Альберто Болонскій ловко пристыжаетъ даму, которая сама хотѣла его пристыдить тѣмъ, что онъ въ нее влюбленъ.
Разсказъ Элизы былъ оконченъ; осталась послѣдняя очередь за самою королевою, которая со свойственною ей женственною прелестью начала такъ:
— Милыя дамы! Подобно тому какъ звѣзды украшаютъ небо въ ясныя ночи, а цвѣты — зеленѣющіе луга весною, такъ мѣткія слова скрашиваютъ веселую бесѣду и добрые нравы. Они особенно приличествуютъ женщинамъ по своей краткости: долго и много говорить безъ особенной надобности не такъ пристало женщинѣ, какъ мужчинѣ. Правда, теперь — къ великому стыду всѣхъ живущихъ — немного осталось такихъ женщинъ, которыя понимаютъ остроумное слово и обладаютъ способностью на него отвѣтить. Что у прежнихъ женщинъ украшало умъ, то нынѣшнія тратятъ на наружныя украшенія; теперь, одѣвшаяся попестрѣе да пофрантовитѣе считаетъ себя болѣе достойною почтенія; онѣ не хотятъ подумать о томъ, что на любого осла можно бы нагрузить еще болѣе одеждъ, чѣмъ на нихъ, онъ носилъ бы ихъ, и отъ этого все же не пересталъ бы быть осломъ. Мнѣ совѣстно это говорить: вѣдь я понимаю, что, говоря такъ про другихъ, я задѣваю и себя. И вотъ эти разодѣтыя и разукрашенныя фигуры стоятъ какъ истуканы, безгласныя и безчувственныя, а если ихъ о чемъ-нибудь спросятъ, онѣ такъ отвѣтятъ, что лучше бы было, если бы молчали. А онѣ еще стараются увѣрить, что ихъ неумѣнье разговаривать съ кавалерами происходитъ отъ ихъ невинности и душевной чистоты, т. е. свою глупость возводятъ въ скромность; какъ будто только та женщина и порядочная, что умѣетъ говорить лишь съ прислугой, съ прачкой, да со стряпухой. Онѣ хотятъ увѣрить, что такъ создала ихъ сама природа; а между тѣмъ, если бы природа того хотѣла, развѣ она не нашла бы иного средства обуздалъ ихъ болтливость? Конечно, во всемъ надо знать мѣру, и тутъ, какъ и въ другихъ случаяхъ, сообразить время и мѣсто, и съ кѣмъ имѣешь дѣло: иначе можетъ случиться, что, пытаясь смутить другого острымъ словечкомъ и, не соразмѣривъ своихъ силъ съ силами собесѣдника, вмѣсто того, чтобы его вогнать въ краску, сами бываютъ вынуждены покраснѣть отъ его отвѣта. А для того, чтобы вы научились осторожности, а также, чтобы на вашемъ примѣрѣ не оправдалась ходячая поговорка, что женщинѣ во всемъ выпадаетъ худшая доля, я разскажу вамъ повѣсть, послѣднюю въ сегодняшній вечеръ, приходящуюся на мою долю. Пусть она побудитъ васъ проявлять не только благородство души, которымъ вы и безъ того отличаетесь отъ другихъ, по также и благородство обхожденія.
Немного лѣтъ тому назадъ жилъ въ Болоньѣ знаменитый врачъ, извѣстный чуть ли не по всему свѣту, и, можетъ быть, еще понынѣ здравствующій. Его звали Альберто. Ему было уже подъ семьдесятъ лѣтъ, и хотя онъ утратилъ врожденный жаръ тѣлесныхъ страстей, но духъ его оставался все еще такъ бодръ и пылокъ, что онъ возъимѣлъ возвышенную любовь къ одной прелестнѣйшей вдовѣ, которую встрѣтилъ на одномъ пиру и которую звали, сколько помнится, Мальгерида деи Гизольери. Въ его престарѣлой груди запылало чисто юношеское чувство; ему казалось, что онъ не уснетъ въ тотъ день, когда не увидитъ прекраснаго и нѣжнаго личика красавицы. И вотъ онъ началъ прогуливаться мимо дома этой дамы, иной разъ пѣшкомъ, иной — на лошади, какъ случится, такъ что и она сама, и многія другія дамы догадались о причинѣ его прогулокъ, и нерѣдко шучивали, что такой, дескать, престарѣлый человѣкъ и вдругъ влюбился; вѣроятно, имъ думалось, что чарующая страсть любви можетъ гнѣздиться только въ легкомысленной душѣ юноши и нигдѣ больше. Однажды, когда докторъ Альберто продолжалъ такимъ образомъ путешествовать, случилось въ праздникъ, что та дама со многими своими подругами сидѣла у воротъ своего дома. Увидѣвъ издали приближавшагося Альберто, всѣ онѣ тотчасъ сговорились пригласить его и принять съ почетомъ, а потомъ подтрунить надъ его влюбчивостью. Такъ и сдѣлали. Онѣ пошли къ нему навстрѣчу, пригласили его, провели на тѣнистый, прохладный дворъ и угостили сластями и тонкими винами. Потомъ въ веселыхъ и тонкихъ намекахъ стали у него выпытывать, какъ это онъ могъ влюбиться въ такую прелестную женщину, у которой столько молодыхъ и красивыхъ поклонниковъ? Докторъ, чувствуя себя задѣтымъ за живое, весело разсмѣялся и сказалъ:
