Антоний и Клеопатра (Шекспир; Каншин)/ДО

Антоний и Клеопатра
авторъ Вильям Шекспир, пер. Павел Алексеевич Каншин

Оригинал: англійскій, опубл.: 1606. — Перевод опубл.: 1893. Источникъ: Полное собрание сочинений в прозе и стихах В. Шекспира : в 12 т. / Перев. (в прозе) П.А. Каншина. Биогр. очерк Н.И. Стороженко. Примеч. П.И. Вейнберга и др. — 1-е изд. — СПб.: изд. Добродеева, 1893. — Т. 9. — (Прилож. к журн. «Живописное обозрение»). az.lib.ru

АНТОНІЙ и КЛЕОПАТРА.

ДѢЙСТВУЮЩІЯ ЛИЦА:

Маркъ Антоній, Октавій Цезарь, Маркъ Эмилій Лепидъ — Тріумвиры.

Секстъ Помпей

Домицій Энобарбъ, Вентидій, Эросъ, Скаръ, Дорцетъ, Деметрій, Филонъ — приверженцы Антонія.

Меценатъ, Агриппа, Долабелла, Прокулей, Ѳирей, Галлъ — приверженцы Цезаря.

Менасъ, Менекратъ, Варрій — приверженцы Помпея.

Тавръ, лейтенантъ Цезаря.

Канидій, лейтенантъ Антонія.

Силій, офицеръ изъ арміи Вентидія.

Эвфроній, наставникъ дѣтей Антонія.

Алексасъ, Мардіанъ, Селевкъ, Діомедъ — придворные Клеопатры.

Предсказатель.

Поселянинъ.

Клеопатра, царица Египта.

Октанія, сестра Цезаря и жена Антонія.

Харміона, Ира — служанки Клеопатры.

Офицеры, солдаты, вѣстники и слуги.

Мѣсто дѣйствія — въ разныхъ частяхъ римской имперіи.

ДѢЙСТВІЕ ПЕРВОЕ.

СЦЕНА I.

Александрія. Во дворцѣ Клеопатры. Деметрій и Филонъ входятъ.

Филонъ. Нѣтъ, это опьяненіе нашего главнокомандующаго переходитъ всякія границы. Его чудные глаза, сверкавшіе когда-то передъ воинственными рядами и легіонами, какъ блескъ доспѣховъ Марса, теперь потуплены и со всѣмъ ихъ огнемъ и со всею преданностью покоятся на смугломъ челѣ… Его воинственное сердце, которое въ пылу великихъ битвъ разрывало своимъ біеніемъ застежки панцыря, измѣнило своей природѣ: оно сдѣлалось нѣжнымъ, какъ вздохъ, какъ вѣеръ для охлажденія пыла страсти цыганки… Смотри, они идутъ сюда,

Трубы. Входятъ: Антоній и Клеопатра со свитой. Евнухи съ опахалами идутъ передъ царицей.

Вглядись, и ты увидишь въ немъ, въ одномъ изъ трехъ столповъ міра, только шута непотребной женщины! Любуйся!

Клеопатра. Если это въ самомъ дѣлѣ любовь, скажи мнѣ, какъ велика она?

Антоній. Бѣдна же та любовь, которую можно измѣрить!

Клеопатра. Я хочу измѣрить границу, до которой возможна любовь.

Антоній. Такъ тебѣ нужно будетъ найти новое небо и новую землю.

Входитъ слуга.

Слуга. Вѣсти изъ Рима, мой повелитель.

Антоній. Какъ онѣ надоѣли! Говори короче.

Клеопатра. Выслушай же его, Антоній: можетъ быть, Фульвія раздражена; или, кто знаетъ, быть можетъ, безбородый Цезарь шлетъ тебѣ могущественныя приказанія: «поступи такъ или этакъ; покори такое-то государство и уничтожь такія-то; повинуйся, или мы осудимъ тебя».

Антоній. Ты думаешь, моя любовь?

Клеопатра. Быть можетъ — да, это весьма вѣроятно, — тебя обязываютъ не оставаться здѣсь долѣе: Цезарь даетъ тебѣ отставку. Выслушай же его, Антоній. — Гдѣ повелѣніе Фульвіи или Цезаря, хотѣла я сказать, или нѣтъ, ихъ обоихъ? — позови сюда пословъ; — ты краснѣешь, Антоній; это вѣрно, какъ то, что я царица Египта, и эта краска на твоемъ лицѣ — честь для Цезаря; или твои щеки платятъ дань стыду, потому что ты слышишь брань пискливаго голоса Фульвіи? — пословъ сюда!

Антоній. Да погибнетъ Римъ въ волнахъ Тибра! Да рухнетъ сводъ великой имперіи! Ты — моя вселенная! Царства не болѣе, какъ прахъ. Наша земная грязъ одинаково питаетъ животныхъ и людей. Благородное употребленіе жизни — это возможность подобной намъ четѣ цѣловаться (цѣлуетъ Клеопатру). Можно-ли найдти двухъ существъ болѣе подходящихъ, чѣмъ мы! Призываю міръ въ свидѣтели, не опасаясь кары, — намъ съ тобою нѣтъ подобныхъ!

Клеопатра. Восхитительная ложь! Зачѣмъ-же ты женился на Фульвіи, если не любилъ ея? Я не такъ легко вѣрю, какъ это можетъ казаться: Антоній всегда останется самимъ собой.

Антоній. Но лишь вдохновляемый Клеопатрой. Ахъ, ради высокой любви моей и сладкихъ часовъ ея, молю: не будемъ тратить время на непріятные разговоры. Ни одна минута нашей жизни не должна пройти безъ наслажденія: какому же посвятимъ мы этотъ вечеръ?

Клеопатра. Будемъ слушать пословъ!

Антоній. О, капризная царица! Все идетъ тебѣ: бранить, смѣяться, плакать; всѣ страсти въ тебѣ хороши, — онѣ обаятельны и достойны восхищенія! Не нужно пословъ. Вдвоемъ съ тобой мы въ эту ночь будемъ бродить по улицамъ и изучать народные нравы. Пойдемъ, царица: вчера ночью ты сама предлагала мнѣ это. — Молчи (Антоній и Клеопатра со свитой удаляются).

Деметрій. Такъ мало Антоній уважаетъ Цезаря?

Филонъ. Иногда, когда онъ перестаетъ быть Антоніемъ, онъ быстро утрачиваетъ свои доблести, которымъ не слѣдовало-бы покидать его.

Деметрій. Съ грустью вижу я это: подтверждаются гнусныя сплетни, которыя распускаются о немъ въ Римѣ. Но я надѣюсь еще, что завтрашнимъ утромъ онъ образумится. Счастливой ночи! (Уходятъ).

СЦЕНА II

Александрія. Другая комната. Входятъ: Харміона, Ира, Алексасъ, потомъ Предсказатель.

Харміона. Повелитель Алексасъ, сладчайшій Алексасъ, превосходный Алексасъ, совершенный Алексасъ, гдѣ-же тотъ предсказатель, котораго ты такъ хвалилъ царицѣ? О, какъ-бы мнѣ хотѣлось узнать того мужа, который, какъ ты говоришь, вѣнчаетъ рога свои гирляндами!

Алексасъ. Предсказатель!

Предсказатель (подходя). Что тебѣ угодно?

Харміона. Такъ это онъ? Такъ это ты знаешь разныя невѣдомыя другимъ вещи?

Предсказатель. Я умѣю кое-что читать въ безконечной книгѣ тайнъ природы.

Алексасъ. Покажи ему руку.

Входитъ Энобарбъ.

Энобарбъ. Живо накройте столъ! И чтобъ вина было вдоволь, чтобы было чѣмъ пить за здоровье Клеопатры.

Харміона. Награди-же меня, другъ, хорошимъ будущимъ.

Предсказатель. Я не награждаю, я предсказываю.

Харміона. Ну, такъ я прошу тебя, — предскажи мнѣ хорошую судьбу.

Предсказатель. Ты будешь стоять еще выше, чѣмъ теперь. На тебя стоитъ дивиться еще болѣе,

Харміона. Какъ, значитъ, я еще похорошѣю?

Ира. Нѣтъ, ты будешь краситься, когда постарѣешь.

Харміона. Морщинъ вѣдь не закрасишь!

Алексасъ. Не мѣшайте его прорицаніямъ: будьте же внимательны.

Харміона. Тс!..

Предсказатель. Не столько будутъ тебя любить, сколько будешь любить ты.

Харміона. Ну, я-бы предпочла, въ такомъ случаѣ, веселить себя виномъ.

Алексасъ. Да слушай же его.

Харміона. Ну, такъ теперь какое-нибудь хорошее предсказаніе! Напримѣръ, что въ одинъ прекрасный день я сдѣлаюсь женой и вдовой трехъ царей! Что въ пятьдесятъ лѣтъ, у меня родится сынъ, передъ которымъ поблѣднѣетъ самъ Іудейскій Иродъ! Укажи-же мнѣ способъ выйти замужъ за Октавія Цезаря, чтобы я сдѣлалась равной своей госпожѣ.

Предсказатель. Ты переживешь госпожу, которой служишь.

Харміона. Отлично! Я предпочитаю долгую жизнь блюду фигъ.

Предсказатель. До сихъ поръ твоя жизнь была лучше той, которая тебѣ предстоитъ.

Харміона. Ну, значитъ, мои дѣти лишены будутъ имени. Будь милостивъ, скажи, сколько у меня будетъ мальчиковъ и дѣвочекъ?

Предсказатель. Если-бы каждое изъ твоихъ вожделѣній имѣло плодородное чрево, — милліонъ.

Харміона. Дальше, сумасшедшій! Я прощаю тебѣ твои сказки.

Алексасъ. А ты думала, что одѣяло только — повѣренный твоихъ вожделѣній.

Харміона. A ну-ка, предскажи Ирѣ ея судьбу.

Алексасъ. Мы всѣ хотимъ знать нашу судьбу.

Энобарбъ. Моя и большей части изъ насъ — лечь спать пьяными эту ночь.

Ира. Вотъ ладонь, которая предскажетъ по крайней мѣрѣ цѣломудріе.

Харміона. Такъ точно, какъ Нилъ, вышедшій изъ береговъ, — голодъ.

Ира. Молчи, сумасшедшая болтунья; ты не умѣешь предсказывать.

Харміона. Нѣтъ; если влажная ладонь не свидѣтельствуетъ о плодородіи, такъ я даю голову на отсѣченіе… — Пожалуйста, предскажи ей самую пошлую будущность.

Предсказатель. Ваша будущность одинакова.

Ира. Какимъ образомъ? Какимъ образомъ? Скажи подробнѣе.

Предсказатель. Я уже сказалъ.

Ира. Какъ! На дюймъ не счастливѣе ея?

Харміона. Ну, если-бы ты и была на дюймъ счастливѣе, куда-бы ты хотѣла этотъ дюймъ пристроить?

Ира. Конечно не къ носу моего мужа.

Харміона. Да очиститъ небо наши грѣховныя мысля. Очередь Алексаса! Ну-ка! Его судьбу! Его судьбу! — О, умоляю тебя, сладчайшая Изида, пусть онъ женится на женщинѣ, которая не умѣетъ держаться, и пусть она умретъ, чтобы онъ женился на еще худшей! И чтобы эту худшую замѣняла каждый разъ другая еще хуже, до тѣхъ поръ, пока послѣдняя, самая худшая изъ всѣхъ, не сведетъ его, смѣясь, въ могилу пятьдесятъ разъ рогатымъ! Милосердая Изида, услышь мою молитву, если-бы даже ты отказала мнѣ за это въ чемъ либо болѣе значительномъ. Молю тебя, милосердая Изида!

Ира. Аминь! Услышь молитву твоихъ рабынь! Ибо, если прискорбно видѣть хорошаго человѣка женатымъ на скверной женщинѣ, то смертельно прискорбно видѣть нерогатаго негодяя! И такъ, добрая Изида, будь справедлива и награди его по заслугамъ!

Харміона. Аминь!

Алексасъ. Нѣтъ, каково! если-бы отъ нихъ зависѣло сдѣлать меня рогатымъ, — онѣ, только ради этого, не задумались-бы стать блудницами.

Энобарбъ. Тс!.. Антоній!

Харміона. Нѣтъ, не онъ, — царица!

Входитъ Клеопатра.

Клеопатра. Не видали-ли вы повелителя?

Энобарбъ. Нѣтъ, царица.

Клеопатра. Его не было здѣсь?

Xарміона. Нѣтъ, царица.

Клеопатра. Онъ хотѣлъ веселиться, и вдругъ мысль о Римѣ поразила его. — Энобарбъ!

Энобарбъ. Царица?

Клеопатра. Отыщи его и приведи сюда. Гдѣ Алексасъ?

Алексасъ. Здѣсь, государыня! готовъ служить тебѣ. — Повелитель идетъ.

Входитъ Антоній, въ сопровожденіи посла и свиты.

Клеопатра. Я не хочу видѣть его: за мной! (Уходятъ: Клеопатра, Энобарбъ, Алексасъ, Ира, Харміона, Предсказатель и свита царицы).

Посолъ. Фульвія, твоя жена, первою вступила въ поле.

Антоній. Противъ моего брата Люція?

Посолъ. Да; но эта распря скоро кончилась; обстоятельства помирили ихъ и соединили противъ Цезаря, который въ первой-же стычкѣ разбилъ ихъ и выгналъ изъ Италіи.

Антоній. Ну, — нѣтъ-ли еще чего худшаго?

Посолъ. Каждая дурная вѣсть вредитъ тому, кто ее принесъ.

Антоній. Когда ихъ приносятъ безумцу или трусу. Продолжай: прошлаго для меня не существуетъ. Итакъ, кто говоритъ мнѣ правду, — я того выслушаю, какъ пріятнаго вѣстника, хотя-бы онъ возвѣстилъ мнѣ смерть.

Посолъ. Лабіэнъ (это жестокая вѣсть) завладѣлъ съ своими парѳянскими войсками Азіею, отъ самаго Евфрата. Его побѣдоносныя знамена развѣваются отъ Сиріи до Лидіи и Іоніи, между тѣмъ, какъ…

Антоній. Антоній, хочешь ты сказать?..

Посолъ. О, повелитель!

Антоній. Говори со мной откровенно; не смягчай общественныхъ толковъ; называй Клеопатру, какъ ее называютъ въ Римѣ; брани меня языкомъ Фульвіи заклейми мои слабости со всей силой, которую могутъ дать тебѣ истина и недоброжелательство, соединившись вмѣстѣ. О, мы способны производить только сорную траву, когда живительный вѣтеръ порицанія перестаетъ осуждать насъ. Указывать намъ на наши грѣхи — значитъ полоть ихъ. Я тебя оставлю на минуту. Прощай.

Посолъ. Какъ будетъ угодно твоей милости (Уходитъ).

Антоній. Какія вѣсти изъ Сикіона? Говори ты!

Первый изъ свиты. Вѣстникъ изъ Сикіона! Гдѣ онъ?

Второй изъ свиты. Онъ ждетъ твоихъ приказаній.

Антоній. Пусть войдетъ! Я долженъ разбить эти крѣпкія египетскія цѣпи, иначе мнѣ погибнуть отъ безумной любви и нѣги.

Входитъ Второй посолъ.

Антоній. Ты съ чѣмъ?

2-й посолъ. Фульвія, твоя жена, скончалась.

Антоній. Гдѣ она умерла?

2-й посолъ. Въ Сикіонѣ. О ходѣ ея болѣзни и о другихъ важныхъ вѣстяхъ, которыя тебѣ необходимо узнать, написано здѣсь (подаетъ письмо).

