Деяния (Марцеллин; Кулаковский, Сонни)/Книга XXX

Деяния — Книга XXX
автор Аммиан Марцеллин, пер. Ю. А. Кулаковского и А. И. Сонни, 1906—1908

Оригинал: лат. Res gestae. — См. книги: XIV (годы 353—354), XV (годы 354—355), XVI (годы 356—357), XVII (годы 357—358), XVIII (год 359), XIX (год 359), XX (год 360), XXI (годы 360—361), XXII (годы 361—362), XXIII (год 363), XXIV (год 363), XXV (годы 363—364), XXVI (годы 364—366), XXVII (годы 367—368), XXVIII (годы 368—370), XXIX (годы 371—373), XXX (годы 374—375), XXXI (годы 375—378), Указатели. Перевод созд.: 380—390-е годы.

Годы 374—375

1. Царь армянский Пара, вызванный Валентом и отданный в Тарс под видом почетной охраны под стражу, бежит с тремя сотнями своих земляков. Обманув стороживших дороги, он возвращается в свое царство на коне. Вскоре после этого его убивает на пиру командир Траян.
2. Посольства Августа Валента и персидского царя Сапора, споривших о царствах Армянском и Иверийском.
3. Август Валентиниан, опустошив несколько областей Аламаннии, имеет свидание с аламаннским царем Макрианом и заключает с ним мир.
4. Префект претория Модест отстраняет Валента от участия в судопроизводстве; о судебных речах, юристах и различных видах адвокатов.
5. Валентиниан, намереваясь начать военные действия против сарматов и квадов, опустошавших Паннонию, отправляется в Иллирик. Перейдя Дунай, он опустошает области квадов, предает огню поселки и истребляет варваров без различия возраста.
6. Валентиниан, разгневавшись во время ответа послам квадов, оправдывавшим своих земляков, умирает от удара.
7. Кто был его отец и что он совершил как государь.
8. Его свирепость, корыстолюбие, ненависть и боязливость.
9. Его доблести.
10. Валентиниан-младший, сын Валентиниана, объявлен Августом в лагере близ Брегециона.

1

¹ В то время, когда вероломство командира, совершившего преступное убийство царя квадов, вызвало на Западе серьезные осложнения, совершилось и на Востоке гнусное злодеяние: царь Армении Пара^[1] пал жертвой тайных козней. Главной причиной этого позорного дела послужило, по моим сведениям, следующее обстоятельство. 2, Злонамеренные люди, уже не раз извлекавшие выгоду из общественных бедствий, возводили пред Валентинианом разные обвинения на Пару, только что достигшего юношеского возраста. Среди них был командир Теренций; по внешнему виду то был человек скромный и всегда серьезный, но в течение всей своей жизни он повсюду возбуждал раздоры. ³ Сговорившись с несколькими местными жителями, которые пребывали в страхе перед карой за свои проступки, он в своих донесениях ко двору постоянно напоминал об убийстве Килака и Артабанна^[2] и добавлял, что юный царь, склонный вообще к высокомерным поступкам, проявляет чрезмерную жестокость в отношении своих подданных. ⁴ Вследствие этого Пара под предлогом участия в предстоящем обсуждении мероприятий по текущим делам, был приглашен с соблюдением царского этикета; но в Тарсе, столице Киликии, под видом почетной охраны его взяли под стражу, и он не мог ни добиться приема у императора, ни узнать причину спешного вызова, встречая со стороны всех упорное молчание. Наконец он получил тайное донесение о том, что Теренций в письме советовал императору немедленно послать в Армению другого царя, чтобы этот народ, далеко для нас не безразличный, из ненависти к Паре и из страха перед его возвращением не переметнулся к персам, которые горят желанием захватить эту страну силой, угрозами или лестью.

⁵ Обдумывая это, Пара предвидел, что его ожидает жестокая гибель. Изощренный уже в коварстве и не усматривая другого пути к спасению, кроме как поспешное бегство, он по совету людей, которым доверял, собрал свою свиту, сопровождавшую его с родины в числе 300 всадников на быстрых конях, и, приняв скорее дерзкое, нежели обдуманное решение, как это обычно бывает в важных и тревожных обстоятельствах, выступил из города, когда день уже склонялся к вечеру, и отважно бросился вперед, построив свой отряд клином. ⁶ Правитель провинции, по поспешному донесению о том прислужника, стоявшего на страже ворот, нагнал его поблизости от города и настойчиво просил остаться, но просьбы оказались тщетными, и сам он едва ушел живым. ⁷ Тотчас был выслан за ним целый легион; но когда он уже настигал беглецов, Пара, повернув назад, бросился на солдат с храбрейшими людьми, осыпая противника стрелами, как искрами, но намеренно не попадая ни в кого, и испуганные солдаты вернулись в город вместе со своим трибуном быстрее, чем выступили^[3]. ⁸ Свободный уже после этого от всяких опасений, после трудного похода в течение двух дней и двух ночей, Пара подошел к реке Евфрат. Не имея возможности переправиться через нее за недостатком судов, когда многие робели вследствие неумения плавать, сам он впал больше других в сомнения. И он остался там, если бы в числе разных способов, которые предлагал всякий, не найден был один, самый надежный в отчаянном положении. ⁹ К кроватям, которые оказались в жилищах, привязали по два меха, которых было много в стране, изобилующей виноградниками. Знатнейшие из свиты и сам царь, усевшись каждый в одиночку на ложе и таща за собой коней, пустились вплавь, держа направление наискосок, чтобы избежать напора встречных волн. Этим способом они, наконец, достигли противоположного берега, преодолев крайнюю опасность. ¹⁰ Все остальные, сев на лошадей, пустили их вплавь. Несшиеся вокруг волны не раз их захлестывали или уносили дальше; наконец их прибило к противоположному берегу, измученных и продрогших. Там они оправились и выступили затем в путь, чувствуя себя уже спокойнее, чем в предшествующие дни.

¹¹ Известие о бегстве царя Пары поразило императора и, опасаясь, что, вырвавшись из петли, Пара нарушит верность Риму, он немедленно отправил Даниила и Барзимера, — первый был комитом, второй — трибуном скутариев, — с тысячей легковооруженных стрелков, чтобы они принудили его вернуться. ¹² Полагаясь на свое знакомство с местностью, они опередили его по сокращавшем путь долинам, так как Пара, чужой и необвыкший там человек, делал извилистые и круговые обходы. Разделив между собой войска, они перекрыли две ближайшие дороги, отстоявшие одна от другой на три мили, чтобы таким образом захватить его неожиданно, по какой из двух дорог он бы ни направился. Но по следующей случайности план их не удался. ¹³ Какой-то путник, спешивший на ту сторону, увидев, что холм занят вооруженными солдатами и избегая встречи с ними, пробрался по обходной тропинке, заросшей кустарниками и терном, и натолкнулся на утомленных армян. Его отвели к царю, и в разговоре наедине он ему сообщил, что видел. Его задержали, не причинив никакой обиды. ¹⁴ Царь после этого, не выдавая своего страха, послал, никому о том не говоря, одного всадника направо от дороги, чтобы приготовить пристанище и пищу; как только тот уехал вперед, другому было приказано таким же образом как можно быстрее отправиться на левую сторону с той же целью, причем ему оставалось совершенно неизвестным, что другой послан в другом направлении. ¹⁵ Приняв эти благоразумные меры предосторожности, сам царь со своей свитой направился, пользуясь указаниями того путника, по тропинке, густо заросшей кустарником, по которой трудно было провести навьюченного коня, оставил солдат позади и ускользнул. А солдаты, захватив его слуг, которые и посланы были только для того, чтобы сбить с толку стороживших, собирались захватить царя чуть ли не распростертыми руками, как добычу на охоте. Пока они ждали, что он подойдет к ним, он беспрепятственно водворился в своем царстве. Принятый с великой радостью земляками, он сохранял нерушимую верность Риму и никому не проговорился об обидах, которые перенес.

