Деяния (Марцеллин; Кулаковский, Сонни)/Книга XXV

Годы 363—364
  1. Римляне храбро отбивают персов, которые сделали на них нападение во время похода.
  2. Армия страдает от недостатка хлеба и подножного корма. Юлиана устрашают знамения.
  3. Когда император для отражения персов, напавших со всех сторон, бросился необдуманно без панциря в битву ему нанесена была рана копьем. Принесенный в палатку, он обратился с речью к стоявшим около него и, утолив жажду глотком холодной воды, скончался.
  4. Доблести его и недостатки, сложение и осанка.
  5. Императором избирают в спешке Иовиана, примицерия протекторов-доместиков.
  6. Персы и сарацины тревожат частыми схватками римлян во время их спешного отступления, и римляне отражают неприятеля с большими потерями.
  7. Голод и беспомощность римской армии побуждают Августа Иовиана заключить с Сапором вынужденный необходимостью, но весьма позорный мир, уступив ему пять областей с городами Нисибисом и Сингарой.
  8. Перейдя через реку Тигр, римляне в течение долгого времени мужественно переносили полное отсутствие пищи и, наконец, достигли Месопотамии. Август Иовиан устраивает по мере возможности дела в Иллирике и Галлии.
  9. Знатный перс Бинез принимает от Иовиана именем Сапора неприступный город Нисибис; жители были вынуждены покинуть родной город и переселиться в Амиду. Согласно мирному договору, персидские вельможи вступили во владение пятью областями с городом Сингарой и шестнадцатью крепостями.
  10. Опасаясь волнений в государстве, Иовиан спешно проезжает через Сирию, Киликию, Каппадокию и Галатию. В Анкире он вступает в консульство совместно с сыном своим, младенцем Варронианом, и вскоре вслед затем внезапно умирает в городе Дадастане.

1 Эту ночь, во мраке которой не блистала ни одна звезда, мы провели в настроении, соответствовавшем трудным и сомнительным нашим обстоятельствам; в страхе никто не смел ни присесть для отдыха, ни сомкнуть глаз и предаться сну. А когда рассвело, искрившаяся на солнце броня с железными ободками и издалека заметные блиставшие панцири оповестили нас, что перед нами царские войска. 2 Это зрелище возбудило наших солдат, и они рвались в бой, несмотря на отделявшую нас от неприятеля реку. Император сдержал этот пыл. Но неподалеку от лагерного вала столкнулись в жаркой стычке передовые отряды наши и персидские, и в ней пал командир одной нашей части Махамей. На помощь ему бросился брат его, бывший впоследствии дуксом Финикии, уложил на месте убийцу своего брата и, наводя страх на всех встречных, смог с большими усилиями, хотя и сам был ранен в плечо стрелою, вынести из рядов сражающихся Махамея, лицо которого уже покрыла предсмертная бледность. 3 И хотя невыносимый жар и одна за другой повторявшиеся атаки истощали силы обеих сторон, однако вражеская конница была, наконец, отражена и рассеяна. Когда мы стали продвигаться дальше, сарацины, которых отбила до этого наша пехота, вскоре соединившись с главными силами персов, сделали стремительный набег на наш обоз; но, увидев императора, вернулись к своим резервам.

4 Выступив с этого места, мы подошли к селению по имени Гукумбра. Тут мы в течение двух дней подкреплялись всякого рода пищей и вопреки ожиданиям наелись досыта хлеба, а затем, предав пламени все, что не могли увезти с собою, двинулись дальше. 5 На следующий день, когда наше войско медленно двигалось вперед, персы совершенно неожиданно напали на те наши отряды, которые в тот день несли арьергардную службу. Они могли бы легко их уничтожить, если бы ближайшие конные полки, быстро сообразив, в чем дело, не бросились на врага, широко рассыпавшись по низкой равнине, и не отразили этой страшной опасности, изранив нападавших. 6 В этой битве пал Адак, знатный сатрап, который некогда удостоился милостивого приема у императора Констанция, как посол персидского царя. Убивший его солдат принес Юлиану его доспехи и был подобающим образом вознагражден. 7 В тот же день пехотные войска возбудили против конного отряда терциаков обвинение в том, что во время их наступления на вражеский строй терциаки мало-помалу рассеялись и едва не поколебали бодрого духа всей армии. 8 Император воспылал справедливым гневом, отнял у них знамена, приказал сломать их копья и всем, кто был изобличен в бегстве, занять место во время похода между обозом и пленными; командиру терциаков, который единственный храбро сражался, вверено было командование другой турмой, трибун которой был изобличен в постыдном оставлении поля боя. 9 Лишены были также воинского звания еще четыре трибуна конных отрядов за подобное же преступление. Этой малой карой ограничился император, принимая в расчет предстоящие трудности. 10 Мы продвинулись затем на 70 стадий[1] вперед, и наш провиант все более уменьшался: травы и хлеба были сожжены, и каждый выискивал сам себе среди огня продовольствие и фураж, сколько мог увезти с собой. 11 Когда, продвигаясь дальше, вся армия сошлась в области, именуемой Маранга, на рассвете показались огромные полчища персов, с которыми были Мерен, начальник конницы, с двумя сыновьями царя и множеством знати. 12 То были закованные в железо отряды; железные бляшки так тесно охватывали все члены, что связки совершенно соответствовали движениям тела, и прикрытие лица так хорошо прилегало к голове, что все тело оказывалось закованным в железо, и попадавшие стрелы могли вонзиться только там, где через маленькие отверстия, находившиеся против глаз, можно что-то видеть, или где через ноздри с трудом выходит дыхание. 13 Часть воинов, готовая сразиться копьями, стояла неподвижно, как будто люди были связаны медными цепями. Рядом с ними были расположены стрелки — этим искусством испокон веков сильны были персы. Широко разводя руки, они натягивали упругие луки, доводя тетиву до правого соска, и зажимая в левой руке стрелу, ловким и умелым толчком пальцев выпускали звонко свистевшие стрелы, наносившие смертельные раны. 14 За ними стояли лоснящиеся слоны; страшный их вид и ужасный хобот внушали едва преодолеваемый ужас; их храп и запах и непривычный для глаз вид еще более пугали коней. 15 Сидевшие на них вожаки, помятуя о страшном поражении, понесенном персами при Нисибисе, имели на правой руке ножи с длинной ручкой; в случае если бы нельзя было справиться с разъяренным зверем, чтобы слон не обратился против своих, как случилось тогда, и не потоптал много людей, вожак должен был сильным ударом рассечь ему позвоночник в том месте, где голова соединяется с шеей. Еще в давние времена брат Ганнибала Газдрубал узнал на опыте, что это самый быстрый способ лишить жизни этого зверя[2]. 16 Несмотря на устрашающий вид всего этого, император, окруженный тесным строем вооруженных когорт и главных командиров, находился в самом бодром настроении. Превосходство сил неприятеля и опасность возбуждали его мужество и он строил навстречу врагу манипулы полукругом с заходящими флангами. 17 Чтобы стрелки не могли разъединить отдельные части нашей боевой линии, он приказал наступать со всей возможной быстротой для скорейшего выхода из-под обстрела. Затем был дан обычный сигнал к битве, и в тесном строю римская пехота с величайшими усилиями пробила тесный фронт неприятеля. 18 Бой разгорался. Звон щитов, зловещий лязг оружия, грозные крики людей, все смешалось в одно; кровь и кучи трупов покрыли поле брани. Персов падало больше, так как они не обладали должной выдержкой и с трудом выносили бой лицом к лицу: им было более привычно сражаться на расстоянии и, увидев, что дрогнул их строй, отступать с быстротой несущихся по небу туч, и удерживать врагов от преследования, направляя назад залпы стрел. Итак, с величайшим напряжением сил персы были отбиты, и солдаты, утомленные долгими часами боя под палящими лучами солнца, вернулись, когда был дан отбой, в палатки с гордой готовностью отважиться и на большее. 19 В этой битве, как уже сказано, потери персов были очень велики, а наши — весьма незначительны. Из различных событий этой битвы наиболее заметными была смерть Ветраниона, заслуженного боевого человека, который состоял командиром легиона зианнов.

