Деяния (Марцеллин; Кулаковский, Сонни)/Книга XXVIII

Деяния — Книга XXVIII
автор Аммиан Марцеллин, пер. Ю. А. Кулаковского и А. И. Сонни, 1906—1908

Оригинал: лат. Res gestae. — См. книги: XIV (годы 353—354), XV (годы 354—355), XVI (годы 356—357), XVII (годы 357—358), XVIII (год 359), XIX (год 359), XX (год 360), XXI (годы 360—361), XXII (годы 361—362), XXIII (год 363), XXIV (год 363), XXV (годы 363—364), XXVI (годы 364—366), XXVII (годы 367—368), XXVIII (годы 368—370), XXIX (годы 371—373), XXX (годы 374—375), XXXI (годы 375—378), Указатели. Перевод созд.: 380—390-е годы.

Годы 368—370

1. Многие, даже сенаторы и женщины из сенаторских родов, привлечены в Риме к суду по обвинению в колдовстве, разврате и прелюбодеяниях и преданы смертной казни.
2. Август Валентиниан укрепляет весь берег Рейна со стороны Галлии фортами, крепостями и башнями. Аламанны избивают римлян, строивших укрепление за Рейном. Разбойники маратокупрены в Сирии, по приказанию Августа Валента, уничтожены вместе со своими детьми и поселением.
3. Феодосий восстанавливает города Британии, разрушенные варварами, отстраивает укрепления и отбирает назад провинцию этого острова, которая получила имя Валенции.
4. О префектуре в Риме Олибрия и Амнелия и о пороках сената и римского народа.
5. Саксы в Галлии, после заключения перемирия, завлечены римлянами в засаду. Валентиниан, дав формальное обещание бургундам соединить с ними свои войска, навел их на Аламаннию; будучи обмануты, они перебили всех пленных и вернулись домой.
6. Несчастья, причиненные австорианами провинции Триполис, лептинцам и эиензам. Комит Роман скрыл их от Валентиниана обманом и они остались неотмщенными.

1

В то время, как вероломство персидского царя вызвало, как я рассказал о том выше, неожиданные для нас тревоги, и в восточных областях с новой силой разгорелась война, в Вечном городе через 16 с лишним лет после гибели Непотиана^[1] стала свирепствовать сама Беллона и разожгла всеобщий пожар. Начавшись с малого, дело дошло до ужасных бедствий. Пусть бы их покрыло вечное молчание, чтобы не причинить вреда потомкам не столько описанием отдельных проступков, сколько изображением всеобщего падения нравов. ² И хотя от подробного изложения этих кровавых событий меня удерживает справедливое опасение, связанное со многими различными соображениями, однако, будучи уверен в высшем уровне нравственности в настоящее время, я сообщу вкратце о том, что достойно памяти. Не будет также излишне коротко упомянуть об одном событии древнего времени, которое служило мне предостережением. ³ Когда, во время первой мидийской войны, персы опустошили Азию, то между прочим осадили с большими силами Милет. Угрожая осажденным мучительными казнями, персы довели их до такой крайности, что они все, придя в отчаяние от одолевших их бедствий, перебили сами свои семейства и, бросив в огонь все движимое имущество, стали один за другим бросаться в общий костер гибнущего отечества. ⁴ Немного позднее Фриних поставил этот сюжет на афинской сцене, переработав его в трагедию. Сначала публика слушала пьесу с удовольствием; когда же дальнейшее развитие трагического действия стало производить слишком тяжелое впечатление, народ возмутился и присудил поэта к наказанию, полагая, что он собирался не утешить, а упрекнуть своих сограждан, дерзко выведя на сцену страдания, которые перенес славный город, оставленный безо всякой помощи со стороны своих основателей. Милет был афинской колонией, которая в числе других ионийских городов была основана Нелеем, сыном Кодра, который, как рассказывают, обрек себя на смерть за отечество во время войны с дорийцами. ⁵ Но возвращаюсь к своему рассказу. Максимин, исправлявший раньше должность викария префекта, родом из города Сопиан в Валерии^[2], был человек низкого происхождения: его отец был счетным чиновником в канцелярии правителя провинции и род свой вел от карпов, которых разгромил Диоклетиан на их старом месте жительства и переселил в Паннонию. ⁶ Пройдя недолгий курс обучения, он занялся адвокатурой, в чем не достиг особенных успехов, и был затем правителем Корсики, Сардинии, а потом Тусции. После этого он был повышен и заведовал хлебным снабжением Рима, и так как его преемник долго медлил в пути, то он оставил за собой управление Тусцией. Сначала он действовал с большой осторожностью, имея для этого тройное основание. ⁷ Во-первых, в его ушах звучали слова его отца, который был большой знаток разного рода знамений, связанных с полетом и пением птиц, гласящие, что он достигнет высот власти,… но погибнет от руки палача. Во-вторых, он связался с одним сардинцем, которого потом сам, как прошел о том слух, погубил коварным образом; человек этот был весьма сведущ в вызывании злых духов и получении предсказаний от душ умерших людей. Пока жив был этот человек, он боялся предательства с его стороны и был обходительнее и мягче. В-третьих, потому что он, подобно пресмыкающейся, гадине, держался в низких местах и не мог еще вызвать крупных кровавых дел..

⁸ Следующее обстоятельство дало ему повод расширить сферу действий. Бывший викарий Хилон и его жена по имени Максима подали тогдашнему префекту города Рима Олибрию^[3] жалобу на то, что их пытались околдовать, они добились того, что те, кого они заподозрили, органный мастер Серик, учитель гимнастики Асболий и гаруспик Кампенсий были немедленно схвачены и посажены в тюрьму. ⁹ Но так как дело затянулось вследствие болезни Олибрия, то раздосадованные задержкой истцы подали прошение, чтобы расследование их дела было поручено префекту хлебоснабжения, на что и было дано разрешение для ускорения дела. ¹⁰ И вот, получив возможность вредить, Максимин дал простор прирожденной ему жестокости, дремавшей в его грубой натуре, как нередко проявляют ее дикие звери, которых держат для амфитеатров, когда им удается вырваться на свободу, сломав двери клетки. Предварительное следствие по этому делу велось разными способами словно прелюдия к трагедии. От каких-то людей с исполосанными пыткой боками получены были показания против знатных лиц, будто они через своих клиентов и других низкого положения людей, известных как преступники и доносчики, обращались к колдунам. И вот этот дьявольский следователь, не довольствуясь предоставленными ему полномочиями, представил злонамеренный доклад императору о том, что только более тяжкими казнями можно расследовать и покарать гибельные злодейства, в которых очень многие лица в Риме оказались повинными. ¹¹ Узнав об этом, император, относившийся к проступкам скорее с горячностью, чем с разумной строгостью, пришел в страшное раздражение и отдал приказ, высокомерно подводя под закон об оскорблении величества эти дела, подвергать в случае надобности пыткам даже всех тех, кого древнее право и указы императоров освобождали от кровавого следствия. ¹² А чтобы удвоение власти и возвышение положения умножило несчастия, он предоставил Максимину право действовать с полномочиями префекта и для следствия, которое начиналось на погибель многих, приставил к нему нотария Льва, бывшего впоследствии магистром оффиций^[4], который на своей родине, в Паннонии, занимался грабежом могил; зверская усмешка этого человека выдавала его жестокость, и не менее Максимина он жаждал человеческой крови. ¹³ Упорная решимость Максимина губить людей усилилась с получением подобного ему товарища и почетного для него указа императора с предоставлением высокого звания. Поэтому в восторге он ставил свои ноги то тут, то там, так что казалось, будто он танцует, а не ходит, стараясь подражать брахманам, которые, как рассказывают, шествуют между алтарями богов с высоко поднятой головой.

¹⁴ Зазвучал сигнал внутренних бедствий и предстоящие ужасы привели всех в оцепенение. Из множества кровавых и жестоких дел, разнообразие и количество которых нельзя перечесть, выделялась смерть адвоката Марина. Он был обвинен в том, что позволил себе искать руки некоей Гиспаниллы при помощи колдовства; после самого поверхностного рассмотрения достоверности доноса, он был приговорен к смерти.