Антоній. Оставь меня (Вѣстникъ уходитъ). Отошла въ вѣчность великая душа, — и я желалъ этого! Часто хотѣлось-бы вернуть то, что удалилось отъ насъ, вслѣдствіе нашего пренебреженія; наслажденіе, которымъ мы владѣемъ, постоянно повторяясь, перестаетъ быть наслажденіемъ. Она дорога мнѣ теперь, теперь, когда ея ужь нѣтъ; рука, ее отвергнувшая, хотѣла-бы вновь вернуть ее! Необходимо разстаться съ этой волшебницей-царицей. Десять тысячъ золъ, худшихъ, чѣмъ всѣ знакомыя мнѣ муки, высижены моей праздностью. Эй, Энобарбъ!

Входитъ Энобарбъ.

Энобарбъ. Что прикажете, повелитель?

Антоній. Я долженъ уѣхать отсюда немедленно.

Энобарбъ. Пощади! Вѣдь мы въ такомъ случаѣ уморимъ всѣхъ нашимъ женъ. Мы уже видѣли, какъ смертельно дѣйствуетъ на нихъ малѣйшее противорѣчіе: если имъ придется пережить еще нашъ отъѣздъ, — это смерть, вѣрно тебѣ говорю.

Антоній. Я долженъ уѣхать.

Энобарбъ. Ну, если это такъ необходимо. пусть умираютъ! Жалко даромъ приносить ихъ въ жертву; но если нужно выбирать между ними и необходимостью, — будемъ ихъ считать за ничто. Клеопатра при одномъ намекѣ на это — тотчасъ умретъ; я видѣлъ, какъ она двадцать разъ умирала по гораздо менѣе важнымъ поводамъ. Я думаю, что смерть дѣйствуетъ на нее тоже какимъ-нибудь любовнымъ образомъ: такъ она любитъ умирать.

Антоній. Она невѣроятно хитра.

Энобарбъ. Увы! нѣтъ, повелитель; ея страсти основаны на самой тончайшей эссенціи чистой любви; ея вздохи и слезы не вздохи и не слезы: это непогоды и бури, сильнѣйшія, чѣмъ тѣ, о которыхъ намъ предвѣщаютъ альманахи; онѣ не похожи у нея на хитрость или притворство. Но если это притворство, такъ она умѣетъ проливать потоки такъ-же хорошо, какъ Юпитеръ.

Антоній. Какъ-бы я былъ счастливъ, если-бы никогда не зналъ ея!

Энобарбъ. О, повелитель! Въ такомъ случаѣ ты никогда не увидалъ-бы чудеснѣйшаго изъ созданій; какой-бы смыслъ имѣло твое путешествіе безъ этого приключенія?

Антоній. Фульвія умерла!

Энобарбъ. Что говоришь ты?

Антоній. Фульвія умерла!

Энобарбъ. Фульвія?

Антоній. Умерла.

Энобарбъ. Такъ принеси-же, повелитель, благодарственную жертву богамъ. Когда богамъ угодно отнять у мужа жену, тогда мужчина смотритъ на нихъ, какъ на портныхъ земли, и утѣшается мыслью, что старое и изношенное платье можно замѣнить новымъ. Если-бы не было другихъ женщинъ, кромѣ Фульвіи, — тебѣ дѣйствительно было-бы плохо и можно было бы роптать, но это горе вѣнчается утѣшеніемъ: твою старую юбку можно замѣнить новой сорочкой; нѣтъ, право, это горе можно омыть лишь слезами, заключенными въ головкѣ лука.

Антоній. Дѣла, которыя она затѣяла въ Римѣ, не терпятъ болѣе моего отсутствія.

Энобарбъ. А дѣла, затѣянныя тобою здѣсь, не смогутъ обойтись безъ твоего присутствія; въ особенности, касающіяся Клеопатры: онѣ зависятъ цѣликомъ отъ твоего пребыванія здѣсь.

Антоній. Довольно шутокъ! Передай мое рѣшеніе нашимъ вождямъ. Я открою царицѣ причины нашего отъѣзда и добьюсь ея согласія. Не одна смерть Фульвіи, но и множество личныхъ, очень важныхъ причинъ заставляютъ меня дѣйствовать такъ; письма моихъ лучшихъ римскихъ друзей зовутъ меня туда. Секстъ Помпей измѣнилъ Цезарю и властвуетъ на морѣ. Измѣнчивый народъ нашъ, отдающій свою любовь человѣку, заслуживающему ея только тогда, когда заслугъ его уже больше не существуетъ — начинаетъ видѣть всѣ доблести великаго Помпея въ его сынѣ. Могущественный именемъ и властью, еще болѣе могущественный горячностью и энергіей, Секстъ ведетъ себя, какъ первѣйшій вождь; если его значеніе увеличится, — онъ станетъ опаснымъ для цѣлаго міра. Я прозрѣваю въ будущемъ не одинъ лошадиный волосъ, который ожилъ уже, хотя и не пріобрѣлъ еще змѣинаго жала. Скажи же нашимъ подчиненнымъ, что моя воля — отправиться отсюда возможно скорѣе.

Энобарбъ. Повинуюсь (Уходятъ).

СЦЕНА III.

Другая комната во дворцѣ. Входятъ: Клеопатра, Харміона, Ира и Алексасъ.

Клеопатра. Гдѣ онъ?

Харміона. Я его больше не видѣла.

Клеопатра. Узнай, гдѣ онъ, съ кѣмъ и что дѣлаетъ; не говори, что я тебя послала. Если увидишь, что онъ груститъ, — скажи, что я пляшу; если радуется, — скажи, что я вдругъ сильно занемогла. Возвращайся скорѣе! {Алексасъ уходитъ)

Харміона. Мнѣ кажется, царица, что если ты его нѣжно любишь, то поступаешь не такъ, чтобы возбудить въ немъ такую же любовь.

Клеопатра. Развѣ я не поступаю такъ, какъ должна?

Харміона. Уступай ему во всемъ, не противорѣчь ни въ чемъ.

Клеопатра. Твои совѣты — глупы: это было-бы вѣрнѣйшимъ средствомъ лишиться его.

Харміона. Не доводи его до крайностей;умоляю тебя, воздержись; люди начинаютъ ненавидѣть то, чего безконечно боятся. — Но вотъ идетъ Антоній!

Входитъ Антоній.

Клеопатра. Мнѣ грустно, я больна.

Антоній. Я въ отчаяньи, что долженъ высказать ей свое рѣшеніе,

Клеопатра. Помоги мнѣ выйти, дорогая Харміона, я падаю! это не можетъ длиться долго; природа не долго въ состояніи выносить это.

Антоній (подходя). Дорогая царица!

Клеопатра. Прошу тебя, не подходи.

Антоній. Что съ тобой?

Клеопатра. Я читаю въ твоихъ глазахъ: у тебя хорошія вѣсти. Что пишетъ законная жена? Ты можешь уѣзжать! Я-бы хотѣла, чтобы она никогда не позволяла пріѣзжать тебѣ сюда! — пусть не говоритъ, что я удерживаю тебя здѣсь! Я не имѣю надъ тобой власти. Ты весь въ ея рукахъ.

Антоній. Боги знаютъ…

Клеопатра. О, существовала-ли когда на свѣтѣ царица, такъ гнусно обманутая, какъ я! И, однако, съ самаго начала я предвидѣла измѣну!

Антоній. Клеопатра!

Клеопатра. Если-бы ты своими клятвами пошатнулъ даже престолы боговъ, какъ могу я вѣрить твоей преданности, какъ могу вѣрить тебѣ, обманувшему Фульвію? Какое легкомысліе увлечься клятвами этихъ устъ, которыя нарушаютъ клятвы, уже произнося ихъ!

Антоній. Обожаемая царица!

Клеопатра. Нѣтъ, прошу тебя; не ищи предлоговъ для отъѣзда, — но простись и уѣзжай: когда ты умолялъ о позволеніи остаться, — было тогда, о чемъ говорить! Тогда не было рѣчи объ отъѣздѣ! Вѣчность свѣтилась изъ глазъ моихъ, играла на моихъ устахъ, блаженство было въ дугахъ моихъ бровей. Ничего не было во мнѣ, кромѣ небеснаго счастья! Я и теперь не измѣнила себѣ, но ты — величайшій воинъ въ мірѣ — ты сдѣлался величайшимъ изъ лжецовъ.

Антоній. Но, царица!

Клеопатра. Я-бы хотѣла имѣть твое тѣло: — ты-бы узналъ тогда, что и въ Египтѣ есть сердце!

Антоній. Выслушай меня, царица: величайшая необходимость требуетъ моихъ услугъ, но сердце мое всецѣло принадлежитъ тебѣ. Италія во власти междоусобной войны: Секстъ Помпей подступаетъ къ стѣнамъ Рима. Опасная распря зарождается вслѣдствіе одинаковой силы двухъ властелиновъ. Тѣхъ, кого болѣе всего ненавидѣли, теперь награждаютъ любовью, потому что они вошли въ силу: изгнанникъ Помпей, богатый славой своего отца, быстро овладѣваетъ сердцами всѣхъ, кто остался въ проигрышѣ при настоящихъ порядкахъ. Ихъ численность становится угрожающею. И ихъ спокойствіе, наскучавшееся отъ бездѣйствія, радо вылечиться какимъ-бы то ни было переворотомъ. Личная-же моя причина, — которая должна окончательно тебя успокоить относительно моего отъѣзда, — это смерть Фульвіи.

Клеопатра. Если года мои и не избавили меня отъ легкомыслія, то предостерегутъ, по крайней мѣрѣ, отъ легковѣрія. Развѣ можетъ умереть Фульвія?

Антоній. Царица, она умерла… Вотъ взгляни на это въ часы досуга; ты прочтешь, какихъ смутъ она натворила и, самое лучшее, какъ умерла. Ты узнаешь, гдѣ и какъ она умерла.

Клеопатра. О, самый лживый изъ любовниковъ! Гдѣ тѣ священные сосуды, которые ты долженъ бы былъ наполнить слезами скорби? О, я вижу, вижу по смерти Фульвіи, какъ будетъ принята тобою моя смерть!

Антоній. Оставь ссоры и выслушай мои предположенія: исполнить ихъ или оставить — зависитъ отъ твоего совѣта. Клянусь огнемъ, оплодотворяющимъ тину Нила, я удаляюсь отсюда твоимъ воиномъ, твоимъ рабомъ; я готовъ заключить миръ, или объявить войну — по твоему желанію.

Клеопатра. Распусти мнѣ шнурокъ, Харміона… Да нѣтъ же, оставь меня; въ одну минуту я чувствую себя и хорошо, и скверно, — точь въ точь, какъ любитъ Антоній.

Антоній. Успокойся, дорогая царица; награди полнымъ довѣріемъ любовь, которая съ честью выдержитъ испытаніе.

Клеопатра. Это видно по Фульвіи! Прошу тебя, отвернись и поплачь, думая о ней; потомъ простись со мной и увѣрь, что твои слезы принадлежатъ египтянкѣ. Умоляю тебя, разыграй же сцену великолѣпнаго притворства, представь благородную искренность.

Антоній. Ты раздражаешь меня! Довольно.

Клеопатра. Ты могъ бы выдумать что-нибудь лучшее, но и это вовсе не дурно.

Антоній. Клянусь мечемъ!..

Клеопатра. И щитомъ? — ты совершенствуешься; но все-таки это не вполнѣ совершенно. Посмотри, пожалуйста, Харміона, какой гнѣвъ у этого римскаго Геркулеса! Гнѣвъ, достойный его предка!

Антоній. Я ухожу, царица!

Клеопатра. Одно слово, благовоспитанный воинъ! Намъ нужно разстаться, — нѣтъ, не то. — Мы любимъ другъ друга, — нѣтъ, и это не то, — это-то ты и самъ хорошо знаешь! Я хотѣла тебѣ сказать что-то, но моя память похожа на Антонія! — я все забыла.

Антоній. Если бы, царица, легкомысліе не было твоимъ подданнымъ, я бы тебя самое принялъ за легкомысліе.

Клеопатра. Тяжело легкомысліе, которое принимается мною такъ горячо къ сердцу. Но прости меня, другъ; мои самыя любимыя привычки для меня убійственны, когда не нравятся тебѣ. Долгъ повелѣваетъ тебѣ удалиться; будь же глухъ къ моему непонятному горю, — и да сопутствуютъ тебѣ боги! Да обовьютъ лавры побѣды твой мечъ! И полный успѣхъ да уровняетъ дорогу для твоего шествія!

Антоній. Пора, идемъ! Разставаясь, мы все-таки пребудемъ вмѣстѣ; оставаясь здѣсь, ты отправляешься со мной, удаляясь отсюда, — я остаюсь съ тобой здѣсь!.. Въ путь! (Уходятъ).

СЦЕНА IV.

Римъ. Во дворцѣ Цезаря. Входятъ: Октавій Цезарь, Леѣидъ и ихъ свита.

Цезарь. Наконецъ, Лепидъ, ты можешь вѣрить, а впослѣдствіи убѣдиться, что не въ природѣ Цезаря ненависть къ славному врагу. Вотъ вѣсти изъ Александріи: онъ занимается рыбной ловлей, пьетъ и сжигаетъ факелы, освѣщая ими ночныя оргіи; онъ не болѣе мужчина, чѣмъ Клеопатра, а вдова Птоломея не болѣе женственна, чѣмъ онъ: съ трудомъ согласился онъ принять пословъ, насилу вспомнилъ, что у него есть друзья. Ты согласишься со мной, что онъ просто скопище всѣхъ недостатковъ, которымъ подвержено человѣчество.

Лепидъ. Я не могу повѣрить, чтобы его недостатковъ было довольно для покрытія всѣхъ его пороковъ: его несовершенства — что пятна неба; ночная тьма ихъ дѣлаетъ только блестящѣе. Они врожденны, а не усвоены; они скорѣе невольны, чѣмъ зависятъ отъ него самого.

Цезарь. Ты черезъ-чуръ снисходителенъ. Допустимъ, что это не преступленіе валяться на ложѣ Птоломея, дарить царства за мигъ разврата, сидѣть съ рабами и напиваться съ ними, шататься цѣлый день по улицамъ, бороться съ чернью, провонявшею потомъ. Допустимъ, что все это пріятно ему (но, поистинѣ, нужно обладать рѣдкой организаціей, чтобы всѣ эти мерзости не претили), и все-таки Антонію нѣтъ оправданія, потому что вѣдь мы несемъ страшную тяжесть его легковѣсности. Если-бы онъ ограничился наполненіемъ своей праздности сладострастіемъ, я-бы не безпокоился; онъ поплатился-бы пресыщеніемъ и размягченіемъ костей. Но за то, что онъ убиваетъ время, когда бой барабана такъ громко указываетъ ему на его собственные и наши интересы, какъ-же не порицать его, какъ мы порицаемъ мальчишекъ, которые, умудренные уже наукой, все-таки жертвуютъ образованіемъ для минутныхъ наслажденій и возмущаются такимъ образомъ противъ разума?

Входитъ Вѣстникъ.

Лепидъ. Вотъ, еще вѣсти.

Вѣстникъ. Твое повелѣніе исполнено; ежечасно, благородный Цезарь, ты будешь получать извѣщенія о томъ, что творится внѣ страны. Помпей укрѣпился на морѣ, и, кажется, его обожаютъ всѣ тѣ, кто держался Цезаря изъ страха. Недовольные спасаются въ гаваняхъ, а общественное мнѣніе изображаетъ его въ видѣ жертвы.

Цезарь. Я долженъ былъ это предвидѣть. Исторія съ древнихъ временъ учитъ насъ, что тотъ, кто добивается власти, любимъ лишь до минуты ея достиженія; что покидающій власть, никогда не бывшій любимымъ, несмотря на то, что заслуживалъ любви — становится дорогъ народу, какъ только власть его покидаетъ. Большинство похоже на сломанный тростникъ, плавающій по водѣ, несомый измѣнчивымъ теченіемъ и гніющій отъ собственнаго безцѣльнаго движенія.