1 После этого было заключено соглашение о трех днях перемирия, и в течение этого времени все залечивали раны свои или близких товарищей. Провиант у нас был на исходе, и мы страшно страдали от невыносимого уже голода, и так как посевы и пастбища были сожжены, и люди, и вьючный скот оказались в очень тяжелом положении, то совсем обнищавшим солдатам была роздана значительная часть того провианта, который везли обозные лошади трибунов и комитов. 2 Император, которому готовили на обед в его простой палатке не какие-нибудь изысканные яства по царскому обычаю, но лишь порцию похлебки, которой не позавидовал бы и рядовой солдат, совершенно не думая о себе, приказал раздать беднейшим контуберниям[3] все, что было заготовлено для царского стола. 3 Если он и предавался на некоторое время тревожному сну, то по привычке срывался с постели и по примеру Юлия Цезаря садился за писание. Когда он однажды в ночной полутьме размышлял над одной великой идеей какого-то философа, он увидел, как рассказывал об этом приближенным, в смутных очертаниях образ Гения римского государства, который он видел в Галлии, когда принимал верховную власть[4]. Голова и рог изобилия были закрыты, и видение грустно прошло через занавес его палатки. 4 На миг он впал в оцепенение; но будучи выше всякого страха, он поручил грядущее велениям неба и, поднявшись с разостланного на земле ложа еще среди глубокой ночи, совершил отвращающие бедствие священнодействия. Тут он увидел пламенеющий факел, который, казалось, падал с неба и, пролетев по воздуху, исчез. Ужас охватил его при виде этого явления, так как он боялся, не сам ли Марс столь открыто явил бедой грозящее небесное знамение.

5 Этот огненный светоч был тем, что мы (т. е. греки) зовем διαίσσων, он никогда не падает на землю и земли не касается. Того, кто думает, будто с неба могут падать тела на землю, следует по справедливости считать наивным простаком. Явления подобного рода происходят по различным причинам, и я приведу лишь некоторые объяснения. 6 Так, существуют мнения, что искры, воспламеняясь от эфира, сохраняют некоторое время силу в своем падении, но вскоре тухнут или же, что пламя лучей, падая на густые облака, выбивает сильным ударом искры, или что вообще световая материя задерживается в облаке. Принимая форму звезды, искра падает на землю, пока в ней поддерживается сила огня; но, ослабевая на громадном пространстве, разряжается в воздух, превращаясь в ту стихию, от сильного трения о которую произошло воспламенение. 7 И вот тотчас, еще до рассвета, созваны были этрусские гаруспики, и им был задан вопрос, что предвещает это необычное световое явление. Они дали ответ, что следует всячески воздерживаться от каких бы то ни было начинаний, и указали, что в Тарквитиевых книгах в главе о небесных явлениях указано: если на небе виден был огненный светоч, нельзя вступать в битву или решаться на что-либо подобное[5]. 8 Так как Юлиан отнесся к этому, как и многому другому, с пренебрежением, гаруспики просили отложить по крайней мере на несколько часов выступление с места стоянки. Но и этого они не добились: император отверг всякую науку предсказаний, и так как уже занялся день, то армия тронулась в путь.

1 При нашем выступлении отсюда персы сопровождали нас. После своих многократных поражений они боялись вступать в правильный бой с нашей пехотой, и незаметно сопровождали нас, устраивая засады, и, наблюдая за движением наших войск, шли по холмам по обеим сторонам нашего пути, так что наши солдаты, подозревая это, весь день не воздвигали вала и не устраивали прикрытия из палисада. 2 Фланги были хорошо прикрыты, и армия передвигалась в соответствии условиям местности в виде четырехугольника, причем колонны довольно далеко находились одна от другой. Вдруг император, который в этот момент вышел немного вперед для осмотра местности и был без оружия, получил известие, что на наш арьергард неожиданно сделано нападение с тыла. 3 Взволнованный этим неприятным известием, он забыл о панцире, схватил в тревоге лишь щит и поспешил на помощь арьергарду, но его отвлекло назад другое грозное известие о том, что передовой отряд, который он только что оставил, находится в такой же опасности. 4 Пока он, забыв о личной опасности, спешил восстановить здесь порядок, персидский отряд катафрактов совершил нападение на находившиеся в центре наши центурии. Заставив податься левое крыло, неприятель стремительно стал нас окружать и повел бой копьями и всякими метательными снарядами, а наши едва выдерживали запах слонов и издаваемый ими страшный рев. 5 Император поспешил сюда и бросился в первые ряды сражавшихся, а наши легковооруженные устремились вперед и стали рубить поворачивавших персов и их зверей в спины и сухожилия. 6 Забывая о себе, Юлиан, подняв руки с криком, старался показать своим, что враг в страхе отступил, возбуждал ожесточение преследовавших и с безумной отвагой сам бросался в бой. Кандидаты[6], которых разогнала паника, кричали ему с разных сторон, чтобы он держался подальше от толпы бегущих, как от обвала готового рухнуть здания, и, неизвестно откуда, внезапно ударило его кавалерийское копье, рассекло кожу на руке, пробило ребра и застряло в нижней части печени. 7 Пытаясь вырвать его правой рукой, он почувствовал, что разрезал себе острым с обеих сторон лезвием жилы пальцев, и упал с лошади. Быстро бежали к нему видевшие это люди и отнесли его в лагерь, где ему была оказана медицинская помощь. 8 Вскоре, когда мало-помалу утихла боль и прошел ужас, он, борясь смелым духом со смертью, потребовал оружия и коня, чтобы, вернувшись в ряды сражающихся, поднять боевой дух своих и показать, что он, забыв о себе, озабочен лишь судьбой других. Он проявил ту же силу духа, хотя и при других обстоятельствах, что и знаменитый вождь Эпаминонд; тот, когда, смертельно раненый при Мантинее, был вынесен с поля битвы, с тревогой спросил о своем щите, а когда увидел его рядом с собой, умер от полученной раны с радостью. Бестрепетно расставаясь с жизнью, он со страхом думал лишь о потере щита. 9 Но так как силы Юлиана не соответствовали его стремлениям, и продолжалось кровотечение, то он остался неподвижным и оставил всякую надежду на жизнь, когда на вопрос о названии места, где он был сражен, узнал, что называется оно Фригия; то, что он здесь умрет, открыл ему раньше письменный жребий.

10 Когда императора отнесли в палатку, солдат охватило невероятное воодушевление; ожесточение и горе побуждали их к мести, и они ринулись вперед, ударяя копьями о щиты, готовые умереть, если уж так суждено. Хотя густая пыль засыпала глаза, и палящий зной ослаблял быстроту членов, но, чувствуя себя как бы лишенными военного звания от потери своего командира, они бросались на мечи, не щадя своей жизни. 11 А приободрившиеся, наоборот, персы пускали такие тучи стрел, что закрывали ими себя от неприятеля; перед ними медленно выступали слоны и пугали людей и лошадей величиной своего туловища и своим страшным ревом. Далеко были слышны шум сходившихся лицом к лицу воинов, стоны падавших, ржание коней, лязг железа, пока, наконец, уже темная ночь не развела оба войска, в конец истомленные от ран. 13 Тут пало 50 вельмож и сатрапов персидских, помимо множества простых солдат, убиты были в этой свалке их главные командиры, Мерена и Ногодар. Пусть велеречивая древность дивится двадцати битвам Марцелла[7], которые он провел в разных местах; пусть она прибавит сюда Сициния Дентата, стяжавшего множество военных венцов, пусть она изумляется, кроме того Сергию, который, как рассказывают, был 23 раза ранен в разных боях, и ореол славы которого омрачил последний его потомок, Катилина, вечным позором[8]. Но радостный результат битвы был куплен тяжкими потерями. 14 Во время жаркого боя после удаления императора правое крыло нашей армии ослабло, убит был Анатолий, бывший тогда магистром оффиций; только благодаря счастливой случайности спасся бегством префект Саллюстий: в крайней опасности его спас один подчиненный и при этом был убит состоявший при нем советник Фосфорий. Некоторые солдаты, овладев после разных опасностей расположенным поблизости укреплением, могли соединиться с армией только на третий день после этого.