¹⁶ Даниил и Барзимер вернулись ни с чем. Когда их стали преследовать оскорбительными насмешками за их неловкость и неумелость, они, словно ядовитые змеи, потерявшие свой яд от первого укуса, запасали его вновь, чтобы при первой возможности по мере сил причинить вред ускользнувшему от них царю Паре. ¹⁷ Чтобы ослабить свою вину или погрешность, в которую они впали благодаря искусному маневру царя, они стали нашептывать императору, ловившему всякие слухи, ложные обвинения против Пары, придумывая, будто он большой мастер в заклятиях Цирцеи, при помощи которых можно оборотить и расслабить человека. Они добавляли, что он совершил свой переход, наводя на них мрак и придав себе и своим людям другой облик, и что если ему пройдет безнаказанно это издевательство, то он причинит тяжкие беспокойства.

¹⁸ Таким образом была усилена непримиримая ненависть императора к Паре, и каждый день замышлялись новые уловки, имевшие целью лишить его жизни силой или тайным способом. Секретным приказом это дело поручено было командовавшему тогда военными силами в Армении Траяну^[4]. ¹⁹ Стараясь обмануть царя коварными ухищрениями, он то передавал ему письма Валента в свидетельство его доброго расположения, то являлся сам к нему на обед и, наконец, когда предательство было полностью подготовлено, пригласил его самым вежливым образом к себе на обед. Не подозревая ни о какой опасности, тот явился и расположился за столом на предоставленном ему почетном месте. ²⁰ Были предложены изысканные кушания, обширный зал оглашался звуками струнных и духовых инструментов и пением, и начало уже действовать горячащим образом вино, когда сам хозяин пира вышел под предлогом какой-то физической надобности и впущен был какой-то варвар грозного вида из тех, что зовутся скуррами. С диким и угрожающим взором он размахивал вытащенным из ножен мечом, чтобы заколоть юного царя, которому отрезана была уже всякая возможность ускользнуть. ²¹ Увидев его, царь, как раз тогда случайно наклонившийся над ложем, встал и извлек кинжал, чтобы защищать чем возможно свою жизнь, но он пал с пронзенной грудью, как позорная жертва, постыдно исколотая повторными ударами. ²² Этим нечестивым деянием обманута была доверчивость: кровь чужеземца, брызнувшая под оком Бога гостеприимства на роскошные скатерти среди угощения, которое пользуется уважением даже в странах Евксинского Понта, прибавилась к пресыщению участников пира, разбежавшихся в великом ужасе. Если ушедшие из этой жизни могут испытывать страдание, то застонал бы в ужасе от этого деяния Фабриций Лусцин, вспомнив, с каким великодушием сам он оттолкнул Демарха, или, по другим сообщениям, Никию, царского слугу, который в тайном разговоре обещал убить Пирра, терзавшего тогда Италию ужаснейшей войной, поднеся ему кубок, отравленный ядом, и как он сам написал царю, чтобы тот принял меры предосторожности против своих ближайших слуг. С таким серьезным вниманием относились предки с их чувством правды к радостному насыщению пищей даже врага. ²³ Старались, однако, это новое дикое и постыдное злодеяние извинить примером убийства Сертория. Но не знали, вероятно, льстецы, что никогда, как утверждает Демосфен, вечная слава Греции, позорное дело не может быть оправдано тем, что другое было на него похоже и осталось безнаказанным.

2

¹ Таковы достопримечательные события, совершившиеся в Армении. Когда же Сапор, скорбевший о поражениях своих войск в предшествующее время, узнал о смерти Пары, которого очень старался вовлечь в союз с собой, он был поражен тяжкой скорбью, тем более, что бодрый дух нашей армии вызывал в нем страх. Опасаясь в будущем еще худшего, он отправил послом к императору Арсака с поручением предложить ему полностью оставить Армению, которая являлась постоянной причиной раздора. В случае, если бы это предположение не было принято, он выставлял другое требование, а именно: прекратить разделение Иверии, устранить оттуда гарнизоны римской половины и предоставить царскую власть одному Аспакуру, которого он сам поставил над иверийцами^[5]. ³ На это Валент дал ответ, что он не может допустить никаких изменений в решениях, принятых с общего согласия и тем с большим рвением будет их отстаивать. На это достойное решение пришло уже в конце зимы ответное письмо царя, в котором он предъявлял лишь пустые и высокомерные претензии. Он утверждал, что невозможно с корнем вырвать поводы для раздоров, если не будут привлечены в качестве посредников люди, участвовавшие в заключении договора с Иовианом, из которых некоторые, как он знал, уже умерли.

⁴ Так как после этого отношения становились все тревожнее, то император, которому по силам было выбирать между предложенными мерами, а не придумывать свои, признал полезным для дела приказать, чтобы магистр конницы Виктор и дукс Месопотамии Урбиций немедленно отправились в Персию и доставили царю совершенно ясный и не допускающий сомнений ответ такого содержания: если царь стоит за справедливость и не посягает на чужое, как он нередко заявлял, то он совершает преступное дело, посягая на Армению, коль скоро населению позволено жить самостоятельно; если же гарнизоны, предоставленные Савромаку, не удалятся в начале следующего года, как было условлено, то царь будет вынужден выполнить то, что он промедлил сделать добровольно. ⁵ Посольство действовало твердо и смело; но оно погрешило тем, что согласилось, помимо прямого поручения, на принятие предложенных ему небольших округов в той самой Армении.

По возвращении нашего посольства, прибыл сурена, второе лицо в государстве после царя, и предложил императору те самые округа, которые, не задумываясь, приняли наши послы. ⁶ Ему был устроен любезный и пышный прием, но отпущен он был, не добившись того, чего требовал, и вслед за тем были начаты большие приготовления к военным действиям. Имелось в виду, что когда дело пойдет к весне, император вторгнется в Персию с тремя армиями, и для этого с величайшей поспешностью нанимали вспомогательные отряды скифов^[6].

⁷ Сапор, не добившись того, на что рассчитывал в пустых надеждах, страшно рассердился, когда узнал, что наш государь готовится к походу. Презирая его гнев, он отдал приказание сурене отобрать вооруженной силой те округа, которые приняли комиты Виктор и Урбиций, если будет оказано сопротивление и войска, отряженные для охраны Савромака, окажутся в опасном положении. ⁸ Как он повелел, так и было это немедленно исполнено, и не было возможности ни исправить этого, ни отомстить за это, потому что на римское государство обрушился другой ужас, когда весь готский народ неудержимо наводнил Фракию. Об этих несчастьях я вкратце расскажу, если дойду в своем повествовании и до них^[7].