Вѣстникъ. Новая вѣсть, Цезарь. Знаменитые морскіе разбойники Менекратъ и Менасъ поработили море, на которомъ плаваютъ, и бороздятъ его судами всевозможныхъ видовъ. Они совершили уже много серьезныхъ набѣговъ на Италію; прибрежные жители блѣднѣютъ при одной мысли о нихъ; горячая молодежь возмущается. Ни одно судно не можетъ выйти въ море: его тотчасъ захватываютъ: и одно имя Помпея производитъ болѣе опустошеній, чѣмъ войска его, выдвинутыя противъ насъ.

Цезарь. О, Антоній! Отрѣшись, наконецъ, отъ твоихъ сладострастныхъ оргій. Прежде, когда, послѣ убійства консуловъ Гиртія и Панса, ты былъ изгнанъ изъ Модены, и голодъ преслѣдовалъ тебя по пятамъ, ты, не смотря на нѣжное воспитаніе, умѣлъ стойко переносить его, лучше всякаго дикаря; ты пилъ тогда конскую мочу и ржавую воду болотъ, отъ которой отвращаются даже звѣри. Ты не гнушался самыхъ грубѣйшихъ плодовъ, самыхъ грубѣйшихъ кустарниковъ. Какъ олень, пастбища котораго покрыты снѣгомъ, ты не гнушался глодать древесную кору; говорятъ, на Альпахъ, ты питался такимъ мясомъ, что многіе умерли бы при одномъ видѣ его. И все это (воспоминанія въ настоящее время позорныя для твоей чести!) ты переносилъ геройски, и щеки твои не похудѣли отъ такой жизни.

Лепидъ. О, скорбное паденіе!

Цезарь. Хотя бы угрызенія совѣсти вернули его скорѣе въ Римъ! Настало время намъ обоимъ выступить въ поле, поэтому созовемъ немедленно совѣтъ. Помпей укрѣпляется нашимъ бездѣйствіемъ.

Лепидъ. Завтра, Цезарь, я буду въ состояніи точно указать количество морскихъ и сухопутныхъ силъ, которыми располагаю для борьбы съ настоящимъ положеніемъ.

Цезарь. До нашего новаго свиданья я займусь тѣмъ же. Прощай.

Лепидъ. Прощай. Если въ это время ты получишь новыя свѣдѣнія, — умоляю тебя, сообщи мнѣ.

Цезарь. Не сомнѣвайся. Я знаю, что это мой долгъ.

СЦЕНА V.

Александрія. Во дворцѣ. Входятъ: Клеопатра, Харміона, Ира и Мардіанъ.

Клеопатра. Харміона!

Харміона. Царица!

Клеопатра. О, дай мнѣ выпитъ мандрагоры!

Харміона. Для чего, царица?

Клеопатра. Чтобы я могла проспать все время, пока мой Антоній будетъ отъ меня далеко.

Харміона. Ты, право, слишкомъ много думаешь о немъ.

Клеопатра. О, вѣдь это измѣна!

Харміона. Не думаю, царица!

Клеопатра. Евнухъ! Мардіанъ!

Мардіанъ. Что прикажешь, повелительница?

Клеопатра. Конечно, не пѣсенъ твоихъ; все, на что ты способенъ, не можетъ доставить мнѣ удовольствія. Ты очень счастливъ, что оскопленъ; твои мечты свободны, имъ незачѣмъ летѣть за предѣлы Египта. Въ состояніи ли ты любить?

Мардіанъ. Да, владычица.

Клеопатра. Въ самомъ дѣлѣ?

Мардіанъ. Не въ самомъ дѣлѣ, царица, нѣтъ, потому что въ самомъ дѣлѣ я способенъ лишь на невинныя дѣла; но, у меня есть кипучія страсти, и я мечтаю о томъ, что сдѣлала Венера съ Марсомъ.

Клеопатра. О, Харміона! Гдѣ, думаешь ты, онъ въ настоящую минуту? Стоитъ онъ или сидитъ? Идетъ-ли пѣшкомъ или сидитъ верхомъ на лошади? О, счастливая лошадь, несущая на себѣ Антонія! Будь осторожна, ибо знаешь ли ты, кого несешь? Атласа, поддерживающаго половину нашей земли, руку и шлемъ человѣческаго рода! Быть можетъ, въ эту минуту онъ говоритъ или шепчетъ: «гдѣ теперь моя нильская змѣйка?» Онъ называлъ меня такъ. Но я прихожу въ опьяненіе отъ лучшаго изъ ядовъ; онъ будетъ думать обо мнѣ, почернѣвшей отъ лучей страстныхъ ласкъ самого Феба! Обо мнѣ, покрытой такими глубокими морщинами времени? Когда живъ былъ еще высоколобый Цезарь, я была кусочкомъ, достойнымъ царя; тогда и великій Помпей, неподвижный отъ изумленія, вперялъ свои восторженные взоры въ мое лицо; онъ здѣсь хотѣлъ бросить якорь своего восторга, здѣсь хотѣлъ онъ умереть, въ созерцаніи той, которая стала его жизнью!

Входитъ Алексасъ.

Алексасъ. Привѣтствую тебя, владычица Египта!

Клеопатра. Какъ мало похожъ ты на Марка Антонія! Но ты являешься отъ его имени, и это имя, какъ чудесное снадобье, измѣнило твой видъ и покрыло тебя золотомъ. — Какъ поживаетъ мой храбрый Антоній?

Алексасъ. Знаешь-ли, царица, что онъ сдѣлалъ въ послѣдній разъ передъ отъѣздомъ? Онъ запечатлѣлъ послѣдній изъ множества прощальныхъ поцѣлуевъ на этой восточной жемчужинѣ; его слова запечатлѣлись въ моемъ сердцѣ.

Клеопатра. Мой слухъ долженъ ихъ вызвать оттуда.

Алексасъ. «Другъ!» — воскликнулъ онъ: — «передай ей, что вѣрный римлянинъ посылаетъ великой царицѣ Египта это сокровище, таящееся въ раковинѣ. Чтобы искупить у ея ногъ ничтожность этого дара, онъ украситъ ея могущественный тронъ многими царствами; скажи ей, что весь Востокъ назоветъ ее своей повелительницей». Засимъ, онъ мнѣ кивнулъ головой и важно сѣлъ на горячаго коня, ржавшаго такъ сильно, что если-бы я и задумалъ отвѣчать ему, ржанье коня меня сдѣлало-бы нѣмымъ.

Клеопатра. Скажи, онъ былъ печаленъ или веселъ?

Алексасъ. Какъ время года, между зимой и лѣтомъ, холодомъ и зноемъ: ни печаленъ, ни веселъ.

Клеопатра. О, чудное расположеніе духа! Замѣть, замѣть хорошенько, милая Харміона, — вотъ это человѣкъ; но хорошенько-же замѣть; онъ не былъ печаленъ, потому что хотѣлъ оставаться спокойнымъ и яснымъ передъ тѣми, кто привыкъ смотрѣть такъ, какъ смотритъ онъ; онъ не былъ веселъ, чтобы показать, что самое его дорогое осталось у него въ Египтѣ, вмѣстѣ съ его радостью, — и онъ былъ между двумя крайностями! О небесное смѣшеніе! Но, если-бы ты былъ печаленъ или веселъ, — кому-же веселье или печаль идутъ болѣе, нежели тебѣ? Не встрѣтилъ-ли ты моихъ гонцовъ?

Алексасъ. Да, царица, но крайней мѣрѣ, двадцать. Зачѣмъ посылаешь ты ихъ одного за другимъ?

Клеопатра. Ребенокъ, появившійся на свѣтъ въ тотъ день, когда я забуду послать къ Антонію, умретъ въ злосчастіи. Чернилъ и бумаги, Харміона? — добро пожаловать, мой добрый Алексасъ! Харміона? Любила-ли я когда-нибудь Цезаря такъ сильно?..

Харміона. О, доблестный Цезарь!

Клеопатра. Да подавиться тебѣ такимъ восклицаніемъ! Говори-же, о, храбрый Антоній!

Харміона. Великій Цезарь!

Клеопатра. Клянусь Изидой, я выбью тебѣ зубы, если ты еще разъ сравнишь съ Цезаремъ человѣка самаго дорогого мнѣ между всѣми людьми!

Харміона. Съ твоего милостиваго позволенія, я повторяю лишь твои-же припѣвы!

Клеопатра. Я была тогда юной; мои сужденія были незрѣлы. Надо имѣть кровь холодную, какъ ледъ, чтобы говорить, что я тогда говорила. Идемъ! Достань мнѣ чернила и бумаги: каждый день буду посылать гонца, — хотя-бы мнѣ пришлось обезлюдить Египетъ (Уходятъ).

ДѢЙСТВІЕ ВТОРОЕ.

СЦЕНА I.

Мессина. Въ домѣ Помпея. Входятъ: Помпей, Менекратъ и Мееасъ.

Помпей. Если боги правосудны, — они помогутъ дѣламъ людей праведныхъ.

Менекратъ. Вѣрь, благородный Помпей, что если они медлятъ, это не значитъ, чтобы они отказывали.

Помпей. Но пока мы молимъ о помощи у подножія ихъ. алтарей, то, о чемъ мы молимъ, — гибнетъ.

Менекратъ. По нашему невѣдѣнію мы часто молимъ о собственной бѣдѣ, а высшее могущество боговъ отказываетъ въ мольбахъ для нашего блага: такимъ образомъ, неуспѣхъ молитвы служитъ только къ нашему благу.

Помпей. Я увѣренъ въ успѣхѣ: — народъ любитъ меня,; море въ моей власти. Мое могущество ростетъ, а мои предчувствія говорятъ мнѣ, что оно достигнетъ всей величины. Маркъ Антоній занятъ за обѣденнымъ столомъ въ Египтѣ; и не двинется на войну внѣ его; Цезарь занятъ накопленіемъ денегъ и теряетъ сердца; Лепидъ льститъ имъ обоимъ, и они оба ему льстятъ; ни онъ не любитъ ни того, ни другого и ни тотъ, ни другой о немъ ни мало не безпокоятся.

Менекратъ. Цезарь и Лепидъ уже въ полѣ, и они командуютъ сильнымъ войскомъ.

Помпей. Откуда ты знаешь это? Это вздоръ!

Менекратъ. Сильвій сказалъ.

Помпей. Ему приснилось; я знаю, что оба они въ Римѣ, въ ожиданіи Антонія. Но пусть всѣ чары любви, о сладострастная Клеопатра, украсятъ твои поблекшія губы! Пусть чары соединятся съ красотой, сладострастіе съ ними обоими! Опутай любовника цѣпью пиршествъ; отумань его мозгъ одуряющими благоуханіями; пусть повара Эпикура возбуждаютъ аппетитъ его никогда не пріѣдающимися блюдами, наконецъ, пусть сонъ и обжорство усыпятъ его честь, чтобы она канула въ Лету! Что новаго, Варрій?

Входитъ Варрій.

Варрій. То, что я скажу, не сочинено: въ Римѣ съ часу на часъ ждутъ Марка Антонія; со дня выѣзда изъ Египта у него было слишкомъ достаточно времени, чтобы прибыть туда.

Помпей. Лучше-бы слуха моего коснулось извѣстіе менѣе важное; я не думалъ, Менасъ, чтобы этотъ обжора любви рѣшился надѣть шлемъ для такой незначительной войны. Какъ воинъ, онъ вдвое опаснѣе тѣхъ двоихъ… Ну, что-жь, намъ остается гордиться, что первая-же попытка наша вырвала изъ объятій египетской вдовы ненасытнаго Антонія.

Менасъ. Никогда не повѣрю, чтобы Антоній сошелся съ Цезаремъ. Жена Антонія, только что умершая, досаждала Цезарю; его братъ воевалъ даже съ нимъ, хотя, вѣроятно, и безъ всякаго подстрекательства со стороны Антонія.

Помпеій. Конечно, Менасъ, часто маленькая вражда ведетъ за собой большую; но не возстань мы противъ нихъ всѣхъ, весьма вѣроятно, что они перессорились-бы между собою, ибо у нихъ достаточно поводовъ обнажить другъ противъ друга мечи. Но вотъ, чего мы не знаемъ, — можетъ-ли боязнь насъ — смирить ихъ вражду, ихъ разногласія? Да будетъ, что угодно богамъ! Дѣло идетъ о нашемъ спасеніи, и надо напречь всѣ наши силы! Идемъ, Менасъ! (Уходятъ).

СЦЕНА II.

Римъ. Въ домѣ Лепида. Входятъ: Энобарбъ и Лепидъ.

Лепидъ. Ты-бы совершилъ достойное дѣло, добрый Энобарбъ, если-бы уговорилъ своего вождя выражаться кротко и дружественно.

Энобарбъ. Я уговорю его отвѣчать, какъ ему удобнѣе: если Цезарь, раздражитъ его — пусть Антоній смотритъ на Цезаря свысока и говоритъ такъ-же громко, какъ Марсъ! Клянусь Юпитеромъ, если-бы мнѣ суждено было имѣть бороду Антонія, я не сталъ-бы брить ее сегодня!

Лепидъ. Но теперь не время для личной вражды.

Энобарбъ. Всякое время годится для порождаемыхъ имъ вопросовъ.

Лепидъ. Но мелкіе вопросы должны уступить мѣсто крупнымъ.

Энобарбъ. Нѣтъ, если мелкіе опережаютъ.

Лепидъ. Мы говоримъ слишкомъ страстно. Умоляю тебя, не разгребай пепла. Вотъ идетъ благородный Антоній!

Входятъ: Антоній и Вентидій.

Энобарбъ. А вотъ и Цезарь.

Входятъ съ другой стороны: Цезарь, Меценатъ и Агриппа.

Антоній. Уладимъ все здѣсь, а затѣмъ немедленно къ парѳянамъ. Слышишь, Вентидій?

Цезарь. Не знаю, Меценатъ; спроси у Агриппы.

Лепидъ. Благородные друзья; обстоятельства, соединившія насъ здѣсь, первостепенной важности; да не вселитъ пустая причина между насъ разногласія: если существуютъ какія-либо неудовольствія, выслушаемъ ихъ съ кротостью; если мы начнемъ разбирать наши мелочныя обиды съ запальчивостью, мы совершимъ убійство, перевязывая раны. Итакъ, доблестные товарищи, я настоятельно прошу васъ, касайтесь самыхъ горькихъ вопросовъ въ самыхъ мягкихъ выраженіяхъ. И пусть запальчивость не усиливаетъ зла.

Антоній. Хорошо сказано. если-бы мы стояли во главѣ нашихъ войскъ, готовыхъ къ битвѣ, я поступилъ-бы точно такъ же.

Цезарь. Привѣтствую тебя въ Римѣ.

Антоній. Благодарю.

Цезарь. Садись.

Антоній. Садись-же и ты.

Цезарь. И такъ…

Антоній. Я слышалъ, ты находишь дурнымъ мое поведеніе, въ которомъ нѣтъ ничего дурного, а если-бы и было, то это не касается тебя.

Цезарь. Я былъ бы смѣшонъ, если бы считалъ себя обиженнымъ изъ пустяковъ и въ особенности тобою; еще болѣе былъ бы я смѣшонъ, если бы дурно отозвался о тебѣ, не имѣя права произносить твое имя.

Антоній. Развѣ мое пребываніе въ Египтѣ касалось тебя, Цезарь?

Цезарь. Не больше, чѣмъ мое пребываніе здѣсь, въ Римѣ, могло касаться тебя въ Египтѣ. Однакожь, если бы ты оттуда затѣялъ козни противъ моей власти, то твое пребываніе въ Египтѣ касалось бы и меня.

Антоній. Что подразумѣваешь ты подъ словомъ «козни»?