15 Пока продолжался бой, Юлиан лежал в своей палатке; вокруг него стояли его друзья, глубоко опечаленные и подавленные горем, и он простился с ними такой речью. «Слишком рано, друзья мои, пришло для меня время уйти из жизни, которую я, как честный должник, рад отдать требующей ее назад природе. Не горюю я и не скорблю, как можно думать, потому что я проникнут общим убеждением философов, что дух много выше тела, и представляю себе, что всякое отделение лучшего элемента от худшего должно внушать радость, а не скорбь. Я верю и в то, что боги небесные даровали смерть некоторым благочестивым людям, как высшую награду. 16 И мне дан этот дар, — я в этом уверен, — чтобы я не изнемог под бременем страшных затруднений, не унизился и не пал. Я знаю на опыте, что всякое горе сокрушает малодушных, оказываясь бессильным перед человеком твердого духа. 17 Мои поступки не дают мне повода раскаиваться в чем-нибудь, не томит меня воспоминание о каком-либо тяжком преступлении ни в то время, когда меня держали в тени и в забвении, ни когда я принял верховную власть. Эту власть, имеющую родство с небожителями, я сохранил, думается мне, незапятнанной; с полным беспристрастием направлял я гражданские дела, и, лишь тщательно взвесив основания, объявлял войну или отражал ее, хотя удача дела и целесообразность человеческих решений не всегда находятся в соответствии между собой, так как исход предприятий направляют высшие силы. 18 В сознании того, что цель хорошего правления — это выгода и благосостояние подданных, я был, как вы знаете, всегда более склонен к поддержанию мира, не позволял себе в действиях произвола, который является источником порчи отношений и нравов в государстве. Я хожу в радостном сознании того, что где бы ни выставляло меня государство как властный родитель на явные опасности, я стоял недвижимо, привыкнув одолевать бури случайностей. 19 И не стыдно мне будет сознаться, что я давно уже знал, что мне предстоит умереть от железа: таково было открытое мне вещее предсказание. С благодарностью склоняюсь я перед вечным богом за то, что ухожу из мира не из-за тайных козней, не от жестокой и продолжительной болезни и не смертью осужденного на казнь, но умираю в расцвете моей славы. По справедливому суждению, в равной мере малодушен и труслив тот, кто желает смерти, когда это не подобает, и кто бежит от нее, когда пришел его час. 20 Силы меня покидают, и хватит мне говорить. Из предосторожности я умалчиваю об избрании императора, чтобы по неведению не обойти достойного, или, назвав того, кого я считаю достойным, не подвергнуть его крайней опасности, если кто-то другой, быть может, будет ему предпочтен. Но как честный сын отечества, я желаю, чтобы после меня нашелся хороший правитель».

21 После этих слов, произнесенных с полным спокойствием, Юлиан, желая распределить свое личное имущество между наиболее близкими своими друзьями, спросил о магистре оффиций Анатолии. Когда префект Саллюстий ответил, что тот «уже счастлив», Юлиан понял, что он убит, и тяжко застонал о смерти друга, хотя и выказал сам только что столь высокое равнодушие к своей собственной участи. 22 Все присутствовавшие плакали, и Юлиан властным тоном порицал их даже в такой час, говоря им, что не достойно оплакивать государя, приобщенного уже к небу и звездам. 23 Тогда все умолкли, лишь сам он глубокомысленно рассуждал с философами Максимом и Приском о высоких свойствах духа человеческого. Но вдруг шире раскрылась рана на его пробитом боку, от усилившегося кровотечения он впал в забытье, а в самую полночь потребовал холодной воды и, утолив жажду, легко расстался с жизнью на 32 году. Родился он в Константинополе. В самом раннем детстве он стал сиротой, так как его отца Констанция погубили вместе со многими другими после смерти брата его Константина интриги наследников верховной власти. Рано потерял он также и мать свою, Базилину, происходившую из старинного знатного рода.

1 То был человек, бесспорно достойный быть причисленным к героям, выделявшийся славой своих дел и прирожденной величественностью. По определению философов, есть четыре главные добродетели: умеренность, мудрость, справедливость и мужество, к которым присоединяются другие, внешние, а именно: знание военного дела, властность, счастье и благородство. Все их вместе и каждую в отдельности Юлиан воспитывал в себе самым ревностным образом.

2 Так, прежде всего он блистал таким нерушимым целомудрием, что после смерти своей супруги не знал больше никогда никакой любви. Он ссылался на рассказ Платона о трагике Софокле. Когда того в старости уже спросили однажды, имел ли он еще дело с женщинами, он сказал, что нет, и прибавил, что считает счастьем освобождение от этой страсти, как от дикого и жестокого владыки. 3 Чтобы еще более определенно представить свои мысли в этом отношении, он часто повторял изречение лирика Вакхилида, которого любил читать, имевшее такой смысл: как прекрасный художник придаст изящное выражение лицу, так скромность украшает жизнь человека, стремящегося к высшему идеалу. В полном цвете своей юности он с такой заботой сохранял себя от этой страсти, что даже ближайшие люди из прислуги не имели даже подозрения о каких бы то ни было его увлечениях, как это часто бывает.

4 Этот вид воздержанности возрастал в нем благодаря умеренности в пище и сне, что он соблюдал строжайшим образом как в домашней обстановке, так и вне дома. Во время мира его пища по количеству и качеству была столь незначительна, что близко знавшие его люди этому удивлялись, как будто он был намерен вскоре опять вернуться к плащу философа. А во время различных его походов нередко все видели, как он, не присаживаясь, по солдатскому обычаю принимал простую пищу в самом малом количестве. 5 Подкрепив кратким сном свое закаленное в трудах тело, он лично проверял караулы и пикеты, а затем обращался к серьезным занятиям науками. 6 И если бы возможно было призвать к свидетельскому показанию[9] ночной светильник, при свете которого он работал, то он бы, конечно, указал на огромную разницу между этим государем и другими, так как о нем известно, что удовольствиям он не отдавал даже того, что оправдывается потребностью природы.

7 Доказательства его мудрости нельзя даже перечесть, и будет достаточно привести лишь несколько. Он был глубоким знатоком в науке военного и гражданского дела. Будучи весьма склонен к простоте в отношениях, он требовал к себе внимания лишь настолько, насколько считал нужным устранить неуважительное отношение и нахальство. Он был старше доблестью, чем годами. Весьма тщательно вникал он во все процессы и иногда становился непреклонным судьею. Строжайший цензор в том, что касалось наблюдения за нравами, благожелательный, презиравший богатство, равнодушный ко всему преходящему, он любил такую поговорку: постыдно для мудрого искать славы от своих телесных качеств, когда у него есть душа.

8 Его справедливость блистательно засвидетельствована весьма многими доказательствами. Прежде всего, он был, применительно к обстоятельствам и людям, веьма строг, но не жесток далее, карая немногих, он воздействовал сдерживающим образом на пороки и скорее грозил мечом правосудия, чем пользовался им. 9 Оставляя в стороне многое другое, укажу на то, что всем известно. К некоторым явным своим врагам и злоумышлявшим против него людям он относился столь снисходительно, что уменьшал по прирожденной своей мягкости строгость законной кары.