¹⁵ Допуская возможность, что кто-нибудь из моих будущих читателей, тщательно разобрав дело, упрекнет меня в том, что сначала случилось одно, а не другое, или что вовсе пропущено то, чему он был очевидцем, — я замечу в оправдание, что не все, что касалось людей низкого положения, достойно рассказа, и если бы пришлось описывать полностью все, то даже справки в государственном архиве не были бы вполне достаточны, поскольку разгорелось столько бедствий, и неслыханное бешенство безо всякой задержки поставило все вверх дном, когда всем было очевидно, что переживаемые ужасы были не судом, а приостановкой отправления правосудия.

¹⁶ Тогда же был привлечен к ответственности за прелюбодеяние сенатор Цетег и казнен через усечение головы; знатный юноша Алипий за незначительный проступок был отправлен в ссылку, и многие другие люди низшего звания подвергнуты публичной казни. В несчастьях этих людей всякий видел образ грозившей и ему самому опасности, и палач, оковы, мрачная тюрьма являлись всем даже в сновидениях.

¹⁷ В то же самое время был привлечен к ответственности Гиметий, муж прекрасных качеств. Ход этого дела был по моим сведениям таков. Когда он управлял Африкой в звании проконсула, то во время тяжкого голода, посетившего Карфаген, он выдал населению его хлеб из запасов, предназначенных для римского народа; немного позже, когда был большой урожай, он немедленно возместил все выданное. ¹⁸ Но так как он продавал нуждавшимся по десяти мадиев за один солид, а сам получал по тридцати, то излишек денег он внес в государственную казну. А Валентиниан, заподозрив, что он сделал при этом аферу лично для себя и прислал мало денег, наказал его конфискацией части его состояния.

¹⁹ В завершение его бедствий открылось в те же дни не менее гибельное для него обстоятельство. На гаруспика Аманция, пользовавшегося тогда большой известностью, был сделан тайный донос, будто его вызывал тот же Гиметий ради каких-то преступных деяний для жертвоприношения. Будучи привлечен к суду, Аманций, хотя и склонялся под тяжестью пыток, однако упорно все отрицал. ²⁰ Так как он настаивал на своем отрицании, то из дома его были взяты секретные бумаги, и там оказалась собственноручная записка Гиметия, в которой тот просил его совершением торжественных обрядов расположить к нему императоров^[5]; в конце записки содержались резкие выпады против императора за его корыстолюбие и жестокость. ²¹ Узнав об этом из донесения судей, которые дали этому злостное истолкование, Валентиниан приказал произвести самое строгое следствие по этому делу. И так как состоявший советником при вышеназванном Гиметии Фронтин изобличен был в составлении этой записки, то он был подвергнут наказанию розгами и, после того как сознался в этом деянии, сослан в Британию; а Аманций осужден был позднее по обвинению в уголовных преступлениях и казнен.

²² После этого ряда событий Гиметий был отправлен в Окрикул для допроса префектом Ампелием и викарием Максимином. Ему предстояла, как было очевидно, немедленная гибель; но, воспользовавшись предоставленной ему возможностью, он апеллировал к императору, и защита этим именем спасла ему жизнь. ²³ Когда императору доложили об этой апелляции, он предоставил разобрать дело сенату. Сенат, рассмотрев его по всей справедливости, приговорил Гиметия к ссылке в Бои, местность в Далмации. Этим сенат навлек на себя тяжкий гнев императора, который страшно возмутился, когда узнал, что человек, обреченный, по его собственным предположениям, на смерть, подвергся более мягкой каре.

²⁴ Эти и подобные бедствия, обрушившиеся на многих лиц, вызвали всеобщую панику. Чтобы эти бедствия, выползавшие тайными путями и распространявшиеся мало-помалу дальше, не повлекли за собой целой громады несчастий, по решению знати (т. е. сената), было отправлено к императору посольство. Бывший префект Претекстат, бывший викарий Венуст и бывший консул Минервий должны были подать императору прошение, чтобы кары не оказывались выше проступков и чтобы не подвергали пыткам сенаторов вопреки обычаю и праву. ²⁵ Когда они были приняты на аудиенции и изложили свою просьбу, Валентиниан стал отрицать, что он сделал такое распоряжение, и начал кричать, что его оклеветали. Но квестор Евпраксий в деликатной форме доказал ему противоположное и, благодаря этой его смелости, отменен был жестокий приказ, беспрецедентный по своей суровости.

²⁶ В то же время, на основании строжайшего следствия, произведенного Максимином, сын бывшего префекта Лампадия, Лоллиан, только что вошедший в пору юности, был уличен в том, что он, в возрасте еще неокрепшего суждения, переписал книгу о чародействе. Ему предстояло, как предполагали, подвергнуться ссылке. По совету отца, он апеллировал к императору. Согласно последовавшему приказанию, он был доставлен на главную квартиру и попал, как говорится, из огня да в полымя: разбор дела был передан консуляру Бетики Фалангию, и Лоллиан умер от руки палача.

²⁷ Кроме названных лиц были привлечены к ответственности следующие лица сенаторского звания: Тарраций Басс, впоследствии городской префект, брат его Камений, некто Марциан и Евсафий. Они были обвинены в том, что оказывали покровительство колесничному вознице Авхению, как соучастнику в колдовстве. Так как доказательства были сомнительны, то благодаря заступничеству, как рассказывала молва, Викторина, состоявшего в самой тесной дружбе с Максимином, они были оправданы.

²⁸ Даже на женщин простирались подобные несчастья. Многие матроны знатного происхождения были казнены по обвинению в прелюбодеяниях и безнравственности. Более известные из них были Кларитас и Флавиана. Когда одну из них вели на казнь, то с нее сорвали одежду, которая была на ней, и не позволили даже оставить ничего, чтобы прикрыть срамные части. За это палач, уличенный в совершении этого дикого злодеяния, был сожжен живым.

²⁹ Далее, сенаторы Пафий и Корнелий, оба сознавшиеся в том, что осквернили себя колдовством, были казнены по приговору того же Максимина. Такая же участь постигла прокуратора монетного двора. Названных выше Серика и Асболия^[6] он засек до смерти тяжкими ударами кнута со свинцом, так как, стараясь выманить у них имена соучастников, он дал им клятву, что не прикажет казнить их ни огнем, ни железом. После этого он осудил на казнь огнем гаруспика Кампенсия, не будучи по его делу связан никакой клятвой.

³⁰ Здесь я считаю уместным рассказать, какая причина привела к гибели Агинация, человека, принадлежавшего, как гласила о том упорная молва, к самой древней знати, хотя и нельзя было подтвердить этого документально. ³¹ Все более наглея, Максимин, еще будучи префектом хлебоснабжения, найдя достаточный повод усилить свое нахальство, стал позволять себе презрительно обращаться с Пробом, который занимал самое высокое положение среди высших чинов и управлял разными провинциями на правах преторианского префекта^[7]. ³² Агинаций возмущался этим и досадовал, что в судебных следствиях Олибрий предпочел ему Максимина, хотя он был викарием Рима. И вот в частном разговоре он намекнул Пробу наедине, что легко можно устранить этого тщеславного человека, который позволяет себе оскорблять заслуженнейших людей, если он согласен на это. ³³ Проб, как утверждают некоторые, послал письмо об этом к Максимину, так как боялся его как человека, искусного в злодеяниях и имевшего влияние у императора. Никто об этом не знал, кроме посланца, передавшего письмо. Прочитав его, этот дикий человек воспылал таким гневом, что пустил в ход против Агинация все интриги, и извивался, как змея, которую придавило колесо. ³⁴ Сюда прибавился и другой важный повод для козней, которые сгубили Агинация. Он стал обвинять умершего уже Викторина, что тот, пока был в живых, продавал приговоры Максимина, и, хотя по его завещанию он сам получил весьма значительный легат^[8], тем не менее с той же дерзостью угрожал процессом его вдове Анепсии. ³⁵ Опасаясь этого, она придумала для того, чтобы можно было рассчитывать на помощь Максимина, будто ее покойный муж в недавно составленном завещании оставил и ему 3000 фунтов серебра. Сгорая чрезвычайной алчностью — он не был свободен и от этого порока, — тот потребовал половины наследства. Но, не удовольствовавшись и этим, придумал другой способ, как казалось, благородный и безопасный, и чтобы не упустить представившегося удобного случая завладеть богатым состоянием, попросил в жены своему сыну дочь Анепсии, которой Викторин приходился отчимом. Мать дала согласие, и дело было быстро слажено.

