ домогаемся, дотолѣ онъ будетъ могущественнѣйшимъ и, по внутренней связности отдѣльныхъ частей, непобѣдимымъ. P. 421 C — 423 B. Изъ этого видно также, далеко ли, не вредя общественному благосостоянію, могутъ простираться предѣлы земли. Пока будетъ сохраняться единство общества и, многочисленностію частей, изъ которыхъ оно состоитъ, не разрушится его связность, дотолѣ предѣлы его могутъ раздвигаться. Поэтому правители нашего государства будутъ смотрѣть не на то, какъ бы увеличить его территорію, а на то, какъ бы соблюсти въ немъ единство и согласіе, чтобы оно было достаточно для защиты себя. Но это достигнуто будетъ всего лучше, если въ обществѣ всякій направится къ такимъ занятіямъ, къ которымъ онъ склоненъ по природѣ, и если въ музыкѣ и гимнастикѣ мы не отступимъ отъ тѣхъ правилъ, которыя постановили: въ противномъ случаѣ надобно опасаться, какъ бы не развратились нравы гражданъ. Впрочемъ и число законовъ не должно быть безразсудно увеличиваемо; ибо воспитанные и наставленные разумно, сами поймутъ, что̀ въ частныхъ дѣлахъ ихъ можетъ быть съ точностію опредѣлено законами. Поэтому о конституціи общества, о сношеніяхъ женщинъ и дѣтей, и о другихъ предметахъ, особенныя правила не нужны. А что относится къ религіи и богопочтенію, то, въ случаѣ какихъ-нибудь недоумѣній, должно быть рѣшаемо изреченіями оракуловъ. P. 423 D — 427 C.
Когда общество было такимъ образомъ устроено, — Сократъ пригласилъ всѣхъ смотрѣть, гдѣ въ немъ проявляется справедливость и гдѣ несправедливость; какое между тою и другою имѣется различіе, и которую изъ нихъ долженъ пріобрѣсть человѣкъ, желающій быть блаженнымъ, — замѣтятъ ли его боги и люди, или не замѣтятъ. Все это откроется весьма легко, говоритъ онъ, если по тѣмъ добродѣтелямъ общества, которыя уже извѣстны, мы изслѣдуемъ то, что еще темно, то-есть природу справедливости. Такъ какъ созданное нами общество совершенно, то само собою разумѣется, что оно должно заключать въ себѣ тѣ четыре вида добродѣтели, которыми условливается всякое совершенство, то-есть: мудрость, мужество, разсудительность и справедливость. Благоразуміе или мудрость общества усматривается не въ томъ, что въ немъ есть разнаго рода мастера, хотя бы они составляли значительное число гражданъ, а въ томъ особенно, что оно мудро управляется; и когда эта мудрость принадлежитъ тѣмъ, которые управляютъ обществомъ, тогда, — понятно, — она должна выразиться благоразуміемъ и цѣлаго общества. То же надобно сказать и о мужествѣ. Мужество приписывается цѣлому обществу — не потому, что всѣ отдѣльные граждане отличаются этою добродѣтелію, а потому что мужественны его стражи, которые такъ воспитаны и обучены, что знаютъ, чего надобно бояться, какъ страшнаго, и какимъ образомъ должно удалять угрожающія обществу опасности. P. 427 C — 430 C. Но не такова въ этомъ отношеніи разсудительность. Она усматривается въ томъ, что человѣкъ можетъ управлять своими страстями и какбы одерживать побѣду надъ самимъ собою. Поэтому наше общество должно отличаться разсудительностію въ тѣхъ видахъ, что оно управляется мужами мудрыми, которые имѣютъ довольно силы обуздывать страсти толпы и направлять ихъ къ добрымъ цѣлямъ. Изъ этого видно, что разсудительность свойственна не одной какой-нибудь части государства, но должна господствовать во всѣхъ его слояхъ и повсюду умѣрять страстныя движенія гражданъ. P. 430 C — 432 A. Теперь надобно изслѣдовать справедливость. Донынѣ недоставало у насъ такой добродѣтели, которая заключала бы въ себѣ начало и причину упомянутыхъ выше добродѣтелей и сообщала бы имъ твердость и постоянство. Все это дѣлаетъ справедливость; ибо она стремится къ тому, чтобы всякая часть общества вѣрно исполняла свои обязанности и не вмѣшивалась въ дѣла чужія. Поэтому общество основательно называется справедливымъ, когда три его сословія, — художники, стражи и правители, оставивъ занятія другихъ, хорошо ведутъ собственное свое дѣло. Напротивъ, πολυπραγμοσύνη тѣхъ сословій, или вмѣшательство ихъ въ чужія должности, производящее тревогу между гражданами, есть несправедливость. P. 434 C.
