Золотой лев в Гронпере (Троллоп)/1873 (ВТ)/6


[50]
VI.

Марии Бромар, предоставленной самой себе, жизнь показалась тяжелым бременем. Хотя она не могла сомневаться в искренней привязанности многих, но [51]теперь не имела никого к кому бы могла обратиться за советом и помощью. На дядю она в этом отношении долина была смотреть, как на противника, а тетка вполне от него зависела. Мадам Фосс в последние дни много хлопотала о распоряжениях, которых надлежало предпринять к приезду Адрияна Урманда, так как в этот раз он являлся в дом как жених и как гость Михаила.

— Мне кажется, что ужин, который подается другим, будет и для него хорош, возражала Мария тетке. Когда же разбирался вопрос о вине, она заметила весьма колко: «Если он будет чувствовать жажду, то вина, подаваемого ему на прошедшей недели, хватит и к будущему его приезду; когда же он не захочет пить, то может ведь и оставить его!» Молодые девушки часто небрежно отзываются о своих женихах, поэтому мадам Фосс не обратила никакого внимания на эти возражения.

Мария всё еще раздумывала о последних словах, произнесенных между нею и Георгом и не в состоянии была забыть его поцелуй. «Выло, время когда мы охотно виделись», сказал он, и вслед за тем сознался, то помнил прошедшие дни.

Мария была умная, развитая девушка, и как все рассудительные женщины, умела растолковать себе каждый взгляд, брошенный на нее и малейший полунамек; она почувствовала, какой радостный трепет пробегал по ее членам при звуке голоса молодого человека и легко поняла, что не совсем забыта им. Он уехал однако не сказав то единственное слово, которое необходимо было для разъяснения истины — уехал, ясно выразив, что находит Адрияна Урманда, приличным для неё мужем. Как должна была она это понять? Разве для такой глубоко уязвленной девушки существовало другое какое-либо объяснение, кроме одного: хотя он не совсем перестал ее любить, но как жена она ему не годится и потому он вину в нарушении клятвы старается свалить на нее. Он был для неё дороже всего на свете; но такое притворство возбудило в ней презрение. Ей [52]показалось это вероломством; он обязан был угадать истину! Что давало ему право подозревать и в обмане ее — никогда не произносившей ни одной лжи! И не должен ли он был как мужчина, обратиться ж ней с вопросом, который мог бы разъяснить все сомнения, если у него таковые имелись! Ей, как женщине, не приходилось говорить первой о своей любви и потому она принуждена была молчать. Мария чувствовала к Георгу тем большее раздражение, что вполне убеждена была в его к себе привязанности. Это доказывало его серьезная сосредоточенность во всё время его пребывания в Гропнере и дрожащий голос, которым он напоминал ей: что было время, когда они охотно виделись. Он намекнул на клятву, данную друг другу и на то, что между ними существует эта цель, но опять таки, не желание ли разорвать ее заставляло его свалить всю вину на нее.

Все эти сомнения терзали Марию и делали ее очень несчастною, но не смотря на то, она не бродила по дому с опущенными глазами и безутешным лицом; руки её также не оставались праздными; быстро и живо шла работа; только помогавшим ей приходилось жутко. Это было злое время для её первого министра Петра Бека. Как должен был он остерегаться её строгих слов! Эдмунда Грейссе также не миновали её колкости с тех пор, как ему пришлось только вполовину выполнить то несчастное поручение.

— Да что такое с тобою, Мария? спросила тетка, когда Мария и ее отделала довольно грубо. Вместо всякого ответа, она только покачала головой и пожала плечами. «Если лицо твое не примет более ласковое выражение к приезду господина Урманда, то у него пропадет всякая охота оставаться у нас», стращала ее мадам Фосс, окончательно потерявшая терпение.

— Кто же требует, чтобы он утруждал себя этим, раздражительно ответила Мария и выбежала из комнаты.

Мадам Фосс, которую муж уверил, что Мария, ни в каком случае не чувствует отвращения к [53]Адрияну Урманду, никак не могла объяснять себе поведение племянницы.

— Я вполне убеждена, что Мария чувствует себя несчастною, сказала она мужу, когда тот вернулся домой к обеду.

— Да, ответил он, это странно! Но мне кажется и с самыми рассудительными девушками бывает, что они в своей скромности или стыдливости, чувствуют себя обиженными когда предполагают, что тот или другой является в дом, как жених! Ставши молодою женою Адрияна, она уж изменится!

