Бруно и Буффальмакко воруютъ у Каландрино свинью и учатъ его способу открытъ вора при посредствѣ лепешекъ изъ имбиря и краснаго вина; они даютъ ему двѣ лепешки, одну за другою, приготовленныя изъ собачьяго имбиря съ сабуромъ, и оказывается, что онъ самъ укралъ свинью; тогда они заставляютъ его выдать имъ награду, грозя иначе все разсказать его женѣ.
Едва окончился разсказъ Филострато, возбудившій всеобщій смѣхъ, королева тотчасъ повелѣла продолжать Филоменѣ.
— Милыя мои, — начала Филомена, — подобно Филострато, начавшему свою исторію по поводу Мазо, и я начну свою новеллу, вспомнивъ о Каландрино и его друзьяхъ, и надѣюсь, что вамъ она понравится.
Мнѣ нѣтъ надобности вамъ объяснять, кто такіе были Каландрино, Бруно и Буффальмакко, вы о нихъ уже слышали. Поэтому я прямо начну съ того, что у Каландрино невдалекѣ отъ Флоренціи была мыза, полученная въ приданое за женою; изъ этого имѣнія онъ, въ числѣ другихъ продуктовъ, каждый годъ получалъ свинью и принялъ въ обычай около Рождества отправляться на мызу вмѣстѣ съ женою; тамъ они рѣзали эту свинью и солили.
Какъ-то разъ случилось, что жена была нездорова, и Каландрино одинъ поѣхалъ рѣзать свинью. Объ этомъ провѣдали Бруно и Буффальмакко; узнавъ, что жена не поѣдетъ съ нимъ, они отправились къ сосѣду Каландрино, патеру, ихъ закадычному другу, и намѣревались пробыть у него въ гостяхъ нѣсколько дней. Утромъ въ день пріѣзда Каландрино зарѣзалъ свинью; увидѣвъ своихъ друзей съ патеромъ, онъ окликнулъ ихъ и сказалъ:
— Добро пожаловать! Пойдемте-ка, я вамъ покажу, какой я хорошій хозяинъ!
И онъ провелъ ихъ въ домъ и показалъ зарѣзанную свинью. Туша была превосходнѣйшая. Каландрино объяснилъ имъ, что собирается пустить ее въ засолъ для собственнаго продовольствія.
— Экій ты простофиля! — сказалъ ему на это Бруно. — Продай ее, а деньги прокутимъ; женѣ скажешь, что свинью украли.
— Нѣтъ, другъ мой, не таковская, не повѣритъ! Изъ дому выживетъ! Объ этомъ нечего и думать.
Какъ они его ни уговаривали, онъ такъ и не согласился. Каландрино позвалъ ихъ на ужинъ, но они знали, что ужинъ будетъ тощій, деревенскій, отказались и ушли.
— Не украсть ли намъ у него эту тушу сегодня же ночью? — предложилъ Бруно Буффальмакко.
— Какъ же это такъ? — спросилъ тотъ.
— А вотъ какъ; я это обдумалъ, лишь бы онъ не перетащилъ ея въ другое мѣсто.
— Ну, что же? — сказалъ Буффальмакко, — украдемъ! Отчего же бы и и не украсть? Потомъ кутнемъ вмѣстѣ съ батькой!
А батька, т. е. патеръ, тотчасъ изъявилъ свое полное удовольствіе.
— Тутъ надо подняться на хитрости, — сказалъ Бруно. — Ты знаешь, Буффальмакко, какъ Каландрино скупъ, и съ какимъ удовольствіемъ онъ пьетъ, когда платитъ за него другой. Пойдемъ, возьмемъ его и поведемъ въ трактиръ. Патеръ сдѣлаетъ видъ, что угощаетъ насъ всѣхъ на свои деньги и никому не позволитъ платить. Онъ непремѣнно налижется, а тамъ уже дальше все пойдетъ, какъ по маслу; вѣдь онъ одинъ-одинехонекъ во всемъ домѣ.
