Вѣчный жидъ.
[110]
Изъ мрачнаго, пустыннаго ущелья,
Едва дыша, выходитъ Агасферъ.
Двѣ тысячи годовъ уже промчалось
Съ-тѣхъ-поръ, какъ онъ по всѣмъ странамъ земли
Скитается, не вѣдая покоя
И отдыха. Двѣ тысячи годовъ
Прошло съ-тѣхъ-поръ, какъ Искупитель міра,
Лишившись силъ подъ бременемъ креста,
Сѣлъ отдохнуть предъ дверью Агасфера;
Но Агасферъ, сурово оттолкнувъ
Спасителя, прогналъ его съ порога.
Христосъ упалъ; но гнѣвный ангелъ смерти
Передъ жидомъ явился и сказалъ:
«Ты отказалъ Спасителю въ минутѣ
Спокойствія и отдыха; за-то
Съ минуты сей до новаго прихода
Его въ вашъ міръ и ты не будешь знать
Спокойствія и отдыха!» Свершилось!
Изъ края въ край пошолъ ты, Агасферъ,
Скитаешься, гонимый адскимъ духомъ,
И падаешь, и тщетно смерть зовёшь!
Изъ мрачнаго пустыннаго ущелья,
Едва дыша, выходитъ Агасферъ;
Изъ череповъ, у ногъ его лежащихъ,
Берётъ одинъ и гнѣвно со скалы
Бросастъ внизъ — и вслѣдъ за нимъ другіе
Летятъ туда жь, a Вѣчный Жидъ глядитъ
Въ отчаяньи и дико восклицаетъ:
«Вотъ этотъ былъ отецъ мой, эти вотъ —
Жена моя, и дѣти, и родные!
И всѣ они — всѣ умереть могли,
И только я, отверженецъ проклятый,
Обязанъ жить. Подъ Титовымъ мечёмъ
Ерусалимъ священный разрушался:
Я ринулся въ опасность, посылалъ
Въ лицо врагамъ ругательства. проклятья
И жаждалъ быть убитымъ; но — увы —
По воздуху проклятья разлетались…
Народъ мой палъ — a я остался живъ.
Римъ затрещалъ и началъ быстро падать:
Подъ страшнаго колосса наклонилъ
Я голову — онъ рухнулъ, но остался
Я невредимъ. Народы вкругъ меня
Являлися и гибнули безслѣдно,
Лишь я одинъ, одинъ не умиралъ.
Съ подоблачныхъ утёсовъ я кидался
Въ морскую глубь, но волны вновь меня
Выбрасывали на берегъ — и снова
Подъ огненнымъ проклятьемъ бытія
Я мучился. Въ жерло суровой Этны,
Какъ бѣшеный, я бросился и ждалъ
Погибели, но Этна задымилась —
И въ огненномъ потокѣ лавы я
Былъ выброшенъ на землю и не умеръ.
Въ ряды бойцовъ, въ смертельнѣйшій разгаръ
Сраженія я бѣшено кидался;
Но тучи стрѣлъ ломалися на мнѣ,
На черепѣ моёмъ мечи тупились,
Градъ пуль меня безвредно осыпалъ
И молніи сраженія безсильно
Змѣилися по тѣлу моему,
Какъ по скалѣ сурово-неприступной.
Напрасно слонъ давилъ меня собой,
Напрасно конь топталъ меня подковой,
Напрасно взрывъ пороховой меня
Взметалъ на верхъ: на землю снова падалъ
Я невредимъ и въ лужахъ кровяныхъ,
Средь грудъ костей моихъ собратій ратныхъ,
Межъ мертвецовъ лежалъ одинъ живой.
Я убѣгалъ въ далекія пустыни:
Тамъ предо мной спокойно проходилъ
Голодный левъ, тамъ тигръ безсильно зубы
[111]
Точилъ на мнѣ, тамъ ядовитый змѣй
Пронзалъ насквозь своимъ смертельнымъ жаломъ
Всю грудь мою — и умертвить не могъ.
Я приходилъ къ тиранамъ кровожаднымъ,
Проклятьями и бравью осыпалъ
Мулей-пашу, Нерона, Христіерна;
Не мало мукъ и пытокъ для меня
Они изобрѣли — и я не умеръ.
Не умирать! увы, не умирать!
Въ душѣ носить могильный смрадъ и холодъ,
Не тѣломъ жить! Смотрѣть, какъ каждый часъ
Развратное, прожорливое время
Родитъ дѣтей и пожираетъ ихъ!
Не умирать! не умирать! Проклятье!
О, мой Господь! о, гнѣвный мой Судья!
Коль есть ещё въ Твоей десницѣ кара
Страшнѣйшая — на голову мою
Пошли её, убей меня скорѣе!»
И онъ упалъ безъ чувствъ. Тогда предъ нимъ,
Весь кротостью сіяя, свѣтлый ангелъ
Предсталъ и снёсъ несчастнаго жида
Въ пустынное ущелье и промолвилъ:
«Спи, Агасферъ, спи безмятежнымъ сномъ:
Не вѣчно Богъ караетъ преступленье!»
П. Вейнбергъ.
|
|