Цезарь. Ты легко можешь понять мою мысль — послѣ того, что со мной было здѣсь. Твоя жена и твой братъ воевали со мной; ихъ измѣна имѣла въ виду тебя; ты былъ ихъ воинственнымъ кличемъ.

Антоній. Ты ошибаешься. Никогда мой братъ не посвящалъ меня въ свои дѣла; я освѣдомился объ этомъ и получилъ извѣстіе отъ вѣрныхъ людей, сражавшихся за тебя. Скорѣе не на мою-ли власть напали они, вмѣстѣ съ твоею? Развѣ не сражались они противъ моей воли, потому что у насъ съ тобой общее дѣло? На этотъ счетъ мои письма тебя уже удостовѣрили. Если ты непремѣнно ищешь ссоры, — не находя для нея причинъ, поищи чего нибудь другого.

Цезарь. Ты оправдываешься, навязывая мнѣ недостатокъ пониманія, и на немъ строишь свое оправданіе.

Антоній. О, нѣтъ, о нѣтъ! Я знаю, я увѣренъ, что ты не могъ не подчиниться очевидности этого разсужденія; твой союзникъ въ дѣлѣ, противъ котораго онъ сражался, я не могъ благосклонно смотрѣть на войну, грозившую разрушить мой покой. Что касается моей жены, я бы желалъ, чтобы судьба соединила тебя съ такой женщиной. Треть свѣта принадлежитъ тебѣ, и ты бы могъ руководить и сдерживать эту треть веревочкой, но такую женщину, — нѣтъ!

Энобарбъ. Пусть боги наградятъ всѣхъ насъ такими женами: мужья воевали бы тогда противъ женъ!

Антоній. Да, Цезарь, я съ горестью сознаюсь, что много зла принесла тебѣ ея неодолимая сварливость, происходившая отъ раздражительности и соединенная съ нѣкоторою политическою хитростью; но ты принужденъ же сознаться, что я тутъ ничего подѣлать не могъ.

Цезарь. Я писалъ тебѣ въ Александрію, пока ты былъ занятъ пиршествами; но ты сунулъ мои письма въ карманъ и осыпалъ обидными насмѣшками моего посланнаго.

Антоній. Вождь! Онъ ворвался ко мнѣ, не получивъ на это разрѣшенія. Я тогда угощалъ трехъ царей и былъ не совсѣмъ-то въ томъ состояніи, въ какомъ бываю утромъ; но на другой день я съ нимъ самъ объяснился, что было равносильно тому, если-бы я у него просилъ прощенія. Да не будетъ онъ причиной нашей распри. Если необходимо намъ поссориться, — все-таки вычеркни его изъ нашего разговора.

Цезарь. Ты нарушилъ клятву; меня-же ты никогда не будешь имѣть права упрекнуть въ подобномъ.

Лепидъ. Воздержись, Цезарь!

Антоній. Нѣтъ, Лепидъ, дай ему говорить. — Мнѣ дорога честь, о которой онъ говоритъ, предполагая, что я измѣнилъ ей. Продолжай же, Цезарь! И такъ я нарушилъ клятву?

Цезарь. Помогать мнѣ оружіемъ и совѣтомъ при нервомъ требованіи: ты мнѣ во всемъ отказалъ.

Антоній. Скорѣе упустилъ: тогда я жилъ въ отравленное время, лишавшее меня самосознанія. Какъ только я въ состояніи это сдѣлать, — винюсь передъ тобой; но никогда моя правота не унизитъ моего величія, также какъ и величіе мое никогда не обойдется безъ правоты. Истина въ томъ, что Фульвія — дабы заставить меня покинуть Египетъ — затѣяла съ тобой войну; я же, невольная причина, приношу тебѣ всѣ мои извиненія, къ которымъ въ подобномъ случаѣ побуждаетъ меня честь.

Лепидъ. Какъ это благородно!

Меценатъ. Прекратите же на этомъ счеты о взаимныхъ обидахъ. Забыть ихъ — это значило бы вспомнитъ, что настоятельная необходимость требуетъ вашего примиренія.

Лепидъ. Достойно сказано, Меценатъ.

Энобарбъ. Ну, или, по крайней мѣрѣ, одолжите вашу любовь на время другъ другу; когда-же вы не услышите больше и самаго имени Помпея, вы можете ее взять обратно. Вамъ довольно будетъ времени ссориться, когда нечего будетъ дѣлать больше другого.

Антоній. Молчи-же, ты только воинъ!

Энобарбъ. Я чуть не забылъ, что истина должна быть нѣма.

Антоній. Ты оскорбляешь это торжественное собраніе! замолчи-же.

Энобарбъ. Продолжайте. Я превратился въ камень.

Цезарь. Я не одобряю только формы, но не смысла его рѣчи, ибо невозможно намъ быть друзьями — при такомъ несогласіи въ поступкахъ; но если-бы я зналъ цѣпь, могущую достаточно крѣпко соединить насъ на разныхъ концахъ свѣта, — я пустился-бы ее отыскивать.

Агриппа. Дозволь мнѣ, Цезарь.

Цезарь. Говори, Агриппа.

Агриппа. Съ материнской стороны у тебя есть сестра — славная Октавія; великій Маркъ Антоній теперь вдовецъ.

Цезарь. Не говори этого, Агриппа. если-бы Клеопатра тебя услыхала, ты былъ-бы справедливо обвиненъ въ необдуманности.

Антоній. Я еще не женатъ, Цезарь; дай мнѣ выслушать Агриппу.

Агриппа. Чтобы вамъ находиться въ вѣчной дружбѣ, чтобы сдѣлать изъ васъ братьевъ и соединить несокрушимымъ узломъ ваши сердца, — пусть Антоній возьметъ Октавію въ жены; ея красота можетъ потребовать себѣ въ мужья только первѣйшаго изъ мужей; ея добродѣтели и душевныя качества невозможно описать обыкновеннымъ человѣческимъ языкомъ. Благодаря этому союзу, всѣ мелочныя ссоры, кажущіяся теперь чѣмъ-то важнымъ, и всѣ преувеличенныя опасенія, дѣйствительно представляющія опасность, — превратятся въ ничто; даже истина превратится тогда въ ложь, между тѣмъ какъ теперь даже полуложь охотно принимается за истину. Ея любовь къ вамъ обоимъ возродила-бы и вашу взаимную любовь, а за нею и любовь всѣхъ тоже къ обоимъ вамъ. Простите мою откровенность. Эта мысль не сумасбродная, а обдуманная и внушенная преданностью.

Антоній. Что скажешь, Цезарь?

Цезарь. Ничего, пока не узнаю, каково мнѣніе Антонія о томъ, что сейчасъ произнесено.

Антоній. Но какую же власть имѣетъ Агриппа осуществить то, что предлагаетъ, если-бы я сказалъ: «да будетъ такъ, Агриппа».

Цезарь. Власть Цезаря и его вліяніе на Октавію.

Антоній. О, мнѣ и въ голову не придетъ искать препятствій къ осуществленію такого прекраснаго, благороднаго предположенія! Дай мнѣ твою руку; устраивай-же это прекрасное дѣло, и съ этихъ поръ да руководитъ братское сердце нашими поступками и нашими великими предначертаніями

Цезарь. Вотъ моя рука! Я отдаю тебѣ сестру, которую люблю, какъ никогда не любилъ ни одинъ братъ; да живетъ она для соединенія нашихъ государствъ и сердецъ, и да никогда не разстроится съ этихъ поръ наша дружба!

Лепидъ. Полный счастья, говорю я: да будетъ!

Антоній. Я не думалъ обнажать меча противъ Помпея, — онъ не такъ давно еще оказалъ мнѣ немаловажную услугу. Прежде я долженъ отблагодарить его, чтобы не заслужить упрека въ неблагодарности, а за нею я брошу ему вызовъ.

Лепидъ. Надо спѣшить. Мы сами должны искать Помпея, если не хотимъ, чтобы онъ искалъ насъ.

Антоній. Гдѣ онъ теперь?

Цезарь. Въ окрестностяхъ горы Мизены.

Антоній. Велики-ли его силы на сушѣ?

Цезарь. Велики и увеличиваются безостановочно; на морѣ-же онъ единственный властитель.

Антоній. Такова молва. Я бы хотѣлъ скорѣй переговорить съ нимъ. Поспѣшимъ-же. Но прежде, чѣмъ воевать, поспѣшимъ съ дѣломъ, о которомъ говорили раньше.

Цезарь. Охотно; приглашаю повидаться тебя съ моей сестрой и тотчасъ поведу тебя къ ней.

Антоній. Лепидъ, не лишай насъ твоего общества.

Лепидъ. Сама болѣзнь не удержала-бы меня, благородный Антоній (Трубы. Уходятъ: Антоній и Цезарь Лепидъ).

Меценатъ. Привѣтствую тебя съ возвращеніемъ изъ Египта.

Энобарбъ. Половина Цезарева сердца, достойный Меценатъ! Благородный другъ мой Агриппа!

Агриппа. Добрый Энобарбъ!

Меценатъ. Мы должны быть счастливы, что дѣло уладилось такъ прекрасно! Хорошо-ли вамъ было въ Египтѣ?

Энобарбъ. Да, отлично; днемъ мы спали, а ночь сокращали въ пьянствѣ.

Меценатъ. Правда-ли, что вы для двѣнадцати человѣкъ зажаривали къ завтраку восемь кабановъ?

Энобарбъ. Ну, это все равно, что муха въ сравненіи съ орломъ; мы продѣлывали гораздо болѣе чудовищныя и гораздо болѣе достойныя разсказовъ штуки!

Меценатъ. Она, если вѣрить слухамъ, женщина, противъ которой трудно устоять?

Энобарбъ. Она похитила сердце Антонія на берегахъ рѣки Цидна, при первой-же встрѣчѣ.

Агриппа. Если не ошибаюсь, именно объ этой встрѣчѣ я и слышалъ.

Энобарбъ. Я вамъ разскажу. Судно, на которомъ она находилась, плавало на водѣ, какъ сверкающій престолъ; корма была изъ кованнаго золота, пурпурные паруса были такъ пропитаны благоуханіями, что вѣтры томились отъ любви къ нимъ. Серебряныя весла, мѣрно, подъ звуки флейтъ, разсѣкали волны, и вода гналась быстро за ихъ всплесками, какъ-бы влюбленная въ ихъ удары. Что касается Клеопатры, — всякое описаніе было-бы блѣднымъ. Она лежала въ палаткѣ изъ золотыхъ тканей, помрачая даже Венеру, на которую мы привыкли смотрѣть, какъ на доказательство, что искусство можетъ превзойти и самую природу. По бокамъ стояли дѣти, какъ улыбающіеся купидоны съ ямочками на щекахъ; разноцвѣтными опахалами они усиливали пылъ нѣжныхъ щекъ Клеопатры и уничтожали такимъ образомъ свои-же собственныя дѣйствія.

Агриппа. Какое блестящее зрѣлище представилось Антонію!

Энобарбъ. Ея прислужницы, подобныя нереидамъ или водянымъ феямъ, повиновались одному ея взгляду и благоговѣйно склонялись передъ ней въ самыхъ восхитительныхъ позахъ. Казалось, рулемъ управляла сирена; шелковыя снасти вздрагивали отъ прикосновенія ея рукъ, нѣжныхъ, какъ цвѣтокъ, ловко исполнявшихъ свое дѣло. Съ галеры неслось невидимое и чудное благоуханіе, возбуждавшее чувства. Городъ высыпалъ на близлежащую набережную все свое населеніе; Антоній сидѣлъ одинъ на тронѣ среди площади, оглашая воздухъ возгласами, но к самъ воздухъ готовъ, кажется, былъ умчаться для созерцанія Клеопатры и образовать пустоту въ природѣ, если-бы пустота была возможна!

Агриппа. Чудная египтянка!

Энобарбъ. Когда она сошла на землю, Антоній послалъ ей приглашеніе къ ужину. Она возразила, что ему скорѣе подобаетъ быть ея гостемъ, — и онъ уступилъ. Нашъ благовоспитанный Антоній, отъ котораго еще ни одна женщина не слышала слова «нѣтъ», бреетъ десять разъ свою бороду, отправляется на пиръ и, по обыкновенію, платитъ своимъ сердцемъ за то, что пожирали только его глаза.

Агриппа. Царственная чародѣйка! Она уложила въ кровать и мечъ великаго Цезаря; онъ ее пахалъ, какъ ниву, она приносила жатву.

Энобарбъ. Я видѣлъ, какъ однажды, пробѣжавъ около сорока шаговъ по улицѣ, она запыхалась, хотѣла говорить и остановилась, задыхаясь; но она такъ восхитительна, что и изъ этого съумѣла изобразить красоту и, хотя бездыханная, она все-таки дышала очарованіемъ.

Меценатъ. И вотъ, теперь Антоній рѣшительно долженъ покинуть ее!

Энобарбъ. Никогда онъ ея не покинетъ; ни года не старятъ ея, ни привычка не истощитъ ея безконечнаго разнообразія; другія женщины, удовлетворяя желаніемъ, — порождаемымъ имя, пресыщаютъ; она-же чѣмъ болѣе насыщаетъ человѣка, тѣмъ болѣе возбуждаетъ въ немъ голодъ. Самое безчестное поведеніе ея до того привлекательно, что и святые жрецы благословляютъ ее, когда она предается разврату.

Меценатъ. Если красота, умъ, скромность могутъ имѣть цѣну для сердца Антонія, такъ Октавія для него счастливая находка.

Агриппа. Идемъ. Добрый Энобарбъ, будь моимъ гостемъ во время твоего пребыванія здѣсь.

Энобарбъ. Благодарю отъ всего сердца, другъ (Уходятъ).

СЦЕНА III.

Римъ. Во дворцѣ Цезаря. Входитъ: Октавія, Цезарь и Антоніи; слуги за ними.

Антоній. Иногда свѣтъ и высокія обязанности будутъ вырывать меня изъ твоихъ объятій.

Октавія. Мои колѣни не разогнутся тогда передъ алтарями боговъ, которымъ я стану молиться за тебя.

Антоній. Доброй ночи, Цезарь. Моя Октавія! не суди о моихъ недостаткахъ но народной молвѣ: до сихъ поръ я не всегда соблюдалъ границы позволительнаго, но въ будущемъ я буду поступать благоразумно. Прощай, моя дорогая!

Октавія. Доброй ночи, Антоній.

Цезарь. Доброй ночи (Уходятъ: Цезарь и Октавія).

Входитъ Предсказатель.

Антоній. Ну что, чучело? Хотѣлъ-бы ты вернуться въ Египетъ?

Предсказатель. Я благодарилъ-бы боговъ, если-бы никогда не покидалъ Египта, а вы никогда не пріѣзжали-бы сюда!

Антоній. Будь добръ, скажи, почему-же это?

Предсказатель. Въ смущеніи моемъ я не могу выказать того, что предвижу, но возвратись скорѣе въ Египетъ.

Антоній. Скажи мнѣ, кто изъ насъ будетъ счастливѣе: Цезарь или я?

Предсказатель. Цезарь. Потому, Антоній, разойдись съ нимъ. Твой демонъ, т. е. духъ, покровительствующій тебѣ, благороденъ, храбръ, высокомѣренъ, несравнимъ, когда духъ Цезаря отсутствуетъ; но при немъ твой геній-покровитель, какъ-бы удрученный, превращается въ страхъ. Поэтому удали ихъ другъ отъ друга.

Антоній. Не будемъ говорить больше объ этомъ.

Предсказатель. Ни съ кѣмъ съ другимъ, какъ съ тобой; никогда иначе, какъ съ тобой. Въ какую-бы игру ни игралъ ты съ нимъ, — будь увѣренъ, ты проиграешь; у него столько врожденнаго счастья, что онъ во всѣхъ случаяхъ пересилитъ тебя; твой свѣтъ меркнетъ, какъ только его свѣтъ заблеститъ около тебя. Повторяю: духъ твой боится покровительствовать тебѣ, но когда онъ одинъ, — онъ воистину благороденъ.