³⁶ В окружении таких и подобных равно достойных слез злодейств, которые изменяли самый облик Вечного города, шествовал вперед этот человек, имя которого можно произнести только со стоном скорби, нес гибель и разрушение благосостоянию многих домов и раздвигал сам себе рамки судебных полномочий. Рассказывают, что у него всегда висела из одного окна преторианского дворца веревка, к концу которой привязывали доносы^[9], и хотя они не подтверждались никакими доказательствами, но могли повредить многим невинным. Несколько раз он приказывал выталкивать (для вида) из дому Муциана и Барбара, своих служителей, поднаторевших во всяких обманах. ³⁷ Притворно оплакивая несчастья, якобы их удручающие, они громко кричали, преувеличивая жестокость судьи, и не раз повторяли одно и то же, что, мол, не остается никакого средства для привлекаемых к суду спасти свою жизнь, кроме как возбуждать тяжкие обвинения против знатных людей, так как, привлекая их как соучастников своих несчастий, можно надеяться тем самым на освобождение.

³⁸ Эта неумолимая жестокость выходила за всякие границы, и множество людей попадало в оковы; знатные по происхождению люди облекались в простые одежды и каждый был в тревоге за себя. Нельзя даже поставить в упрек кому-нибудь из них, когда, приветствуя его, они сгибались чуть ли не до земли, слыша, как этот зверски свирепый разбойник кричал, что никто не может оказаться невиновным против его воли. ³⁹ Эти слова, за которыми быстро следовало исполнение, устрашили бы, конечно, даже людей, похожих на Нуму Помпилия и Катона. Дела шли так, что не пересыхали слезы на глазах таких людей, которые страдали лишь от вида чужих бедствий, что случается во время особенных житейских невзгод. ⁴⁰ Этот судья с медным лбом, нередко отступавший от права и справедливости, имел одно хорошее качество: иногда он, смягчаясь в ответ на просьбы, кое-кого щадил, что почти граничит с пороком, как написано это у Цицерона: «Где гнев неумолим, там господствует величайшая строгость; а где он легко сдается, — величайшая неустойчивость, которую, однако, хотя плохо то и другое, должно предпочесть суровости»^[10].

⁴¹ Через некоторое время Максимин, как раньше Лев, получил преемника и был отозван на главную квартиру императора, будучи возведен в префекты претория. Он не стал от этого сколько-либо мягче и, как змея, старался вредить издали. ⁴² Тогда же, или немного раньше, появились зеленые побеги на метлах, которыми подметали зал заседаний сената, и это служило предзнаменованием того, что люди самого низкого звания поднимутся до высших чинов сановников.

⁴³ И хотя уже пора вернуться к моему повествованию, однако, не нарушая последовательности изложения, я упомяну кратко о тех несправедливых деяниях, которые были совершены другими викариями префекта города Рима, потому что они действовали по указанию и воле Максимина, как покорные его слуги. ⁴⁴ После него появился Урзицин, склонный вообще к более мягкому образу действий. Желая соблюдать осторожность и строгую законность, он послал донесение о том, что Езайя с другими, задержанными за прелюбодеяние с Руфиной, пытались обвинить в преступлении об оскорблении величества мужа Руфины, Марцелла, бывшего имперского агента. За это оказались им недовольны, как медлительным человеком, мало подходящим для решительных действий в отношении подобного рода преступлений, и он был отстранен от должности. ⁴⁵ Его преемником стал Симпликий из Эмоны^[11]. Сначала школьный учитель, затем советник при Максимине, он после отправления этой должности не стал ни горд, ни надменен, но наводил страх своим косым взглядом. Мягкий на словах, он потихоньку замышлял злое против многих. Прежде всего он казнил Руфину со всеми виновными в прелюбодеянии и соучастниками этого дела, о котором, как я выше сказал, докладывал Урзицин; той же участи подверглись затем многие другие, безо всякого различия между виновными и невиновными. ⁴⁶ Соревнуясь в кровавой борьбе с Максимином, как со своим образцом, он старался превзойти его в нанесении смертельных ран представителям знатных родов и подражал древним Бузириду, Антею и Фалариду, так что, казалось, недоставало ему только быка в Агригенте.

⁴⁷ При таком общем течении дела некая матрона Гезихия, которая была отдана под арест в дом одного служителя канцелярии вследствие возбужденного против нее дела, в страхе перед ожидавшими ее всякими ужасами, вдавила свое лицо в пуховую подушку и, лишившись возможности дышать через нос, задушила себя сама.

⁴⁸ Сюда прибавилось другое не менее жестокое дело. Евмений и Абиен, оба члена сената, уже при Максимине были уличены в своей связи с Фаузианой, женщиной также знатного сословия. Пока жив был Викторин, они были в относительной безопасности, а после его смерти, устрашенные прибытием Симпликия, который грозился идти по следам Максимина, скрылись в тайном убежище. ⁴⁹ Когда Фаузиана была осуждена, их привлекли к ответственности и вызвали в суд. Но они постарались скрыться еще тщательнее. Абиен скрывался долго в доме Анепсии. Как обычно бывает, что неожиданный случай отягчает несчастное положение, так было и здесь: раб Анепсии, по имени Апавдул, раздраженный тем, что была высечена его жена, ночью отправился к Симпликию и сделал донос. Тотчас были посланы служители, которые извлекли скрывавшихся из их убежища. ⁵⁰ Абиен, вина которого отягчалась еще тем, что он обвинялся в прелюбодеянии с Анепсией, был казнен; а Анепсия, видя в отсрочке казни способ спасти свою жизнь, заявила, что она подвергалась насилию в доме Агинация при помощи колдовства. ⁵¹ Симпликий составил обо всем этом подробное донесение императору. Находившийся при дворе в ту пору Максимин питал вражду к Агинацию по поводу, о котором я выше сказал, и теперь, вместе с повышением в сане, еще больше ожесточился в своей злобе. Он стал настойчиво просить, чтобы император дал повеление казнить Агинация. И этот зловредный и влиятельный человек без труда добился желательного ему указа. ⁵² В то же время Максимин опасался усиления ненависти против себя, если по приговору Симпликия, его личного друга и советника, будет казнен человек патрицианского рода. Поэтому он задержал на некоторое время у себя императорское повеление, колеблясь и раздумывая, в ком ему найти верного и решительного исполнителя кровавого дела. ⁵³ Наконец, как в пословице, рыбак рыбака видит издалека, он нашел некоего Дорифориана, галла по происхождению, человека дерзкого до безумия. Получив его обещание быстро справиться с этим делом, Максимин устроил назначение его викарием и передал ему вместе с дипломом о назначении тот рескрипт; а из-за неопытности этого свирепого человека указал ему, как безо всяких препятствий поскорее погубить Агинация, который, воспользовавшись какой-нибудь отсрочкой, мог бы спастись от наказания.

⁵⁴ Согласно приказанию, Дорифориан поспешил в Рим большими переездами и с самого начала отправления своей должности старательно выискивал способ, как ему без содействия с чьей-либо стороны, лишить жизни сенатора знатного рода. Узнав, что он уже давно найден и находится под арестом на собственной вилле, Дорифориан решил самолично провести его допрос как главы обвиняемых и Анепсии в самую полночь, когда человек обыкновенно чувствует себя в возбужденном и тревожном состоянии: не касаясь множества других примеров, я напомню, что Аякс у Гомера высказывает желание умереть скорее при дневном свете, чем испытывать усиление смертного ужаса страхом ночи^[12]. ⁵⁵ И так как этот судья, или, скорее, негодный разбойник, держа в уме только свое обещание, во всем переступал меру, то, приказав привести для допроса Агинация, он велел впустить туда же целую толпу палачей. При зловещем звякании цепей он мучил пытками до смерти рабов, утомленных продолжительным заключением, требуя от них показаний против их господина, хотя милосердные законы запрещали делать это в следствиях о прелюбодеяниях.

⁵⁶ Наконец, когда пытка, грозившая окончиться смертью, вырвала у одной рабыни неопределенные показания, он, не исследовав надлежащим образом правильность показания, немедленно изрек смертный приговор Агинацию. Тщетно тот апеллировал громким криком к императорам, его подхватили на руки и убили; по такому же приговору была казнена и Анепсия. Такие злодейства Максимина, как тогда, когда он находился в городе, так и тогда, когда действовал через своих приспешников, приходилось оплакивать Вечному городу. ⁵⁷ Но не остались без возмездия последние проклятия убитых. Как я расскажу в подходящем месте, Максимин, дошедший до невыносимой наглости, был казнен при Грациане; Симпликий был убит в Иллирике, и Дорифориан был отдан под суд и заключен в Туллианскую тюрьму. По совету матери, император Грациан приказал его оттуда освободить; но когда он вернулся домой, там казнили его мучительной смертью.