10 О его мужестве свидетельствует множество битв, его военный опыт и выносливость в отношении страшных холодов, а также и зноя. От солдата требуется напряжение тела, от полководца — работа духа. Но он сам, смело встретившись однажды лицом к лицу со свирепым врагом, сразил его ударом[10]; иной раз он один удерживал отступавших солдат, встав грудью против них. Разоряя царства свирепых германцев и воюя на знойных песках Персии, он поднимал воодушевление своих, сражаясь в первых рядах. 11 Его знание военного дела засвидетельствовано множеством всем известных фактов; он предпринимал осаду городов и укреплений в самых опасных положениях, он умел разнообразными способами построить боевую линию, выбирал для разбивки лагеря здоровые и безопасные места, с правильным расчетом располагал форпосты и пикеты. 12 Его авторитет был столь силен, что его самым искренним образом любили, хотя вместе с тем и боялись. Являясь лично участником в трудах и опасностях, он в жарком бою приказывал казнить трусов. Еще будучи Цезарем, он мог, даже не платя жалованья, держать в руках своих солдат в войне с дикими народами, как я уже о том рассказывал. Бунт солдат он успокоил заявлением, что вернется к частной жизни, если они не перестанут волноваться. 13 Достаточно, наконец, вместо всего другого указать на то, что простой речью перед строем он так воздействовал на привычные к холодам и Рейну галльские войска, что увлек их за собой через отдаленные земли в жаркую Ассирию и в близость с мидянами. 14 Его счастье было чрезвычайным: как бы на плечах самой Фортуны, которая некоторое время была доброй направительницей его судьбы, он преодолел в победном шествии невероятные трудности. После его ухода из западной половины империи и пока он был в живых, все народы пребывали в спокойствии, как будто жезлом Меркурия успокоил весь мир.

15 Его щедрость доказана множеством самых очевидных фактов. Сюда относятся назначения низкой ставки податей, освобождение от «коронного золота»[11], прощение недоимок, накопившихся с давнего времени, беспристрастие в тяжбах фиска с частными людьми, возвращение отдельным городам их косвенных налогов с земельными имуществами за исключением тех, которые были по праву проданы прежними государями. Он вовсе не хлопотал о накоплении денег и полагал, что они в лучшей сохранности находятся у собственников. Он ссылался нередко на Александра Великого, который на вопрос, где его сокровища, благожелательно отвечал: «У моих друзей».

16 Рассказав о его хороших качествах, насколько они мне стали известны, перейду теперь к выяснению его недостатков, чтобы хотя бы вкратце сказать о них. По натуре он был человек легкомысленный, но зато имел хорошую привычку, которая смягчала этот недостаток, а именно: позволял поправлять себя, когда вступал на ложный путь. 17 Говорил он очень много и слишком редко молчал; в своей склонности разыскивать предзнаменования он заходил слишком далеко, так что в этом отношении мог сравниться с императором Адрианом. Скорее суеверный, чем точный в исполнении священных обрядов, он безо всякой меры приносил в жертву животных, и можно было опасаться, что не хватит быков, если бы он вернулся из Персии. В этом отношении он был похож на императора Марка (Аврелия), в отношении которого сохранилась такая острота: «Белые быки шлют привет императору Марку. Если ты опять победишь, мы погибли». Рукоплескания толпы доставляли ему большую радость; не в меру одолевало его желание похвал за самые незначительные поступки; страсть к популярности побуждала его иной раз вступать в беседу с недостойными того людьми.

19 Тем не менее можно было бы признать правильным его собственное утверждение, что богиня справедливости, которая, по словам Арата, поднялась на небо, будучи оскорблена людскими пороками, в его правление опять вернулась на землю, если бы кое в чем он не допускал произвола и не становился непохожим на себя самого. 20 Изданные им указы, безоговорочно повелевавшие то или другое, или запрещавшие, были вообще хороши, за исключением немногих. Так, например, было жестоко то, что он запретил преподавательскую деятельность исповедывавшим христианскую религию риторам и грамматикам, если они не перейдут к почитанию богов[12].

21 Равным образом было несправедливо то, что он допускал включение в состав городских советов вопреки справедливости людей, которые были или чужими в тех городах, или же совершенно свободны от этой повинности благодаря привилегиям или своему происхождению.

22 Внешность его была такова: среднего роста, волосы на голове очень гладкие, тонкие и мягкие, густая, подстриженная клином борода, глаза очень приятные, полные огня и выдававшие тонкий ум, красиво искривленные брови, прямой нос, рот несколько крупноватый, с отвисавшей нижней губой, толстый и крутой затылок, сильные и широкие плечи, от головы и до пяток сложение вполне пропорциональное, почему и был он силен и быстр в беге.

23 Так как его хулители вменяют ему в вину, будто он возбудил на общую погибель новые бури военных предприятий, то пусть сама истина откроет им с очевидностью, что не Юлиан, а Константин зажег пламя войны с персами, с жадностью ухватившись за выдумки Метродора, как я подробно рассказал о том в соответствующем месте[13]. 24 Отсюда — истребление наших армий, пленение иногда целых отрядов, разрушение городов, взятие укреплений или снесение их с лица земли, истощение провинций тяжкими поборами и приходившие в осуществление угрозы персов захватить все земли до самой Вифинии и берегов Пропонтиды. 25 А в Галлии, где войны непрерывно следовали одна за другой, рассеялись по нашей земле германцы и готовы были перейти Альпы, чтобы опустошить Италию, населению Галлии, претерпевшему уже страшные бедствия, предстояли только слезы и ужасы, когда даже воспоминание о прошлом было горько, и будущее грозило стать еще более печальным. И этот молодой человек, посланный в западные области в звании Цезаря, все это исправил с удивительной быстротой и обращался с царями, как с рабами. 26 И вот, чтобы таким же образом возродить Восток, он собрал войска против персов и принес бы себе отсюда триумф и почетный титул, если бы его планам и блестящим деяниям благоприятствовали решения неба. 27 И хотя мы видим в жизни, с какой опрометчивостью бросаются некоторые люди, один после поражения опять на войну, другой, потерпев в море крушение, вновь в море, и опять возвращаются к опасностям, под бременем которых они часто падали, находятся все-таки люди, которые поносят государя за то, что тот, кто оставался повсюду победителем, поддался желанию новых победных лавров.

1 Не было времени для стенаний и слез. О прахе его мы позаботились, насколько позволяли это обстоятельства и время, чтобы предать его погребению на месте, которое он раньше сам указал. А на рассвете следующего дня, — это было 27 июня, — когда неприятель рассыпался вокруг нас со всех сторон, главные начальники армии, пригласив командиров легионов и турм, собрались держать совет о выборе нового императора. 2 В собрании мнения резко разделились между разными лицами: Аринфей, Виктор и остальные из придворного штата Констанция искали подходящего человека из своей партии; напротив, Невитта, Дагалайф и знатнейшие галлы искали такого из своих соратников. 3 После долгих колебаний единогласно и при всеобщем сочувствии сошлись на Саллюстии. Когда тот стал отказываться, ссылаясь на свой преклонный возраст и болезни, один видный боевой человек[14], видя, как упорно тот отказывается, сказал: «Что стали бы вы делать, если бы император, как это часто бывает, поручил вам ведение этой войны, находясь сам в отсутствии? Не стали ли бы вы, отложив в сторону все прочие заботы, стараться спасти армию от грозных опасностей настоящего? Действуйте так и теперь, и если нам дано будет увидеть Месопотамию, то объединенные голоса обеих армий дадут нам законного государя».

4 Совещание длилось еще очень недолго в соответствии с важностью дела и высказанные мнения не были еще надлежащим образом взвешены, когда несколько горячих голов, как это часто случается в затруднительных обстоятельствах, выбрали императором Иовиана, командира доместиков[15], которому могли служить в некоторой мере рекомендацией заслуги его отца. Иовиан был сын весьма известного комита Варрониана, который лишь недавно, сложив воинское звание, удалился на покой.

5 Тотчас облекли его в императорские одежды, вывели из палатки, и он стал обходить по рядам готовившиеся к выступлению войска. 6 И так как армия была растянута на четыре мили[16], то передовые отряды, слыша крики: «Иовиан Август», повторяли их еще громче. Будучи введены в заблуждение сходством его имени с именем Юлиана, так как все различие заключается в одной лишь букве, они подумали, что это выводят оправившегося Юлиана с криками радости и ликования, как это бывало обыкновенно. Но когда увидели, что подходит этот высокий и сутуловатый человек, то догадались, что случилось, и все разразились скорбными стенаниями и слезами.