⁹ Такие события совершались в восточных пределах. Одновременно с этим отомстила за африканские несчастья и дала успокоение теням послов Триполиса, все еще не отомщенным и блуждавшим доселе, вечная сила Справедливости. Хотя она и запаздывает иной раз, но все-таки является неукоснительным исследователем правых и неправых дел. Вышло это так. ¹⁰ Ремигий, который, как я рассказал, покровительствовал комиту Роману в его грабежах провинций, после того как вместо него стал магистром оффиций Лев, вышел в отставку и занялся хозяйством поблизости от Могонциака, откуда был родом. ¹¹ Пока он там беспечно жил, префект претория Максимин, относясь к нему с полным пренебрежением, как находившемуся уже в отставке, задался целью, всякими, какими только мог, способами оскорблять его, а было ему свойственно обрушиваться на все, словно некоей жестокой заразе. С целью выведать побольше тайн, он схватил Цезария, который был раньше доместиком Ремигия, а потом нотарием государя, и подверг его допросу под кровавой пыткой, задавая вопрос, что делал Ремигий и сколько он получил за помощь в нечестивых деяниях Романа. ¹² Узнав об этом, Ремигий, живший, как я сказал, в отставке, потому ли что его мучила совесть, или что страх перед наговорами отнял у него разум, лишил себя жизни, стянув горло веревочной петлей.

3

¹ На следующий год в товарищи по консульству Грациану дан был Эквиций. Валентиниан опустошил несколько областей Аламаннии и принялся за сооружение укрепления близ Базилии, именуемого местным населением Робур (сила)^[8]. Тут он получил донесение префекта Проба о несчастьях в Иллирике^[9]. ² Внимательно прочитав его, как подобает осторожному главнокомандующему, он сильно встревожился и послал нотария Патерниана, поручив ему самым точным образом исследовать дело. Как только он получил от него достоверные известия о случившемся, то немедленно стал собираться в поход, чтобы раздавить, как он предполагал, первым шумом оружия варваров, посмевших потревожить границы. ³ Так как в конце осени имелось много серьезных затруднений на пути, то все придворные сановники прилагали старание к тому, чтобы многократными просьбами задержать его до начала весны. Они утверждали, во-первых, что нельзя двигаться по замерзшим дорогам, где невозможно найти ни подросшей травы для подножного корма, ни всего остального, что необходимо для обихода армии; во-вторых, указывали на свирепость соседних с Галлией царей и прежде всего Макриана, внушавшего в ту пору особенные опасения; о нем было известно, что, не будучи приведен к покорности, он дерзнет напасть даже на укрепленные города. ⁴ Указывая на эти обстоятельства и добавляя полезные советы, они склонили императора к более правильным мыслям. Тотчас, как того требовали государственные интересы, вышеназванный царь был приглашен вежливым письмом на свидание близ Могонциака (Майнц), и сам он был, казалось, склонен вступить в договорные отношения. Он прибыл в невероятно высокомерном настроении, как будущий верховный вершитель судеб мира, и в условленный день переговоров встал у самого берега Рейна, высоко подняв голову, среди громкого шума щитов, который производили его земляки. ⁵ С другой стороны Август, окруженный также большой свитой военных людей, сел на речные суда и осторожно пристал к берегу среди блеска сверкающих знамен. Дикие жесты и шум варваров успокоились наконец, и после того как многое было сказано и выслушано с той и другой стороны, была установлена дружба, скрепленная взаимной клятвой. ⁶ Когда дело устроилось, удалился в свою сторону царь, устроитель разных замешательств, в смягченном настроении, с тем чтобы в будущем быть нашим союзником. И действительно, до самого конца своей жизни он давал в похвальных поступках доказательства своей твердой решимости жить с нами в согласии. ⁷ Впоследствии он погиб в земле франков. Прорвавшись туда в опустошительном походе, он попал в засаду, подстроенную ему воинственным царем Меллобавдом, и был убит. После торжественного заключения договора Валентиниан ушел на зимовку в Тревиры^[10].

4

Таковы были события в Галлии и на северной стороне. А в восточных частях империи, при полном внешнем спокойствии разворачивались внутренние бедствия из-за друзей Валента и приближенных к нему лиц, для которых личная выгода стоила дороже чести. Прилагались всяческие старания, чтобы отвлечь от участия в судопроизводстве императора, который отличался строгостью и охотно сам выслушивал тяжущихся. Побуждением к тому было опасение, чтобы не воспрянула, как было во времена Юлиана, невинность вследствие возможности защищаться, и не была сломлена надменность могущественных людей, которые под покровом безнаказанности утверждались в своей привычке не знать никаких границ. ² По этим и подобным мотивам многие во взаимном согласии отговаривали его, особенно же префект претория Модест^[11]. Этот человек, находившийся в полном подчинении у императорских евнухов и прикрывавший строгим выражением лица грубость своего духа, нимало не развитого знакомством с древней литературой, внушал императору, что вникать в мелочи частных тяжб ниже достоинства императорской власти. Валент, утвердившись в мысли, что личное участие в разборе дел принижает высоту верховной власти, как тот ему внушал, совершенно отошел от этого и широко раскрыл тем самым двери грабежам, которые усиливались день за днем вследствие подлости судей и адвокатов; действуя заодно, они продавали за деньги интересы людей непривилегированного звания командирам армии и влиятельным при дворе лицам, наживая богатства и высокие звания.

³ Профессию судебных ораторов великий Платон определяет так: πολιτικ'ς μωρίου ’είδωλον, т. е. тень частицы политической науки, или как четвертую часть лести; Эпикур, называя ее κακοτεχνία (искусство обманывать), причисляет ее к дурным искусствам. Тизий называет ее орудием убеждения и с ним соглашается Горгий Леонтинский. ⁴ Искусство, столь нелестно аттестованное древними, превратилось, благодаря мошенничеству неких восточных людей, в нечто ненавистное всякому порядочному человеку, вследствие чего ограничивают его пределами заранее установленного времени. Поэтому я, прежде чем вернуться к продолжению своего повествования, изложу вкратце вредоносные проявления этого искусства, что я видел на опыте во время пребывания в восточных областях.

⁵ В древние времена трибуналы славились изяществом речей, когда ораторы, обладавшие блестящим даром слова, прилежно занимавшиеся науками, выделялись талантом, честностью, богатством и обилием красоты слова. Таков был Демосфен. Когда предстояло ему говорить, то, по свидетельству аттических историков, стекались люди со всей Греции, чтобы его послушать. Точно так же, когда Каллистрат вел знаменитое дело об Оропе, сам Демосфен пришел его послушать, оставив Академию и Платона. Таковы, далее, Гиперид, Эсхин, Авдокид, Динарх, а также тот Антифонт Рамнусийский, который первый, по свидетельству древних, взял плату за защиту дела. ⁶ Равным образом такие люди, как Рутилий, Гальба, Скавр, славны были своей жизнью, характером, честностью, а затем в разное время следующего века много бывших цензоров и консулов, а также триумфаторов: Красс, Антоний, Филипп и Сцевола, и множество других, которые, блистательно закончив свои военные командования, после одержанных ими побед и воздвигнутых трофеев, стяжали себе лавры форума на знаменитых процессах и пользовались всеобщим почетом.

⁷ После них Цицерон, превзошедший всех, постоянно исторгавший потоками своего властного слова из пламени суда над какими-нибудь угнетенными, заявлял, что оставление людей без защиты, быть может, и не навлекает порицания, но небрежное ведение защиты есть преступление.