Таково было положение дел в городе Риме. Возвращаюсь теперь к своему повествованию.

2

¹ Валентиниан, строивший обширные и полезные планы, укреплял все течение Рейна от начала Рэции и до океанского пролива большими плотинами, надстраивал стены крепостей и укреплений, ставил на подходящих и удобных местах сторожевые башни по всему пространству Галлии, а кое-где и за рекой воздвигал сооружения на самых границах с варварами. ² Когда он понял, что одно высокое и сильное укрепление, которое он сам возвел от основания, может быть мало-помалу подмыто сильным напором воды протекавшей возле него реки Никра^[13], он задумал иначе направить само течение реки, привлек опытных в водном деле мастеров и приступил к выполнению этого трудного дела со значительным отрядом солдат. ³ В течение многих дней сколачивали ящики из дуба и опускали их в реку; и хотя вбивали и укрепляли возле них по нескольку рядов огромных свай, но поднимавшаяся в реке вода вырывала их и, двинув с места, ломала в водовороте. ⁴ Победили однако настойчивость императора и усилия послушных солдат. Часто во время работы им приходилось находиться до подбородка в воде, и были случаи возникновения смертельной опасности; но, наконец, укрепление было освобождено от разрушительного напора реки и крепко стоит и доныне.

⁵ Очень обрадованный этим успехом Валентиниан стянул опять войска, которые в связи с временем года разошлись уже по разным местам, и прилагал усилия на пользу государству, как и подобает государю. Для выполнения задуманного плана он принял решение спешно построить укрепление по ту сторону Рейна на возвышенности Пире^[14], лежащей в земле варваров. И так как только быстрота могла обеспечить благополучное осуществление этого предприятия, то он отдал приказ через Сиагрия, тогда нотария, а позднее префекта и консула, командиру Аратору приняться за это дело, пока повсюду царила глубокая тишина.

⁶ Аратор немедленно, согласно приказу, и переправился на ту сторону вместе с нотарием и начал земляные работы с солдатами, которых привел с собой. Он был сменен Гермогеном. В то же самое, время появились некоторые старейшины аламаннов, отцы заложников, которых мы держали, согласно условиям договора, как весьма серьезный залог продолжительного мира. ⁷ Преклонив колени, они молили, чтобы римляне, которые всегдашней верностью слову вознесли свою судьбу до небес, не отклонялись, пренебрегая собственной безопасностью, на ложный путь и не принимались за недостойное дело, поправ условия договора. ⁸ Эти и подобные речи их не были услышаны, и, видя, что им не получить успокоительного и мягкого ответа, они ушли, оплакивая гибель своих сыновей. Как только они удалились, из укрытого места на соседней возвышенности появился отряд варваров, который, как легко было догадаться, дожидался там ответа, который получат старейшины. Бросившись на полуголых солдат, которые тогда носили еще землю, они выхватили мечи и перебили их, и с ними вместе были убиты и оба начальника. ⁹ Никто не уцелел, чтобы принести весть об этом, кроме Сиагрия, который после гибели всех остальных вернулся на главную квартиру. Разгневанный император лишил его военного звания, и он отправился к себе домой, подвергнувшись столь суровому приговору за то, что единственный уцелел.

¹⁰ Между тем в Галлии наглый разбой все усиливался на всеобщую погибель; особенно стали опасны большие дороги, и все, что обещало какую-нибудь поживу, расхищалось самым дерзким образом. Наконец, в числе множества других лиц, ставших жертвой этих коварных нападений, оказался Констанциан^[15], трибун императорской конюшни, родственник Валентиниана, брат Цериалия и Юстины^[16], его захватили из засады и вскоре после этого убили.

¹¹ И как будто сами Фурии вознамерились вызвать повсеместно такие же бедствия, в другом далеком краю расхаживали жестокие разбойники маратокупрены. Так назывались жители селения с таким названием в Сирии близ Апамеи. При своей многочисленности они отличались большой ловкостью в разных хитростях и внушали большой страх, потому что под видом купцов и военных людей высокого звания, разъезжали, не вызывая огласки, повсюду и нападали на богатые дома, виллы и города. ¹² Нельзя было спастись от их внезапного появления, так как они направились не в одно определенное место, а в различные и далеко отстоящие и врывались всюду, куда гнал ветер. Потому-то и саксы внушают больший страх, чем другие враги, вследствие внезапного своего появления^[17]. Хотя эти шайки ограбили очень многих и, словно в каком-то безумии, испытывая жажду крови не меньше, чем добычи, произвели страшные избиения, но, чтобы рассказом о мелких событиях … не осложнить ход изложения, я упомяну лишь об одном коварно задуманном их злодеянии. ¹³ Собравшись в целый отряд под видом канцелярии чиновника казначейства с правителем провинции во главе, разбойники вошли вечером в город под зловещий крик глашатая и заняли вооруженной силой великолепный дом одного знатного человека под тем предлогом, что он приговорен к смерти с конфискацией имущества. Похитив драгоценную утварь, так как растерявшаяся от внезапного их появления прислуга не защищала своего господина, и перебив многих, они поспешно ушли до наступления дневного света. ¹⁴ Но так как они, хотя и были отягощены награбленным у многих добром, не упускали случая пограбить еще, то их настиг отряд имперских войск, напал на них и перебил всех до единого. Равным образом было перебито их подрастающее поколение, чтобы, возмужав, не сделалось похожим на родителей. Разрушены были и дома их, которые они обставили с большой роскошью за счет ограбленных ими людей. Это случилось еще до описанных событий.

3

¹ Феодосий, именитый полководец, бодро начал поход из Августы, называвшейся прежде Лундиний, с отлично сформированной армией и оказал великую помощь угнетенным британцам. Повсюду он занимал удобные для засад места, опережая варваров, и не отдавал никакого приказания простому солдату исполнить что-либо, чего бы сам не начал со своей бодрой энергией. ² Таким образом, исполняя сам обязанности дельного солдата и отличного полководца, он разбил и изгнал разные племена, которые нагло нападали на римские области, сознавая свою безнаказанность. Он восстановил города и крепости, которые пострадали от многочисленных бедствий, и обеспечил им безопасность на продолжительное время в будущем.

³ Пока он так действовал, случилось одно ужасное событие, которое могло бы привести к великим опасностям, если бы не было остановлено в самом начале.

⁴ Некто Валентин, брат жены Максимина, того ужасного викария, а позднее префекта, человек способный на высокие замыслы, проживавший в Валерии, области Паннонии, был сослан за тяжкое преступление в Британию. Не вынося покоя, этот зловредный зверь стал замышлять восстание и питал гнев на Феодосия, понимая, что только он может подавить его преступные замыслы. ⁵ Он выискивал тайком и открыто всякие способы для достижения своей цели: дерзкие замыслы его крепли и усиливались, и он начал агитировать среди сосланных и солдат, побуждая их к бунту обещанием наград в размерах, которые ему позволяли обстоятельства. ⁶ Замысел уже близился к осуществлению. Но Феодосий вовремя получил сведения от своих агентов и со свойственной ему быстротой действий и твердой решимостью покарать ставшее ему известным злодеяние, переслал Валентина с несколькими ближайшими соучастниками вождю Дульцицию для совершения над ними смертной казни. Его военная проницательность, которой он выделялся среди всех своих современников, побудила его, в предвидении будущего, запретить производство следствия о заговорщиках, чтобы не возбудить паники и не оживить только что успокоившихся тревог в британских провинциях.

⁷ Ликвидировав всякую опасность, он занялся проведением разных необходимых мероприятий. Всем было известно, что счастье не изменяло никаким его предприятиям, и он стал восстанавливать города и укрепления, как я сказал, обеспечивать границы стражей и сторожевыми постами. Всем этим он настолько привел к прежнему виду провинцию, чуть не захваченную варварами, что по его докладу она получила законного правителя и по решению императора, который как бы справил триумф, называлась впоследствии Валенцией.

⁸ … Ареаны^[18], класс служащих, установленный с давних пор, о которых я кое-что рассказал в повествовании о Константе, стали мало-помалу позволять себе разные злоупотребления, и Феодосий устранил их с их постов. Они были изобличены в том, что, поддавшись соблазну полученной и обещанной им добычи, не раз сообщали варварам, что происходит у нас. Обязанности их состояли в том, чтобы совершать поездки в разных направлениях и сообщать нашим военачальникам о передвижениях соседних племен.