— Сударыня, нѣтъ ровно ничего удивительнаго въ томъ, что я влюбленъ, а особенно въ васъ, такъ какъ вы вполнѣ этого достойны. Мы, старики, конечно, лишены силъ, которыя потребны для любовныхъ дѣлъ; но разума и пониманія мы не лишены и можемъ различить, что достойно любви, и притомъ понимаемъ въ этомъ гораздо глубже, чѣмъ юноши. Надежда же, которая меня побуждаетъ любить васъ, обожаемую столькими молодыми людьми, зиждется вотъ на чемъ. Мнѣ часто случалось видѣть, какъ женщины кушаютъ за ужиномъ лупины и лукъ-порей. Надо вамъ сказать, что въ пореѣ вкусна только луковица, а перо его не имѣетъ никакого вкуса; между тѣмъ вы держите порей за луковку, а кушаете, по какому-то странному извращенію аппетита, именно невкусное перо. Кто знаетъ, сударыня, быть можетъ, и при выборѣ обожателей вы поступаете подобнымъ же образомъ? А если это такъ, то я могъ разсчитывать, что вы изберете меня, а другихъ отвергнете!
Эти слова немножко устыдили даму и ея пріятельницъ.
— Докторъ, — сказала ему хозяйка, — вы остроумно проучили насъ за нашу попытку подтрунить надъ вами. Ваша любовь во всякомъ случаѣ дорога для меня, какъ любовь мудраго и почтеннаго человѣка, и я готова засвидѣтельствовать вамъ мое глубокое уваженіе всѣми способами, совмѣстимыми съ честью!
Докторъ всталъ, весело смѣясь поблагодарилъ ее и ушелъ.
Итакъ, дамы не разобрали, съ кѣмъ имѣютъ дѣло, вздумали поднять человѣка на смѣхъ, да не на такого напали; а вы, коли захотите быть умницами, сумѣете отъ этого уберечься.
Солнце склонялось къ закату, и жара спала, когда разсказы молодыхъ дамъ и трехъ молодыхъ людей были окончены. Тогда королева шутливо сказала имъ:
— Дорогія подруги! Сегодня, въ день моего правленія, мнѣ остается совершить еще одно дѣло — выбрать вамъ новую королеву, которая приметъ на себя заботы учредить, по своему усмотрѣнію, порядокъ на завтра и руководить имъ въ интересахъ общаго развлеченія. До ночи еще остается время, но лучше заблаговременно озаботиться, подготовить на завтра все, что заблагоразсудитъ предпринять новая королева. Я хочу установить обычаемъ, чтобы наши дни начинались съ вечера. Итакъ, во славу Того, Кѣмъ держится все живущее, и ради нашего вящшаго утѣшенія, королевская власть на слѣдующій день нередается нашей юной умницѣ Филоменѣ.
Сказавъ это, королева встала съ мѣста, сняла съ своей головы вѣнецъ, возложила его на голову Филомены и первая поклонилась ей, отдавая себя въ ея подданство, а вслѣдъ за нею воздали почетъ и другіе. Раскраснѣвшаяся отъ смущенія Филомена вспомнила, что говорила Пампинея, и чтобы не показаться передъ другими слишкомъ робкою, тутъ же подтвердила всѣ сдѣланныя тою распоряженія, утвердила всѣхъ въ прежнихъ должностяхъ и распорядилась, что должно быть изготовлено на слѣдущее утро и на ужинъ, а затѣмъ произнесла такую рѣчь:
— Дражайшія подруги! Конечно, Пампинея избрала меня королевою болѣе по своей любезности, чѣмъ ради моихъ достоинствъ, а потому я намѣрена въ выборѣ нашихъ установленій руководиться не однимъ только моимъ мнѣніемъ, но сообразоваться и съ вашими желаніями. Я разскажу вамъ въ немногихъ словахъ, что, по моему, слѣдовало бы намъ установить, чтобы вы могли обсудить все сами и сдѣлать измѣненія и поправки по вашему усмотрѣнію. Присматриваясь сегодня къ распоряженіямъ Пампинеи, я нашла ихъ вполнѣ похвальными и вѣрно направленными къ всеобщему удовольствію; поэтому, мнѣ кажется, нечего и измѣнять ихъ, пока ими всѣ довольны и пока они не утомятъ однообразіемъ или не обнаружатъ какихъ-либо неудобствъ. Ну, а теперь, такъ какъ мы уже относительно всего распорядились, отправимтесь пока погулять, а когда солнце закатится, поужинаемъ въ прохладѣ, споемъ и поиграемъ, а потомъ и на покой. Встанемъ завтра до наступленія жары, пойдемъ куда кому вздумается и будемъ развлекаться кому чѣмъ угодно. Потомъ, какъ и сегодня, въ урочный часъ пообѣдаемъ, затѣмъ потанцуемъ, отдохнемъ и, какъ сегодня, опять примемся за разсказы, которые, по моему мнѣнію, приносятъ всѣмъ намъ и величайшее удовольствіе, и пользу. Мнѣ хочется только ввести нѣкоторый порядокъ въ наши разсказы, который Памнинея не успѣла установить, потому что была поздно избрана королевою; мнѣ думается, что лучше было бы обозначить каждый кругъ новеллъ какою-нибудь программою, установленною заранѣе, такъ чтобы каждый имѣлъ время обдумать и подготовить свой разсказъ, сообразно заданной общей темѣ. На первый разъ, если вамъ будетъ угодно принять, я предлагаю такого рода сюжетъ. Какъ извѣстно, люди отъ сотворенія міра были подвержены всевозможнымъ превратностямъ судьбы; пусть же каждый изъ насъ придумаетъ разсказъ о такихъ случаяхъ, когда люди послѣ всякихъ злоключеній и противъ всякаго ожиданія благополучно достигали своей цѣли.
