Вильгельм Телль (Тургенев)
См. также одноимённые страницы.| Вильгельм Телль : драматическое представление в пяти действиях. Соч. Шиллера. Перевод Ф. Миллера. Москва. В Университетской тип. 1843. В 8-ю д. л., 146 стр. |
| Дата создания: 1843, опубл.: 1843. Источник: Тургенев И. С. Собрание сочинений. В 12-ти томах. — М.: «Художественная литература», 1976—1979. Т. 12 |
«Вильгельм Телль» — последнее, самое обдуманное произведение Шиллера. В то время, когда он писал это драматическое представление, он уже изучил Канта и обращал внимание на Фихте — находился под влиянием Гете… Пылкий юноша, проповедовавший в «Разбойниках» освобождение человечества от тяжкого ига вековых предрассудков, является вам в «Телле» человеком сознательно творящим, с убеждениями истинными, благородными и мирными. Впрочем, это творческое сознание, философски развитое только в весьма немногих гениальных личностях, не сопряжено с некоторою холодностью исполнения; сам Шиллер жалуется в одном из своих писем (кажется, к Бёттихеру), что собственные его создания слишком спокойно и ясно восстают и развиваются перед его глазами. Каждое лицо в «Телле» представляет один из элементов человеческой жизни, одну из сторон человеческого духа; все обдумано, и обдумано, не только умно и художнически, но еще проникнуто сердечной теплотой, истинным благородством, спокойною грациею — всеми качествами прекрасной души Шиллера. Между тем искусство торжествует свою высшую победу только тогда, когда лица, созданные поэтом, до того кажутся читателю живыми и самобытными, что сам творец их исчезает в глазах его, — когда читатель размышляет о создании поэта, как о жизни вообще, и тем самым признает его (разумеется, в кругу человеческой деятельности) достойным подражателем вечного художника. В противном случае, говоря словами Гете: «Чувствуешь намерение и разочаровываешься» (Man fühlt die Absicht und man ist verstimmt). С другой стороны, нельзя не признать бесконечной постепенности в достижении художниками этой великой цели, и хотя создания Шиллера далеко уступают в полноте и сосредоточенности созданиям Шекспира и даже Гете, все же они вполне достойны общей любви и общего уважения. Притом недостатки человека истинно великого, точно так же, как и его качества и вообще вся его личность, самым тесным образом связаны с недостатками, качествами и личностью его народа. «Телль», любимое произведение немцев, во всех отношениях выражает германский дух; «Телль» не драма, а драматическое представление, — драматического элемента именно и недостает в немцах, что доказывается жалким состоянием их театра. Несмотря на грозное содержание «Телля», все это произведение проникнуто важной и патриархальной тишиной: восстание швейцарцев против их притеснителя совершается спокойно и неотразимо — и в Германии величайшие перевороты совершались и совершаются, не потрясая наружно обычаев, общественной тишины и порядка. Распадение между мыслящим разумом и исполняющей волей, — распадение, свойственное германскому духу, верно изображено Шиллером в отношениях Телля к прочим сообщникам; он не присутствует на их заседаниях, не клянется спасти Швейцарию, а убивает Гесслера, то есть фактически освобождает ее. Он человек необыкновенный, но вместе с тем филистер: он настоящий немец… Гегель походил лицом, в одно и то же время, на древнего грека и на самодовольного сапожника. Телль — человек набожный, уважает всякую власть, с охотой несет должные повинности и между тем сам же говорит, что любит жизнь только тогда, когда каждый день вновь ее завоевывает. Мы уже имели случай заметить, как глубоко обдумал Шиллер свое произведение: в «Телле» все, от первой сцены, представляющей вам, в лицах рыбака, пастуха и охотника, главные черты швейцарской жизни, до мысли ввести в пятом акте Иоанна Паррициду, — все удивительно обдумано, и эта обдуманность с ума сводит немцев. Для них — читать «Телля» наслаждение, и они не чувствуют, что в факте этого наслаждения заключается сознание и великих их достоинств и великих их недостатков…
