Разсказомъ о Примассо и аббатѣ Клиньи Бергамино искусно обличаетъ скаредность Кане делля Скала.
Такая остроумная выходка новоиспеченнаго крестоносца заставила королеву и всѣхъ прочихъ много смѣяться при разсказѣ Эмиліи. Когда смѣхъ утихъ и всѣ успокоились, Филострато, которому предстала очередь разсказывать, началъ такъ:
— Почтеннѣйшія дамы! Попасть въ неподвижную цѣль — штука ловкая, но попасть во внезапно появившійся предметъ — это уже верхъ искусства. Порочная жизнь духовенства, доказательство его глубокой испорченности, какъ вещь всѣми видимая, для каждаго можетъ служить предметомъ пересудовъ, шутокъ, остротъ. Конечно, тотъ добрый малый, что обличилъ инквизитора и его братью въ ихъ лицемѣрной благотворительности, ограничивавшейся тѣмъ, что они подавали бѣднымъ хлебово, которое надо бы по настоящему выбрасывать свиньямъ, сдѣлалъ хорошее дѣло. Но еще лучше, по моему, отличился и болѣе достоинъ хвалы нѣкто, о комъ мнѣ напомнилъ предшествовавшій разсказъ. Этотъ человѣкъ внезапно очутился свидѣтелемъ необычайной скупости одного богатаго и знатнаго владѣтельнаго князя, Кане делля Скала, и обличилъ его тотчасъ веселенькимъ разсказомъ, въ которомъ вывелъ какъ разъ то, что произошло у него съ этимъ княземъ.
Этотъ Кане делля Скала, какъ гласитъ о немъ всесвѣтная молва, былъ настоящимъ баловнемъ фортуны. Это былъ одинъ изъ самыхъ славныхъ и щедрыхъ властителей Италіи, какіе только извѣстны со временъ императора Фридриха II до нашихъ дней. Однажды онъ задумалъ устроить въ Веронѣ очень пышное празднество, пригласилъ уже къ нему множество гостей, особенно изъ знатныхъ дворянъ и придворныхъ; но внезапно, невѣдомо по какой причинѣ, вдругъ раздумалъ, щедро одарилъ собравшихся гостей и распустилъ ихъ по домамъ. Въ числѣ гостей былъ нѣкто Бергамино, увлекательный говорунъ и разсказчикъ, до такой степени искусный по этой части, что кто не слыхалъ его самъ, тотъ не могъ и повѣрить, что есть на свѣтѣ такой талантъ. Этотъ Бергамино, безъ всякой видимой причины, остался безъ всякой награды и не былъ отпущенъ; ничего не понимая въ этомъ невниманіи, онъ, однако, не унывалъ, надѣясь, что въ будущемъ отъ этого только выгадаетъ. Но у Кане неизвѣстно откуда вдругъ явилось убѣжденіе, что дать что-нибудь Бергамино — хуже, чѣмъ въ огонь бросить; однако, онъ молчалъ и не давалъ тому объ этомъ знать. Бергамино прождалъ нѣсколько дней, и видя, что за нимъ не посылаютъ и не хотятъ воспользоваться его талантами, наконецъ, наскучивъ тратиться въ гостинницѣ, гдѣ онъ остановился съ конями и слугами, началъ сильно печалиться; но все еще ждалъ, не уѣзжалъ. У него съ собою было взято три богатыхъ и красивыхъ одежды, чтобы въ нихъ явиться на праздникъ. Въ уплату за постой онъ отдалъ хозяину гостинницы сначала одну изъ этихъ одеждъ, а затѣмъ, спустя нѣкоторое время, другую, и жилъ уже въ счетъ третьей, рѣшивъ оставаться, пока ее хватитъ; потомъ уже, дѣлать нечего, придется пуститься въ обратный путь. И вотъ, въ то время, какъ проѣдалась эта послѣдняя одежда, Бергамино въ одинъ прекрасный день съ сумрачнымъ видомъ, предсталъ передъ Кане, въ то время, когда тотъ сидѣлъ за столомъ. Кане, желая скорѣе подразнить Бергамино, чѣмъ развлекаться его балагурствомъ, сказалъ ему:
— Что съ тобою, Бергамино? Отчего ты такой печальный? Разскажи-ка намъ что-нибудь.