Мадам Фосс не совсем была согласна с этим мнением: ей никогда еще не приходилось видеть, чтобы какая-либо молодая девушка, от объяснения в любви, почувствовала бы себя, до того обиженной в своей скромности, чтоб жизнь стала ей в тягость Но как всегда, так и теперь, подчинилась она воззрениям своего мужа. Она знала, что он от души любит племянницу и старалась успокоить себя тем, что всё делается для блага Марии и что ей самой противоречием не следует навлекать на себя неудовольствие супруга.

Во всё это время Михаил Фосс весьма мало или почти совсем не разговаривал с Мариею. Она на столько подчинилась его води, что обещала попытаться исполнить ее и он, в свою очередь, считал себя обязанным оставить ее в покое до поры, до времени. Михаилу было также не по себе и ему причиняло не малую боль, что Мария избегала его. Хотя за ужином она всё еще стояла за его креслом, но руки её уже не покоились на его плечах, а говорила она с ним только в крайних случаях, когда требовалось снабдить его чем-нибудь за столом. Два раза старался он уговорить ее сесть с ними за стол, для того чтобы обозначить этим изменившееся ее положение к доме, так как она собиралась сделаться невестой; но тщетны были все его попытки. Ни что не в состояние было принудит Марию отказаться от своих привычек, потому что она поняла, что этим ясно будет выражено её согласие.

[54]Таким образом проходил день за днем, а дядя и племянница продолжали избегать друг друга и одна смотрели один на другого. Не было более и помину о тех маленьких, полных самого милого доверия, совещаниях, происходивших еще за две недели каждое утро и каждый вечер.

Только к детям Мария сохраняла нею свою прежнюю нежность; когда у неё оставалось несколько свободного времени, ила сажала их к себе на колени или собирала вокруг и более чем когда-либо осыпала их поцелуями и ласками. Они угадывали, что с Мариею должно совершиться что-нибудь неладное и что была же какая-нибудь причина её грусти и горячих ласк, как будто то были предвестники близкой разлуки; малютки гладили ее своими мягкими ручонками, выражая этим свое сочувствие к тому что должно было случиться с нею.

— Разве кто-нибудь возьмет тебя от нас — спросил ее маленький Миша, когда они были одни в комнате.

Мария взяла его на руки, крепко прижала к своей груди и слеза скатилась на личико ребенка.

— Ах, — продолжал лепетать малютка, — уж верно кто-нибудь придет за тобой! Но разве пана не может защитить тебя?

Она ничего не ответила, но в эту минуту решилась помочь себе сама.

Наконец настал день, когда ожидали приезда Адриана Урманда. Ему приходилось ехать через Мюльгаузен и Ремиромон и Михаил Фосс отправился в последний, названный нами городок, чтобы там его встретить. Все сознавали, что приезд Урманда, этот раз имел особенно важное значение, потому что не совсем обыкновенные приготовления свидетельствовали довольно ясно, что его ожидали не как обыкновенного гостя.

Молодые люди собрались перед дверью раньше обыкновенного, чтобы приветствовать ожидаемого; между ними был и господин пастор в свежем белом воротнике и со своею ыанлучшею шляпою. [55]Мадам Фосс, разряженная почти по воскресному, еще перед приездом мужа сошла в свою маленькую комнатку и запинаясь заметила Марии, что не мешало бы ей приколоть в груди бант или жабо, но Мария только молча посмотрела на нее. Ради Урманда она не приколола бы себе ни одного лишнего украшения, если б даже весь Гронпер восстал зато, против неё.

Наконец, нетерпеливо ожидающая молодежь завидела подъезжающий экипаж. Он остановился перед гостиницею и из него вышел Михаил, в сопровождении своего молодого друга, одетого по обыкновению с изысканным щегольством. Выпрыгнув из экипажа с сакъвояжем в руках, в развевающемся пальто, на шелковой подкладке, он имел вид счастливого любовника, уверенного в своей победе.

Урманд прежде всего поспешил в маленькую комнатку, чтобы приветствовать мадам Фосс, вскоре туда же последовал за ним и Михаил.

А где же Мария? спросил Фосс и приказал Петру подняться наверх и передать Марии, чтобы она немедленно сошла; но Мария не явилась.

— Она еще у себя, в комнате, — сообщил Петр. Тогда лицо Михаила насупилось. Молча пошли все в столовую, там, на споем обычном месте, стояла Мария, перед мискою с супом. Урманд подошел чтобы раскланяться с ней, по она, ни слова не сказав, едва протянула ему руку. Складки на лбу Михаила, становились всё мрачнее, но Мария от этого нисколько не потеряла присутствие духа и как ни в. чём ни бывало продолжала разливать суп.