Чтобы яснѣе было видно, что именно такъ надобно понимать справедливость и несправедливость, Сократъ это понятіе о нихъ прилагаетъ къ дѣятельности лицъ, взятыхъ порознь. Мы предполагали, говоритъ онъ, сперва разсматривать справедливость въ большемъ и осязательнѣйшемъ предметѣ, чтобы такимъ образомъ легче можно было уразумѣть ее, а потомъ перейти къ созерцанію ея въ отдѣльномъ человѣкѣ. Итакъ, сдѣлавъ первое, мы приступимъ теперь къ послѣднему. P. 434 D. E.
То опредѣленіе справедливости, которое мы установили, разсматривая эту добродѣтель въ обществѣ, примѣнимо будетъ и къ отдѣльному человѣку, если въ человѣческомъ духѣ найдутся три вида, εἴδη, совершенно соотвѣтствующіе найденнымъ тремъ сословіямъ общества. Итакъ, спрашивается: — душа все совершаетъ одною ли и тою же силою, или въ ней есть различныя способности? Чтобы въ этомъ отношеніи открыть что-нибудь вѣрное, разсмотримъ дѣло такъ. Быть не можетъ, чтобы одна и та же вещь одною и тою же своею частію производила или принимала противное. И тутъ надобно всячески остерегаться, какъ бы не впасть въ обманъ, слѣдуя вседневному употребленію рѣчи, по которому тѣмъ же вещамъ нерѣдко приписываются противуположныя свойства и дѣйствія. Такъ, напримѣръ, мы часто говоримъ, что человѣкъ въ одно и то же время покоится и движется, тогда какъ онъ одною своею частію покоится, а другою движется. Или, напримѣръ, мы утверждаемъ, что вихрь, вращаясь около своего центра, и стоитъ и движется: относительно къ отвѣсной своей линіи, онъ стоитъ, а относительно къ бѣгу, движется. Этимъ нисколько не уничтожается тотъ законъ, по которому мы почитаемъ невозможнымъ, чтобы что-нибудь одною и тою же своею частію производило или принимало дѣйствія противныя. А отсюда слѣдуетъ, что если въ вещи заключаются начала противныя, то она не вовсе одна, но состоитъ изъ частей различныхъ. Въ нашей душѣ, можетъ быть, прежде всего можно замѣчать великій разладъ между умомъ и пожеланіемъ. Какъ онъ проявляется, — это нетрудно усмотрѣть изъ свойства голода и жажды. Весьма часто случается, что человѣкъ сильно хочетъ ѣсть или пить; однакожъ по какимъ-нибудь причинамъ удерживается отъ того и другаго. Слѣдовательно, есть что-то въ душѣ, возбраняющее ей удовлетворять голоду или жаждѣ, есть что-то, прямо противное ея пожеланію. Это противное пожеланію начало называется умомъ. Итакъ, въ душѣ надобно различать двѣ силы, одну — τὸ λογιστικόν, другую — τὸ ἄλογον, или τὴν ἐπιθυμίαν. Но на этомъ раздѣленіи силъ остановиться еще нельзя. Сила пожеланія снова дѣлится на двѣ части, изъ которыхъ одна есть θυμοειδές, а другая — τὸ ἐπιθυμητικόν. Ὁ θυμός, какбы гнѣвъ и негодованіе, часто находится во враждебномъ отношеніи къ нашимъ пожеланіямъ и страстямъ и возстаетъ противъ нихъ подъ управленіемъ ума, чтобы они не стѣсняли разумной его природы. Такимъ образомъ ὁ θυμός, или τὸ θυμοειδές, становится началомъ, отъ пожелательной природы отличнымъ. Отлично оно также и отъ ума: это видно изъ того, что τὸ θυμοειδές замѣчаютъ уже въ дѣтяхъ, тогда какъ умъ въ нихъ еще не проявляется. P. 435 A. — 441 B.
Итакъ, надобно различать три части души, совершенно соотвѣтствующія тѣмъ, усмотрѣннымъ прежде сословіямъ общества: ибо τὸ ἐπιθυμητικόν соотвѣтствуетъ τῶ χρηματιστικᾧ, τὸ θυμοειδές — τῷ ἐπικουρικῷ, τὸ λογιςτικον — τῷ φυλακικῷ. Если же такъ, то мудрость, мужество, разсудительность и справедливость точно такимъ же образомъ должны быть приписываемы и отдѣльнымъ лицамъ, какъ приписываются они цѣлому обществу. Въ самомъ дѣлѣ, справедливость представлялась въ обществѣ такою добродѣтелію, по которой каждое сословіе исполняетъ свои собственныя обязанности: поэтому и въ душѣ она есть не иное что, какъ такое настроеніе различныхъ силъ, по которому всякая изъ нихъ дѣлаетъ свое и не мѣшается въ чужое, по которому, то-есть, τὸ λογιστικόν управляетъ, τὸ θυμοειδές повинуется началу правительственному и помогаетъ ему обуздывать порывы страстей. А чтобы при этомъ соблюдалось согласіе отдѣльныхъ силъ, τὸ λογιστικόν и τὸ θυμοειδές, подобно тому, какъ въ обществѣ — правители и стражи, должны быть развиваемы музыкою и гимнастикою. Съ такою справедливостью соединено будетъ и мужество, которое имѣетъ свое сѣдалище ἐν τᾧ θυμοειδεῖ и въ немъ дѣйствуетъ, чтобы постоянно выслушивать и исполнять предписанія ума. Не будетъ здѣсь недостатка и въ мудрости, которой свойственно обитать ἐν τῷ λογιστικῷ и которая усматриваетъ и познаетъ, что̀ полезно какъ отдѣльнымъ частямъ, такъ и всей вообще душѣ. При справедливости проявится также и разсудительность, означающая содружество и согласіе трехъ частей души, чтобы не было противленія владычеству ума. P. 441 B — 443 D.
