[389]Вывѣска поэта.
На вывѣскѣ поэта, еслибы случилась въ ней надобность, характернѣе всего было бы изобразить Шехеразаду изъ «Тысячи и одной ночи», разсказывающую султану свои сказки. Шехеразада, это—самъ поэтъ,
[390]султанъ—публика, которую надо занимать, иначе она казнитъ Шехеразаду. Бѣдная Шехеразада! Могущественный султанъ!
Султанъ служитъ олицетвореніемъ болѣе нежели тысячѣ и одному лицу изъ слушающей Шехеразаду публики. Разсмотримъ же хоть нѣкоторыхъ изъ нихъ.
Вотъ сидитъ высохшій ворчунъ, ученый; древо его жизни все покрыто листами книжной мудрости, прилежаніе и усидчивость ползаютъ, какъ улитки, по его корѣ изъ свиной кожи; желудокъ его изъѣденъ молью, не варитъ, совсѣмъ не варитъ. Прости же поэту полноту чувствъ, невольный восторгъ, свѣжесть и юность мысли, не казни Шехеразаду! Но онъ казнитъ ее.
Вотъ сидитъ прошедшая суровую школу жизни старая дѣва, швея; она только что вернулась изъ чужого дома, гдѣ сидитъ одна въ какой-нибудь коморкѣ, шьетъ и набирается жизненной мудрости. Она-то знаетъ толкъ въ романтическомъ! Прости же, о дѣва, если разсказъ не слишкомъ забираетъ тебя за живое, не утоляетъ твоего романтическаго аппетита, возбужденнаго прозою твоей собственной жизни!
«Казни ее!» произноситъ швея.
Вотъ сидитъ фигура въ халатѣ, этомъ восточномъ одѣяніи, которое носитъ нынѣ и графчикъ, и свѣтлѣйшій князь, и сынъ богатаго пивовара, и прочіе. Ни халатъ, ни самая физіономія этого господина, ни его тонкая улыбка—ничто не выдаетъ, на какомъ именно стебелькѣ онъ выросъ. Требуетъ онъ отъ Шехеразады того же, что и швея: разсказъ долженъ интриговать его, кидать въ жаръ и въ холодъ, пичкать таинственностями!..
И этотъ казнитъ бѣдную Шехеразаду!
Мудрый, просвѣщенный султанъ! Являешься ты и въ образѣ школьника, носящаго на своей спинѣ связанныхъ ремнемъ грековъ и римлянъ, какъ Атласъ носилъ небо. Не презирай же хоть ты бѣдную Шехеразаду, не произноси надъ ней приговора, пока не выучишь своихъ уроковъ и опять не превратишься въ ребенка; не казни Шехеразаду!
Молодой щеголь-дипломатъ, съ грудью, увѣшанной орденами, по которымъ можно счесть, сколько иностранныхъ дворовъ ты посѣтилъ съ твоими высокими господами или съ письмами отъ нихъ, подари Шехеразаду своимъ милостивымъ вниманіемъ! Заговори о ней хоть по-французски, скажи, что она стоитъ вниманія, даромъ, что говоритъ лишь на своемъ родномъ языкѣ, переведи изъ ея пѣсенъ хоть строчку! Какъ бы дурно ты ее ни перевелъ, только продекламируй ее въ блестящемъ салонѣ, и смертный приговоръ смѣнится милостивымъ «Charmant!..»
Могущественные сокрушители и превозносители, газетные Зевсы и журнальные Юпитеры, не потрясайте въ гнѣвѣ своими кудрями, не мечите молній, если Шехеразада поетъ иныя пѣсни, нежели тѣ, что́ вы привыкли
[391]слышать въ своихъ кружкахъ, или идетъ по своему пути одна, безъ услужливой свиты изъ вашихъ прихвостней! Не казните ее!
А вотъ и еще одинъ слушатель, опаснѣйшій изъ всѣхъ! Это—слѣпой энтузіастъ съ вѣчными похвалами на устахъ. Вода, въ которой Шехеразада моетъ свои руки, для него уже Кастальскій ключъ! Увы! Самый тронъ, который онъ воздвигаетъ для Шехеразады, зачастую становится ея эшафотомъ.
Такъ вотъ вамъ вывѣска для поэта: «Султанъ и Шехеразада». Но отчего же среди этой толпы нѣтъ милыхъ, честныхъ, прекрасныхъ лицъ благосклонныхъ слушателей?—спросите вы. Есть и они; на нихъ-то съ надеждой и смотритъ Шехеразада, ободренная ими-то и подымаетъ свой гордый взоръ къ звѣздамъ и поетъ о гармоніи небесныхъ сферъ и сердецъ человѣческихъ.
Да, мечъ занесенъ надъ головой разсказчицы, и, судя по лицу султана, онъ вотъ-вотъ упадетъ. Изъ арабскихъ сказаній мы знаемъ, однако, что Шехеразада побѣдила; побѣждаетъ и поэтъ. Онъ богачъ, если даже онъ бѣднякъ; онъ не одинокъ, если даже сидитъ въ своей коморкѣ одинъ-одинешенекъ: передъ нимъ расцвѣтаетъ роза за розой, взлетаетъ радужный мыльный пузырь за пузыремъ, небо сыплетъ падающими звѣздами, словно создается новое небо, а старое рушится!.. А міръ-то ничего объ этомъ не знаетъ! Этотъ праздникъ, богаче королевскихъ фейерверковъ, дается для одного поэта! Онъ счастливъ, какъ Шехеразада, онъ побѣдитель, онъ могущественъ! Фантазія украшаетъ стѣны его коморки богатыми гобеленами, какихъ нѣтъ ни у одного короля. Чувство затрогиваетъ струны человѣческихъ сердецъ и заставляетъ ихъ звучать для него дивными аккордами. Разумъ подымаетъ его черезъ познаніе красоты земной до познанія красоты небесной и въ то же время помогаетъ ему встать твердою ногою на землѣ. Онъ могучъ, онъ счастливъ, какъ немногіе! Мы отнюдь не желаемъ вымаливать ему состраданіе, мы только хотѣли нарисовать ему вывѣску, беря для этого однѣ отрицательныя краски жизни. «Султанъ и Шехеразада»,—вотъ вамъ вывѣска! Не казните же Шехеразаду!
Г. Х. Андерсенъ. Собраніе сочиненій Андерсена въ четырехъ томахъ. Томъ третій. Изданіе второе — С.-Петербургъ: Акціон. Общ. «Издатель», 1899, С.389—391