Антоній. Ступай и скажи Вентидію, что я хочу говорить съ нимъ (Предсказатель уходитъ). Я долженъ выступить противъ парѳянъ… По наукѣ-ли или случайно, но онъ сказалъ правду. Самыя кости ему повинуются, и въ нашей игрѣ все мое превосходство надъ нимъ уничтожается его счастьемъ. Если мы бросаемъ жребій, — онъ непремѣнно выигрываетъ; его пѣтухи вѣчно побѣждаютъ моихъ, когда, по всѣмъ соображеніямъ, должно было-бы быть наоборотъ; его перепела постоянно бьютъ моихъ, въ разгарѣ боя. Я долженъ вернуться въ Египетъ. Я заключилъ этотъ бракъ для общаго успокоенія; пусть такъ! Но всѣ радости мои на Востокѣ.

Входитъ Вентидій.

Агриппа. Приблизься, Вентидій. Ты выступишь противъ парѳянъ; твое полномочіе готово; слѣдуй за мной, я передамъ его тебѣ (Уходятъ).

СЦЕНА IV.

Римъ. — Площадь. Входятъ: Лепидъ, Меценатъ и Агриппа.

Лепидъ. Не безпокойся болѣе; прошу тебя, спѣши за твоими вождями.

Агриппа. Пусть только Маркъ Антоній простится съ Октавіей, и мы выступимъ.

Лепидъ. Прощай до новаго свиданія съ вами въ военныхъ доспѣхахъ, которые такъ идутъ вамъ обоимъ!

Меценатъ. По моимъ соображеніямъ объ этомъ пути мы будемъ у мыса Мизенскаго раньше тебя, Лепидъ.

Лепидъ. Ваша дорога гораздо короче; мои дѣла меня на много задержатъ; вы опередите меня на два дня.

Меценатъ и Агриппа. Желаетъ тебѣ успѣха!

Лепидъ. Прощай (Уходятъ).

СЦЕНА V.

Александрія. — Во дворцѣ. Входятъ: Клеопатра, Харміона, Ира, Алексасъ и слуги.

Клеопатра. Музыку, музыку скорѣй — эту грустную пищу для всѣхъ насъ, влюбленныхъ!

Слуга. Эй, музыка!

Входитъ Мардіанъ.

Клеопатра. Оставимъ это: лучше пойдемъ играть на билліардѣ, Харміона. Пойдемъ!

Харміона. У меня болитъ рука. Играй съ Мардіаномъ.

Клеопатра. Играть съ евнухомъ не все-ль равно, что съ женщиной. Не угодно-ли тебѣ идти играть со мной, почтеннѣйшій?

Мардіанъ. Какъ только я въ состояніи, царица.

Клеопатра. Достаточно высказаннаго добраго желанія, какъ бы оно неудовлетворительно ни было, чтобы имѣть право на снисхожденіе. Но нѣтъ, я уже раздумала. Подайте мнѣ мою удочку, пойдемъ на рѣку; тамъ, при звукахъ дальней музыки, я буду ловить золотистыхъ рыбокъ, острымъ крючкомъ пронизывать ихъ скользкія жабры, и при видѣ каждой пойманной рыбки я буду воображать, что это Антоній, и говорить: «а! вотъ ты и пойманъ!».

Харміона. Помнишь веселый день, когда ты побилась съ нимъ объ закладъ, кто выловитъ больше, и твой водолазъ прицѣпилъ къ его удочкѣ соленую рыбу, которую Антоній съ торжествомъ вытащилъ изъ воды!

Клеопатра. Этотъ день! О, какое было хорошее время! Я вывела его изъ терпѣнія смѣхомъ, а вечеромъ имъ же успокоила его; на другое утро, задолго до девяти часовъ, я упоила его до усыпленія въ кровати; потомъ я его одѣла въ мои одежды, а сама надѣла принадлежавшій ему мечъ Филиппа.

Входитъ вѣстникъ.

А, это изъ Италіи! Влей твои плодоносныя вѣсти въ мои давно уже безплодныя уши!

Вѣстникъ. Царица, царица!

Клеопатра. Антоній умеръ? Негодный рабъ, если ты съ этимъ явился, — ты убилъ свою повелительницу; но если онъ свободенъ и здоровъ, и если ты о немъ именно такъ разскажешь, — вотъ тебѣ золото и мои самыя голубыя жилки для лобзанія. Цѣлуй-же руку мою, которую лобызали цари и, лобызая, дрожали.

Вѣстникъ. Нѣтъ, царицща, онъ чувствуетъ себя хорошо.

Клеопатра. Вотъ тебѣ еще золото. Но смотри, негодяй! Вѣдь обыкновенно говорятъ про мертвыхъ, что имъ хорошо. Если ты клонишь къ тому же, это золото, которымъ я жаловала тебя, я прикажу расплавить и влить въ твою злополучную глотку.

Вѣстникъ. Милостивая царица, выслушай меня.

Клеопатра. Согласна, говори, я слушаю. Но твой видъ не предвѣщаетъ ничего добраго. Если Антоній свободенъ и полонъ силъ, къ чему же ты принимаешь такой унылый видъ, если вѣсти твои радостны? Если ему плохо, ты бы долженъ былъ явиться въ видѣ фуріи, увѣнчанной змѣями, а не подъ личиной человѣка.

Вѣстникъ. Угодно-ли тебѣ выслушать меня?

Клеопатра. Мнѣ хотѣлось-бы тебя ударить прежде, чѣмъ ты начнешь говорить, но, если ты скажешь, что Антоній живъ, здоровъ, другъ Цезаря, а не плѣнникъ его, я осыплю тебя золотымъ дождемъ, градомъ драгоцѣнныхъ жемчужинъ.

Вѣстникъ. Царица, онъ здоровъ.

Клеопатра. Хорошо сказано.

Вѣстникъ. И другъ Цезаря.

Клеопатра. Ты хорошій человѣкъ.

Вѣстникъ. Цезарь и онъ никогда не были такъ друзьями какъ теперь.

Клеопатра. Обогатись же моими щедротами.

Вѣстникъ. Но…

Клеопатра. Мнѣ не нравится это но… оно умаляетъ такое хорошее начало. Не надо этого но! Это но похоже на тюремщика, готоваго выпустить на свѣтъ какого нибудь ужаснѣйшаго злодѣя. Прошу тебя, другъ, вытряхни же сразу въ мои уши всю кучу твоихъ вѣстей, какъ хорошихъ, такъ дурныхъ. Онъ другъ Цезаря, въ полномъ здоровьѣ, говоришь ты, и свободенъ?

Вѣстникъ. Свободенъ, царица! нѣтъ; я этого не говорилъ. Онъ связанъ съ Октавіей.

Клеопатра. По какому дѣлу?

Вѣстникъ. По самому пріятному: онъ раздѣляетъ съ ней ложе.

Клеопатра. Я блѣднѣю, Харміона!

Вѣстникъ. Царица, онъ женился на Октавіи.

Клеопатра. Да обратится на тебя самая жестокая, самая злая чума (Бьетъ его)!

Вѣстникъ. О, терпѣніе, милостивая царица!

Клеопатра. Что говоришь ты? (Снова бьетъ его). Вонъ отсюда, гнусный негодяй! Или я вышибу твои глаза и заставлю ихъ, какъ мячи, катиться передъ собой; не оставлю на головѣ твоей ни единаго волоса (Сильно толкаетъ его). Я заставлю бить тебя желѣзными прутьями, вываривать въ разсолѣ и доваривать въ щелокѣ!

Вѣстникъ. Милостивая царица, если я принесъ вѣсть, это не значитъ, что устроилъ этотъ бракъ.

Клеопатра. Скажи, что этого не существуетъ, и я тебѣ подарю цѣлую область, сдѣлаю тебя ослѣпительно счастливымъ; мои удары зачтутся тебѣ за то, что ты привелъ меня въ бѣшенство, сверхъ того я награжу тебя всѣмъ, чего только можетъ потребовать твоя скромность.

Вѣстникъ. Онъ женатъ, царица.

Клеопатра. Бездѣльникъ, твой часъ насталъ! (Выхватываетъ ножъ).

Вѣстникъ. А! Я долженъ бѣжать! Въ чемъ обвиняешь меня, царица? Я ни въ чемъ не виноватъ (Убѣгаетъ).

Харміона. Милостивая повелительница, сдержи себя! человѣкъ этотъ не виноватъ.

Клеопатра. Громъ не щадитъ и невинныхъ. Да погибнетъ Египетъ подъ волнами Нила! И да превратятся всѣ добрыя существа въ змѣй! Верните этого раба. Какъ бы я взбѣшена ни была, — я не стану кусаться. Верните его. (Слуга уходитъ).

Xарміона. Онъ боится вернуться.

Клеопатра. Я не сдѣлаю ему зла. Эти руки уже обезчещены тѣмъ, что били существо низшее меня, между тѣмъ, какъ я сама поставила себя въ это положеніе.

Входитъ вѣстникъ.

Подойди. Хотя и честно, но никогда не безопасно приносить дурную вѣсть. Доброму вѣстнику дай хоть легіонъ языковъ; дурная же вѣсть пусть доходитъ сама и узнается по удару, который она намъ наноситъ.

Вѣстникъ. Я исполнялъ свой долгъ.

Клеопатра. Женился онъ? — я возненавижу тебя самой злой ненавистью, если ты еще разъ скажешь — да!

Вѣстникъ. Онъ женатъ, царица!

Клеопатра. Да осудятъ тебя боги! Ты все-таки стоишь на своемъ?

Вѣстникъ. Развѣ прикажешь мнѣ лгать?

Клеопатра. О! Желала-бы я, чтобы ты лгалъ, — если-бы даже отъ этого половина подвластнаго мнѣ Египта покрылась потопомъ и обратилась въ цистерну твердочешуйчетыхъ змѣй! Ступай, исчезни! Будь у тебя ликъ Нарцисса, ты мнѣ казался бы все-таки чудовищемъ. Онъ женился!

Вѣстникъ. Умоляю, прости меня, царица!

Клеопатра. Онъ женился!

Вѣстникъ. Прими въ соображеніе хоть то, что я не и даю тебя гнѣвить. Наказывать меня за то, что сама засталяешь дѣлать, — несправедливо. Онъ женился на Октавіи.

Клеопатра. О, если-бы его примѣръ сдѣлалъ и тебя негодяемъ — тебя, который пока еще честенъ! Какъ! Ты увѣренъ въ этомъ? Вонъ отсюда! Товаръ, привезенный тобой изъ Рима, слишкомъ для меня дорогъ; пусть онъ остается на твоихъ рукахъ и разорись ты съ нимъ (Вѣстникъ уходитъ).

Xарміона. Успокойся, милостивая царица!

Клеопатра. Превознося Антонія, я унижала Цезаря.

Харміона. Много разъ, царица!

Клеопатра. Я хорошо вознаграждена за это! Уведи меня отсюда. Я готова упасть безъ чувствъ! О, Ира! Харміона! Нѣтъ, это ничего. Добрый Алексасъ, сходи, отыщи этого человѣка и прикажи ему подробно описать черты Октавіи, ея возрастъ, ея нравъ, — да не забудь спросить о цвѣтѣ волосъ! И приходи скорѣе передать его слова! (Алексасъ уходитъ). Отрекаюсь отъ него навсегда! Нѣтъ, нѣтъ, не могу, Харміона! Если, съ одной стороны, на немъ маска Горгоны, то, съ другой, для меня онъ все-таки — Марсъ! (Мардіану). Скажи Алексасу, чтобы узналъ и о ея ростѣ. О, пожалѣй меня, Харміона! Но не говори со мной. Уведи меня въ мою комнату (Уходитъ).

СЦЕНА VI.

У Мизенскаго мыса. Помпей и Менасъ входятъ при звукахъ трубъ и барабановъ: съ другой стороны: Цезарь, Лепидъ, Антоній, Энобарбъ и Мецепатъ, сопровождаемые воинами.

Помпей. Мы помѣнялись заложниками, — теперь можемъ и побесѣдовать передъ битвой.

Цезарь. Болѣе чѣмъ справедливо; прежде всего надо переговорить; поэтому мы еще раньше послали тебѣ наши письменныя предложенія; какъ-бы мало ты ихъ ни разсматривалъ, сообщи все-таки намъ, достаточны-ли онѣ, чтобы успокоить твой недовольный мечъ и возвратить въ Сицилію всю эту чудную молодежь, которая иначе должна здѣсь погибнуть?

Помпей. Выслушай-же меня, вы, трое, единственные властители этого огромнаго міра, высокіе намѣстники боговъ: я не понимаю, почему-бы не имѣть моему отцу мстителей; ему, оставившему послѣ себя сына и друзей, когда Юлій Цезарь, являвшійся при Филиппахъ Бруту, видѣлъ, какъ вы дрались тамъ за него. Что заставило блѣднаго Кассія сдѣлаться заговорщикомъ? Что подвигнуло высокоуважаемаго, честнаго римлянина Брута и его товарищей по оружію, этихъ славныхъ защитниковъ свободы, на рѣшеніе обагрить кровью Капитолій? Одно только: — они не хотѣли видѣть въ человѣкѣ ничего, кромѣ человѣка. И вотъ, что заставило меня снарядить этотъ флотъ, бремя котораго заставляетъ пѣниться возмущенный океанъ; этимъ флотомъ я хочу наказать за неблагодарность, оказанную ненавистнымъ Римомъ моему благородному отцу.

Цезарь. Какъ тебѣ угодно.

Антоній. Ты не испугаешь насъ, Помпей, своими парусами; мы съумѣемъ отвѣтить тебѣ и на морѣ; на сушѣ-же, ты знаешь самъ, въ какомъ ты меньшинствѣ противъ насъ.

Помпей. На сушѣ, правда, ты богаче меня домомъ моего отца; но такъ какъ кукушка кладетъ яйца всегда въ чужія гнѣзда, оставайся въ немъ до послѣдней возможности.

Лепидъ. Все это не идетъ къ дѣлу; благоволи сказать, принимаешь-ли ты переданныя тебѣ нами предложенія?

Цезарь. Въ этомъ суть.

Антоній. Не поддавайся нашимъ уговорамъ, а только сообрази, какое рѣшеніе тебѣ болѣе выгодно.

Цезарь. И какія послѣдствія повлечетъ за собой требованіе тобою большаго.

Помпей. Вы предложили мнѣ Сицилію и Сардинію, на томъ условіи, чтобы я очистилъ море отъ пиратовъ и послалъ въ Римъ извѣстное количество хлѣба. Если я соглашусь на эти предложенія, мы должны разойтись безъ зазубрины на мечахъ, безъ царапины на щитахъ.

Цезарь, Антоній и Лепидъ. Таковы наши предложенія.

Помпей. Такъ знайте-же, я явился сюда, передъ вами, какъ человѣкъ, готовый ихъ принять. Но Маркъ Антоній причинилъ мнѣ непріятность. Хотя я и уменьшаю цѣну моей заслуги, напоминая тебѣ о ней, все-таки ты долженъ знать, что когда Цезарь воевалъ съ твоимъ братомъ, мать твоя явилась въ Сицилію и нашла тамъ дружественный пріемъ.

Антоній. Я это зналъ, Помпей, и вполнѣ расположенъ отъ души принести тебѣ благодарность, — это мой долгъ.

Помпей. Дай-же мнѣ руку. Я-не ждалъ встрѣтить тебя здѣсь.

Антоній. На востокѣ постели слишкомъ мягки. Благодарю, что ты заставилъ меня явиться сюда раньше, чѣмъ я предполагалъ; отъ этого я только въ выигрышѣ.