Бергамино немедленно, словно раньше придумалъ, началъ разсказъ, въ которомъ выставилъ на видъ свое положеніе:
— Государь мой, — началъ онъ, — вамъ, должно полагать, не безъизвѣстно, что Примассо былъ извѣстный ученый, знатокъ но части словесности и отличный стихотворецъ. Его знанія и таланты создали ему такую славу, что если иные и не знали его въ лицо, то по имени онъ былъ извѣстенъ рѣшительно всѣмъ и каждому. Случилось ему быть въ Парижѣ, гдѣ онъ кое-какъ перебивался въ страшной нуждѣ, которая, впрочемъ, и никогда его не покидала, потому что сильные міра сего не очень-то поощряли его таланты. Однажды онъ услыхалъ объ аббатѣ Клиньи, который слылъ, послѣ папы, самымъ богатымъ изъ всѣхъ духовныхъ сановниковъ. О немъ разсказывали удивительныя вещи, особенно же восхваляли его щедрость; увѣряли, что у него въ домѣ вѣчный праздникъ и что, кто бы къ нему ни явился, каждаго насытилъ и напоялъ, лишь бы только попасть къ аббату въ то время, когда онъ сидитъ за столомъ. Узнавъ объ этомъ, Примассо, въ качествѣ человѣка, любившаго имѣть дѣла съ знатными и богатыми людьми, рѣшилъ пойти и испытать щедрость этого аббата. Разспросивъ, далеко ли его мѣстопребываніе, онъ узналъ, что оно находится въ шести миляхъ отъ Парижа; значитъ, отравившись въ путь съ утра, онъ могъ поспѣть туда какъ разъ къ обѣденному времени. Разузнавъ дорогу и не найдя попутчиковъ, онъ подумалъ, что можетъ, пожалуй, какъ-нибудь сбиться съ дороги, и попасть въ такое мѣсто, гдѣ нечѣмъ будетъ утолить голодъ; поэтому, чтобы не голодать въ дорогѣ, взялъ съ собою, на всякій случай, три хлѣба; воду же, хотя и не охотникъ былъ до нея, онъ разсчитывалъ найти всюду. Положивъ хлѣбъ за пазуху, онъ тронулся въ путь, и ему такъ посчастливилось, что онъ попалъ въ резиденцію аббата даже раньше обѣденнаго времени. Войдя въ домъ, Примассо началъ осматриваться кругомъ и увидѣлъ ряды накрытыхъ столовъ, нашелъ стряпню на кухнѣ и всѣ вообще приготовлѣнія къ обѣду въ полномъ разгарѣ. Увидя все эго, онъ подумалъ про себя, что аббатъ и вправду щедръ, какъ о немъ идетъ молва. Тѣмъ временемъ, пока онъ все разглядывалъ, насталъ часъ обѣда, домоправитель аббата приказалъ подать воду для омовенія рукъ, и затѣмъ разсадилъ гостей за столы. И случилось такъ, что Примассо сѣлъ какъ разъ напротивъ дверей того покоя, откуда долженъ былъ выдти аббатъ, направляясь въ столовую. У него былъ заведенъ обычай, чтобы до его выхода ничего не подавали на столъ: ни вина, ни хлѣба, ни яствъ, ни питій. Итакъ, накрывъ столы, домоправитель доложилъ аббату, что обѣдъ готовъ, и что онъ можетъ пожаловать. Аббатъ приказалъ открыть двери покоя, изъ котораго былъ выходъ въ столовую; войдя туда, онъ взглянулъ, и по случайности, первый, на кого упалъ его взглядъ, былъ Примассо. Онъ былъ весьма невзрачно одѣтъ и притомъ аббатъ его совсѣмъ не зналъ.