Какъ сказалъ Бруно, такъ и сдѣлали. Каландрино, видя, что патеръ никому не даетъ платить, пилъ безъ передышки, и хотя ему надо было не мало, чтобы какъ слѣдуетъ напиться, все же онъ былъ въ концѣ концовъ пьянъ. Изъ трактира они вышли уже ночью; онъ не захотѣлъ и ужинать, а прямо вошелъ въ домъ, забылъ запереть дверь и завалился спать.
Буффальмакко и Бруно пошли сначала поужинать къ патеру, а послѣ ужина, захвативъ нужные инструменты, чтобы открыть дверь, потихоньку подкрались къ дому. Но дверь оказалась открытой, и потому они спокойно вошли, сняли тушу, перетащили въ домъ патера, припрятали и легли спать.
Каландрино къ утру успѣлъ переспать свой хмель, проснулся, всталъ и, спустившись внизъ, увидѣлъ, что туша исчезла, а дверь стоитъ настежь. Онъ кинулся туда-сюда, спрашивалъ всѣхъ, не видали ли его свиньи, и, разумѣется, ничего не найдя, поднялъ гвалтъ: «Караулъ! украли моего борова!»
Бруно и Буффальмакко, вставши, тотчасъ пошли къ Каландрино, чтобы узнать, что онъ говоритъ о своей свиньѣ. Лишь только онъ увидѣлъ ихъ, какъ завопилъ:
— Други вы мои милые! Украли вѣдь моего борова-то!
— Умница, умница, — шепталъ Бруно, подойдя къ нему. — Хотя разъ въ жизни поступилъ, какъ слѣдуетъ умному человѣку.
— Да вѣдь я говорю, что вправду украли! — говорилъ Каландрино.
— Да, такъ и надо, — сказалъ Бруно. — Кричи громче, чтобы всѣ знали, что это правда!
— Да клянусь же тебѣ, — кричалъ Каландрино изо всѣхъ силъ, — что въ самомъ дѣлѣ украли; я говорю сущую правду!
— Ну, вотъ, такъ! Я про что же и говорю? Ори во всю глотку, чтобы всѣ слышали и повѣрили.
— Ты меня съ ума сведешь! — вскричалъ Каландрино. — Я тебѣ говорю, а ты не вѣришь. Пусть меня повѣсятъ, если не украли!
— Постой, — сказалъ Бруно, — какъ же это могло быть? Вѣдь я же самъ видѣлъ борова вчера вечеромъ! Какъ же ты хочешь меня увѣрить, что онъ украденъ?
— Украденъ, повѣрь ты мнѣ! — кричалъ Каландрино.
— Да можетъ ли это быть! — воскликнулъ Бруно.
— Чего тутъ — можетъ-ли быть, когда это сущая правда, и я не знаю теперь, какъ показаться домой? Жена не повѣритъ, да если бы и повѣрила, такъ цѣлый годъ меня будетъ пилить!
— Ну, коли это вѣрно, то жаль, братъ, очень жаль! — сказалъ Бруно.
— Но только вспомни, Каландрино, что вчера я самъ же тебя училъ сказать такъ; мнѣ, понимаешь ли ты, и думается теперь — ужь не хочешь ли ты въ самомъ дѣлѣ провести жену, да и меня за одно одурачить?
— Ахъ, Ты, Господи, — оралъ Каландрино въ полномъ отчаяніи, — ты меня хочешь довести до того, что я начну богохульствовать! Говорю тебѣ толкомъ, что тушу украли сегодня ночью!
— Ну, коли это такъ, — сказалъ Буффальмакко, — такъ надо сдѣлать, чтобы она вернулась обратно.
— Да какъ же это сдѣлать? — недоумѣвалъ Каландрино.
— Ты долженъ понимать, что не изъ Индіи же приходилъ воръ за твоею свиньею. Укралъ кто-нибудь изъ сосѣдей. Если бы всѣхъ ихъ собрать, то я знаю, какъ надо испытывать хлѣбомъ и сыромъ, по которому можно узнать, кто воръ.
— Ну, — сказалъ Бруно — тутъ, братъ, хлѣбомъ и сыромъ ни черта не сдѣлаешь съ этими молодцами, его сосѣдями! Укравшій отлично пойметъ въ чемъ дѣло и просто-на-просто не придетъ на испытаніе.