Кто все-таки не увѣренъ, что справедливость и въ обществѣ и въ отдѣльномъ человѣкѣ одна и та же, для того это можетъ быть доказано еще тверже. Человѣкъ, въ душѣ котораго обитаетъ описанная нами справедливость, никогда не допуститъ, чтобы дѣла его были совершаемы вѣроломно, несправедливо, нечестиво, беззаконно, — и не допуститъ единственно потому, что отдѣльныя части его души всегда и во всемъ занимаются каждая своею обязанностью. Справедливость сохраняетъ тотъ, кто неуклонно упорядочиваетъ въ себѣ свое, кто постоянно согласенъ самъ съ собою, у кого тѣ три части души, будто три части гармоніи — низкій, высокій и средній, всегда подстроены, и кто, чрезъ такой строй, свое многое удерживаетъ въ единствѣ и простотѣ. Въ этомъ состояніи онъ, какъ упорядочилъ себя внутренно, такимъ будетъ и на площади — въ собираніи денегъ, въ обхожденіи съ тѣломъ, въ храненіи условій, въ исполненіи дѣлъ общественныхъ: во всемъ этомъ будетъ онъ имѣть въ виду дѣятельность справедливую, которая обратится въ навыкъ и никакъ не допуститъ навыка противуположнаго, свойственнаго несправедливости. P. 442 D — 443 E.
Изслѣдовавъ, что такое справедливость, нетрудно уже узнать природу и несправедливости. Она есть не иное что, какъ разладъ, или взаимная подъискиваемость тѣхъ трехъ частей одной подъ другую, когда всякая изъ нихъ занимается дѣлами чужими и когда, вмѣсто того чтобы покоряться, онѣ выходятъ изъ повиновенія части разумной. Поэтому несправедливость обыкновенно сопровождается заблужденіями, незнаніемъ, неразсудительностью и пороками всякаго рода. P. 444 A. B.
Справедливыя и несправедливыя дѣйствія — то же для души, что здоровая и вредная пища для тѣла. Какъ вредная пища причиняетъ болѣзнь тѣлу: такъ несправедливые поступки поражаютъ болѣзнью душу. И напротивъ, какъ здоровая пища доставляетъ здоровье тѣлу: такъ справедливые поступки укрѣпляютъ душу. Доставлять здоровье тѣлу есть не иное что, какъ поставлять его части въ такое отношеніе, въ какомъ онѣ или управляли бы, или управлялись другими, сообразно съ своею природою: напротивъ, подвергнуть тѣло болѣзни — значитъ сдѣлать, чтобы его части управлялись или управляли вопреки ихъ природѣ. Отсюда видно происхожденіе справедливости и несправедливости. Когда отдѣльныя части души таковы, что управляютъ и управляются согласно съ природою, тогда раждается справедливость: напротивъ, когда то, что по природѣ должно повиноваться другому, начинаетъ, вопреки природѣ, управлять другимъ, а что должно управлять, то повинуется; тогда происходитъ несправедливость. P. 444 B — D. Поэтому добродѣтель, какъ видно, состоитъ въ нѣкоторомъ здравіи души, въ ея красотѣ и благообразіи: напротивъ, порочность есть не иное что, какъ болѣзнь, безобразіе и безсиліе. Къ добродѣтели ведутъ достоуважаемыя занятія; а порочность питается страстями. P. 444 D. E.
Остается спросить: полезно ли уважать справедливость и стараться о дѣятельности честной, — пусть бы утаился добрый человѣкъ, или не утаился, — или лучше поступать несправедливо, когда есть возможность избѣжать наказанія, и когда отъ наказанія не сдѣлаешься лучшимъ? Главкону этотъ вопросъ кажется совершенно безполезнымъ, если природа справедливости и несправедливости дѣйствительно такова. Но Сократъ полагаетъ, что изслѣдованіе означеннаго предмета вовсе не лишне. Итакъ онъ различаетъ пять формъ души и столько же формъ общества, и изъ нихъ одну признаетъ правильною, а прочія четыре — худыми. P. 445 A — E.