⁸ А теперь по всем странам Востока можно видеть целые толпы насильников и грабителей, которые бродят по всем площадям и осаждают жилища богатых, как спартанские или критские собаки, и, старательно вынюхивая всякие следы, вылавливают процессы в самом их логовище.

⁹ Первый класс в их среде составляют те, которые хвалятся тем, что посредством тысячи поручительств сеют различные тяжбы, обивая косяки вдов и пороги сирот. И стоит им только заметить хотя бы слабую зацепку к тому, чтобы вызвать раздражение, как они возбуждают страшнейшую вражду между живущими в полном согласии друзьями, близкими и родственниками. С течением времени эти дурные качества не слабеют, как бывает это с другими; напротив, они все больше и больше укрепляются. Оставаясь бедными при ненасытных своих грабежах, они оттачивают свой язык, как меч, для поимки изворотливыми речами верности присяге судей, само имя которых (index) происходит от слова «справедливость» (institia). ¹⁰ Свою дерзость они выдают за свободу, не знающую удержа наглость — за настойчивость и пустую болтливость языка — за красноречие. Сбивать этими скверными способами судей с толку есть прямой грех, как сделал о том замечание Цицерон. Вот его слова: «Так как нет ничего в государстве, что в такой мере не должно подвергаться извращению, как голос в народном собрании и приговор в суде, то я не понимаю, почему достоин кары тот, кто их подкупил деньгами, а заслуживает даже славу тот, кто достиг того же самого красноречием. По моему мнению тот, кто совращает судью речью, делает больше зла, чем тот, кто его подкупает, так как честного человека никто не может подкупить деньгами, а речью может».

¹¹ Второй класс составляют люди, которые, выдавая себя за специалистов в науке права, хотя она упразднена взаимной противоречивостью законов, молчат, словно на уста их наложены оковы, и своим упорным молчанием уподобляются собственным своим теням. Как люди, составляющие гороскоп, или толкователи прорицаний Сивиллы, они придают своему лицу серьезное и важное выражение и продают ту науку, которая вызывает у них самих зевоту. ¹² Чтобы казаться глубокими знатоками права, они вспоминают Требация, Касцеллия, Алфена,^[12] законы Аврунков и Сиканов, давно уже забытые и похороненные вместе с матерью Эвандра^[13] за много веков до наших дней. И если представить, что ты умышленно убил свою мать, то все-таки они пообещают тебе привести сокровенные места законов для твоего оправдания, если только прослышат, что ты человек денежный.

¹³ Третью категорию составляют люди, которые ради того, чтобы продвинуться в своей тревожной профессии, изощряют свой продажный язык для опровержения истины и своим медным лбом и низким лаем обеспечивают, себе беспрепятственный доступ всюду, куда захотят. При многосложных тревожащих судей заботах они опутывают дело нерасторжимой сетью и стараются смутить покой всякого тяжбами. Они нарочно заваливают запутанными вопросами суды, которые являются храмами справедливости, когда действуют правильно, а когда развращаются, становятся обманными волчьими ямами: если кто в них попадет, то выберется только через много-много лет, высосанный до самого мозга костей.

¹⁴ Четвертая и последняя категория, бесстыдная, дерзкая и необразованная, состоит из тех, которые, раньше времени убежав из начальной школы, шатаются по закоулкам городов, занятые больше мимиамбами, чем тем, что нужно для помощи в процессах; обивают пороги богатых людей, гоняясь за тонкими обедами и изысканными кушаньями. ¹⁵ Отдавшись погоне за мерцающими выгодами и приобретением отовсюду денег, они убеждают каких-нибудь невинных простаков затевать попусту тяжбы. Будучи допущены к защите дела, что случается редко, они узнают уже во время производства дела из самых уст противника о форме и содержании принятого ими на себя иска; тут они пускают в ход такую непроходимую околесицу, что можно подумать, будто ты слышишь противное словоизвержение Терсита^[14]. ¹⁶ Когда же они затрудняются обосновать нуждающиеся в доказательстве претензии, то пускаются в необузданную дикую брань. Поэтому случалось, что их самих привлекали к суду за упорные бранные речи против почтенных людей и обвиняли. Среди них есть такие невежды, что сами не помнят, владели ли они когда-либо книгами законов. ¹⁷ Если в кружке образованных людей назовут имя старого юриста, они принимают его за чужеземное название рыбы или чего-либо съедобного; а если какой-то человек, прибывший из другого места, спросит только одним словом Марциана^[15], с которым он раньше не имел дела, то все они сейчас станут заверять, что они Марцианы. ¹⁸ Они чужды всяких представлений о справедливости и правде, но, предавшись корысти и давно ею охваченные, дают лишь себе неограниченную свободу запрашивать. Стоит им кого-нибудь хоть раз захватить в свои сети, они опутывают его, как паутиной; притворяясь больными, намеренно затягивают дело; они готовы по семь раз за плату выступать на суде для того, чтобы попусту прочитать всем известные положения права, и без конца придумывают одну отсрочку за другой. ¹⁹ И когда для обираемых тяжущихся прошли дни, месяцы, годы, тогда, наконец, ставится на очередь состарившееся дело, выступают эти блестящие головы и выводят вместе с собой другие подобия адвокатов. Когда же они вступят за решетку суда и дело идет о состоянии или жизни кого-либо, и нужно стараться, чтобы отстранить от невинного меч или тяжкий убыток, то обе стороны долго стоят, наморщив лбы, делая жесты руками на актерский лад, хотя и нет за спиной флейты, которую применял Гракх во время речей^[16]. Наконец, по предварительному уговору, тот, кто более дерзок на язык, начинает какое-нибудь сладкогласное вступление, обещающее поспорить красотами с речами за Клуенция или за Ктесифонта^[17]. И когда все уже только и ждут того, чтобы он окончил, он в заключение заявляет, что адвокаты после трех лет, на которые затянулся процесс, еще не вполне разобрались в этом деле. Добившись затем отсрочки, они настойчиво требуют платы за труд и опасность, как будто выдержали борьбу с древним Антеем.

²⁰ При всем том адвокатское звание имеет немало неприятного, того, что едва ли может выдержать человек с развитым чувством собственного достоинства. Снизойдя до самых жалких доходов, они ссорятся между собой и дают прорываться, как я уже сказал, дикой ругани, причиняющей обиды многим. Полный простор дают они ей тогда, когда не могут подкрепить слабость вверенного им иска сильными аргументами. ²¹ Подчас им приходится иметь дело с судьями, которые получили свою выучку в актерском шутовстве Филистиона и Эзопа, а не вышли из школы Аристида, по прозвищу «справедливый», или Катона. Купив за большие деньги свое общественное положение, они высматривают, как назойливые кредиторы, какое бы то ни было имущество и исторгают у других добычу, отнимая чужое добро. ²² Наконец, тяжкая и жалкая сторона адвокатуры состоит в следующем: хотя дела проигрываются по тысяче различных случайностей, но можно сказать, всем тяжущимся как бы врождено представление, что неудачный исход процесса составляет вину адвокатов; им они приписывают всякий исход судоразбирательства и раздражаются не на недочеты иска, не на имеющую место иной раз несправедливость судей, но только на своих защитников. Но возвращаюсь к тому месту моего повествования, в котором я сделал отступление.