Цезарь. Ты перемѣнился съ послѣдняго нашего свиданія.

Помпей. Право, не знаю; но, какъ-бы ни измѣнило лицо мое враждебная судьба, ей ни въ какомъ случаѣ не добраться до моей груди и не сдѣлать изъ моего сердца своего раба.

Лепидъ. Счастливое свиданіе!

Помпей. Надѣюсь, Лепидъ! — и такъ, мы столковались; я прошу написать нашъ договоръ и скрѣпить его печатями.

Цезарь. Это мы должны сдѣлать прежде всего.

Помпей. Прежде чѣмъ разстаться, намъ нужно почтить другъ друга пиромъ; вынемъ жребій: кому первому.

Антоній. Дозволь мнѣ, Помпей.

Помпей. Нѣтъ, Антоній; пусть рѣшитъ судьба; вѣдь будешь-ли ты первымъ или послѣднимъ, ты превзойдешь насъ своей тонкой египетской кухней. Я слышалъ, Юлій Цезарь разжирѣлъ отъ тамошнихъ пиршествъ.

Антоній. Мало-ли что ты слышалъ.

Помпей. Въ моихъ мысляхъ нѣтъ ничего оскорбительнаго.

Антоній. Какъ и въ твоихъ словахъ.

Помпей. Вотъ, что я слышалъ, слышалъ еще, какъ Аполодоръ приносилъ къ нему…

Энобарбъ. Ну, да, проносилъ! Довольно объ этомъ.

Помпей. Что-же проносилъ? — скажи, пожалуйста.

Энобарбъ. Да извѣстную царицу на перинѣ.

Помпей. Я только теперь узналъ тебя. Какъ поживаешь, воинъ?

Энобарбъ. Отлично: и вѣроятно дальше будетъ такъ-же; потому-что я въ будущемъ предвижу четыре пиршества.

Помпей. Дай пожать тебѣ руку. Я тебя всегда любилъ: я видѣлъ тебя въ битвѣ и завидовалъ тебѣ.

Энобарбъ. Тебя я не очень-то любилъ; но я хвалилъ тебя когда ты заслуживалъ въ десять разъ больше, чѣмъ однѣхъ похвалъ, которыми я награждалъ тебя.

Помпей. Радуюсь твоей откровенности: она къ тебѣ идетъ. Приглашаю васъ всѣхъ на бортъ моей галеры. Шествуйте, вожди.

Цезарь, Антоній и Лепидъ. Укажи намъ дорогу.

Помпей. Идемте (Уходятъ: Помпей, Цезарь, Антоній, Лепидъ, воины и свита).

Менасъ (всторону). Твой отецъ, Помпей, никогда не заключилъ-бы такого договора. — Мы когда-то знали другъ-друга.

Энобарбъ. На морѣ, кажется.

Менасъ. Дѣйствительно.

Энобарбъ. Ты творилъ на морѣ чудеса,

Менасъ. А ты на сушѣ.

Энобарбъ. Я всегда хвалю тѣхъ, кто меня хвалитъ. Но я убѣжденъ, что нельзя отрицать того, что я отличался на сушѣ.

Менасъ. Ни того, что я на морѣ.

Энобарбъ. Нѣтъ можно, есть кое-что, отъ чего ты, ради собственной выгоды, могъ-бы отречься: вѣдь ты былъ страшнымъ разбойникомъ на морѣ.

Менасъ. А ты на сушѣ.

Энобарбъ. Если такъ, я отказываюсь отъ своихъ заслугъ. И все-таки дай руку, Менасъ, будь твои глаза облечены властью, они бы подцѣпили здѣсь двухъ обнимающихъ одинъ другого разбойниковъ.

Менасъ. Лицо человѣческое не можетъ лгать, что бы ни дѣлали руки.

Энобарбъ. За то нельзя сказать того-же про лицо хорошенькихъ женщинъ.

Менасъ. Оно не выдаетъ ихъ, потому-что онѣ воруютъ сердца.

Энобарбъ. Мы шли сюда сражаться съ вами.

Менасъ. Что касается меня, я не доволенъ, что дѣло перешло на пьянство. Сегодня Помпей просмѣялъ свое счастье.

Энобарбъ. Если такъ, навѣрное онъ не вернетъ его теперь и слезами.

Менасъ. Правда твоя. Мы не ждали здѣсь Марка Антонія. Скажи мнѣ, женатъ онъ на Клеопатрѣ?

Энобарбъ. Сестру Цезаря зовутъ Октавіей.

Менасъ. Ну да; она была женой Кайя Марцелла.

Энобарбъ. А теперь она жена Марка Антонія.

Менасъ. Что ты говоришь?

Энобарбъ. Правду.

Менасъ. Такъ значитъ Цезарь связанъ съ нимъ на вѣки?

Энобарбъ. Если-бы я былъ призванъ предвидѣть судьбу этого союза — я-бы не сказалъ этого.

Менасъ. Мнѣ кажется, тутъ было больше разсчета, чѣмъ любви.

Энобарбъ. И мнѣ это кажется; но ты увидишь, узы, которыя, казалось-бы, должны тѣсно скрѣпить ихъ дружбу, задушатъ ихъ. Октавія недоступна, холодна и спокойна.

Менасъ. Какой-же мужчина не пожелалъ-бы такой жены?

Энобарбъ. Тотъ, который самъ не таковъ: и этотъ человѣкъ — Маркъ Антоній. Онъ вернется къ своему египетскому блюду: тогда вздохи Октавіи зажгутъ гнѣвъ Цезаря; и какъ я только что сказалъ, что составляетъ силу ихъ дружбы, сдѣлается немедленно причиной ссоры. Любовь Антонія пребудетъ, гдѣ она есть и теперь; здѣсь онъ вступилъ въ бракъ только ради выгоды.

Менасъ. Это весьма возможно. Идемъ-же на галеру. Мнѣ хочется выпить за твое здоровье.

Энобарбъ. А мнѣ за твое. Мы таки пріучили къ этому свои глотки въ Египтѣ.

Менасъ. Такъ отправимся-же (Уходятъ).

СЦЕНА VII.

На палубѣ помпеевой галеры, близь Мизенскаго мыса. Музыка. Входятъ двое или трое слугъ, неся накрытый столь.

1-й слуга. Они сейчасъ придутъ, пріятель. Многіе изъ нихъ уже настолько не тверды на ногахъ, что малѣйшій вѣтеръ можетъ ихъ свалить.

2-й слуга. Лепидъ совершенно красный.

1-й слуга. Они заставили его напиться.

2-й слуга. Какъ только двое другихъ начнутъ другъ другу говорить колкости, онъ имъ кричитъ: «довольно!», ублажая ихъ просьбами, а себя напитками.

1-1 слуга. Да, но онъ только обостряетъ войну между собою и здравымъ смысломъ.

2-й слуга. И все это для того, чтобы находиться въ обществѣ людей выше его! Я-бы лучше желалъ имѣть въ своемъ распоряженіи тростинку, чѣмъ владѣть копьемъ, котораго не въ силахъ поднять.

1-й слуга. Быть въ высшемъ обществѣ и остаться въ немъ незамѣченнымъ, это значитъ походить на пустыя глазныя впадины, такъ обезображивающія лицо.

Трубы. Входятъ: Цезарь, Антоній, Помпей, Лепидъ, Агриппа, Меценатъ, Энобарбъ, Менасъ и другіе вожди.

Антоній. Такъ ужь у нихъ въ обычаѣ, Цезарь; по прибыли воды въ Нилѣ, отмѣчаемой дѣленіями на пирамидѣ, они узнаютъ, — по высотѣ отмѣтки, будетъ-ли у нихъ урожай или голодъ. Чѣмъ выше Нилъ, — тѣмъ болѣе надеждъ на урожай: когда вода спадаетъ, земледѣлецъ сѣетъ прямо въ илъ и въ тину, и жатва скоро готова.

Лепидъ. У васъ тамъ необыкновенныя змѣи.

Антоній. Есть, Лепидъ.

Лепидъ. Ваши египетскія змѣи рождаются отъ дѣйствія лучей вашего солнца, также какъ и ваши крокодилы.

Антоній. Это правда.

Помпей. Сядемъ-же. Вина! За здоровье Лепида.

Лепидъ. Я не такъ здоровъ, какъ слѣдовало-бы, но никогда не потеряю разсудка.

Энобарбъ. По крайней мѣрѣ, пока не заснешь. Боюсь только, чтобы это не случилось раньше.

Лепидъ. А вотъ я слышалъ, что птоломеевы пирамиды очень хороши; право, я это слышалъ.

Менасъ (всторону). Помпей, два слова!

Помпей (всторону). Скажи мнѣ на ухо; въ чемъ дѣло?

Менасъ (также). Прошу тебя, встань, мнѣ нужно сказать тебѣ…

Помпей (также). Подожди, сейчасъ! — Этотъ кубокъ Лепиду!

Лепидъ. Что-же это за штука — вашъ крокодилъ-то?

Антоній. По виду онъ совершенно похожъ на себя; толщиной не превосходитъ своей толщины; вышина его какъ разъ на его собственной вышинѣ; движется онъ посредствомъ собственныхъ членовъ; кормится тѣмъ, чѣмъ питается, а какъ только распадается на составныя начала, — онъ переселяется въ другія существа.

Лепидъ. Какого онъ цвѣта?

Антоній. Собственнаго.

Лепидъ. Странная змѣя!

Антоній. Правда, и его слезы — влажныя.

Цезарь. Удовлетворится-ли онъ этимъ описаніемъ?

Антоній. Да, при помощи заздравныхъ кубковъ, подносимыхъ ему Помпеемъ. A то онъ былъ-бы не настоящимъ эпикурейцемъ.

Помпей (тихо Менасу). Лѣзь ты хоть въ петлю! — со мной говорить? О чемъ? Назадъ! Дѣлай, что приказываютъ. Гдѣ-же кубокъ, который я потребовалъ?

Менасъ (тихо Помпею). Ради моей службы, встань съ сѣдалища и выслушай меня.

Помпей (также Менасу). Ты, кажется, съ ума сошелъ. Въ чемъ дѣло? (Встаетъ и отходитъ съ нимъ всторону).

Менасъ. Я всегда снималъ шапку передъ твоимъ счастьемъ.

Помпей. Ты мнѣ всегда служилъ вѣрно. Что дальше? Веселитесь, друзья!

Антоній. Лепидъ, берегись этой мели: сядешь на нее.

Менасъ Хочешь быть владыкой всего міра?

Помпей. Что ты говоришь?

Менасъ. Повторяю: хочешь быть властелиномъ всего міра?

Помпей. Какимъ-же это образомъ?

Менасъ. Только согласись, и какимъ-бы бѣднякомъ я тебѣ ни казался, я все-таки могу дать тебѣ вселенную.

Помпей. Много-ли ты выпилъ?

Менасъ. Нѣтъ, Помпей, я воздерживался отъ кубка. Ты, если осмѣлишься, можешь быть земнымъ Юпитеромъ: все, заключенное въ нѣдрахъ моря и въ глубинѣ неба, — твое, если захочешь.

Помпей. Скажи-же мнѣ, какимъ образомъ?

Менасъ. Эти властители міра, тріумвиры, на твоемъ кораблѣ; прикажи мнѣ обрубить канаты, и когда очутимся. въ открытомъ морѣ, — перерѣжемъ имъ горла — и все въ твоей власти!

Помпей. А! Ты-бы это могъ сдѣлать, не предупреждая меня. Съ моей стороны — это было-бы подлостью; съ твоей — честной услугой. Тебѣ-бы нужно было знать, что выгода никогда не руководила моей честью, но сама руководима ею. Жалѣй-же, что твой языкъ такъ глупо выдалъ твой замыселъ. Выполненный безъ моего вѣдома — онъ былъ-бы мной одобренъ. Но теперь я долженъ осудить его. Забудь о немъ и пей!

Менасъ (про себя). Если такъ, я больше не хочу слѣдовать за твоимъ блѣднѣющимъ счастьемъ. Кто что-нибудь отыскиваетъ и потомъ отказывается, когда ему это предлагаютъ, больше никогда не найдетъ желаннаго.

Помпей. За здоровье Лепида!

Антоній. Отнесите его на берегъ! Помпей, я отвѣчу за него!

Энобарбъ. За твое, Менасъ.

Менасъ. Охотно, Энобарбъ.

Помпей. Наливай до самаго края,

Энобарбъ (указывая на раба, уносящаго Лепида). Вотъ это такъ силачъ, Менасъ.

Менасъ. Почему?

Энобарбъ. Онъ уноситъ треть міра на себѣ, развѣ ты не видишь?

Менасъ. Ну, значитъ, треть міра пьяна, почему онъ не весь пьянъ, чтобы все шло кругомъ!

Энобарбъ. Пей-же и помоги ему кружиться.

Менасъ. Пью!

Помпей. И все-таки это не александрійскій пиръ.

Антоній. Близокъ къ нему!.. Чокнемся!.. Здоровье Цезаря!

Цезарь. Я-бы обошелся безъ этого. Вѣдь это чудовищная работа; полоскать мозгъ, чтобы грязнить его больше.

Антоній. Будь-же сыномъ обстоятельствъ.

Цезарь. Пей-же; я тебѣ отвѣчу; но я бы предпочиталъ четыре дня ничего не пить, чѣмъ въ одинъ выпить столько!

Энобарбъ (Антонію). Ну-ка, мой доблестный царь. Не сплясать-ли намъ теперь египетскую вакханалію, въ ознаменованіе этой попойки?

Помпей. Плясать, храбрый вождь!

Антоній. Возьмитесь всѣ за руки, пока торжествующее вино не погрузитъ нашего сознанія въ сладостную, тихую Лету!

Энобарбъ. Возьмемся за руки. Пусть оглушительная музыка ошеломитъ наши уши. А въ это время я вамъ укажу мѣста; потомъ этотъ молодчикъ будетъ запѣвалой, — а каждый изъ насъ пусть подтягиваетъ такъ громко, какъ только могутъ выдержать мужественныя легкія.

Музыка играетъ. Энобарбъ разставляетъ гостей въ кругъ, соединяя ихъ руки.

; Пѣніе.

Эй ты, Вакхъ, властитель міра,

Пусть, средь звонкихъ пѣсенъ лира,

Твои грозди насъ вѣнчаютъ,

А ихъ капли въ мозгъ вливаютъ

Всѣхъ житейскихъ бѣдъ забвенье.

Сладокъ намъ чадъ упоенья.

Смертному, когда онъ пьянъ,

По колѣно океанъ.

Цезарь. Чего вамъ еще больше? Довольно. Доброй ночи, Помпей… Дорогой братъ, позволь мнѣ увести тебя: наши важныя дѣла не мирятся съ такимъ легкомысліемъ!.. Любезные друзья, разойдемся; вы видите, щеки наши горятъ: мужественный Энобарбъ слабѣе вина, и мой собственный языкъ бормочетъ вмѣсто того, чтобы говорить; еще немного, — и необыкновенное это торжество сдѣлаетъ насъ шутами. Къ чему больше говорить? Спокойной ночи. Добрый Антоній, твою руку!

Помпей. Я провожу васъ до берега.

Антоній. Отлично; дай руку.

Помпей. О, Антоній, ты владѣешь домомъ моего отца. Но, что за дѣло? Мы друзья. Спускайся въ лодку.

Энобарбъ. Осторожнѣе, не упади! (Помпей, Цезарь, Aнтоній и свита уходятъ). Менасъ, я не пойду на берегъ.

Менасъ. Нѣтъ, въ мою каюту! Эй! барабаны! Трубы! Флейты! Эй! Пусть Нептунъ услышитъ наше шумное прощаніе съ нашими великими друзьями! Шумите-же, чума-бы васъ поразила! Гремите-же!

(Трубы и барабаны).

Энобарбъ. Эй, вы тамъ! Шапки вверхъ!