7 Если строгий судья порицает какой-либо неосмотрительный поступок, совершенный в затруднении, то с тем большим правом он осуждал бы мореходов за то, что они, потеряв опытного кормчего, среди разошедшихся морских валов предоставили управление кораблем любому товарищу по опасности. 8 Так решило дело слепое счастье. Первым следствием этого выбора было то, что бежал к персам знаменоносец иовианов, которыми раньше командовал Варрониан. Бежавший был в плохих отношениях с новым государем, пока тот был еще частным человеком, так как позволял себе злые нападки на его отца, и опасался потому беды для себя от своего личного врага, который теперь возвысился надо всеми людьми. Когда ему дано было разрешение сказать то, что он знает, он сообщил царю Сапору, который уже приближался, что страшный его противник скончался и что возбужденная кучка обозных создала в лице бывшего протектора Иовиана, человека бездеятельного и слабого, тень императорской власти. Едва лишь услышал Сапор о событии, которое являлось всегда предметом его тревожных обетов, он приободрился от этого неожиданного успеха, и, присоединив значительное количество своей царской конницы к войскам, сражавшимся против нас, быстро двинулся вперед, чтобы напасть на арьергард нашей армии.

1 Так готовились к действиям обе армии. За Иовиана были принесены жертвы, и на основании исследования внутренностей было объявлено, что он все потеряет, если останется за валом, как он предполагал поступить, и, наоборот, окажется победителем, если выступит вперед. 2 И вот, когда мы уже начинали наступление, нас атаковали персы, со слонами впереди строя. Вначале и люди, и лошади пришли в смятение от их рева и грозного наступления. Но иовианы и геркулианы[17] убили нескольких слонов и дали сильный отпор панцирной коннице. 3 К ним на помощь подошли легионы иовиев и викторов, когда их уже теснил неприятель, уложили двух слонов и немало людей. На нашем левом крыле пало несколько храбрых воинов: Юлиан, Макробий и Максим, трибуны легионов, составлявших тогда главную силу нашей армии. 4 Мы их похоронили, как могли в нашем трудном положении, а когда уже при приближении ночи двигались быстрым маршем к укреплению Сумере[18], обнаружили мы труп Анатолия, распростертый на земле, и спешно похоронили его. Здесь к нам присоединились 60 солдат с несколькими лицами из придворного штата, которые, как было об этом сказано, укрылись в укреплении Ваккат[19].

5 На следующий день мы, по условиям места, которое нашли, разбили лагерь в долине, которая была как бы окружена со всех сторон стеной и имела один широкий выход; в последнем были забиты заостренные, как кинжалы, колья. 6 Увидев это, враги стали бросать в нас с поросших лесом высот разного рода метательные снаряды и поносить позорящими словами, называя нас изменниками и убийцами превосходного государя, так как и до них через перебежчиков дошел неопределенный слух, будто Юлиан пал от римской стрелы. 7 Между тем конные отряды, дерзко форсировали главные ворота лагеря и пробились почти до самой палатки императора, но, потеряв много людей убитыми и ранеными, были отброшены сильным натиском наших.

8 Выступив оттуда ближайшей ночью, мы заняли местность Харху[20]. Тут мы были в безопасности, потому что здесь сооружены валы на берегу реки с целью преградить на будущее набеги на Ассирию сарацин, и никто не тревожил наши войска, как прежде.

9 Пройдя 30 стадий[21] от этого места, мы прибыли 1 июля в город по имени Дура[22]. Так как лошади настолько выбились из сил, что всадники шли позади пешком, сарацины воспользовались этим обстоятельством, чтобы окружить их своими полчищами. Им грозила гибель, если бы отряды нашей легкой кавалерии не выручили их из беды. 10 Эти сарацины стали враждебны нам потому, что Юлиан запретил выдавать им крупные суммы под видом жалованья и подарков, как делалось прежде, а когда они явились к нему с жалобой, то услышали в ответ, что воинственный и бдительный государь имеет у себя железо, а не золото. 11 В этом месте персы своим упорством задержали нас на четыре дня. Как только мы трогались вперед, они нападали на нас и, повторяя эти нападения, вынуждали вернуться, когда же мы останавливались и выстраивались для битвы, они медленно отступали и томили нас продолжительными задержками. И как вообще люди, находящиеся в крайней опасности, с радостью принимают пустые вымыслы, так и в нашей армии распространился слух, будто близко граница наших территорий. И вот все войско с настойчивыми криками требовало позволения переправиться через Тигр. 12 Император с командирами частей возражал против этого; указывая на реку, которая уже поднялась при восходе созвездия Пса, он упрашивал не доверять опасным пучинам, напоминал, что многие не умеют плавать, и добавлял, что неприятельские отряды заняли оба берега выступившей из своего русла реки. 13 Но так как настоятельные уговоры оставались бесплодными, и возбужденные крики солдат угрожали серьезным бунтом, то император оказался вынужденным отдать приказ галлам, соединившись с северными германцами, первыми пойти на реку. В этом заключался такой расчет: или их унесет сила течения и это сломит упорство остальных, или же, если они благополучно переправятся, можно будет с большей уверенностью решиться на переправу. 14 Выбрали для этого дела подходящих людей, которые в отличие от остальных с детства привыкли переплывать большие реки на своей родине, и, пока тишина ночи давала возможность скрыть это предприятие, они пустились вплавь как по сигналу. Быстрее, чем можно было ожидать, заняли они противоположный берег, смяли и перебили много персов, поставленных для охраны тех мест, которые беспечно предались мирному сну. Поднятием рук и скрученных плащей наши смельчаки давали знаки о своей удаче. 15 Издалека увидели это солдаты, бредившие переправой, и задержать их могло только то обстоятельство, что инженеры обещали построить мосты на мехах из шкур.

1 Пока производились тщетные попытки такого рода, царь Сапор, как прежде, пока он был еще далеко, так и теперь, когда подошел поближе, получал точные известия от своих разведчиков, а также и перебежчиков, о храбрых действиях наших войск, постыдных поражениях своих, убийстве стольких слонов, чего он не помнил никогда раньше. Он видел, что римская армия, закаленная в непрерывных трудах, думает после гибели своего славного вождя не о своем спасении, а лишь о мести и о том, чтобы покончить со своим трудным положением или великой победой, или достославной смертью. 2 Он учитывал многие тревожные обстоятельства: в обилии рассеянные по провинциям войска могут быть безо всяких затруднений собраны простой рассылкой приказа; он испытал на опыте и знал, что его подданные после столь страшных потерь запуганы и деморализованы, а вместе с тем он узнал, что в Месопотамии оставлена армия, немного меньшая числом, чем та, что была в Персии. 3 Кроме того, его тревожные опасения усиливало и то, что 500 человек разом благополучнейшим образом переплыли через вздувшуюся реку, перебили сторожевые посты и поощряли своих товарищей к проявлению отваги.

4 Между тем стремительное течение не давало возможности навести мосты, было съедено все, что было съедобно, и два дня мы находились в самом жалком положении. Мучимые голодом солдаты приходили во все большее раздражение и готовы были к гибели скорее от меча, чем от голода, этого подлейшего рода смерти. 5 Однако бог небесный в своей вечной благости был за нас: персы против всяких ожиданий сделали первый шаг и прислали для переговоров об условиях мира сурену и другого вельможу. Они, очевидно, сами пали духом, и то обстоятельство, что римляне оказались победителями почти во всех сражениях, день ото дня все более ослабляло их бодрость. 6 Но условия, которые предлагали послы, были весьма тяжелы и сложны: они заявляли, что царь в своем милосердии разрешит вернуться восвояси остаткам армии из чувства человечности, если император со своими вельможами выполнит его требования. 7 С нашей стороны были отправлены Аринфей с префектом Саллюстием, и пока шли переговоры для более точного выяснения образа действий, прошло четыре дня мучительной голодовки, более тяжелой, чем любая казнь. 8 Если бы император, прежде чем их послать, использовал время для того, чтобы мало-помалу выбраться из неприятельской земли, то, конечно, он успел бы дойти до сторожевых постов Кордуэны, страны весьма плодородной, которая была в нашем владении, а граница ее отстояла от места, где это происходило, на сто тысяч шагов[23].