Произведение, так верно выражающее характер целого народа, не может не быть великим произведением. Шиллер, более чем Гете, заслуживал это высшее для художника счастье: выразить сокровеннейшую сущность своего народа. Как человек и гражданин он выше Гете, хотя ниже его как художник и вообще как личность…
Читатели, вероятно, согласятся с нами, что хороший перевод такого произведения на русский язык вполне бы заслуживал внимания и одобрения. Но переводы… о переводы! Traduttore traditore[1], гласит итальянская пословица. Перевод г. Ротчева давным-давно забыт всеми, и вот является г. Ф. Миллер…
Переводы можно вообще разделить на два разряда: на переводы, поставившие себе целью, как говорится, познакомить читателя с отличным или хорошим произведением иностранной литературы, и на переводы, в которых художник старается воссоздать великое произведение и, смотря по степени собственного творческого таланта, способности проникаться чужими мыслями и чувствами, более или менее приближается к разрешению своей трудной задачи. Дух (личность) переводчика веет в самом верном переводе, и этот дух должен быть достоин сочетаться с духом им воссозданного поэта. От того-то хорошие переводы у нас (да и везде) чрезвычайно редки. Люди с самобытным талантом неохотно посвящают труды свои такому — хоть не неблагодарному, но и не блестящему делу; а люди полуталантливые (которых гораздо более, чем вовсе бездарных) предлагают нам бледные подражания, которые, по словам латинского поэта, не нужны «ни богам, ни людям». Труд г. Миллера принадлежит именно к числу таких переводов; появление подобного труда возможно и не совсем бесплодно только при слабом развитии литературы, и по пословице: «на безрыбье рак рыба» — мы готовы согласиться, что большая масса читателей (то, что французы называют le gros public) даже с удовольствием прочтет этот перевод. Стих вообще гладок и ровен, но слаб, бесцветен и водян; не лишен даже мелодии, напомнившей нам пошлую мелодию русских романсов. В строго художественном отношении перевод г. Миллера неудовлетворителен и неверен двоякой неверностью — неверностью фактической: много стихов, пропущено, многое совсем ложно переведено — и неверностью духовной: переводчик не передал нам Шиллера… Г-н Миллер даже не совершенно твердо знает немецкий язык; он, например, смешивает слово Heerd (очаг, по-французски foyer) с словом Heerde (стадо) и пишет (на стр. 18): «сразится радостно за дом и стадо» вместо: «за своих пенатов» (слово Heerd, так же как и fоуеr, употребляется в этом переносном значении); «но удержал упорно за собой все древние свои постановленья» (на стр. 15) вместо: «не изменяют империи, следуя примеру почтенных предков». Г-н Миллер не понял слова: Altvordern (предки). Но самая смешная ошибка находится в следующих стихах (на стр. 31):
И у наместника потребую назад
Родительских очей, — иль у клевретов
Их вырву сам…—
между тем как в оригинале сказано: "я потребую у наместника родительских очей; я сумею выискать (найти) его (то есть наместника) среди всех его оруженосцев». Г-н Миллер слово: ihn (его) отнес к слову Auge (глаз), забыв, что Auge по-немецки среднего рода и требовало бы местоимения: es. Что за отчаянный человек, как подумаешь, этот Мелхталь! У всех клевретов намерен глаза повыдергать! Уж не хотел ли г. Миллер придать энергии характеру Мелхталя? Далее: на стр. 41 в переводе сказано: «В лесах свободных дичь переведут»; а у Шиллера сказано: «запретят нам в лесах охотиться по дичи», то есть будут сберегать дичь для себя, как это делалось тогда в Германии, а вовсе не переводить. Г-н Миллер не понял значение слова bannen, которое здесь значит не «изгнать», а «наложить запрещение». Такие детские ошибки непроcтительны. Слово Reich (империя, то есть германская) он переводит словом «государство» (на стр. 40), и т. д, и т. д. В переводе г. Миллера нет никакого характера, никакой энергии; стих его относится к стиху Шиллера, как самые бледные водяные краски к масляным. Г-н Миллер передает нам не мысли Шиллера, но общие места, похожие на эти мысли. Вот пример: в оригинале сказано:
Каждому существу дано
Оружие в тоске отчаяния:
Измученный олень останавливается и показывает
Собакам свои страшные рога, —
а y г. Миллера:
Не каждому ль животному дано
Орудие для собственной защиты?