⁹ После того как Феодосий столь блистательно завершил эти дела, как и те, о которых я говорил выше, он был отозван ко двору. Провинции он оставил в блестящем состоянии, и его прославляли за многие спасительные победы, как Фурия Камилла или Папирия Курсора. Всеобщее к нему расположение выразилось в проводах до самого пролива. Переправившись при легком ветре через море, он прибыл на главную квартиру императора, был принят с радостью и похвалами и назначен преемником Валента Иовина, состоявшего магистром конницы.

4

¹ Обилие событий внешней истории надолго отвлекло меня (в моем повествовании) от дел города Рима; к их изложению я возвращаюсь, начиная с префектуры Олибрия^[19], которая протекала очень спокойно и безо всяких жестокостей. Олибрий никогда не отступал от требований человечности, относился с большой осторожностью к тому, чтобы никакое его дело или слово не оказалось жестоким. Он строго преследовал клеветников, пресекал, где мог, вымогательства чиновников фиска, точно и тонко отличал правду от неправды и выделялся большой мягкостью в обращении с подчиненными. ² Эти его достоинства омрачал один недостаток, мало вредивший общему делу, но весьма позорный для сановника высокого звания, а именно: вся его жизнь до того времени при его склонности к роскоши прошла в театрах и любовных похождениях, которые, впрочем, не оскорбляли нравственности и законов.

³ После него городом управлял Ампелий родом из Антиохии, также со страстью отдававшийся удовольствиям. После того, как он был магистром оффиций, он был два раза проконсулом и значительно позднее достиг высокого звания префекта. То был человек по своим общим качествам как бы созданный для того, чтобы привлечь к себе расположение народа, но подчас, тем не менее, слишком строгий и, к сожалению, неустойчивый в своих решениях. Он мог бы хотя бы отчасти сократить зло обжорства и пьянства, но предпочел попустительство и потому не приобрел прочной славы. ⁴ Он издал распоряжение, чтобы раньше четвертого часа^[20] питейные заведения не открывались, никто из простых людей не согревал воды для горячего напитка, продавцы кушаний не предлагали вареного мяса и чтобы вообще никакой порядочный человек не позволял себе есть на улице. ⁵ Эти и другие еще более дурные обычаи, вследствие продолжительного попустительства, вошли в такую силу, что даже сам Эпименид Критский, если бы он, как в мифе, восстал из могилы и вернулся к нам, не был бы в силах один отстоять город Рим: такое страшное падение нравов охватило большинство населения.

⁶ Теперь я хочу описать в беглом очерке, как я несколько раз делал раньше в соответствующих местах, пороки знати, а затем — простого народа. ⁷ Некоторые, блистая знатными, как они думают, именами, страшно гордятся тем, что зовутся Ребуррами, Флабуниями, Пагониями, Герсонами, Далиями, Таррациниями, Перразиями и другими столь приятно звучащими славными именами. ⁸ Некоторые величаются шелковыми одеждами и гордо выступают в сопровождении огромной и шумной толпы рабов, как будто их провожают на смерть или — чтобы выразиться, избежав дурного знамения — они замыкают строй выступающей перед ними армии. ⁹ Когда такие люди входят в сопровождении 50 служителей под своды терм, то грозно выкрикивают: «Где наши». Если же они узнают, что появилась какая-нибудь блудница, или девка из маленького городка, или хотя бы давно промышляющая своим телом женщина, они сбегаются наперегонки, пристают ко вновь прибывшей, говорят в качестве похвалы разные сальности, превознося ее, как парфяне свою Семирамиду, египтяне — Клеопатру, карийцы — Артемизию или пальмирцы — Зенобию. И это позволяют себе люди, при предках которых сенатор получил замечание от цензора за то, что позволил себе поцеловать жену в присутствии собственной их дочери, что тогда считалось неприличным^[21].

¹⁰ Некоторые из них, когда кто-нибудь хочет их приветствовать объятием, наклоняют голову вниз, словно собирающиеся бодаться быки, и предоставляют льстецам для поцелуя свои колени или руки, полагая, что и это должно их сделать счастливыми, а что касается чужого человека, которому они, быть может, даже в чем-то обязаны, то, по их мнению, выполнен весь долг вежливости, если они предложат ему вопрос, какие термы он посещает, какой водой пользуется, в чьем доме остановился.

¹¹ Будучи столь важными и являясь, как они о себе воображают, почитателями доблестей, эти люди, если только узнают, что получено известие о предстоящем прибытии в Рим коней или возниц, с такой поспешностью бросаются, смотрят, расспрашивают, как их предки дивились некогда братьями Тиндаридами, когда они известием о победе в давние времена наполнили всех радостью^[22].

¹² Дома их посещают праздные болтуны, которые рукоплещут со всяческой лестью каждому слову человека высшего положения, играя шутовскую роль паразита древней комедии. Как те льстят хвастливым солдатам, приписывая им осады городов, битвы, тысячи убитых врагов, уподобляя их героям, так и эти до небес превозносят знатных людей, восхищаясь высоко воздымающимися рядами колонн с капителями наверху и любуясь стенами, ослепляющими взор блеском мрамора.

¹³ Иной раз на пирах требуют весы, чтобы взвесить рыб, птиц и сонь, затем идут до тошноты повторяющиеся восхваления их величины, как будто никогда не виданной; а тут еще стоит при этом чуть не тридцать нотариев, с записными книжками, недостает только школьных преподавателей, чтобы произнести об этом речь.

¹⁴ Некоторые боятся науки, как яда, читают с большим вниманием только Ювенала и Мария Максима^[23] и в своей глубокой праздности не берут в руки никакой другой книги; почему это так, решать не моему слабому рассудку. ¹⁵ А между тем, людям такого высокого положения и столь знатного происхождения следовало бы читать много различных сочинений. Ведь они наслышаны, что Сократ, когда он уже был приговорен к смерти и заключен в темницу, услышав, как один музыкант распевал под аккомпанемент лиры стихи Стесихора, попросил того учить его, пока есть еще время; на вопрос певца, какая ему от этого польза, когда ему предстоит умереть послезавтра, Сократ ответил: «Чтобы уйти из жизни, зная еще чуть-чуть больше».

¹⁶ Немногие среди них проявляют должную строгость во взысканиях за проступки. Так, если раб несколько опоздает, принося горячую воду, отдается приказ наказать его тридцатью ударами плети; если же он намеренно убьет человека, и присутствующие настаивают, чтобы виновный был наказан, то господин восклицает: «Чего же и ожидать от подобного негодяя и мошенника? Если в другой раз он посмеет сделать что-нибудь подобное, то уж я его накажу».

¹⁷ Верхом хорошего тона считается у них, чтобы чужой человек, если его приглашают к обеду, лучше убил бы брата у кого-то, чем отказался от приглашения; сенатору легче потерять половину состояния, чем перенести отсутствие на обеде того, кого он решил пригласить после основательного и неоднократного рассмотрения этого вопроса.

¹⁸ Некоторые из них готовы сравнивать свои путешествия с походами Александра Великого или Цезаря, если им пришлось проехаться подальше для осмотра своего имения или для участия в большой охоте; если же они съездят из Арвернского озера на расписных лодках в Путеолы, в особенности, если это происходило во время тумана, то готовы уподобить себя Дуиллию^[24]. Если при этом на бахроме шелковых завес окажутся мухи, не захваченные золочеными опахалами, или через щель завес проникнет луч солнца, они изливаются в жалобах на то, что не родились они в стране киммерийцев. ¹⁹ Если кто-то выходит из бани Сильвана или целебных вод Маммеи, то немедленно вытирается тончайшими льняными простынями и принимается тщательно осматривать вынутые из-под пресса блистающие белизной одежды, — а приносят их столько, что можно было бы одеть одиннадцать человек. Наконец, отобрав несколько одежд и нарядившись, он берет кольца, которые отдавал рабу, чтобы не попортить их сыростью, разукрашивает ими пальцы и уходит.

²⁰ Вернись же кто из них недавно со службы при особе императора или из похода, в его присутствии (никто не смеет открыть рот), он является как бы председателем. Все молча слушают, что он говорит … он один, как глава дома, рассказывает неподходящее, но приятное ему, и по большей части умалчивает о том, что действительно интересно.

