Никанор Саввич работал за сапожным верстаком в кухне, служившей ему вместе с тем и мастерской. Заведение у него было небольшое; работал он на немногих хороших заказчиков и, главное, — управлял домом, в котором жил, получая за это даровую квартиру и десять рублей в месяц жалованья. Маленький, с седоватой бородкой и с очками на кончике носа, Никанор Саввич сосредоточенно набивал на штиблет каблук и зорко поглядывал поверх очков на работу, сидевших за тем же верстаком, двух учеников-мальчишек, покрикивая порой на них и делая различные указания.
В мастерскую вошла жена Никанора Саввича, Александра Степановна, и сказала:
— Иди скорее, Никанор Саввич, в горницу, там этот учитель, — как его? Варунин, что ли? — пришёл, тебя спрашивает…
Никанор Саввич сбросил грязный фартук и, надев на ходу пиджак, вошёл в комнату.
Господин, средних лет, с форменной фуражкой в руках, видимо не слышал прихода хозяина и с глубоким вниманием знатока и любителя рассматривал висевшую на стене большую картину в старой, облезлой золотой раме. Картина изображала девушку в русском костюме, ставившую перед иконой свечу.
— Здравствуйте, Иван Тихонович! — приветствовал Никанор Саввич своего постоянного заказчика.
— А-а, Никанор Саввич, здравствуйте! Откуда это, батенька, у вас такая прелесть? Уж вы не меценатом ли сделались? Ведь это редкая картина!..
— Ну, уж вы скажете, Иван Тихоныч!.. А только за что же вы меня на старости-то лет таким словом обзываете? Не заслужил, не заслужил. Меценаты… Меценатов-то соболей ловить в Сибирь посылают, а я, слава тебе Господи, честно и благородно…