— Такъ какъ же быть? — спросилъ Буффальмакко.
— Тутъ надо попытать счастья съ имбирнымъ корнемъ да съ виномъ и пригласить ихъ всѣхъ на выпивку. Они, ничего не подозрѣвая, будутъ пить съ имбиремъ; дѣло выйдетъ лучше, чѣмъ съ хлѣбомъ и сыромъ.
— Это вѣрно, — замѣтилъ Буффальмакко. — А ты, Каландрино, какъ думаешь? Попытаемъ, что ли?
— Молю васъ объ этомъ, сдѣлайте, какъ знаете, Бога ради! — просилъ Каландрино. — Если бы я только узналъ, кто воръ, то былъ бы наполовину утѣшенъ.
— Коли такъ, — сказалъ Бруно, — я сейчасъ же отправлюсь за припасами во Флоренцію; давай мнѣ денегъ.
У Каландрино было съ собою около сорока сольдовъ, и онъ ихъ охотно вручилъ Бруно. Тотъ немедленно отправился во Флоренцію, зашелъ къ знакомому аптекарю и купилъ фунтъ имбирныхъ лепешекъ[1], а потомъ особо заказалъ двѣ штуки изъ собачьяго имбиря, замѣшаннаго на сабурѣ; онѣ были снаружи обсахарены, какъ и всѣ остальныя, а для отличія онъ сдѣлалъ на нихъ особыя помѣтки. Затѣмъ онъ купилъ бутылку хорошаго вина, вернулся на мызу и сказалъ Каландрино:
— Позови на завтра къ себѣ въ гости всѣхъ, кого ты подозрѣваешь въ кражѣ. Завтра праздникъ, каждый пойдетъ съ охотою. А я сегодня ночью вмѣстѣ съ Буффальмакко сдѣлаю наговоръ на лепешки, и завтра утромъ принесу ихъ къ тебѣ. Изъ дружбы къ тебѣ я самъ все устрою, самъ раздамъ лепешки и все сдѣлаю и скажу, что̀ надо.
Каландрино такъ и сдѣлалъ. На утро цѣлая компанія гостей, большею частію молодыхъ флорентинцевъ, гостившихъ въ деревнѣ, и мѣстныхъ крестьянъ, собралась около вяза, у церкви. Бруно и Буффальмакко явились туда, неся коробку съ лепешками и бутылку вина. Разставивъ всѣхъ гостей въ кругъ, Бруно держалъ къ нимъ такую рѣчь:
— Господа, слѣдуетъ разъяснить вамъ, почему васъ сюда пригласили; быть можетъ, съ кѣмъ-нибудь изъ васъ произойдетъ нѣчто, чего онъ совсѣмъ не желалъ бы, такъ пусть меня за это не винятъ! Дѣло въ томъ, что у Каландрино, здѣсь присутствующаго, вчера ночью украдена принадлежавшая ему превосходнѣйшая свиная туша, и онъ не могъ обнаружить похитителя. Но такъ какъ никто, кромѣ одного изъ насъ, не могъ учинить этой кражи, то, для разысканія вора, онъ проситъ васъ, чтобы вы одинъ за другимъ скушали по одной вотъ такой лепешечкѣ и запили этимъ виномъ. Укравшій тушу будетъ при этомъ немедленно обнаруженъ, такъ какъ онъ будетъ не въ состояніи проглотить лепешку: она покажется ему горче самаго страшнаго яда, и онъ ее выплюнетъ. Но, быть можетъ, сдѣлавшій это предпочтетъ, для избѣжанія посрамленія передъ всѣми, заранѣе покаяться въ томъ нашему уважаемому духовнику? — Если такъ, то я, конечно, не буду и приступать къ испытанію.
