На вывеске поэта, если бы случилась в ней надобность, характернее всего было бы изобразить Шехеразаду из «Тысячи и одной ночи», рассказывающую султану свои сказки. Шехеразада, это — сам поэт, султан — публика, которую надо занимать, иначе она казнит Шехеразаду. Бедная Шехеразада! Могущественный султан!
Султан служит олицетворением более нежели тысяче и одному лицу из слушающей Шехеразаду публики. Рассмотрим же хоть некоторых из них.
Вот сидит высохший ворчун, учёный; древо его жизни всё покрыто листами книжной мудрости, прилежание и усидчивость ползают, как улитки, по его коре из свиной кожи; желудок его изъеден молью, не варит, совсем не варит. Прости же поэту полноту чувств, невольный восторг, свежесть и юность мысли, не казни Шехеразаду! Но он казнит её.
Вот сидит прошедшая суровую школу жизни старая дева, швея; она только что вернулась из чужого дома, где сидит одна в какой-нибудь каморке, шьёт и набирается жизненной мудрости. Она-то знает толк в романтическом! Прости же, о дева, если рассказ не слишком забирает тебя за живое, не утоляет твоего романтического аппетита, возбуждённого прозою твоей собственной жизни!
«Казни её!» — произносит швея.
Вот сидит фигура в халате, этом восточном одеянии, которое носит ныне и графчик, и светлейший князь, и сын богатого пивовара, и прочие. Ни халат, ни самая физиономия этого господина, ни его тонкая улыбка — ничто не выдает, на каком именно стебельке он вырос. Требует он от Шехеразады того же, что и швея: рассказ должен интриговать его, кидать в жар и в холод, пичкать таинственностями!..
И этот казнит бедную Шехеразаду!
Мудрый, просвещённый султан! Являешься ты и в образе школьника, носящего на своей спине связанных ремнём греков и римлян, как Атлас носил небо. Не презирай же хоть ты бедную Шехеразаду, не произноси над ней приговора, пока не выучишь своих уроков и опять не превратишься в ребёнка; не казни Шехеразаду!
Молодой щёголь-дипломат, с грудью, увешанной орденами, по которым можно счесть, сколько иностранных дворов ты посетил с твоими высокими господами или с письмами от них, подари Шехеразаду своим милостивым вниманием! Заговори о ней хоть по-французски, скажи, что она стоит внимания, даром, что говорит лишь на своём родном языке, переведи из её песен хоть строчку! Как бы дурно ты её ни перевёл, только продекламируй её в блестящем салоне, и смертный приговор сменится милостивым «Charmant!..»
Могущественные сокрушители и превозносители, газетные Зевсы и журнальные Юпитеры, не потрясайте в гневе своими кудрями, не мечите молний, если Шехеразада поёт иные песни, нежели те, что вы привыкли слышать в своих кружка́х, или идёт по своему пути одна, без услужливой свиты из ваших прихвостней! Не казните её!
А вот и ещё один слушатель, опаснейший из всех! Это — слепой энтузиаст с вечными похвалами на устах. Вода, в которой Шехеразада моет свои руки, для него уже Кастальский ключ! Увы! Самый трон, который он воздвигает для Шехеразады, зачастую становится её эшафотом.
Так вот вам вывеска для поэта: «Султан и Шехеразада». Но отчего же среди этой толпы нет милых, честных, прекрасных лиц благосклонных слушателей? — спросите вы. Есть и они; на них-то с надеждой и смотрит Шехеразада, ободрённая ими-то и подымает свой гордый взор к звёздам и поёт о гармонии небесных сфер и сердец человеческих.
Да, меч занесён над головой рассказчицы, и, судя по лицу султана, он вот-вот упадёт. Из арабских сказаний мы знаем, однако, что Шехеразада победила; побеждает и поэт. Он богач, если даже он бедняк; он не одинок, если даже сидит в своей каморке один-одинёшенек: перед ним расцветает роза за розой, взлетает радужный мыльный пузырь за пузырем, небо сыплет падающими звёздами, словно создаётся новое небо, а старое рушится!.. А мир-то ничего об этом не знает! Этот праздник, богаче королевских фейерверков, даётся для одного поэта! Он счастлив, как Шехеразада, он победитель, он могуществен! Фантазия украшает стены его каморки богатыми гобеленами, каких нет ни у одного короля. Чувство затрагивает струны человеческих сердец и заставляет их звучать для него дивными аккордами. Разум подымает его через познание красоты земной до познания красоты небесной и в то же время помогает ему встать твёрдою ногою на земле. Он могуч, он счастлив, как немногие! Мы отнюдь не желаем вымаливать ему сострадание, мы только хотели нарисовать ему вывеску, беря для этого одни отрицательные краски жизни. «Султан и Шехеразада», — вот вам вывеска! Не казните же Шехеразаду!