²¹ Некоторые из них, хоть это и нечасто случается, не желают, чтобы их звали aleatores (игроки в кости) и предпочитают называться tesserarii (метатели костей), хотя разница между этими названиями такая же, как между словами «воры» и «разбойники». Следует однако признать, что при общей слабости в Риме дружеских отношений, прочны только те связи, которые возникают за игорным столом, как будто они приобретены пóтом славных дел, и они-то поддерживаются с чрезвычайным азартом. Некоторые из игорных обществ живут в такой близости, что можно их признать братьями Квинтилиями^[25].

Поэтому иной раз приходится видеть, как какой-нибудь человек, совсем простого звания, но сведущий в разных секретах игры, выступает с мрачным видом, словно Порций Катон, когда он провалился, вопреки всяким ожиданиям, на выборах в преторы, и это потому, что какой-нибудь проконсуляр посажен выше него за торжественным обедом или в собрании.

²² Некоторые заискивают перед богатыми людьми, старыми или молодыми, бездетными или холостыми, или даже такими, у кого есть и жена, и дети — в этом отношении не делается никакого различия — и склоняют их удивительно изворотливо к составлению завещания. Когда же те формулируют свою последнюю волю и свое имущество оставляют тем, в угоду кому написано завещание, тут они и умирают, как будто судьба ожидала от них этого именно поступка… .

²³ Другой, хотя и состоит в невысоком сане, ходит, гордо откидывая голову назад, и лишь через плечо оглядывает своих прежних знакомых, как будто это возвращающийся после взятия Сиракуз Марцелл.

²⁴ Многие из них, отрицая существование высшего существа на небе, не позволяют себе, однако ни выйти на улицу, ни пообедать, ни выкупаться, прежде чем из основательного рассмотрения календаря в точности не узнают, в каком созвездии находится, например, Меркурий, или какую часть созвездия Рака занимает на своем пути Луна.

²⁵ Другой, если заметит, что его кредитор настойчиво требует уплаты долга, прибегает к нагло готовому на все цирковому вознице и устраивает так, что против кредитора возбуждается обвинение в колдовстве; кары тот избегает лишь в том случае, если разрешит переписать вексель и поплатится сам большими расходами. Бывает еще и так, что кредитор попадает в тюрьму; как бы за долг ему, и его отпускают не раньше, чем он признает, этот мнимый долг.

²⁶ С другой стороны, жена кует, по старой пословице, днем и ночью на одной и той же наковальне, заставляя мужа сделать завещание; точно так же и муж настойчиво пристает к жене, чтобы и она составила завещание. С двух сторон приглашаются юристы, чтобы составить взаимно себя исключающие документы, один — в спальне, другой, соперничающий с ним, — в обеденном зале. К юристам присоединяются опытные истолкователи знамений по внутренностям животных, противоречащие между собой в своих предсказаниях: те щедро сулят префектуры и погребения богатых матрон; а эти, как будто уже присутствуя при погребении мужчин, велят делать необходимые приготовления … как говорит Цицерон: «Ничего на свете не признают они хорошим, кроме того, что приносит выгоду, и к друзьям относятся, как к животным: любят больше всего тех, от кого надеются получить пользу»^[26].

²⁷ Когда они хотят сделать заем, то ходят скромно, как на сокках^[27], уподобляясь Миконам и Лахетам; а когда им напоминают об уплате, они держат высокий тон, как в трагедии, — подумаешь, что перед тобой Гераклиды Кресфонт и Темен. На этом я закончу о сенате.

²⁸ А теперь перехожу к праздной и ленивой черни. И среди нее величаются иные, хоть и ходят без сапог, именами: Цимессоры, Статарии, Семикупы, Серапины, Цимбрика, Глутирина, Трулла, Луканика, Пордака, Сальзула. ²⁹ Всю свою жизнь они проводят за вином и игрой в кости, в вертепах, увеселениях и на зрелищах. Великий цирк является для них и храмом, и жилищем, и местом собраний, и высшей целью всех их желаний. На площадях, перекрестках, на улицах и в гостиницах сходятся они в кружки, ссорятся и спорят между собой, причем один, как обычно, стоит за одно, другой — за другое. ³⁰ Люди, успевшие пожить до пресыщения, ссылаясь на свой продолжительный опыт, клянутся Янусом и Эпоной, что гибель грозит отечеству, если возница, за которого они стоят, на ближайшем состязании не выедет первым из-за загородки и, не натягивая вожжей, не обгонит меты. ³⁰ Безделие так въелось здесь в нравы, что лишь только забрезжит желанный день конских ристаний и не успеет еще полностью взойти солнце, как все стремглав спешат чуть не наперегонки с самими колесницами, которые будут состязаться. Все в тревоге и раздоре из-за своих обетов, которые приносят многим бессонные ночи^[28].

³² А в каком-нибудь жалком театре прогоняют актеров свистом, если кто-то из них деньгами не купит себе расположения черни. Если театры в покое, то, следуя обычаю племени тавров, начинают реветь противными и бессмысленными голосами, что надо выгнать из города всех чужаков, хотя Рим во все времена был силен поддержкой пришлого элемента. Все это далеко не похоже на поведение и склонности древнего плебса, о котором предание сохранило много остроумных и изящных изречений. ³³ А в наши дни появился обычай, что вместо усиленных аплодисментов на всяких зрелищах комедианту, гладиатору, вознице, всякого рода актеру, судьям малым и большим, и даже женщинам^[29], наемные клакеры настойчиво кричат: «У тебя ему учиться», хотя никто не может объяснить, чему кто должен учиться.

³⁴ Ужасно распространен порок обжорства. Ощущая запах съестного, под пронзительные крики женщин, с первыми петухами, как павлины, что пищат от голода, бегут люди со всех ног, едва касаясь земли, к трактирам и грызут себе пальцы, пока остывают блюда; другие упорно выдерживают неприятный запах сырого мяса, пока оно варится, и можно подумать, что это Демокрит с анатомами, разбирая внутренности убитого животного, учит о том, какими способами потомство может лечить внутренние болезни^[30].

³⁵ На этом я закончу свой обзор состояния города Рима и возвращусь теперь к повествованию о событиях, совершавшихся разнообразной чередой в провинциях.

5

¹ В третье консульство обоих Августов^[31] саксы, уже не раз промышлявшие грабежом и убийствами наших, поднялись большими полчищами и, преодолев трудности переправы через океан, быстро направились к нашему рубежу. Первую бурю этого вторжения выдержал комит Нанниен, начальствовавший в тех пределах, полководец, испытанный продолжительным бранным трудом. ² Но теперь он встретил врага, который хотел победить или умереть, и понесенные им потери в людях и собственная рана заставили его понять, что ему не по силам выдержать предстоящую борьбу. На запрос к императору, что ему делать, он получил ответ, что ему на выручку идет магистр пехоты Север^[32]. ³ Когда он прибыл на место с достаточными силами, самою расстановкой своих войск так устрашил варваров еще до битвы, что они и не думали о сопротивлении, но, испуганные блеском знамен и орлов, стали просить прощения и мира. ⁴ После продолжительного рассмотрения дела со всех сторон, признано было выгодным для государства предоставить перемирие и разрешено было варварам беспрепятственно вернуться туда — откуда они пришли, после того как они отдали много своей молодежи, пригодной для военной службы.

⁵ С чувством полной безопасности саксы готовились идти назад. Но с нашей стороны тайно был послан отряд пехоты, чтобы устроить засаду в удаленной долине, откуда можно было без затруднений напасть на проходящих мимо. Дело однако вышло совсем иначе, чем предполагали.

⁶ Заслышав шум шагов, некоторые солдаты выскочили преждевременно. Как только варвары их увидели, они подняли свой зловещий боевой клич, не дали нашим времени приготовиться к бою, и те побежали, однако тотчас же остановились и встали в тесном строю; отчаянность положения вынуждала их напрягать все силы, хотя уже и ослабленные. В кровавой резне они все погибли бы до одного, если бы, услышав их жалобные крики, не прискакал быстро на помощь отряд катафрактов, который был также помещен с другой стороны у перекрестка пути. ⁷ Тогда началась более ожесточенная сеча; с той и другой стороны стали решительно напирать римляне и избивать мечами окруженного неприятеля. И никому из них не дано было увидать опять родной дом, никому не дали пережить избиение земляков. Какой-нибудь строгий судья осудит это дело, как вероломное и нечестное; но, взвесив все обстоятельства, не станет негодовать, что вредоносная шайка разбойников при удобном случае была уничтожена.

