[295]
Морозило, шелъ снѣгъ, на улицѣ становилось все темнѣе и темнѣе. Это было какъ разъ въ вечеръ подъ Новый Годъ. Въ этотъ-то холодъ и тьму по улицамъ пробиралась бѣдная дѣвочка съ непокрытою головой и босая. Она, правда, вышла изъ дома въ туфляхъ, но куда онѣ годились! Огромныя-преогромныя! Послѣднею ихъ носила мать дѣвочки, и онѣ слетѣли у малютки съ ногъ, когда она перебѣгала черезъ улицу, [296]испугавшись двухъ мчавшихся мимо каретъ. Одной туфли она такъ и не нашла, другую же подхватилъ какой-то мальчишка и убѣжалъ съ ней, говоря, что изъ нея выйдетъ отличная колыбель для его дѣтей, когда они у него будутъ.
И вотъ, дѣвочка побрела дальше босая; ножонки ея совсѣмъ покраснѣли и посинѣли отъ холода. Въ старенькомъ передничкѣ у нея лежало нѣсколько пачекъ сѣрныхъ спичекъ; одну пачку она держала въ рукѣ. За цѣлый день никто не купилъ у нея ни спички; она не выручила ни гроша. Голодная, иззябшая, шла она все дальше, дальше… Жалко было и взглянуть на бѣдняжку! Снѣжныя хлопья падали на ея прекрасные, вьющіеся, бѣлокурые волосы, но она и не думала объ этой красотѣ. Во всѣхъ окнахъ свѣтились огоньки, по улицамъ пахло жареными гусями; сегодня, вѣдь, былъ канунъ Новаго года—вотъ объ этомъ она думала.
Наконецъ, она усѣлась въ уголкѣ, за выступомъ одного дома, съежилась и поджала подъ себя ножки, чтобы хоть немножко согрѣться. Но нѣтъ, стало еще холоднѣе, а домой она вернуться не смѣла: она, вѣдь, не продала ни одной спички, не выручила ни гроша—отецъ прибьетъ ее! Да и не теплѣе у нихъ дома! Только что крыша-то надъ головой, а то вѣтеръ такъ и гуляетъ по всему жилью, несмотря на то, что всѣ щели и дыры тщательно заткнуты соломой и тряпками. Ручонки ея совсѣмъ окоченѣли. Ахъ! одна крошечная спичка могла бы согрѣть ее! Если бы только она смѣла взять изъ пачки хоть одну, чиркнуть ею о стѣну и погрѣть пальчики! Наконецъ, она вытащила одну. Чиркъ! Какъ она зашипѣла и загорѣлась! Пламя было такое теплое, ясное, и когда дѣвочка прикрыла его отъ вѣтра горсточкой, ей показалось, что передъ нею горитъ свѣчка. Странная это была свѣчка: дѣвочкѣ чудилось, будто она сидитъ передъ большою желѣзною печкой съ блестящими мѣдными ножками и дверцами. Какъ славно пылалъ въ ней огонь, какъ тепло стало малюткѣ! Она вытянула было и ножки, но… огонь погасъ. Печка исчезла, въ рукахъ дѣвочки остался лишь обгорѣлый конецъ спички.
Вотъ она чиркнула другою; спичка загорѣлась, пламя ея упало прямо на стѣну, и стѣна стала вдругъ прозрачною, какъ кисейная. Дѣвочка увидѣла всю комнату, накрытый бѣлоснѣжною скатертью и уставленный дорогимъ фарфоромъ столъ, а на немъ жаренаго гуся, начиненнаго черносливомъ и яблоками.
[297]Что за запахъ шелъ отъ него! Лучше же всего было то, что гусь вдругъ спрыгнулъ со стола и, какъ былъ съ вилкою и ножомъ въ спинѣ, такъ и побѣжалъ въ перевалку прямо къ дѣвочкѣ. Тутъ спичка погасла, и передъ дѣвочкой опять стояла одна толстая, холодная стѣна.
Она зажгла еще спичку и очутилась подъ великолѣпнѣйшею елкой, куда больше и наряднѣе, чѣмъ та, которую дѣвочка видѣла въ сочельникъ, заглянувъ въ окошко дома одного богатаго купца. Елка горѣла тысячами огоньковъ, а изъ зелени вѣтвей выглядывали на дѣвочку пестрыя картинки, какія она видывала раньше въ окнахъ магазиновъ. Малютка протянула къ елкѣ обѣ ручонки, но спичка потухла, огоньки стали подыматься все выше и выше, и превратились въ ясныя звѣздочки; одна изъ нихъ вдругъ покатилась по небу, оставляя за собою длинный огненный слѣдъ.
— Вотъ, кто-то умираетъ!—сказала малютка.
Покойная бабушка, единственное любившее ее существо въ мірѣ, говорила ей: „Падаетъ звѣздочка—чья-нибудь душа идетъ къ Богу“.
Дѣвочка чиркнула объ стѣну новою спичкой; яркій свѣтъ озарилъ пространство, и передъ малюткой стояла вся окруженная сіяніемъ, такая ясная, блестящая, и въ то же время такая кроткая и ласковая, ея бабушка.
— Бабушка!—вскричала малютка:—Возьми меня съ собой! Я знаю, что ты уйдешь, какъ только погаснетъ спичка, уйдешь, какъ теплая печка, чудесный жареный гусь и большая, славная елка!
И она поспѣшно чиркнула всѣмъ остаткомъ спичекъ, которыя были у нея въ рукахъ,—такъ ей хотѣлось удержать бабушку. И спички вспыхнули такимъ яркимъ пламенемъ, что стало свѣтлѣе чѣмъ днемъ. Никогда еще бабушка не была такою красивою, такою величественною! Она взяла дѣвочку на руки, и онѣ полетѣли вмѣстѣ, въ сіяніи и въ блескѣ, высоко-высоко, туда, гдѣ нѣтъ ни холода, ни голода, ни страха—къ Богу!
Въ холодный утренній часъ, въ углу за домомъ, попрежнему сидѣла дѣвочка съ розовыми щечками и улыбкой на устахъ, но мертвая. Она замерзла въ послѣдній вечеръ стараго года; новогоднее солнце освѣтило маленькій трупъ. Дѣвочка сидѣла со спичками; одна пачка почти совсѣмъ обгорѣла.
[298]
— Она хотѣла погрѣться, бѣдняжка!—говорили люди.
Но никто и не зналъ, что̀ она видѣла, въ какомъ блескѣ вознеслась, вмѣстѣ съ бабушкой, къ новогоднимъ радостямъ на небо!
См. также одноимённые страницы.