Дамы и кавалеры единогласно одобрили это постановленіе и дали обѣщаніе слѣдовать ему. Только Діонео, когда всѣ умолкли, выступилъ съ особымъ мнѣніемъ.
— Королева, — сказалъ онъ, — я совершенно согласенъ со всѣми, что данный вами приказъ хорошъ и достоинъ похвалы; но прошу для себя, въ видѣ особой милости, чтобы мнѣ было дозволено, пока держится наша компанія, выступать изъ предѣловъ этого общаго правила и разсказывать исторіи не на заданный сюжетъ, а на какой мнѣ вздумается. А чтобы никто не подумалъ, будто я прошу этой милости изъ-за того, что мнѣ нечего разсказывать, я берусь вести мой разсказъ всегда послѣднимъ.
Королева, знавшая его за веселаго забавника, тотчасъ разсудила, что онъ оставляетъ за собою особое право на случай, если бы общее вниманіе утомилось однообразіемъ разсказовъ, чтобы развлечь всѣхъ неожиданною веселою исторіею; она посовѣтовалась съ другими, и Діонео получилъ просимую льготу.
Всѣ поднялись и потихоньку направились къ рѣчкѣ, которая катила свои свѣтлыя воды съ пригорка въ отѣненную деревьями долину, посреди валуновъ и зеленой травы. Разувшись и засучивъ рукава, дамы принялись рѣзвиться въ водѣ. Потомъ всѣ вернулись въ домъ и поужинали, а послѣ ужина опять появились на сценѣ музыкальные инструменты, и королева повелѣла начать танецъ подъ управленіемъ Лауретты. Эмилія же, подъ аккомпаниментъ Діонео, спѣла слѣдующую пѣсенку:
Никто во мнѣ не пробуждалъ желанья
И разбудить не въ силахъ никогда…
Моя краса — мое очарованье!..
Встрѣчаю сладостный источникъ упоенья…
О, нѣтъ, не принесутъ такого наслажденья
Ни новыя мечты, ни думы прошлыхъ дней
И не дадутъ мнѣ грезъ самозабвенья!..
Нѣтъ, ничему на свѣтѣ никогда
Не пробудить во мнѣ очарованья!..
Желанью моему оно спѣшитъ навстрѣчу…
На языкѣ земномъ — въ словахъ не передать,
О, нѣтъ, не оцѣнить и даже не понять
Таинственныхъ чудесъ его небесной рѣчи!..
И не пойметъ никто и никогда,
Кто самъ въ себѣ не зналъ очарованья!..
Тѣмъ молодая кровь горитъ во мнѣ мятежнѣй,
Тѣмъ сладостнѣй блаженный длится часъ!..
О, нѣтъ, никто, никто не испыталъ изъ васъ
Блаженства — моего отраднѣй и безбрежнѣй!..
И никому на свѣтѣ никогда
Не разбудить во мнѣ огня желанья..
Въ моей красѣ — мое очарованье!..[1]
Пѣсенка кончилась; всѣ весело подпѣвали ей, хотя нѣкоторымъ ея слова показались странными и заставили призадуматься. Послѣ того еще потанцовали и, такъ какъ часть короткой ночи уже прошла, королевѣ было угодно объявить первый день окончившимся. Зажгли факелы, и всѣ были отпущены на покой до слѣдующаго утра; каждый удалился въ свою комнату.
Примѣчанія
править- ↑ Переводъ всѣхъ стихотвореній, встрѣчающихся въ «Декамеронѣ», сдѣланъ А. А. Коринфскимъ.