5

¹ С наступлением весны Валентиниан выступил из Тревиров и быстрым маршем двинулся по обычным дорогам. Когда он уже подходил к тем областям, куда направлялся, к нему прибыли послы сарматов. Распростершись у его ног, они обращали к нему миролюбивые моления, чтобы он в милостивом и кротком настроении шел к ним, так как он найдет их земляков невиновными ни в чем ни советом, ни делом. ² На их многократные повторения одного и того же император, по соображениям данного момента внимательно обдумав это дело, дал им ответ, что приписываемые им поступки должны быть расследованы на месте их совершения самым тщательным образом и привести к денежному взысканию. Затем он вступил в иллирийский город Карнунт^[18], находящийся в настоящее время в запустении и в развалинах, но представлявший собой весьма удобный пункт для командира армии, так как с этой близкой к границе стоянки, когда случай или расчет даст такую возможность, легко было задерживать варварские набеги.

³ Все пребывали в страхе и ждали, что по своей вспыльчивости и жестокости он покарает правителей, которые своим вероломством и трусостью вызвали запустение этой части Паннонии. Но когда он туда прибыл, то проявил такое равнодушие, что не стал производить следствия об убийстве царя Габиния^[19] и дознаваться, по чьему попустительству и небрежению государство потерпело такой ущерб. Тут проявлялась та его черта, что, суровый в применении наказаний к простым солдатам, он был слишком снисходителен по отношению к людям высшего ранга и ограничивался лишь резкими выражениями.

⁴ Одного только Проба он преследовал с ожесточенной ненавистью и не переставал с тех пор, как его увидел, угрожать ему с одинаковой резкостью. Причины этого были известны и имели серьезное основание. Поэтому, впервые достигнув звания префекта претория и желая подольше сохранить его за собой всякими и не всегда похвальными способами, Проб, в противоречии со славой своего рода, более радел о лести, нежели о собственном достоинстве. ⁵ Потворствуя стремлению государя отовсюду набирать деньги, не делая большого различия между правдой и неправдой, он не старался вернуть его на стезю справедливости, как нередко поступали разумные советники, но и сам следовал за ним на этом дурном пути, хотя император мог поддаваться внушению. ⁶ Отсюда тяжкие бедствия подданных, гибельные налоги с изысканными названиями, упадок крупных и мелких состояний, причем многолетняя привычка к злоупотреблениям находила все новые и новые более сильные оправдания. Наконец тяжесть податей и многократное увеличение налогов вынудили некоторых лиц из местной знати из страха окончательного разорения искать новые места для жительства; другие страдали от жестоких взысканий со стороны чиновников и, не имея возможности удовлетворить их требования, становились постоянными обитателями тюрем. Некоторые из последних, которым опротивел свет жизни, прибегали к повешению, как к желанному исцелению от бедствий. ⁷ Молва настойчиво твердила, что вымогательства совершались все с большей и более неприглядной жестокостью; но Валентиниан не знал про это, как будто уши его были залиты воском; проявляя полное безразличие, он лишь желал извлекать прибыль, хотя бы из самых ничтожных вещей, и думал только о том, что ему доставляли. Однако, быть может, он пощадил бы паннонцев^[20], если бы раньше дошли до его сведения те слез достойные обиды, о которых он слишком поздно узнал по такому поводу. ⁸ По примеру других провинциалов, эпироты по распоряжению префекта также отправили посольство, чтобы принести императору благодарность. Эту обязанность был вынужден против своей воли исполнить философ Ификл, человек испытанной твердости убеждений. ⁹ Когда он предстал перед императором, тот узнал его и спросил о причине прибытия. Ификл держал ответ на греческом языке. На внимательные вопросы государя о том, действительно ли пославшие его хорошего мнения о префекте, тот сказал, как и подобало философу, служителю истины: «Со стоном и принуждением». ¹⁰ Как стрелой поражен был император этими словами и стал узнавать о его действиях, как ловкая ищейка, расспрашивая его на его родном языке о тех, кого знал: где, например, тот, что блистал среди своих почетом и именем, или тот богач, или тот, бывший первым в городском сенате. Когда он узнал, что один повесился, другой переселился за море, третий лишил себя жизни иным способом, четвертый умер под кнутом, он страшно разозлился. Гнев этот всячески поддерживал магистр оффиций Лев. который — о ужас! — сам добивался префектуры, чтобы низринуться с большей высоты. Если бы он достиг ее, то можно было бы вознести до неба отправление должности префекта Пробом по сравнению с тем, на что бы тот мог посягнуть.

¹¹ Находясь в Карнунте, император в течение целых трех летних месяцев был занят заготовкой оружия и провианта, собираясь, если представится благоприятный случай, пройти через землю квадов, виновников крупных беспорядков. В этом городе Фавстин, сын сестры преторианского префекта Вивенция^[21], состоявший нотарием при армии, после рассмотрения его дела Пробом, был подвергнут пытке и казнен рукой палача. Он был привлечен к ответственности за то, что убил осла: для колдовства, как утверждали обвинявшие его, а как сам он говорил, для изготовления средства против выпадения волос. ¹² Со злым умыслом сочинили против него и другое обвинение, будто в ответ на обращенную к нему в шутку неким Нигрином просьбу сделать его нотарием, он, смеясь над ним, воскликнул: «Сделай меня императором, если хочешь этого достигнуть». Благодаря превратному истолкованию этой шутки, подверглись казни и сам Фавстин, и Нигрин, и другие.

¹³ Валентиниан послал вперед Меробавда с состоявшим под его командой отрядом пехоты, приказав ему опустошить и сжечь поселки варваров. Прикомандирован к нему был комит Себастиан. Сам Валентиниан быстро двинулся в Ацинк^[22], и экстренно собрав много судов и быстро наведя мост, перешел с другой стороны на землю квадов. А те следили за его продвижением с крутых высот, куда большинство из них удалилось со своими семействами в нерешительности и неизвестности о возможных случайностях, и пришли в оцепенение, когда увидели на своей земле, против всяких ожиданий, императорские знамена. ¹⁴ И вот, пройдя ускоренным маршем вперед, насколько это позволяли обстоятельства, истребив без различия пола и возраста всех, кого внезапный набег захватил блуждающими, и предав огню жилища, император вернулся назад, не потеряв из своей армии ни одного человека. Задержавшись на некоторое время в Ацинке, где его захватила быстро наступившая осень, он стал искать удобных зимних квартир в этих местностях, где зимние холода сковывают все льдом. Кроме Сабарии^[23] он не мог найти другой удобной стоянки, хотя тогда этот город не представлял уже собой сильной крепости вследствие непрерывно обрушивавшихся на него бедствий. ¹⁵ Недолго пробыв здесь, он двинулся быстро оттуда, хотя важно было (дать отдых войскам), и направляясь по берегу реки и оставляя достаточные гарнизоны для усиления крепостей и фортов, прибыл в Брегицион^[24]. Судьба, определившая уже давно час наступления упокоения для императора, указала в виде целого ряда набегавших знамений на предстоявшую ему кончину. ¹⁶ Так, за очень немного дней до этого события засияли на небе кометы, возвещающие кончину людей высокого положения. Происхождение комет я объяснял выше^[25]. До этого в Сирмии, во время внезапно налетевшей бури удар молнии привел к пожару в части дворца, курии и рынка. В Сабарии, когда он там находился, сел на гребень крыши царской бани филин и начал свою песню, возвещающую смерть; хотя в него метали камни и стрелы опытные руки, не удалось, однако, сбить его оттуда. ¹⁷ Точно так же, когда из названного города Валентиниан направлялся в поход, он хотел выйти через те же самые ворота, через которые вступил в город, чтобы тем дать предзнаменование, что он скоро вернется в Галлию. Когда ради этого очищали одно заброшенное место от нагромоздившегося мусора, упала железная дверь и завалила выход; в течение целого дня множество людей не могло ее сдвинуть, напрягая все силы, и Валентиниан вынужден был выйти через другие ворота. ¹⁸ Ночью накануне того дня, когда ему предстояло умереть, он видел во сне, как бывает, свою отсутствующую жену сидевшей с распущенными волосами и в трауре. Нетрудно было понять, что то была его судьба, готовившаяся расстаться с ним в траурном одеянии. ¹⁹ Когда он вышел рано утром из дома с мрачным и грустным лицом, ему подвели коня; но тот не позволял ему сесть на себя, взвившись на дыбы, чего никогда не делал. Со своей врожденной вспыльчивостью, так как был он человек жестокий, он приказал отсечь правую руку конюху, который нечаянно толкнул его, когда он вскакивал на коня. И этот молодой человек мог бы безвинно погибнуть жестокой смертью, если бы трибун конюшни Цериалий на свой риск не отсрочил исполнение жестокого приговора.