И вдругъ, при видѣ этого человѣка, пришла аббату въ голову совершенно необычная мысль. — «И кого только я ни кормлю за моимъ столомъ», подумалъ онъ. Тотчасъ онъ ушелъ изъ столовой, велѣлъ запереть дверь и, обратившись къ окружающимъ, спросилъ, не знаетъ ли кто оборванца, который сидитъ за столомъ противъ внутреннихъ покоевъ? Всѣ отвѣчали, что не знаютъ.
Примассо, не привыкшій къ постничеству и притомъ сильно проголодавшійся въ дорогѣ, подождалъ немного, но, видя, что аббатъ не выходитъ, вынулъ изъ-за пазухи одинъ хлѣбъ и принялся его ѣсть. Аббатъ, переждавъ нѣкоторое время, послалъ одного изъ приближенныхъ посмотрѣть, не ушелъ ли Примассо. Придворный отвѣчалъ, что не ушелъ и ѣстъ хлѣбъ, который, надо полагать, принесъ съ собою.
— Ну, и пусть ѣстъ свое, коли есть что, — сказалъ аббатъ. — Нашего онъ сегодня ничего не дождется!
Аббату желательно было, чтобы Примассо самъ ушелъ, удалять его ему казалось неблаговиднымъ. А Примассо между тѣмъ одинъ хлѣбъ уже доѣлъ, и такъ какъ аббатъ все не выходилъ, то онъ принялся за второй. Объ этомъ доложили аббату, когда онъ вновь послалъ взглянуть, не ушелъ ли гость. Аббатъ все не шелъ, и Примассо, доѣвъ второй хлѣбъ, принялся за третій. Когда объ этомъ доложили аббату, онъ невольно задумался.
«Что это за новости? — размышлялъ онъ. — Откуда у меня сегодня такія необычныя мысли? Что это за скаредность, что за враждебность, и къ кому? Сколько ужь лѣтъ питаю я всякаго, кто голоденъ, никогда не разбирая, кто онъ, дворянинъ или простой человѣкъ, бѣдный или богатый, купецъ или проходимецъ. Видѣлъ, какъ мое добро пожирали толпы бродягъ, и никогда еще не появлялось у меня мысли, внушенной видомъ этого человѣка. Надо полагать, что такая скупость не могла бы у меня родиться по отношенію къ человѣку ничтожному. Этотъ посѣтитель, который представился мнѣ бродягою, навѣрное человѣкъ чѣмъ-нибудь выдающійся, коли въ душѣ моей возникло такое упрямое нежеланіе почтить его».
И, подумавъ такъ, онъ пожелалъ узнать, кто это такой. Когда ему сказали, что это Примассо, пришедшій во-очію убѣдиться въ его прославленной щедрости, аббатъ устыдился, потому что давно уже зналъ этого человѣка, много слышалъ о немъ хорошаго и цѣнилъ за его достоинства. Желая загладить свое обхожденіе, онъ началъ оказывать гостю всяческіе знаки вниманія. Послѣ обѣда онъ приказалъ его одѣть въ богатыя одежды, приличныя его достоинствамъ, далъ ему денегъ, коня и предложилъ па выборъ: оставаться при немъ или удалиться. Совершенно осчастливленный, Примассо усердно поблагодарилъ его и отправился на конѣ въ Парижъ, откуда пришелъ пѣшкомъ.
Князь Кане, какъ человѣкъ неглупый, очень хорошо безъ дальнѣйшихъ размышленій понялъ, что Бергамино имѣлъ въ виду.
— Бергамино, — сказалъ онъ ему съ улыбкою, — ты ловко выставилъ и свои огорченія, и свою добродѣтель, и мою скаредность, и, наконецъ, чего ты ожидаешь отъ меня. Скажу тебѣ сущую правду: никогда еще, до этого случая съ тобою, скупость не овладѣвала мною. Но я ее изгоню тою самою дубинкою, которая тобою придумана.
И онъ распорядился, чтобы уплатили за Бергамино въ гостинницѣ, а его самого одѣлъ въ собственное богатое платье; потомъ онъ далъ Бергамино денегъ, коня и предоставилъ на его усмотрѣніе — уѣхать или остаться.