9 Царь настаивал на возвращении ему, как он выражался, его владений, отнятых у него Максимианом, и, как выяснилось на деле, требовал в качестве выкупа за нас пять областей за Тигром: Арзакена, Моксоэна, Забдицена, а также Регимена и Кордуэна с 15 крепостями, а кроме того города Нисибис, Сингара и Кастра Маврорум (лагерь Мавров) — эта весьма важная по своему расположению крепость[24]. 10 Нам следовало десять раз сразиться, прежде чем выполнить хотя бы одно из этих требований. Но на робкого государя влияла шайка льстецов: они называли ему грозное имя Прокопия[25] и утверждали, что если он в скорости не вернется, то Прокопий, узнав о смерти Юлиана, легко и не встречая сопротивления, затеет государственный переворот со свежими войсками, состоявшими под его командованием. 11 Настроенный настойчивым повторением этих зловредных речей, Иовиан без колебания отдал все, что от него требовали, с трудом лишь оговорив условие, чтобы Нисибис и Сингара перешли во власть персов без жителей, и чтобы разрешено было римлянам удалиться из уступаемых укреплений под защиту наших пограничных постов. 12 К этому сделана была еще весьма тяжелая и вероломная добавка, а именно — чтобы после этого соглашения не оказывать помощи против персов нашему всегдашнему верному другу Арсаку, если он будет о ней просить. Тут был двойной умысел: наказать человека, который по поручению императора опустошил Хилиоком[26] и выждать случай совершить без затруднений нашествие на Армению. Поэтому и случилось впоследствии, что Арсак был взят живым в плен[27], и персы во время раздоров и волнений отняли у него значительное пространство земли на границе с мидянами и город Артаксату.

13 Когда был заключен этот постыдный договор, в предупреждение во время перемирия какого-либо действия, противоречащего условиям, видные люди с той и другой стороны были сделаны заложниками: от нас — Немота, Виктор и Белловедий, трибуны имевших боевое имя легионов, от противной стороны — Бинез из числа знатных вельмож и три другие сатрапа, люди небезвестные. 14 Так был заключен мир на тридцать лет, и обе стороны скрепили его клятвой. Поскольку местность вдоль реки была очень гориста, мы направились иным путем, на котором страдали не только от голода, но и от жажды.

1 Этот мир, заключение которого было вызвано соображениями человечности, стал причиной гибели очень многих людей: некоторые, терзаемые до смерти голодом, тайком уходили вперед, гибли из-за неумения плавать в пучинах реки, или же, если, справившись с силою течения, добирались до берега, попадали в руки сарацин или персов, которых прогнали было, как я об этом говорил, германцы[28]; их избивали как скотину или уводили вдаль, для продажи в рабство. 2 Когда громко раздавшийся звук труб дал сигнал для переправы через реку, все с дикой и неудержимой стремительностью кинулись, не разбирая опасности. Каждый, забывая о других, думал только о себе, спешил уйти от всех этих ужасов: одни бросились на кое-как скрепленные плоты, держа за повод там и сям плывущих лошадей, другие сели на мехи, некоторые прибегли в затруднительном положении к разным другим способам, и вся эта толпа поплыла наискось через реку. 3 Сам император с небольшой свитой переправился на малых судах, которые остались, как я о том упоминал, после сожжения флота, и приказал, чтобы они ходили с берега на берег, пока не перевезут всех нас. Наконец мы все, кроме утонувших, оказались на другом берегу, спасенные в тяжких бедствиях милосердием бога вышнего от опасности.

4 Находясь еще под гнетом страха грозных бедствий, узнали мы от наших передовых конных разъездов, что персы наводят мосты вдали от нас, чтобы после заключения мирного договора, когда затихнут уже все тревоги войны, захватывать наших беспечно тащившихся сзади больных людей и уставших лошадей. Но заметив, что они разоблачены, они отказались от своего преступного замысла. 5 Освободившись от этой тревоги, пошли мы вперед быстрым маршем и подошли к Гатре, древнему городу, расположенному среди пустыни и уже давно покинутому. Воинственные государи Траян и Север подходили к нему в разные времена, намереваясь его разрушить, и едва не погибли со всей своей армией, как я рассказывал при описании их деяний[29]. 6 Тут мы узнали, что на протяжении 70 тысяч шагов[30] на этой голой пустынной равнине нельзя найти воды за исключением соленой и вонючей, а из съедобного попадается только простая и горькая полынь и другие жалкие травы подобного рода. Мы наполнили сладкой водой все сосуды, которые были у нас, и, зарезав верблюдов и других вьючных животных, приготовили себе провиант, хотя и не вполне доброкачественный.

7 Шесть дней мы шли, не встречая никакого зеленого места для облегчения нашего ужасного положения. Возле персидской крепости Ур подошли к нам Кассиан, дукс Месопотамии, и посланный вперед навстречу трибун Маврикий. Они привезли с собой провиант, сбереженный благодаря осторожному использованию запасов, сделанных для войск, которые были оставлены с Прокопием и Себастианом. 8 Отсюда посланы были в Иллирик и Галлию нотарий Прокопий (отличный от вышеназванного) и военный трибун Меморид, чтобы принести туда весть о смерти Юлиана и о том, что после его смерти верховная власть досталась Иовиану. Император возложил на них поручение явиться к его тестю Луциллиану[31], который, выйдя в отставку, жил тогда в Сирмии, принести ему диплом о назначении его магистром конницы и пехоты, который он им вручил, и передать ему настоятельное предложение поспешить в Медиолан, чтобы обеспечить там спокойствие, а в случае каких-либо попыток государственного переворота, чего он особенно опасался, принять меры для их подавления. 10 Император дал им также и секретное письмо к Луциллиану, в котором предлагал ему взять с собой людей испытанной верности и деловитости, чтобы иметь в их лице себе опору по тем обстоятельствам, которые окажутся. 11 С весьма разумным расчетом он приказал находившемуся тогда по частным делам в Италии Малариху[32], принять от Иовиана командование войсками в Галлии и послал ему на это диплом. В этом заключался двойной расчет: во-первых, устранить генерала выдающихся заслуг, а потому и подозрительного, и во-вторых, большим повышением человека, не питавшего больших надежд, заставить его ревностно поработать над упрочением колебавшегося еще положения самого виновника этого возвышения. 12 Людям, на которых возложены были эти поручения, было приказано представить события в лучшем свете и, куда бы они не пришли, в полном согласии распускать слухи, что персидский поход окончился благополучно. Ради быстроты не прекращая езды и по ночам, они должны были вручить послание нового императора правителям провинций и командирам армий, тайным путем разведать их настроение и быстро вернуться с ответами, чтобы император, когда станет известно, что происходит в отдаленных частях государства, мог принять своевременные и тщательно обдуманные меры для укрепления своей власти.

13 Между тем опередившая этих посланцев молва, быстрый вестник печальных событий, облетала провинции и народы. Наиболее тяжким горем поразила она жителей Нисибиса, когда они узнали, что их город выдан Сапору. Они боялись его гнева и неприязни, вспоминая, сколько он каждый раз терял людей при своих частых попытках овладеть этим городом. 14 Было общеизвестно, что весь восточный край мог бы перейти во власть персов, если бы не препятствовал тому этот город своим превосходным расположением и размерами своих стен. И хотя несчастное население этого города тяжело томилось страхом перед грядущим, но его поддерживала однако слабая надежда, а именно, что император по собственному побуждению, или склонившись на их просьбы, сохранит за собой город, который был самым крепким ключом Востока.