6

¹ После этого прибыли послы квадов; смиренно умоляли они предоставить им мир, предав забвению случившееся, и чтобы иметь возможность достигнуть этого безо всяких затруднений, давали обещание поставлять рекрутов, а также предлагали другие полезные для римского государства услуги. ² Так как было решено принять их и, предоставив им перемирие, о котором они просили, вернуться назад, — недостаток провианта и позднее время года не позволяли продолжать военные действия против них, — то, по совету Эквиция,^[26] они были допущены в приемный зал. Они стояли, согнув спины, обессилевшие со страху и смущенные. Получив приказание изложить данное им поручение, они начали приводить обычные оправдания, подтверждая их клятвой; уверяли, что не было никаких проступков в отношении нас на основании общего постановления вождей их племени, что имевшие место правонарушения совершены чужими им разбойниками, жившими у реки (Дунай); прибавляли также, как достаточное оправдание случившегося и то, что начатое римлянами сооружение крепости,^[27] несправедливое и несвоевременное, вызвало ожесточение дикого народа. ³ Император страшно вспылил и, разволновавшись в самом начале своего ответа, начал поносить в бранном тоне все их племя, упрекая за то, что они не хранят в памяти полученных благодеяний и неблагодарны. Понемногу он смягчился и перешел на более мягкий тон, как вдруг, словно пораженный молнией с неба, потерял дыхание и голос и страшно побагровел лицом; из горла внезапно хлынула кровь и на теле выступил предсмертный пот. Чтобы не дать ему упасть на глазах у всех и в присутствии презренных варваров, приближенные слуги бросились к нему и увели во внутренние покои. ⁴ Там его уложили в постель. Хотя дыхание было слабо, но он сохранял полное сознание, узнавал всех вокруг стоящих, которых созвали постельничие с величайшей поспешностью, чтобы никто не заподозрил их в убийстве. Из-за воспаления внутренностей необходимо было открыть жилу, но не могли найти ни одного врача по той причине, что сам император отправил их в разные места, чтобы лечить солдат, на которых напала чума. ⁵ Наконец нашелся один врач, но хотя и не раз вскрывал он жилу, не мог, однако, выпустить ни капли крови, поскольку внутренности были охвачены чрезвычайным жаром, или, как полагали некоторые, по той причине, что высохли органы вследствие закрытия каких-нибудь протоков (мы зовем их теперь гемороидами), замороженных ледяным холодом. ⁶ Под воздействием возраставшей силы болезни, он почувствовал, что настает его последний час. Он пытался сказать что-то или отдать приказание, как показывало частое подрагивание грудной клетки, скрежет зубов и движения рук, подобные тем, что совершают кулачные бойцы в борьбе, но обессилел, по телу пошли синие пятна, и после долгой борьбы он испустил дух на 55-м году жизни и 12-м без ста дней своего правления.

7

¹ Теперь уместно, как я уже поступал несколько раз, сделать отступление и в кратком обзоре изложить деяния этого государя, начиная с происхождения его отца и до его кончины, не обходя ни дурного, ни хорошего, что проявлено было на высоте верховной власти, которая всегда раскрывает внутренние качества характера человека. ² Грациан-старший родился в паннонском городе Цибалах в семействе простого звания. В детстве он получил прозвище Фунарий (канатчик), потому что еще ребенком ходил продавать вразнос веревки, и никогда солдаты, хотя бы их было пять и они тянули со всей силы, не могли у него вырвать его веревок. Его можно было сравнить с Милоном Кротонским, у которого, если он держал в правой или левой руке яблоко, никакая сила никогда не могла его вырвать. ³ За свою телесную силу и искусность в борьбе на солдатский лад он стал многим известен и, пройдя звания протектора и трибуна, командовал в сане комита военными силами в Африке. Тут он был заподозрен в казнокрадстве и уволен со службы; много позднее в том же звании он командовал войском в Британии и, наконец, получив почетную отставку, вернулся на родину и жил там в полной тишине. Констанций покарал его конфискацией имущества за то, что во время междоусобной войны он, по слухам, принимал в своем доме Магненция, когда тот, направляясь к своей армии, проезжал через его имение.

⁴ Заслуги отца служили с юных лет Валентиниану рекомендацией, но он выдвинулся также и своими собственными доблестями и в Никее был облечен отличиями императорского величества. Он принял в соправители своего брата Валента, который был теснейшим образом связан с ним, помимо кровного родства, также единомыслием. В соответствующем месте моего труда я покажу, что относительно Валента трудно решить, принадлежал ли он к хорошим или к дурным государям. ⁵ Валентиниан пережил немало тяжелых опасностей, пока был частным человеком. В самом начале своего правления он направился в крепости и города, расположенные на пограничных реках, а также в Галлию, открытую для аламаннских набегов, которые очень участились, когда стало известно о смерти императора Юлиана: одного его боялись аламанны после Константа. ⁶ Валентиниан внушал им страх как тем, что значительно усилил войска дополнительными контингентами, так и тем, что повсюду укрепил Рейн сооружением или надстройкой крепостей и укреплений, чтобы неприятель нигде не мог остаться незамеченным при своем приближении к нашим областям.

⁷ Оставляя в стороне многое, что он совершил с авторитетом рачительного государя или с успехом осуществлял через дельных командиров, упомяну, что после принятия в соправители Грациана, он устранил царя аламаннов Витикария, сына Вадомария, юношу, только что вышедшего из лет отрочества, когда тот поднимал свое племя на бунт и войну. Так как нельзя было сделать этого открыто, то Валентиниан прибег к тайному убийству^[28]. Сразившись с аламаннами при Солицинии,^[29] где он едва не погиб, будучи обманут коварным образом, он мог истребить их всех до одного, если бы быстрое бегство не спасло немногих в темноте ночи.