Но всѣ присутствовавшіе изъявили полное согласіе на искусъ. Тогда Бруно разставилъ ихъ всѣхъ, въ томъ числѣ и Каландрино, и началъ раздавать всѣмъ по лепешкѣ; когда дошла очередь до Каландрино, онъ положилъ ему на руку лепешку съ собачьимъ имбиремъ. Каландрино тотчасъ взялъ ее въ ротъ и началъ жевать; но, почувствовавъ на языкѣ вкусъ сабура, онъ ощутилъ такую невыносимую горечь, что не стерпѣлъ и выплюнулъ. Всѣ, конечно, переглядывались между собою, наблюдая, кто выплюнетъ свою лепешку. Бруно, словно ничего не замѣчая, продолжалъ раздачу лепешекъ, какъ вдругъ услышалъ позади себя:
— Эге, Каландрино, это что же значитъ?
Бруно быстро обернулся и увидалъ, что Каландрино выплюнулъ свою лепешку.
— Постойте, постойте! — поспѣшилъ онъ, какъ бы къ нему на выручку. — Можетъ быть, онъ сплюнулъ такъ, просто, случайно. Вотъ возьми другую лепешку.
И онъ подалъ ему другую, разумѣется, такую же, какъ первая. Каландрино и первую выплюнулъ, а эта вторая была ему просто невыносима. Однако, снѣдаемый стыдомъ, онъ сдѣлалъ надъ собою усиліе и пожевалъ ее нѣкоторое время. Отъ нестерпимой горечи у него даже слезы полились изъ глазъ. Наконецъ, онъ не выдержалъ и выплюнулъ вторую лепешку такъ же, какъ и первую. Буффальмакко и Бруно тѣмъ временемъ подносили вино. Всѣ присутствовавшіе, видя происшествіе съ Каландрино, въ одинъ голосъ возопили, что онъ самъ же и укралъ свинью, и многіе начали его жестоко ругать. Наконецъ, всѣ разошлись; остались съ Калапдрино только Буффальмакко и Бруно.
— Вотъ видишь, я такъ и зналъ, — говорилъ ему Буффальмакко, — что ты самъ стянулъ тушу, а насъ хотѣлъ увѣрить, будто ее украли другіе; вѣдь ты сдѣлалъ это изъ скряжничества, чтобы не угощать насъ на свои деньги виномъ.
Каландрино, который все еще не могъ отплеваться и избавиться отъ нестерпимой горечи сабура, началъ клясться и божиться, что онъ не виноватъ.
— Да ужъ лучше признавайся, много ли выручилъ за нее? — допытывался Буффальмакко. — Дукатовъ шесть взялъ?
Каландрино выходилъ изъ себя отъ досады, а Бруно говорилъ ему:
— Слушай, Каландрино, въ числѣ гостей былъ одинъ, разсказывавшій про тебя, что ты обзавелся въ здѣшнихъ мѣстахъ какою-то дѣвчонкою, содержишь ее и отдаешь ей все, что тебѣ удается утаить. Должно быть, ты къ ней и отнесъ своего боровка? Ты, однако, братъ, большой штукарь, какъ оказывается! Нѣсколько времени назадъ ты повелъ насъ искать волшебный камень на берегу Муньоне[2], одурачилъ, а потомъ сталъ увѣрять, что нашелъ камень; а теперь хочешь, чтобы мы еще разъ сваляли дураковъ и повѣрили, что у тебя украли свинью, которую ты самъ же унесъ, или продалъ. Мы теперь знаемъ твои штуки; ты насъ научилъ уму-разуму. Такъ или иначе мы, братъ, для тебя старались, колдовали на лепешкахъ, и ты намъ за это давай по парѣ каплуновъ: иначе, воля твоя, мы все разскажемъ твоей женѣ!
Каландрино увидѣлъ, что они ему ни на грошъ не вѣрятъ. Онъ разсудилъ, что довольно ему горя и безъ женскихъ попрековъ, и отдалъ имъ двѣ пары каплуновъ. А они посолили свиную тушу, отвезли ее во Флоренцію и оставили Каландрино съ убыткомъ и въ дуракахъ.
Примѣчанія
править- ↑ Въ подлинникѣ galla, т. е. чернильный орѣхъ. Эго мѣсто затрудняетъ комментаторовъ. Подъ galle del cane многіе подразумѣваютъ препаратъ изъ собачьяго имбиря, полагая, что существовалъ такой сортъ.
- ↑ См. III-ю новеллу этого дня.