Олень рогами угрожает псам…
Мы выбрали наудачу первые попавшиеся стихи. Положим, что здесь, как в описании, подобное отступление не так еще важно, но вся драма так переведена: с описаний Шиллера сняты краски, — из речей выжат сок.
И против русского языка попадаются погрешности. На стр. 19: «вам от дела б лишь отхлынуть»; «лень в горах проветривать»; на стр. 65: сколозитъ; зыбкие скалы (на стр. 64); беспрестанно что вместо который… Впрочем, этих ошибок не так-то много; вообще г. Миллер пишет гладко и легко. Но ошибок против смысла подлинника не перечтешь. Например, г. Миллер переводит (на стр. 41) следующий стих Шиллера: «О, научись же чувствовать, к какому ты принадлежишь поколенью» (народу) вот так:
О, вспомни, вспомни, род свой знаменитый! —
между тем как Аттингаузен тут же говорит племяннику, что происхождением нечего гордиться! В другом месте г. Миллер переводит следующие два весьма важные стиха, — важные потому, что в них выражается весь характер Телля:
Тогда только наслаждаюсь я вполне жизнью,
Когда я ее каждый день снова себе завоевываю, —
вот каким пошлым образом:
Я тогда лишь жизнью
Своего наслаждаюсь в полной мере,
Когда, что день, та новые труды…
На стр. 11 г. Миллер заставляет Телля, представленного у Шиллера набожным и простосердечным человеком, говорить рыбаку Руоди, который боится поплыть через озеро, потому что «нынче день Симона и Иуды», —
Оставь свои пустые предрассудки, —
между тем как у Шиллера сказано:
Полно тратить слова понапрасну.
Далее у Шиллера Геселер приказывает бедной Армгарте посторониться: «не то, — говорит он, — я забудусь и сделаю то, в чем буду потом раскаиваться». Но г. Миллер, вообразив, что Геселер совершенный злодей и недоступен раскаянью, переводит так (на стр. 122):
Забудусь, и тогда ей будет худо.
В песенке охотника (на стр. 4) находится чрезвычайно неприятная ошибка; у Шиллера сказано:
Под ногами у него море туманов;
Он уже не различает земных жилищ (городов), —
а у г. Миллера:
Внизу под ногами туманное море;
В нем тучи гуляют в раздолье в просторе…
Когда же тучи гуляют в туманах, да еще в раздолье?
Далее в подлиннике читаем: «там, где дух еще смел и свеж, а сердце не испорчено», а у г. Миллера:
Где
Свободен дух и сердце не страдает…
и т. д. и т. д. Мы недаром сказали, что подобных ошибок не перечтешь…
Из всего сказанного следует, что перевод г. Миллера только потому не дюжинный, что у нас на Руси далеко не все так называемые литераторы умеют писать сносным языком. Несмотря на совершенное отсутствие всякого истинно художественного достоинства в произведении г. Миллера, его книгу прочтут, как мы сказали выше, многие. Попытка его может, сверх того, принести еще ту пользу, что мы теперь уже вправе требовать от будущего переводчика Шиллера (так же, как и от будущего переводчика «Фауста») трудов более совестливых и отчетливых, большего поэтического таланта, потому что они уже лишены предлога «ознакомить читателей» с этими произведениями: читатели уже ознакомлены… правда, посредством плохих переводов, но переводчики, подобные Жуковскому, появляются слишком редко. Жертва богу безвкусия и пошлости принесена; мы признаем ее необходимость и не радуемся ей; но бог красоты и изящного теперь вправе ожидать более достойных приношений, и дело критики — пропустив скрепя сердце одного самозванца, не пропускать других. Круг читателей средней руки с наслаждением прочтет перевод г. Миллера, сразившегося с другим «великаном Германии» и поразившего, впрочем, не его одного, но и нас, грешных… Между тем… вспомнив бессмертные создания г. Молчанова, Куражсковского, Славина и иных, мы, право, не можем не похвалить г. Миллера хоть за то, что он знает грамматику, правила стихосложения и не уродует бедного русского языка.
Примечания
править- ↑ переводчик — предатель (итал.)