⁸ Столь благополучно покончив с саксами, Валентиниан обдумывал разные планы и чувствовал себя весьма тревожно, всячески придумывая, каким образом сокрушить ему надменность царя Макриана и аламаннов, которые своими постоянными вторжениями непрерывно наносили неисчислимый вред римскому государству. ⁹ Хотя этот дикий народ терпел с тех пор, как существовал, тяжелый урон в людях от различных несчастий, но он возрождался в своей силе так быстро, как будто оставался в течение долгих веков в неприкосновенности. Император останавливался то на одном плане, то на другом и, наконец, принял решение вызвать на погибель им бургундов, народ воинственный и чрезвычайно многочисленный, а потому и страшный для всех соседей. ¹⁰ Через верных и умевших молчать людей он несколько раз посылал собственноручные письма к их царям, побуждая их напасть на аламаннов в условленное время и со своей стороны обещая перейти через Рейн с римскими войсками и потеснить аламаннов в ту пору, когда они в страхе будут пытаться уйти от тяжелой и неожиданной войны.

¹¹ Письма императора были дружелюбно приняты по двум причинам: во-первых, потому что уже с давних времен бургунды верят в свое римское происхождение, во-вторых — они часто бывали в ссоре с аламаннами из-за соляных варниц и границ. Они выслали отборные дружины и, прежде чем римские войска успели собраться в одном месте, прошли до берегов Рейна. Император был в тот момент занят сооружением укреплений, и появление бургундов вызвало большой страх. ¹² Некоторое время они выжидали, но так как Валентиниан не явился в условленный день и не исполнил ни одного обещания, они отправили послов на главную квартиру с просьбой прислать им подкрепление, чтобы при возвращении назад иметь прикрытие с тыла. ¹³ Когда послы поняли по отговоркам и затягиванию дела, что им в этом отказывают, они ушли с огорчением и негодованием. Узнав об этом, цари их пришли в ярость, считая себя обманутыми, и, перебив всех пленных, вернулись в свои земли.

¹⁴ Цари носят у них одно общее имя «гендинос» и по старинному обычаю теряют свою власть, если случится неудача на войне под их командованием, или постигнет их землю неурожай. Точно так же и египтяне обычно возлагают вину за такие несчастья на своих правителей. Главный жрец у бургундов называется синист и сохраняет свое звание пожизненно, не подвергаясь никаким случайностям, как цари.

¹⁵ Чтобы не упустить этого удобного случая, Феодосий, в ту пору магистр конницы, сделал через Рэцию нападение на аламаннов, разбежавшихся в страхе перед бургундами. Много народу он перебил, некоторых взял в плен и послал их, согласно приказанию императора, в Италию, где они получили плодородные земли и живут теперь, как податное население, на реке По.

6

¹ Теперь, как бы перенесясь на другой конец мира, перейдем к рассказу о бедствиях провинции Триполис в Африке, над которыми, думаю я, плакала сама богиня Справедливости. С чего начались они, как разгоревшееся пламя, это я объясню в последовательном рассказе. ² Граничащее с этими пределами варварское племя австорианов, всегда готовое к быстрым набегам и привычное жить грабежом и разбоем, сохранило некоторое время спокойствие, но в силу врожденного своего характера, начало вновь беспорядки, выставляя как серьезное основание следующее обстоятельство. ³ Один соплеменник этих людей, по имени Стахаон, пользуясь миром, свободно ездил по нашей территории и позволял себе какие-то незаконные дела; серьезнее других его проступков один, а именно: он всяческими хитростями старался вызвать измену в провинции, и это было подтверждено несомненными данными. За это он был предан казни огнем.

⁴ Под предлогом мести за несправедливую, как они утверждали, казнь своего соплеменника они ринулись, как остервеневшие звери, из своих обиталищ еще в правление Иовиана, но так как они опасались подходить к Лептису, городу многолюдному и защищенному сильными стенами, то засели на три дня в подгородных местностях, изобиловавших всяким добром. Они истребили много крестьян, которых внезапный страх привел в оцепенение или заставил искать спасения в пещерах, и, предав огню много всякого домашнего имущества, которое нельзя было увезти, вернулись к себе с огромной добычей и увели с собой взятого ими в плен одного из вельмож города, которого случайно застали в деревне вместе с семьей. ⁵ Устрашенные этим внезапным набегом, лептинцы, в ужасе перед бóльшими бедствиями, которыми еще грозили им в своей наглости варвары, просили защиты у Романа, назначенного недавно комитом Африки. Когда он подошел с военными силами и его просили помочь в трудном положении, он заявил, что тронется вперед не раньше, чем будет доставлен провиант в достаточном количестве и приготовлены 4000 верблюдов. ⁶ Несчастные горожане, изумленные этим ответом, заявили, что после опустошений и пожаров они не в состоянии искупать такими огромными жертвами грозящие им жестокие беды, и комит, пробыв там для вида сорок дней, ушел назад, не предприняв никаких военных действий. ⁷ Обманувшись в надежде на комита и опасаясь больших несчастий, триполитанцы, когда пришел установленный у них день собрания, которое бывает каждый год, избрали Севера и Флакциана депутатами для вручения Валентиниану золотых статуй богини Победы по случаю начала его правления и поручили им поведать ему с полной откровенностью о тяжких бедствиях провинции. ⁸ Узнав об этом. Роман послал курьера на быстром коне к магистру оффиций Ремигию^[33] — он приходился ему родственником и был участником его грабежей, — прося его устроить дело так, чтобы следствие было поручено викарию и ему. ⁹ Депутаты явились на главную квартиру и на аудиенции у императора изложили на словах, какие бедствия постигли их, а также представили письменный документ, в котором последовательно было изложено все дело. Император прочитал письмо, и так как он не доверял ни докладу магистра оффиций, покровительствовавшего Роману в его преступлениях, ни противоречащим показаниям послов, то обещал произвести полное расследование дела; но поскольку верховная власть обычно оказывается игрушкой в руках приближенных, следствие это откладывалось со дня на день. ¹⁰ Пока триполитанцы в тревоге и волнении ждали помощи от двора, шайки варваров явились опять, проявляя еще большую наглость вследствие безнаказанности в прошлом. Они прошли область Лептиса и Эи, подвергли их страшному опустошению и ушли с огромной добычей. При этом убито было много декурионов, из которых наиболее известными были Рустициан, бывший жрец провинции, и эдил Никазий. ¹¹ Этому вторжению не был дан отпор, потому что, хотя по просьбе депутатов военная власть была передана правителю провинции Рурицию, но вскоре перешла к Роману. ¹² Известие о новом несчастье было отправлено императору в Галлию и привело его в сильное раздражение. Поэтому отправлен был трибун и нотарий Палладий с поручением выдать расположенным в Африке солдатам задержанное жалованье, а также точно расследовать события в Триполисе.

¹³ Пока происходили эти проволочки и ожидание ответа от императора, австорианы, набравшись еще больше храбрости после повторной удачи, устремились, как хищные птицы, которых остервенил возбуждающий вкус крови. Они избивали всех, кому не удавалось бежать от опасности, грабили все, что еще оставалось после прежних набегов, рубили плодовые деревья и виноградные лозы. ¹⁴ В эту пору некто Михон, знатный и влиятельный горожанин, был захвачен поблизости от города; он упал на землю и больные ноги не дали ему никакой возможности уйти, но прежде, чем его успели связать, он бросился в сухой колодец. При падении он сломал себе ребро. Варвары вытащили его из колодца и привели к городским воротам. Жена просила позволить ей выкупить его. Михон был поднят на канате на зубцы стен и через два дня умер. ¹⁵ Становясь все более наглыми, свирепые разбойники начали штурмовать стены Лептиса, и город, никогда раньше не испытывавший ужасов осады, оглашался жалобными стонами женщин. Восемь дней осаждали они город, и так как понесенные ими при этом потери в людях оказались совершенно напрасными, то они в огорчении вернулись в свою землю. ¹⁶ В тревоге за само свое существование и испытывая последнее средство, лептинцы, хотя еще не вернулись посланные ими ко двору депутаты, отправили Иовина и Панкратия с поручением представить императору точный доклад обо всем, что они видели и что сами перенесли. В Карфагене эти новые послы встретили Севера и Флакциана, прежних депутатов, и на расспросы о том, что им удалось сделать, узнали, что им приказано было доложить о своем деле викарию и комиту. Север тут и умер от тяжелой болезни. Тем не менее названные выше послы поспешили в больших переездах ко двору.