15 Пока различные слухи распространяли сведения о положении дел, армия успела израсходовать небольшие запасы провианта, который, как я раньше упоминал, был привезен, и отчаянное положение могло бы вынудить людей обратиться к потреблению человеческого мяса, если бы не хватило на некоторое время мяса лошадей. Из-за этого была брошена значительная часть оружия и вьюков. Голод терзал нас так жестоко, что если где оказывался модий муки, что случалось редко, то его покупали за десять золотых, и это считалось дешево.

16 Двинувшись оттуда в дальнейший путь, мы пришли в Тильсафаты, где вышли нам навстречу, соблюдая установленный обычай, Себастиан и Прокопий с трибунами и другими офицерами войск, назначенных им для охраны Месопотамии. Они были милостиво приняты и присоединились к нам. 17 Двинувшись затем ускоренным маршем, мы с радостным чувством увидали Нисибис. Император приказал разбить лагерь за городом, и на настойчивые просьбы многочисленного населения войти в город и по императорскому обычаю поселиться во дворце, ответил упорным отказом, так как ему было стыдно сдавать неприступный город ожесточенному неприятелю во время собственного пребывания в его стенах. 18 Тут в сумерки был схвачен во время обеда Иовиан, первый из нотариев, который, как я рассказал, во время осады города Майозамальхи был в числе первых, пробившихся внутрь города из подкопа[33]. Его отвели в пустынное место, бросили в сухой колодец и завалили камнями. Поводом послужило, очевидно, то, что после смерти Юлиана раздалось несколько голосов за него, как достойного верховной власти; а после избрания Иовиана он держал себя недостаточно сдержанно: позволил себе, как слышали, неодобрительно отзываться о сделанном выборе и иногда приглашал боевых товарищей на обеды.

1 Через день после этого Бинез, самый знатный из названных выше персов, торопясь исполнить поручение царя, настойчиво потребовал обещанного. С разрешения римского императора он вступил в город, водрузил над цитаделью знамя своего народа и объявил жителям о горестном для них выселении из отеческого города. 2 И так как им было приказано немедленно всем выселиться, то они умоляли императора, простирая руки, чтобы не заставляли их уходить; они заявляли, что они одни, без поддержки со стороны государства и без солдат, могут за себя постоять, будучи совершенно уверены, что сама правда поможет им в борьбе за родину, как они не раз испытали это на деле. Слезно молили об этом сенат и народ, но слова их шли на ветер, потому что император отказывался взять на себя грех клятвопреступления, как он говорил для виду, опасаясь на самом деле другого. 3 Тогда выступил с возражениями некий Сабин, человек бойкий на язык, выделявшийся среди своих сограждан своим богатством и происхождением. Он говорил, что Констанций в пору страшного усиления войн, будучи побежден персами и спасшись с немногими бегством в Гибиту, далеко не безопасное место, жил ломтем хлеба, который ему подала одна старая поселянка, но до самого смертного часа ничем не поступился, а Иовиан в самом начале своего правления отказался от оплота провинций, запоры которого с древности пребывали несокрушимыми. 4 Эти настояния были безуспешны, император упорно ссылался на святость клятвы. Когда после долгих отказов он вынужден был принять поднесенную населением города корону, то некто Сильван, адвокат, дерзко воскликнул: «Пусть так тебя венчают, император, и остальные города». Иовиан разгневался на эти слова и отдал приказ, в три дня всему населению покинуть город, и все проклинали такого государя.

5 И вот для изгнания откомандированы были солдаты, угрожавшие смертью тому, кто будет медлить. Стенания и крики наполнили весь город; по всем частям его стоял всеобщий стон; рвала на себе волосы женщина-изгнанница, которой предстояла разлука с богами-покровителями, под охраной которых она родилась и воспитывалась; потерявшая детей и овдовевшая женщина должна была уйти далеко от дорогих могил; достойные слез люди с плачем обнимали и целовали косяки и пороги домов. 6 Разные дороги наполнились переселенцами, уходившими кто куда мог. Торопясь, многие разоряли сами себя, собирали вещи, которые могли увезти, бросая много дорогого домашнего скарба, который приходилось оставлять из-за недостатка перевозочных средств.

7 По всей справедливости следует сделать тебе упрек, Фортуна римского мира, за то, что ты, когда бури одолевали государство, вырвала руль из рук опытного в делах кормчего и отдала его еще не созревшему юноше, который доселе решительно ничем не выказал себя, а потому несправедливо было бы как порицать его, так и хвалить. 8 Но вот что в самое сердце поразило каждого любящего отечество: опасаясь появления соперника своей власти и думая о том, что в Галлии и Иллирике часто выступали претенденты, он спешил предупредить слух о своем приходе и совершил под предлогом страха клятвопреступления недостойное империи дело, предав Нисибис, город, который еще со времен царя Митридата оказывал сильнейшее сопротивление захвату Востока персами. 9 С самого основания нашего города нельзя, думается мне, найти в наших летописях случая, чтобы император или консул уступил какую-нибудь часть наших земель неприятелю, и честь триумфа присуждалась не за возвращение того, что было отнято, а лишь за увеличение государства. 10 Потому-то было отказано в триумфе Публию Сципиону за возвращение Испании, Фульвию — за взятие Капуи после долгой борьбы и Опимию за то, что он после многих битв с различными результатами, вынудил, наконец, к сдаче фрегелланов, бывших в ту пору заклятыми врагами Рима. 11 Древняя история предоставляет нам также примеры того, что договоры, заключенные в отчаянном положении на постыдных условиях после того, как заключившие их стороны скрепили их клятвой, были немедленно расторгаемы возобновлением военных действий. Так было в древние времена, когда римские легионы в Самнии были проведены под ярмом у Кавдинского ущелья, когда Альбин в Нумидии преступно помышлял о мире, и когда виновник постыдно ускоренного договора Манцин был выдан нумантинцам.

12 Итак, жители были выселены, город сдан и откомандирован трибун Констанций для передачи персидским вельможам укрепленных мест с прилегающими к ним округами. После этого Прокопий получил приказ отправиться с останками Юлиана и предать их погребению в предместье Тарса, как распорядился сам Юлиан при жизни[34]. 13 Отправившись в путь с телом императора, Прокопий сразу после похорон исчез, и его не могли нигде найти, несмотря на самые тщательные поиски, пока он не появился вдруг, уже значительно позже в Константинополе в пурпурной одежде императора[35].

1 Так окончив эти дела, мы продолжали путь и пришли в Антиохию. Там в течение нескольких дней подряд было много грозных знамений, словно бог являл свой гнев, и знатоки-предсказатели признавали в них указание на горестные события. 2 Так, у статуи Цезаря Максимиана, которая стояла в передней дворца, внезапно выпал бронзовый шар, имевший вид небесной сферы, который она держала в руке; в зале совета со страшным треском заскрипели балки; днем были видны на небе кометы, о природе которых физики в своих догадках очень расходятся. 3 Одни думают, что кометы называются так потому, что, представляя собою сочетание многих звезд, испускают сплетающиеся, как волосы[36], лучи. Другие полагают, что они образуются из сухого испарения земли, которое, постепенно поднимаясь в верхние слои, воспламеняется. Некоторые придерживаются того мнения, что истекающие от солнца лучи, встречая препятствие на своем пути в нижние слои в виде противостоящего им густого облака, отдав свой блеск более плотной материи, являют человеческому взору свет, как бы исходящий от звезд. Некоторые твердо убеждены, что это явление происходит тогда, когда облако, поднявшись выше обычного уровня, получает свет вследствие соседства вечных огней, или, наконец, что кометы — это звезды, похожие на прочие, но человеческий разум не постиг, в какое время определено их восхождение и закат. Много и других мнений высказано о кометах в сочинениях писателей, изучающих устройство неба: но рассказывать об этом не могу я теперь, так как спешу перейти к другому.