⁸ Кроме этих предпринятых с большой осторожностью мероприятий он имел дело с саксами. Этот народ дошел до безумной дерзости и беспрепятственно совершал неожиданные набеги во всех направлениях. Когда однажды саксы после похода в пограничные области возвращались назад, обогащенные награбленной добычей, он уничтожил их коварным, но успешным образом, отняв у грабителей их добычу.^[30]

⁹ Точно также британцам, которые не были в состоянии отбивать шайки одолевавших их врагов и теряли всякую надежду на лучшее будущее, он вернул свободу и спокойствие, не позволив почти никому из грабителей вернуться восвояси^[31].

¹⁰ С равным успехом он подавил бунт паннонца Валентина. Находясь в ссылке (в Британии), он пытался возмутить общественный покой в тех областях; но дело было потушено прежде чем успело разгореться.^[32] Далее, он освободил Африку от серьезных опасностей, в которые она была внезапно ввергнута, когда Фирм, не будучи в состоянии выносить грабежей и высокомерия военных чинов, поднял восстание мавров, чутко откликавшихся на все волнения и раздоры^[33]. С равным мужеством он бы отомстил за скорби достойные несчастья Иллирика; но настигшая его смерть не позволила завершить это важное дело.

¹¹ И хотя перечисленные мною успехи являются делом его отличных полководцев, однако верно и то, что он, как человек решительный и закаленный продолжительным опытом военного дела, многое выполнял сам. Блистательным его деянием могло бы стать взятие живым царя Макриана, являвшегося в то время такой грозой, если бы это удалось. Он готовил это с большим старанием, но, к великому своему прискорбию, узнал, что тот ушел к бургундам, которых он сам сблизил с аламаннами.

8

¹ Таков краткий обзор деяний этого императора. А теперь в уверенности, что потомки, не будучи связаны ни страхом, ни мерзостью лести, являются обычно беспристрастными судьями прошлого, я укажу в общих чертах и на его недостатки, а затем отмечу и его достоинства. ² Хотя он подчас одевал на себя личину кроткого, но по горячности своей натуры он был более склонен к суровости и, очевидно, забывал, что правителю государства следует избегать всего чрезмерного, как крутого утеса. ³ Никогда не случалось, чтобы он удовольствовался мягким взысканием, но иной раз приказывал продолжать кровавое следствие и после допроса с пыткой, а иные допрашиваемые были замучены до самой смерти. Такую он имел склонность причинять страдания, что никогда никого не спас от смертной казни подписанием мягкого приговора, хотя это иногда делали даже самые свирепые государи. ⁴ И однако мог бы он обратить свои взоры на многочисленные примеры предков и найти у чужеземцев образцы для подражания в проявлении человечности и кротости — качеств, которые, по определению философов, являются добрыми родственницами доблестей. Достаточно будет привести следующие примеры. Артаксеркс, могущественный царь персов, который вследствие длины одной из частей тела, имел прозвание Долгорукий, многократно, по врожденному своему добросердечию, смягчал нередкие у дикого народа смертные казни тем, что отсекал у иных преступников тиары вместо голов; а чтобы не отрезать ушей за проступки, как это принято у персов, отсекал свешивавшиеся с головного убора шнурки. Эта мягкость его нрава принесла ему такое расположение и уважение, что он при всеобщем сочувствии к себе мог совершить много дивных деяний, которые прославлены греческими писателями. ⁵ Когда во время одной из Самнитских войн командир пренестинцев, получив приказание спешить на помощь, промедлил с исполнением этого приказания и был за это привлечен к ответственности, Папирий Курсор, бывший тогда диктатором, приказал ликтору обнажить секиру, и когда обвиняемый, оцепенев от страха, потерял всякую способность защищаться — диктатор приказал ликтору рубить росший поблизости кустарник^[34]. С этим обращенным в шутку наказанием он отпустил его и нисколько тем не уронил уважения к себе, как полководец, с честью закончивший продолжительную и тяжелую войну. Его считали единственным, кто бы мог сопротивляться Александру Великому, если бы тот вступил на землю Италии. ⁶ Этого, быть может, и не знал Валентиниан, как не помышлял и о том, каким утешением для несчастных является мягкость государей: он множил казни огнем и мечом, тогда как наши предки, в своем более мягком настроении,^[35] признавали эти казни последним средством в крайних случаях; равным образом Исократ, со свойственным ему изяществом, изрек об этом навеки поучительное слово, что следует иногда прощать противнику, даже побежденному силою оружия, как если бы он не знал, что такое справедливость^[36]. Исходя из того же положения, и Цицерон сказал в защитительной речи за Оппия: «Деятельно трудиться для спасения жизни другого многим послужило во славу, и никогда никому не принесло позора то, что он мало сделал для гибели другого человека».

⁸ Корыстолюбие, не знавшее различия между пристойным и непристойным и стремившееся всякими путями к обогащению, пусть даже за счет чужой жизни, росло у этого государя все сильнее и сильнее и выходило из всяких границ. Некоторые пытались оправдывать его, указывая на императора Аврелиана: как тот, после Галлиена и горестных бедствий государства, в пору полного опустошения казны устремлялся на богатых, словно горный поток, так и Валентиниан после потерь парфянской (персидской) войны, будучи вынужден предпринимать огромные расходы на пополнение и содержание войск, соединял с жестокостью страсть к накоплению огромных богатств. При этом он делал вид, будто не знает, что есть кое-что, чего не следует делать, хотя бы и было то можно. Он был совершенно не похож на древнего Фемистокла: когда тот после битвы и истребления персидских полчищ свободно прогуливался и увидел лежащие на земле золотые запястья и шейную цепь, то, обращаясь к стоявшему поблизости спутнику, сказал: «Возьми это, потому что ты не Фемистокл». Этим он указывал на то, что корысть не пристойна благородному полководцу… ⁹ Примеров подобного воздержания римских вождей имеется множество. Оставив их в стороне, так как они не являются свидетельством совершенной добродетели, — не брать чужого еще не заслуга, — я приведу один из многих образчик бескорыстия простого народа древних времен. Когда Марий и Цинна предоставили богатые дома проскрибированных граждан на разграбление римской черни, то народ, относившийся, несмотря на свою грубость, с состраданием к чужим невзгодам, пощадил имущество, приобретенное чужими трудами, и не нашлось никого, будь то бедняк или человек самого низкого положения, кто бы захотел поживиться от общественного бедствия, хотя это и было позволено.

¹⁰ Кроме этого, вышеназванный император горел в глубине души завистью и, зная, что многие пороки принимают внешний вид добродетелей, постоянно повторял, что строгость есть союзница истинной власти. И так как обладатели верховной власти полагают, что им все позволено и питают сильную склонность к унижению своих противников и устранению лучших людей, то он ненавидел людей хорошо одетых, высокообразованных, богатых, знатных, и принижал храбрых, чтобы казалось, что он один возвышается над другими добрыми качествами, — недостаток, которым, как известно, сильно страдал император Адриан.

¹¹ Валентиниан часто бранил трусливых, говоря про них, что они — позор человечества, низкие души, достойные стоять ниже черни; но сам иной раз позорно бледнел от пустых страхов и пугался до глубины души того, чего вовсе и не было. ¹² Магистр оффиций Ремигий подметил эту черту его характера, и когда замечал, что он начинает раздражаться по какому-нибудь поводу, то вставлял невзначай в свою речь замечание о каких-нибудь передвижениях у варваров; Валентиниан тотчас пугался и становился кроток и мягок, как Антонин Пий. ¹³ Намеренно он никогда не назначал дурных правителей; но если слышал, что назначенные им люди проявляют жестокость, то хвалился, что отыскал Ликургов и Кассиев, древних столпов справедливости, и в своих рескриптах наставлял их строго карать за проступки, хотя бы незначительные.