Менасъ. Ура! Идемъ, благородный вождь! (Уходятъ).

ДѢЙСТВІЕ ТРЕТЬЕ.

СЦЕНА I.

Въ Сиріи. Съ торжественнымъ видомъ входятъ: Вентидій, въ сопровожденіи Силія и другихъ римлянъ, вождей и солдатъ. Передъ нимъ несутъ трупъ Пакора.

Вентидій. Наконецъ-то, несмотря на твои стрѣлы, Парѳія, ты побѣждена! Наконецъ-то счастье сдѣлало меня мстителемъ Марка Красса… Пусть несутъ трупъ царскаго сына передъ нашимъ войскомъ… Ородъ, ты заплатилъ намъ Пакоромъ за Марка Красса.

Силій. Благородный Вентидій, пока мечъ твой дымится еще парѳянской кровью, — преслѣдуй бѣглецовъ; гонись за ними въ Мидію, Месопотамію, во всѣ убѣжища, по которымъ разсѣялись побѣжденные. И тогда твой великій вождь Антоній возведетъ тебя на тріумфальную колесницу и украситъ голову твою вѣнками.

Вентидій. О Силій, Силій! Я сдѣлалъ довольно. Подчиненный — замѣть себѣ это хорошенько — не долженъ ужь слишкомъ отличаться. Вникни, Силій: лучше оставаться бездѣятельнымъ, чѣмъ своими дѣйствіями завоевать себѣ слишкомъ широкую славу, въ отсутствіи того, кому мы служимъ. Успѣхи Цезаря и Антонія основаны болѣе на доблестяхъ ихъ подчиненныхъ, чѣмъ на ихъ собственной личности: Соссій, одинъ изъ воиновъ Антонія и мой предмѣстникъ въ Сиріи, утратилъ милость Антонія вслѣдствіе того именно, что слишкомъ быстро пріобрѣлъ славу. Тотъ, кто на войнѣ оказываетъ болѣе подвиговъ, чѣмъ его полководецъ, становится полководцемъ своего полководца. А честолюбіе — эта добродѣтель воина — должно скорѣе предпочитать пораженіе побѣдѣ, которая омрачаетъ его славу. Я-бы могъ сдѣлать больше для блага Антонія, но это обидѣло-бы его, и въ этой обидѣ исчезли-бы всѣ мои заслуги.

Силій. Вентидій, ты одаренъ качествами, безъ коихъ не отличишь воина отъ его меча. Будешь-ли ты писать Антонію?

Вентидій. Я его увѣдомлю о томъ, что мы сдѣлали его именемъ, этимъ чудодѣйственнымъ военнымъ кличемъ въ битвахъ: разскажу, какъ, благодаря его знаменамъ и хорошо оплаченнымъ войскамъ, обратились въ бѣгство парѳянскіе кони.

Сидій. Гдѣ онъ теперь?

Вентидій. По дорогѣ въ Аѳины: тамъ мы появимся передъ нимъ, какъ только позволитъ намъ бремя добычи… И такъ — впередъ! (Уходятъ).

СЦЕНА II.

Римъ. Во дворцѣ Цезаря. Съ разныхъ сторонъ входятъ: Агриппа и Энобарбъ.

Агриппа. Какъ! братья уже разстались?

Энобарбъ. Они покончили съ Помпеемъ, который уже уѣхалъ; остальные трое печатями скрѣпляютъ договоръ. Октавія плачетъ отъ горя, что должна покинуть Римъ; Цезарь груститъ, а Лепидъ, со дня Помпеева пира, страдаетъ, по словамъ Менаса, блѣдной немочью.

Агриппа. Благородный Лепидъ!

Энобарбъ. Достойный человѣкъ! О! Какъ онъ любитъ Цезаря!

Агриппа. Да, и обожаетъ Марка Антонія!

Энобарбъ. Цезарь — вѣдь это Юпитеръ человѣчества!

Агриппа. Но Антоній? Вѣдь это богъ Юпитера!

Энобарбъ. Что говорить о Цезарѣ? О, его ни съ кѣмъ не сравнить!

Агриппа. А Антоній? Это чудная птица Аравіи!

Энобарбъ. Захочешь похвалить Цезаря, скажи: Цезарь — и довольно.

Агрипда. Не шутя, онъ обоихъ удручаетъ самыми отличными похвалами.

Энобарбъ. Цезаря онъ любитъ больше; но любитъ также и Антонія. О, ни сердца, ни языки, ни цифры, ни писатели, ни пѣвцы, ни стихотворцы не могли-бы выразить, вообразить, оцѣнить, описать, воспѣть, исчислить его любовь къ Антонію! Но что касается Цезаря — на колѣни, на колѣни и благоговѣй!

Агриппа. Онъ любитъ обоихъ.

Энобарбъ. Они его крылья, а онъ ихъ жукъ. Поэтому… (Трубы). Это призывъ на коней! Прощай, благородный Агриппа! Достойный воинъ, прощай, желаю тебѣ счастья!

Входятъ: Цезарь, Антоній, Лепидъ и Октавія.

Антоній. Разстанемся здѣсь, Цезарь.

Цезарь. Ты лишаешь меня большей части меня самого: люби-же меня въ ней… Сестра, будь всегда такой женой, какой я постоянно воображалъ тебя въ мечтахъ: всегда на высотѣ самыхъ широкихъ моихъ обѣщаній. Благородный Антоній, пусть этотъ образецъ добродѣтели, избранный нами какъ цементъ нашей дружбы для болѣе прочнаго ея скрѣпленія, не послужитъ для нея тараномъ, способнымъ сокрушить крѣпость. Въ противномъ случаѣ лучше-бы было, когда-бы мы обошлись безъ этой связи, если она перестанетъ для насъ быть одинаково дорогою.

Антоній. Не оскорбляй меня своимъ недовѣріемъ.

Цезарь. Я сказалъ все.

Антоній. Какъ-бы ты подозрителенъ ни былъ, ты не найдешь ни малѣйшаго повода для безпокойства, которое, кажется, овладѣваетъ тобою. Затѣмъ да хранятъ тебя боги и склонятъ сердца римлянъ ко всѣмъ твоимъ дѣламъ! Намъ нужно здѣсь разстаться.

Цезарь. Будь-же счастлива, дорогая сестра, будь счастлива! — да будутъ благорасположены къ тебѣ стихіи и да наполнятъ радостью твой духъ! Будь счастлива.

Октавія. Благородный братъ мой!

Антоній. Апрѣль въ ея глазахъ! Это — весна любви, и вотъ уже дождь, возвѣщающій ее. Утѣшься!

Октавія. Братъ, будь благосклоненъ къ дому моего мужа и…

Цезарь. Что такое, Октавія?

Октавія. Я скажу тебѣ на ухо.

Антоній. Ея языкъ не слушается сердца, а сердце не владѣетъ языкомъ; колеблется, какъ лебединый пухъ на волнахъ сильнаго прибоя, не уклоняясь ни въ ту, ни въ другую сторону.

Энобарбъ (тихо Агриппѣ). Неужели Цезарь плачетъ?

Агриппа. Лицо его затуманилось.

Энобарбъ. Этотъ туманъ обезобразилъ-бы и лошадь, тѣмъ болѣе человѣка.

Агриппа. Ну, Энобарбъ! Когда Антоній узналъ о смерти Юлія Цезаря, то чуть не ревѣлъ; плакалъ онъ и при Филиппи, узнавъ о смерти Брута.

Энобарбъ. Дѣло въ томъ, что въ томъ году онъ дѣйствительно страдалъ здоровымъ насморкомъ: стоналъ о томъ, что самъ охотно губилъ. Повѣрь его слезамъ, когда я самъ заплачу.

Цезарь. Нѣтъ, дорогая Октавія, — ты всегда будешь получать обо мнѣ свѣдѣнія; никогда время не опередитъ моихъ мыслей, улетѣвшихъ за тобой.

Антоній. Довольно, брать, довольно! Я поспорю съ тобой въ любви. Я обниму тебя, а затѣмъ оставляю тебя на волю боговъ.

Цезарь. Прощайте, будьте счастливы!

Лепидъ. Да освѣщаютъ блестящій путь вамъ всѣ созвѣздія неба!

Цезарь. Прощайте, прощайте! (Цѣлуетъ Октавію).

Антоній. Прощай! (Трубы. Расходятся).

СЦЕНА III.

Александрія. Дворецъ. Входятъ: Клеопатра, Харміона, Ира и Алексасъ.

Клеопатра. Гдѣ вѣстникъ?

Алексасъ. Онъ почти боится войти сюда.

Клеопатра. Вздоръ, вздоръ! Подойди сюда.

Входитъ вѣстникъ.

Алексасъ. Милостивая царица, и Иродъ іудейскій не осмѣлился-бы поднять на тебя взоры, когда ты гнѣваешься.

Клеопатра. Я хочу добыть голову этого Ирода. Но какъ сдѣлать это, когда уѣхалъ Антоній, отъ котораго я могла ее требовать? Приблизься!

Вѣстникъ. Многомилостивая царица…

Клеопатра. Видѣлъ-ли ты Октавію?

Вѣстникъ. Да, царица…

Клеопатра. Гдѣ?

Вѣстникъ. Въ Римѣ. Я могъ разсмотрѣть ея лицо: она шла между братомъ своимъ и Маркомъ Антоніемъ.

Клеопатра. Она такого-же роста, какъ я?

Вѣстникъ. Нѣтъ…

Клеопатра. Слышалъ, какъ она говоритъ? Какой у нея голосъ: рѣзкій или низкій?

Вѣстникъ. Я слышалъ ея голосъ: онъ скорѣе низокъ.

Клеопатра. Это вовсе не красиво; она не можетъ ему долго нравиться.

Харміона. Ему нравиться? О, Изида, это невозможно!

Клеопатра. Конечно, Харміона: глухой голосъ и ростъ карлицы… Есть величіе въ ея походкѣ? Припомни, если только ты когда либо видѣлъ величіе.

Вѣстникъ. Она ползаетъ, а не ходятъ; ея походка все одно, что ея покой: у ней болѣе тѣла, нежели одушевленія: это скорѣе статуя, чѣмъ живая женщина.

Клеопатра. Правда-ли?

Вѣстникъ. Правда, или я совершенно не умѣю наблюдать.

Харміона. Въ цѣломъ Египтѣ нѣтъ и трехъ человѣкъ, у которыхъ наблюдательность была-бы вѣрнѣе.

Клеопатра. Да онъ знаетъ толкъ, я это вижу… И такъ въ ней ничего нѣтъ такого… Молодецъ здраво судитъ.

Харміона. Чрезвычайно.

Клеопатра. Скажи, пожалуйста, сколько ей лѣтъ?

Вѣстникъ. Царица, она была вдовой.

Клеопатра. Вдовой?!. Харміона, слышишь?

Вѣстникъ. И я думаю, что ей всѣ тридцать!

Клеопатра. Запечатлѣлось ли у тебя въ памяти ея лицо? Круглое оно или продолговатое?

Вѣстникъ. Круглое до невозможности.

Клеопатра. Большая часть такихъ — глупы… какого цвѣта ея волосы?

Вѣстникъ. Темные, и ея лобъ низокъ, какъ можно только представить себѣ.

Клеопатра. Вотъ тебѣ золото. Не сердись на мою прежнюю суровость. Я хочу вновь тебя отправить и нахожу тебя очень способнымъ къ порученіямъ. Иди, приготовься: мои письма готовы (Вѣстникъ уходитъ).

Харміона. Отличный человѣкъ.

Клеопатра. Правда, и мнѣ очень жаль, что я была съ нимъ такъ жестока… Э, да если ему вѣрить, это сокровище не богъ знаетъ что изъ себя представляетъ…

Харміона. Рѣшительно ничего, царица!

Клеопатра. Онъ, безъ сомнѣнія, видѣлъ величіе и долженъ понимать въ немъ толкъ.

Харміона. Видѣлъ ли онъ величіе! Добрая Изида! Онъ, служившій вамъ такъ долго!

Клеопатра. Я хочу сдѣлать ему еще вопросъ, дорогая Харміона. Но все равно: ты приведешь его туда, гдѣ я буду писать: все еще можетъ уладиться.

Харміона. Ручаюсь тебѣ въ этомъ, царица (Уходятъ).

СЦЕНА IV.

Аѳины. Дворецъ Антонія. Входятъ: Антоній и Октавія.

Антоній. Нѣтъ, нѣтъ, Октавія, только не это: это еще было-бы простительно, какъ тысячу другого подобной-же важности; но онъ затѣялъ новую войну противъ Помпея; онъ составилъ завѣщаніе и прочелъ его всенародно. Еле-еле упомянулъ онъ обо мнѣ; между тѣмъ, тамъ, гдѣ онъ не могъ не отозваться обо мнѣ съ уваженіемъ, онъ говорилъ холодно и нехотя; онъ очень скупо отмѣривалъ мнѣ похвалу; лучшіе случаи для похвалы онъ обходилъ или разсказывалъ о нихъ сквозь зубы.

Октавія. О, добрый другъ мой! Не вѣръ всему, или, если ужь хочешь всему вѣрить, — то не все принимай близко къ сердцу. Если произойдетъ эта ссора, — никогда не увидишь ты болѣе несчастной женщины, чѣмъ я! Быть между двумя врагами и молиться за обоихъ! Добрые боги насмѣются надъ моими молитвами, когда я буду просить: о, благословите моего супруга, моего мужа! И тотчасъ уничтожая эту мольбу, буду громко кричать: благословите моего брата! Побѣду мужу, побѣду брату, — одна молитва уничтожаетъ другую, и нѣтъ середины между этими крайностями.

Антоній. Милая Октавія, пусть любовь твоя склонится на ту сторону, которая дѣлаетъ наиболѣе усилій, чтобы ее завоевать. Если я утрачу свою честь, — и утрачу себя самого: и лучше бы было тебѣ лишиться меня, чѣмъ сохранить обезчещеннаго. Но, впрочемъ, ты можешь быть между нами посредницей, какъ ты этого хочешь. А пока я буду дѣлать приготовленія къ войнѣ, и эти приготовленія будутъ сдерживать твоего брата. Употреби же въ дѣло все свое благоразуміе. И такъ твои желанія услышаны.

Октавія. Благодарю тебя, супругъ мой! Да поможетъ всемогущій Юпитеръ мнѣ, слабой, очень слабой женщинѣ, примирить васъ. Война между вами — это все равно, если-бы міръ раздвоился и эту страшную пропасть пришлось бы наполнить трупами.

Антоній. Какъ только увидишь, гдѣ собственно беретъ начало вражда, туда и устреми свое неудовольствіе: ибо вины наши никогда не могутъ быть настолько равны, чтобы твоя любовь равно колебалась бы между ними. Приготовься къ отъѣзду; выбери себѣ свиту и сдѣлай распоряженія, какія найдешь нужными (Уходятъ).

СЦЕНА V.

Аѳины. Другая комната. Энобарбъ и Эросъ входятъ съ разныхъ сторонъ.

Энобарбъ. И такъ, другъ Эросъ…

Эросъ. Странныя новости, Энобарбъ.

Энобарбъ. Что-же именно, другъ?

Эросъ. Цезарь и Лепидъ воевали съ Помпеемъ.

Энобарбъ. Это старо… Что-же вышло изъ этого?

Эросъ. Цезарь, воспользовавшись услугами Лепида въ войнѣ противъ Помпея, отринулъ его, какъ товарища; онъ не захотѣлъ уступить ему его долю военной славы; не удовольствовавшись этимъ, онъ обвинилъ его въ предварительной перепискѣ съ Помпеемъ и захватилъ его въ плѣнъ на основаніи собственнаго своего обвиненія. И такъ бѣдный тріумвиръ въ заточеніи, до тѣхъ поръ, пока смерть откроетъ ему двери темницы.