4 Император недолго пробыл в Антиохии, так как удрученный тяжестью различных забот, горел желанием двинуться дальше. И вот, не щадя ни лошадей, ни солдат, выйдя оттуда в самый разгар зимы, хотя было, как я сказал, множество препятствующих тому знамений, он прибыл в Тарс, славный город Киликии, о начале которого я уже говорил выше[37]. 5 И отсюда он спешил выступить как можно скорее, но все-таки позаботился об украшении гробницы Юлиана, которая находилась близ дороги, ведущей к перевалу Тавра. Его останки и прах, если бы кто-нибудь рассудил по всей справедливости, надлежало видеть не Кидну, хотя это красивая и чистая река; для увековечения славы его подвигов возле его останков должен бы был струиться Тибр, проходящий своим руслом через Вечный город, обтекая памятники древним героям.

6 Отправившись затем из Тарса, Иовиан прибыл после продолжительного путешествия в каппадокийский город Тиану, где его уже встретили нотарий Прокопий и трибун Меморид и представили ему подробный отчет о своей поездке по порядку. Луциллиан приехал в Медиолан с трибунами Сениавхом и Валентинианом, которых он взял с собой, но, узнав, что Маларих отказался принять магистерство, как можно быстрее направился в Ремы[38]. 7 Предполагая здесь полное спокойствие населения, он потерял, как говорится, ориентацию и стал несвоевременно, пока не все еще было готово, преследовать по суду бывшего актуария по счетной части. Тот, зная за собой мошенничества и растраты, бежал к войскам и распустил басню, будто Юлиан еще жив и какой-то незначительный человек поднял восстание. Эта ложь вызвала в войсках сильные волнения, и солдаты убили Луциллиана и Сениавха, а Валентиниана, который вскоре стал императором, когда он в страхе не знал, куда ему бежать, увез в безопасное место связанный с ним узами гостеприимства Примитив. 8 К этим печальным вестям присоединилась и радостная, а именно та, что находятся в пути отправленные Иоанном воины, которые на военном языке называются «головами схол», чтобы оповестить Иовиана, что галльская армия признает за ним императорский сан.

9 Узнав об этом, император предоставил Валентиниану, который вернулся с ними, командование второй схолой скутариев. Виталиан, состоявший в отряде герулов, причислен был к доместикам. Это был тот самый, кто много времени спустя, будучи возведен в звание комита, потерпел поражение в Иллирике. Немедленно был отправлен в Галлию Аринфей с письмом к Иовину, в котором император, оставив его на занимаемом посту, просил действовать твердо и в то же время возлагал на него поручение наказать вызвавшего волнения, а главных зачинщиков бунта заковать в кандалы и отправить на главную квартиру императора. 10 Распорядившись таким образом по этим неотложным делам, император принял в Аспуне, маленьком городке Галатии, прибывших из Галлии военных людей; они принесли приветствие на торжественном приеме; император поблагодарил их, сделал им подарки и приказал вернуться к своим частям.

11 По прибытии в Анкиру, император вступил в консульство, причем по возможности были сделаны необходимые приготовления для торжественного выезда. Товарищем по консульству он объявил своего сына Варрониана, тогда еще младенца. Он плакал, упорно отбивался от того, чтобы его сажали на курульное кресло во время проезда, как требовал того обычай, и это явилось знамением того, чему суждено было скоро случиться.

12 Вскоре застал Иовиана предназначенный ему судьбой смертный час. Когда он прибыл в Дадастану, пограничный город между Вифинией и Галатией, его нашли ночью мертвым. По поводу его кончины возникло много сомнительных предположений. 13 Рассказывали, что его убил ядовитый запах оставшийся после побелки комнаты, в которой он ночевал, что он погиб от угара, возникшего от слишком сильно дымившей жаровни, и, наконец, что вследствие чрезмерного обилия пищи он получил смертельное несварение желудка. Умер он на 33 году жизни. Кончина его была такая же, как и Сципиона Эмилиана, и известно, что не было произведено следствия о смерти ни того, ни другого.

14 Осанка его при движении отличалась достоинством, лицо было очень приветливым, глаза голубыми, роста он был очень большого, так что долго не могли найти никакой подходящей ему царской одежды. Образцом для себя он избрал скорее Констанция (чем Юлиана), занимался иногда серьезными делами после полудня и имел привычку весело шутить в обществе близких людей. 15 Он был приверженец христианского закона и проявлял свое уважение к этой религии; образования был невысокого; по характеру был доброжелателен и, насколько можно было судить по немногим случаям сделанных им назначений, осторожен в выборе сановников. В пище он допускал излишества, имел склонность к вину и любовным утехам, — пороки, от которых, быть может, он бы и избавился из уважения к императорскому сану. 16 Рассказывали, что его отец Варрониан из откровения, полученного во сне, знал наперед судьбу сына и открыл это двум вернейшим друзьям, добавив и то, что ему самому будет дана консульская трабея. Одно свершилось, но другого он не мог достичь. О высокой судьбе своего сына он получил известие, но смерть постигла его раньше, чем он повидался с сыном. 17 И так как вещий сон открыл, что высшее звание предречено этому имени, то внук его, Варрониан, в ту пору еще младенец, был провозглашен консулом вместе со своим отцом Иовианом, как я рассказал выше.

Примечания Ю. А. Кулаковского

править
  1. Ок. 12½ километров.
  2. Liv. 27, 49.
  3. Contubernium — группа солдат, живших в одной палатке. Деление людей по таким сожительствам стояло в связи с размещением их в строю.
  4. См. 20, 5, 10.
  5. Ср. 17, 10, 2, где упомянуты книги Тагета.
  6. Candidati, ср. 15, 5, 16 — отряд телохранителей, состоявший в ведении magistri officiorum. В составе этого корпуса был много варваров, ср. 31, 15, 8.
  7. Плиний, h. n. 7, 92 говорит о 39 битвах.
  8. Почти дословная выписка из Солина, Collectanea § 105.
  9. Принимаем поправку Гутшмида — voce ulla testari.
  10. См. 24, 4, 4.
  11. Aurum coronarium — так назывались суммы, которые подносились от провинций императорам при вступлении во власть.
  12. Ср. 22, 10, 7.
  13. В недошедшей до нас части сочинения. — В хронике Кедрина сохранился рассказ об авантюристе философе Метродоре. Под маской философа, он проник в Индию, где воспользовался дружеским приемом брахманов, но отблагодарил их тем, что выкрал из их храмов много драгоценных камней и жемчуга. От индийского царя он получил драгоценные подарки для императора Константина. По возвращении, на родину он передал Константину подарки от своего имени и рассказал, что еще лучшие вещи были им посланы вперед, но что их похитил персидский царь. Константин потребовал у Сапора в резком тоне возвращения похищенного, не получил ответа, и это послужило поводом к началу военных действий.
  14. Гиббон высказал догадку, что это и был сам Аммиан Марцеллин.
  15. Domesticorum orsinis primus — primicerius domesticorum.
  16. Ок. 6 верст.
  17. Легионы, носившие имена в честь императоров Диоклетиана и Максимиана.
  18. Позднее Самара, столица халифов династии Аббасидов.
  19. См. выше: гл. 3, 14.
  20. 18, 10, 1.
  21. 5, 31 километра.
  22. Город за Тигром, одноименный с помянутым раньше, — 23, 5, 8 (опечатки: Дора), 24, 1, 5, — городом на Евфрате.
  23. Около 150 верст.
  24. 18, 6, 9, — Кафартута.
  25. 23, 3, 2.
  26. 23, 3, 5.
  27. 27, 12, 3.
  28. См. гл. 6, 14.
  29. В недошедшей до нас части сочинения.
  30. Ок. 109 верст.
  31. 21, 9, 5—8.
  32. 15, 5, 6.
  33. 24, 4, 23.
  34. 23, 2, 5.
  35. 26, 5.
  36. Κόςμη — косма, волосы.
  37. 14, 8, 3.
  38. Реймс.