¹⁶ Когда затем Палладий прибыл в Африку, Роман, заранее осведомленный^[34] о возложенных на него поручениях и желая обеспечить свою безопасность, посоветовал офицерам легионов через тайных посредников предоставить ему, как человеку влиятельному и близкому к самым высоким чинам, бóльшую часть жалованья, которое он привез. Так и было сделано. ¹⁸ Обогатившись таким образом, он направился в Лептис и, чтобы разузнать о делах доподлинно, взял с собою Эрехтия и Аристомена, двух видных и красноречивых граждан, которые ему рассказали о бедствиях своих личных, своих сограждан и соседей, и отправился с ними на подвергшиеся опустошению места. ¹⁹ Они показали ему все, ничего не скрывая, и, осмотрев печальную картину опустошения провинции, он вернулся назад. Порицая Романа за его бездействие, он грозился доложить императору всю правду о том, что видел. Тот в гневе и печали заявил, что и он со своей стороны сделает доклад о том, что тот, будучи послан как честный нотарий, обратил в свою пользу весь донатив солдат. ²⁰ Сознавая за собой это преступление. Палладий в дальнейшем ладил с Романом и, вернувшись ко двору, бесчестной ложью обманул Валентиниана, заявив, что триполитанцы жалуются понапрасну. Поэтому он был послан назад в Африку с Иовином, последним депутатом — Панкратий умер в Тревирах, — чтобы совместно с викарием рассмотреть заявления второго посольства. Кроме того император приказал отрезать языки Эрехтию и Аристомену, так как Палладий заявил, будто они сделали клеветнические заявления.

²¹ Согласно приказанию, нотарий следом за викарием прибыл в Триполис. Узнав об этом, Роман спешно отправил туда своего доместика^[35] и происходившего из этой провинции члена своего совета Цецилия. Они сумели так настроить триполитанцев — обманом ли, или подкупом — это неизвестно, — что те стали обвинять Иовина и настойчиво заявляли, что не возлагали на него поручения сообщить государю о том, что он ему доложил. Дело так позорно запуталось, что сам Иовин на свою собственную погибель сознался, что он солгал государю. ²² Когда Палладий вернулся ко двору и Валентиниан узнал об этом от него, то, будучи вообще склонен к жестокости, приказал предать смертной казни Иовина как зачинщика, а Целестина, Конкордия и Луция как злостных соучастников обмана. Он велел также казнить правителя провинции Руриция за ложное известие, а кроме того и за то, что в его докладе, как полагали, были дерзкие выражения. ²³ Руриций был казнен в Ситифисе, над остальными произнес приговор викарий Кресцент в Утике. Флакциан еще до смерти депутатов был подвергнут допросу перед викарием и комитом. Когда он смело держал свою защитительную речь, его чуть не закололи раздраженные солдаты, нападавшие на него с криком и бранью: они утверждали, что триполитанцев нельзя было защищать, потому что сами они отказались доставить необходимые для похода припасы. ²⁴ Поэтому его заточили в тюрьму до того времени, пока не решит, что с ним делать, сам император, к которому обратились с запросом. Подкупив, как можно было предположить, стражу, он бежал в город Рим и там скрывался, пока не умер своей смертью.

²⁵ После этого запоминающегося окончания внешних и внутренних несчастий замолк измученный Триполис; но он не остался беззащитным, так как бодрствовало вечное око правды и возымели действие предсмертные проклятия депутатов и правителя провинции. Много времени спустя случилось следующее. Палладий получил отставку и, убавив спеси, которой он был надут, ушел на покой. ²⁶ Когда славный полководец Феодосий прибыл в Африку с поручением раздавить опасные начинания Фирма и, согласно приказу, совершал обыск частного имущества вышеназванного Романа, среди его бумаг оказалось письмо некоего Метерия, которое начиналось с обращения: «Господину патрону Роману Метерий» и заключало в себе помимо многого, не относящегося к делу, следующее: «Тебя приветствует разжалованный Палладий, который думает, что разжалование постигло его за то, что он в деле триполитанцев солгал священной особе императора». ²⁷ Когда это письмо было послано ко двору и там прочитано, Метерий был арестован по приказу Валентиниана и признал письмо своим. Вследствие этого Палладий был привлечен к ответственности; но, понимая, какую дьявольскую кашу преступлений он заварил, воспользовался отсутствием в начале ночи на гауптвахте стражи, которая в христианский праздник была на всенощной в церкви, и повесился.

²⁸ Когда стал известен этот счастливый поворот судьбы и погиб главный виновник этих тяжких злодейств, появились на свет божий Эрехтий и Аристомен, которые скрывались в далеких потайных местах с того времени, как узнали, что приказано отрезать им языки за излишнюю болтливость. Смело сообщили они о преступном обмане императору Грациану — Валентиниан тогда уже умер — и были отосланы к проконсулу Гесперию и викарию Флавиану на допрос. Эти последние действовали с полным беспристрастием и справедливостью; Цецилий был подвергнут пытке и сознался в том, что он сам посоветовал согражданам обвинить депутатов во лжи перед императором. В результате этого следствия был представлен доклад, в котором была открыта вся правда. Ответа на него не последовало.

²⁹ В полное завершение этой страшной трагедии присоединилась еще следующая сцена. Роман отправился ко двору и привез с собой Цецилия, чтобы тот обвинил следователей в пристрастии в интересах провинциалов. Будучи благосклонно принят Меробавдом, он просил вызвать много нужных ему людей. ³⁰ Когда они явились в Медиолан и доказали, что были вызваны под пустым предлогом, их освободили и отправили домой. Еще при жизни Валентиниана после тех событий, о которых я рассказывал выше, Ремигий получил отставку и повесился, и я расскажу об этом в соответствующем месте.

Примечания Ю. А. Кулаковского

1. Непотиан, сын Евтропии, сестры Константина, погиб в 350 году. Он поднялся против «тирана» Магненция, но последний остался победителем, занял Рим и казнил как Непотиана, так и его мать.
2. См. 19, 11, 4 — восточная часть Паннонии.
3. В 368 году.
4. 26, 1, 6; 30, 2, 10.
5. Т. е. Валентиниана и Грациана.
6. См. выше гл. 8.
7. 27, 11.
8. У римлян был обычай в завещаниях отказывать друзьям и близким людям ту или иную, смотря по состоянию, сумму денег.
9. Место это испорчено и смысл восстанавливается гипотетически.
10. Cic. Ep. ad Qu. fr. 1, 13, 39.
11. Город в провинции Паннонии, ныне Лайбах.
12. Hom. II 17, 645.
13. Неккар, правый приток Рейна.
14. 27, 10, 9.
15. Ср. 23, 3, 9.
16. Жена Валентиниана, ср. 30, 10, 4.
17. Ср. 30, 7, 8.
18. Этот термин нами не засвидетельствован в других источниках. Быть может следует читать Angarii.
19. 368—370.
20. Т. е. не раньше 9 час. утра по нашему счету.
21. Плутарх в биографии Катона Старшего рассказывает, что во время своей цензуры он исключил из сената Манилия за такой поступок.
22. Автор делает намек на известное сказание о том, как Кастор и Поллукс известили римлян о победе при Регильском озере.
23. Историк III века, написавший биографии императоров от Нервы до Элагабала по образцу Светония.
24. Duilli certamen — конъектура Келлера; Гартгаузен принимает в тексте конъектуру Гиршфельда: velleris certamen.
25. Dio. Cass. 71, 5.
26. Cic. de amic. с. 21, 79.
27. Soccus — обувь актера в комедии, низкая, в противоположность котурну — высокой обуви, употреблявшейся актерами трагедии.
28. Обеты — за успех того или другого возницы, той или иной партии.
29. Indices celsi et minores — быть может распорядители на играх, при чем матроны — непонятно.
30. Демокрит назван исследователем природы. Смысл в общем совсем неясен. Вероятно, имеются в виду даровые угощения римской черни за счет государства.
31. 370 год.
32. Ср. 27, 6, 3.
33. 27, 9, 3.
34. Удерживаю чтение praestructus, которое Гардтгаузен напрасно изменил в praestructurus.
35. Звание, о котором мы больше знаем в позднейшие времена, в V и VI веках. Его носил при Велизарии в Африке Соломон, сменивший его в командовании.