¹⁴ Никогда несчастные, попадая в непредвиденные бедствия, не находили убежища в милосердии государя, которое является всегда тем же, чем желанная пристань для гонимых бурным ветром по разыгравшемуся морю. Ибо цель справедливого правления, согласно учению философов, есть польза и благо подданных.

9

¹ Уместно после этого перейти к его поступкам, достойным одобрения и заслуживающим подражания со стороны всякого разумного человека. Если бы он привел в соответствие с ними все остальное, то его можно было бы сравнить с Траяном и Марком (Аврелием). В отношении провинциалов он проявлял большую внимательность и повсюду облегчал бремя податей, своевременно воздвигал укрепления на границах государства, чрезвычайно строго держал военную дисциплину; грешил он только тем, что даже незначительные проступки солдат не оставлял без наказания, а преступлениям высших чинов давал простор разрастаться дальше и дальше, оставаясь иной раз совершенно глух к подаваемым против них жалобам. Здесь был источник беспорядков в Британии, бедствий в Африке, опустошения Иллирика.

² И дома, и вне его проявлял он строгое целомудрие, не будучи нисколько заражен язвой безнравственности и разврата. Поэтому он мог удерживать распущенность двора в строгих границах, и ему тем легче было это, что он не потворствовал своей родне: родственников своих он или оставлял в безвестности частной жизни, или предоставлял им звания и посты не очень высокие, за исключением брата, которого принял в соправители, будучи вынужден к этому затруднительными обстоятельствами того времени.

³ В представлении высоких санов он был осторожен до щепетильности: никогда в его правлении не являлся правителем провинции какой-нибудь меняла, никогда не случалось продажи должности; только в начале его правления не обошлось без этого, как вообще случается, что люди, в надежде захватить власть или остаться безнаказанными, совершают преступления.

⁴ В войне, как наступательной, так и оборонительной он проявлял большую умелость и осторожность, будучи тесно знаком с боевой жизнью; он был весьма предусмотрителен в совете за или против, о дурном и хорошем, чрезвычайно сведущ в военном деле вообще. Он складно писал, хорошо рисовал и моделировал, изобретал новые виды оружия; память и речь его отличались живостью, но редко он доходил до красноречия;^[37] он любил изящную обстановку, а в пище — изысканность, а не обилие.

⁵ Наконец, славу его правления составляет сдержанность, с которой он относился к религиозным спорам; никого он не обеспокоил, не издавал повелений почитать то или другое и не заставлял строгими запрещениями своих подданных склоняться перед тем, во что сам верил; эти вопросы он оставил в том положении, в каком их застал.

⁶ В отношении тела он был мускулист и крепок, волосы и цвет лица были светлы, глаза голубые со взглядом всегда косым и жестким, рост — красивый, очертания тела правильны, что придавало ему в общем красу царственности.

10

¹ Над телом почившего императора совершено было обычное оплакивание, его труп обрядили, чтобы препроводить его в Константинополь и предать погребению в императорской усыпальнице. Предстоявшие военные действия были отложены и возникло напряженное опасение за ближайшее будущее, так как боялись, чтобы галльские войска, которые не всегда сохраняли верность законному государю, не замыслили при данных обстоятельствах какой-либо переворот, присвоив себе право распоряжения верховной властью. Благоприятным для тайных замыслов могло оказаться и то обстоятельство, что Грациан, оставаясь в неведении о происшедшем, находился все еще в Тревирах (Трир), где определил ему пребывание отец, когда отправлялся в поход. ² В этом трудном положении, когда будущие участники опасностей, если бы они случились, были как бы на одном корабле и боялись все одного и того же, принято было следующее решение: разобрать мост, который пришлось до этого соорудить для вторжения во вражескую землю, и тотчас отозвать Меробавда, якобы от имени живого еще Валентиниана. ³ Как человек живого ума, он понял, что произошло, или, быть может, узнал от посланного, который явился отозвать его, и, опасаясь, что галльские войска могут начать беспорядки, сделал вид, будто получил приказ вернуться с войсками для охраны берегов Рейна, из-за якобы возросшего возбуждения варваров. Согласно секретному поручению, он подальше отослал Себастиана, не знавшего еще о смерти государя; хотя тот был мирный и спокойный человек, но вследствие огромной своей популярности в войсках он должен был именно поэтому быть предметом особых опасений.

⁴ И вот, когда Меробавд вернулся, дело подвергнуто было еще более внимательному рассмотрению и было решено сделать соправителем четырехлетнего сына покойного императора Валентиниана, который тогда находился в 100 милях от Тревир и проживал со своею матерью Юстиной на вилле, называемой Муроцинкта (окруженная стеной). ⁵ Когда такое решение было всеми единодушно поддержано, поскорее отправили за мальчиком дядю его Цериалия. Он посадил его в лектику, привез в лагерь, и на шестой день после смерти отца маленький Валентиниан, с соблюдением всех формальностей, был провозглашен императором и торжественно наречен Августом. ⁶ В ту пору предполагали, что Грациан будет недоволен, что без его разрешения поставлен другой государь; но впоследствии исчезли всякие опасения: братья жили в полном согласии, и Грациан, как человек благожелательный и рассудительный, нежно любил своего брата и прилагал все заботы для его воспитания.

Примечания Ю. А. Кулаковского

1. Сын Арсака, см. 27, 12, 3.
2. См. 27, 12, 5.
3. Хотя Аммиан употребляет термин «легион», но, очевидно, применяет это слово к конному отряду небольшой численности.
4. 29, 1, 2.
5. 27, 12, 16.
6. Очевидно, под этим старым термином разумеются готы.
7. 31, 2, —5.
8. Местность нын. Гюннингена
9. 29, 6.
10. Трир.
11. 19, 12, 6.
12. Знаменитые юристы конца республики.
13. Verg. Aen. 8, 57 сл.
14. Нот. II 2, 2, 11.
15. Имя известного юриста, употребленное здесь в смысле термина.
16. Cic. De orat. 3, 60.
17. Автор имеет в виду знаменитые речи Цицерона за Клуенция и Демосфена De corona.
18. Между Дейч-Альтенбургом и Петронелем видны остатки этого города.
19. 29, 5.
20. Откуда был родом.
21. 26, 4, 4; 27, 3, 11; 12; 30, 5, 11.
22. н. Будапешт.
23. Штейн на Ангере.
24. Шёни близ Коморна.
25. 25, 10, 3.
26. 26, 1, 4; 6; 5, 3; 7, 11; 29, 6, 3.
27. 29, 6.
28. 27, 10, 3—4.
29. Швецинген.
30. 28, 5, 1—7.
31. 27, 8.
32. 28, 3, 3—6.
33. 29, 5.
34. Liv. 9, 16.
35. В чтении этого трудного и запутанного по своему смыслу места придерживаюсь чтения repperit, которое Гардтгаузен переделал на reperitur, а также maiorum, а не animorum, как читает Гардтгаузен.
36. Isocr. Paneg. с. 75.
37. Считаю лишней запятую после слова raro у Гардтгаузена.