Энобарбъ. И такъ, о міръ, у тебя остались теперь только двѣ пасти. И хотя бы ты бросилъ въ эти пасти всю пищу, какую имѣешь, они все-таки будутъ скрежетать зубами одинъ противъ другого. Гдѣ-же Антоній?

Эросъ. Гуляетъ по саду… давитъ ногами сухіе сучки, восклицая: дуракъ этотъ Лепидъ! и грозитъ удавить вождя, который убилъ Помпея.

Энобарбъ. Нашъ многочисленный флотъ уже снаряженъ

Эросъ. Противъ Италіи и Цезаря. Да, вотъ еще: Домицій, нашъ полководецъ, требуетъ тебя къ себѣ немедленно. Я могъ-бы о своихъ новостяхъ разсказать послѣ.

Энобарбъ. Навѣрно по пустякамъ, но все равно. Веди меня къ Антонію.

Эросъ. Слѣдуй за мной (Уходятъ).

СЦЕНА VI.

Римъ. Дворецъ Цезаря. Входятъ: Цезарь, Агриппа, Меценатъ.

Цезарь. Онъ поступилъ такъ изъ презрѣнія къ Риму. Но это не все; вотъ въ подробностяхъ все, что произошло въ Александріи. На площади возсѣлъ онъ на высокомъ серебряномъ помостѣ вмѣстѣ съ Клеопатрой на золотыхъ престолахъ; у ногъ ихъ сидѣлъ Цезаріонъ, котораго они называютъ сыномъ моего отца, со всѣми незаконными дѣтьми, рожденными съ тѣхъ поръ отъ ихъ разврата; онъ передалъ Клеопатрѣ правленіе Египтомъ: затѣмъ провозгласилъ ее самодержавной царицей Нижней Сиріи, Кипра и Лидіи.

Меценатъ. И это всенародно?

Цезарь. На обширной площади, гдѣ происходятъ игры. Тамъ-же онъ провозгласилъ сыновей своихъ царями царей: Александру онъ отдалъ Великую Мидію, Парѳію и Арменію; Птоломею назначилъ Сирію, Киликію и Финикію. Она же въ этотъ день появилась въ нарядѣ богини Изиды, и говорятъ, она часто въ этомъ нарядѣ показывалась народу.

Меценатъ. Надо сообщить обо всемъ этомъ въ Римѣ.

Агриппа. Римъ, пресыщенный такимъ множествомъ его безпутствъ, лишитъ его своего уваженія.

Цезарь. Народъ знаетъ все это и принялъ, однако, присланныя имъ обвиненія.

Агриппа. Кого же онъ обвиняетъ?

Цезарь. Цезаря! Онъ жалуется, что по отнятіи у Секста Помпея Сициліи, ему не выдѣлили слѣдуемой части острова; потомъ онъ говоритъ, будто одолжилъ мнѣ корабли, которыхъ я не возвратилъ ему. Наконецъ онъ недоволенъ, что Лепида исключили изъ тріумвирата и что мы удержали за собой всѣ его доходы.

Агриппа. Необходимо отвѣтить на это.

Цезарь. Это уже сдѣлано и вѣстникъ отправленъ. Я ему пишу, что Лепидъ сдѣлался слишкомъ жестокъ, что онъ зло употреблялъ своей властью и заслужилъ свое смѣщеніе; что изъ завоеваннаго мною я готовъ уступить ему его часть съ тѣмъ, однако, чтобы и онъ мнѣ удѣлилъ мою часть Арменіи и другихъ завоеванныхъ имъ государствъ.

Меценатъ. Онъ никогда на это не согласится.

Цезарь. Въ такомъ случаѣ и я не соглашусь на его требованія.

Входитъ Октавія.

Октавія. Привѣтъ Цезарю! Привѣтъ тебѣ, полководецъ! Привѣтъ дорогому брату!

Цезарь. Кому бы повѣрилъ я, что назову когда нибудь тебя отверженной?

Октавія. Ты никогда не назовешь меня такъ, у тебя нѣтъ на это причины.

Цезарь. Зачѣмъ-же ты такъ подкралась къ намъ? Ты являешься не такъ, какъ слѣдуетъ сестрѣ Цезаря; женѣ Антонія должно бы предшествовать войско, и задолго до ея появленія ржанье лошадей должно было бы оповѣстить его, придорожныя деревья должны быть покрыты народомъ, истомленнымъ нетерпѣніемъ видѣть ее возможно скорѣе. Да, пыль, вздымаемая бѣгущимъ за нею народомъ, должна была бы вознестись столбомъ къ самому небу… Но ты явилась въ Римъ, какъ простая торговка, предупредивъ всѣ проявленія нашей любви, забывъ, что часто любовь безъ проявленій остается неузнанной. Мы встрѣтили бы тебя и на морѣ, и на сушѣ, привѣтствуя тебя новыми торжествами на всемъ твоемъ пути!

Октавія. Добрый мой братъ, я безъ всякаго принужденія явилась такимъ образомъ; я сдѣлала это по собственному желанію. Мой супругъ, Маркъ Антоній, узнавъ, что ты приготовляешься къ войнѣ, сообщилъ мнѣ эту горестную для моего слуха вѣсть; поэтому я испросила позволеніе вернуться сюда…

Цезарь. И онъ быстро далъ на это позволеніе, потому что ты была помѣхой между нимъ и его распутствомъ.

Октавія. Не говори этого, братъ.

Цезарь. Я всегда слѣжу за нимъ, и каждая новость о его дѣяніяхъ переносится ко мнѣ вѣтромъ… Знаешь ли ты, гдѣ онъ теперь?

Октавія. Въ Аѳинахъ.

Цезарь. Нѣтъ, жестоко оскорбленная сестра моя: Клеопатра только поманила его и уже вернула себѣ. Онъ отдалъ свою власть въ руки развратницы, и оба они въ настоящее время сзываютъ всѣхъ царей земли на войну противъ меня. Онъ возстановилъ уже Бокха, царя Либіи, Архелая, царя Капподокіи, Филадельфа, царя Паѳлагоніи, ѳракійскаго царя Адаласа, царя Мальха Аравійскаго, царя Понта, Ирода іудейскаго, Митридата, царя комагенскаго, Полемона и Аминта, царей Мидіи и Ликаоніи, и еще множество властителей второстепенныхъ земель.

Октавія. О, я несчастная! Сердце мое должно дѣлиться между двумя родственниками, тяжко обвиняющими другъ друга!

Цезарь. Я радъ твоему прибытію. Твои письма задержали нашъ разрывъ, пока я, наконецъ, не убѣдился, до какой степени ты была оскорблена, и что дальнѣйшее мое равнодушіе можетъ стать опаснымъ. Соберись съ мужествомъ! Не поддавайся неизбѣжнымъ требованіямъ времени, такъ сурово омрачающимъ твое счастье; но не будь равнодушна къ ходу вещей, опредѣленныхъ судьбой. Привѣтствую тебя въ Римѣ — тебя, все, что есть у меня самаго дорогого. Ты была оскорблена выше всякой мѣры; великіе боги, чтобы оказать тебѣ правосудіе, выбрали меня и всѣхъ тебѣ преданныхъ людей своими орудіями. Утѣшься-же, и будь навсегда желанною здѣсь гостьей.

Агриппа. Добро пожаловать.

Меценатъ. Добро пожаловать, дорогая Октавія. Всякое римское сердце жалѣетъ и любить тебя. Одинъ только прелюбодѣй Антоній, разнузданный развратникъ, отвергъ тебя и отдалъ свое могущество въ нечистая руки, которыя заставляютъ его возстать противъ насъ.

Октавія. Правда-ли это?

Цезарь. Совершенная правда. Сестра, добро пожаловать: прошу тебя, будь терпѣлива… моя обожаемая сестра!.. (Уходятъ).

СЦЕНА VII.

Лагерь Антонія близь Акціума. Входятъ. Клеопатра и Энобарбъ.

Клеопатра. Будь увѣренъ, я заплачу тебѣ.

Энобарбъ. Да за что-же, за что, за что?..

Клеопатра. Ты возсталъ противъ моего участія въ этой войнѣ и сказалъ, что считаешь ее неприличной.

Энобарбъ. А что-же, она прилична? да, прилична?

Клеопатра. Но если не существуетъ какой-либо особой причины, почему-же я не могу здѣсь присутствовать лично?

Энобарбъ (всторону). Я бы зналъ, что отвѣтить: если-бы мы взяли на воину коней и кобылицъ вмѣстѣ, кони сдѣлались-бы совершенно безполезны, потому что кобылицы умчали-бы за собой коней съ всадниками.

Клеопатра. Что ты тамъ ворчишь?

Энобарбъ. Твое присутствіе можетъ только стѣснять Антонія; развлекать его сердце, его мозгъ, его время, которые должны быть свободны. Его уже обвиняютъ въ легкомысліи, а въ Римѣ уже говорятъ, что войну эту ведутъ твои прислужницы съ евнухомъ Фотиномъ.

Клеопатра. Провались этотъ Римъ и пусть отгниютъ всѣ языки, болтающіе противъ насъ! Я вѣдь тоже несу на себѣ всѣ тягости этой войны, и я должна, какъ царица моего государства, явиться на ней настоящимъ мужемъ. Перестань-же мнѣ противорѣчить: я не останусь назади.

Энобарбъ. Отлично! Я кончилъ. Вотъ и повелитель идетъ сюда!

Входитъ: Антоній и Канидій.

Антоній. Не странно-ли, Канидій, что онъ могъ изъ Тапента и Брундузіума такъ скоро переплыть Іонійское море и овладѣть Ториной? — ты слышала это, милая?

Клеопатра. Быстрота никого не изумляетъ такъ, какъ лѣнивыхъ.

Антоній. Превосходное замѣчаніе, сдѣлавшее-бы честь и самому умному мужчинѣ; оно умѣряетъ мое недоумѣніе… Канидій, сразимся-же съ нимъ на морѣ.

Клеопатра. Конечно, на морѣ: гдѣ-же иначе?

Канидій. Почему-же именно на морѣ?

Антоній. Потому что онъ угрожаетъ намъ на немъ.

Энобарбъ. Но вѣдь и ты вызывалъ его на битву…

Канидій. Да, и ты вызвалъ его на битву при Фарсалѣ, гдѣ Цезарь мѣрялся силами съ Помпеемъ. Но онъ отвергъ твои предложенія, найдя ихъ невыгодными, ну такъ теперь отвергни его предложенія!

Энобарбъ. Твой флотъ снаряженъ не важно; твои матросы — жнецы, погонщики муловъ, все люди, взятые насильно. Флотъ-же Цезаря обладаетъ моряками, которые часто побѣждали Помпея; его кораблями легко управлять; твои — тяжелы. Никакого стыда для тебя не будетъ отказаться отъ битвы на морѣ, когда ты вполнѣ готовъ принять ее на сушѣ.

Антоній. На морѣ! на морѣ!

Энобарбъ. Высокочтимый вождь! Ты, значитъ, сведешь на нѣтъ славу, пріобрѣтенную тобою на сушѣ; ты разъединишь войско, состоящее изъ пѣхоты, посѣдѣвшей въ бояхъ; оставишь въ бездѣйствіи твое заслуженное и признанное искусство; ты отстранишь отъ себя средства, ведущія къ успѣху, и только для того. чтобы отдаться игрѣ случая и безумнаго счастья, ты отказываешься отъ вѣрнаго и прочнаго успѣха.

Антоній. Я буду сражаться на морѣ.

Клеопатра. У меня шестьдесятъ кораблей; у Цезаря они не лучше моихъ.

Антоній. Мы сожжемъ лишніе корабли; остальными, усиливъ ихъ экипажами уничтоженныхъ, мы отбросимъ Цезаря отъ мыса Акціумскаго, если онъ къ нему подойдетъ. Если-бы мы потерпѣли неудачу, мы можемъ дѣйствовать на сушѣ.

Входитъ Вѣстникъ.

Какія вѣсти?

Вѣстникъ. Слухи справедливы; врагъ близко; Цезарь взялъ Торину.

Антоній. Возможно-ли, чтобы онъ самъ?.. Это невѣроятно! Странно, что его войско уже тамъ!.. Канидій, ты примешь начальство надъ девятнадцатью сухопутными легіонами и двѣнадцатью тысячами всадниковъ… Мы-же отправляемся на корабли… Идемъ, моя Ѳетида!

Входитъ Воинъ.

Что скажешь, другъ?

Воинъ. О, доблестный царь, не принимай сраженія на морѣ: не отваживайся плыть на прогнившихъ доскахъ. Нежели пересталъ ты вѣрить этому мечу и вотъ этимъ моимъ ранамъ? Предоставь египтянамъ и финикійцамъ плавать какъ утки; мы-же привыкли побѣждать стоя на ногахъ, сражаясь нога къ ногѣ.

Антоній. Хорошо, хорошо. Идемъ-же (Уходятъ: Антоій, Клеопатра и Энобарбъ).

Воинъ. Клянусь Геркулесомъ: кажется, я правъ!

Канидій. Да, воинъ. Но его дѣйствіями уже не управляетъ больше разумная воля. Нашего вождя водятъ самого, и мы теперь только рабы женщинъ.

Воинъ. Ты командуешь сухопутными легіонами и всей конницей, не такъ-ли?

Канидій. Маркъ Октавій, Маркъ Юстей, Публикола и Целій начальствуютъ на морѣ; я-же командую всѣми сухопутными силами. Быстрота Цезаря превосходить всякое вѣроятіе.

Воинъ. Когда онъ самъ находился еще въ Римѣ, его войска пробирались уже маленькими отрядами и такимъ образомъ ввели въ заблужденіе всѣхъ лазутчиковъ.

Канидій. Не знаешь-ли, кто его помощникъ?

Воинъ. Нѣкій Тавръ.

Канидій. О, я его знаю.

Входитъ Вѣстникъ.

Вѣстникъ. Антоній требуетъ Канидія.

Канидій. Время полно событій и рождаетъ ихъ каждую минуту (Уходятъ.)

СЦЕНА VIII.

Равнина близь мыса Акціума. Входятъ: Цезарь, Тавръ, вожди и воины,

Цезарь. Тавръ!

Тавръ. Повелитель?

Цезарь. Не принимай битвы на сушѣ; сдерживайся; не давай битвы, пока мы не кончимъ ея на морѣ; не отклоняйся ни въ чемъ отъ распоряженій, написанныхъ на этомъ свиткѣ. Наша побѣда зависитъ отъ ихъ точнаго исполненія (Уходятъ).

Входятъ: Антоній и Энобарбъ.

Антоній. Поставимъ конницу по сю сторону поляны, ввиду цезарева войска; оттуда мы будемъ въ состояніи видѣть число его кораблей и сообразно съ этимъ дѣйствовать (Уходятъ).

Съ разныхъ сторонъ входятъ войска Антонія, подъ предводительствомъ Канидія; войска Октавія, подъ предводительствомъ Тавра. По уходѣ ихъ за кулисы, слышенъ шумъ морской битвы. Трубы. Военные клики. Входитъ Энобарбъ.

Энобарбъ. Погибло, погибло, все пошло прахомъ! Я больше не могъ выдержать! Антоніадъ, адмиральскій египетскій корабль, повернулъ и обратился въ бѣгство съ шестьюдесятью другими парусами; глядѣть на нихъ — все равно, что ослѣпнуть!

Входитъ Скаръ.

Скаръ. О, боги, и богини и всѣ небожители, помогите!

Энобагбъ. Чѣмъ ты смущенъ?

Скаръ. Лучшая треть міра погибла отъ легкомыслія. Мы процѣловали царства и области.

Энобарбъ. Въ какомъ положеніи битва?

Скаръ. Съ нашей стороны всѣ признаки чумы, предшествующіе смерти! Эта безпутная вѣдьма, эта египетская кобыла, — задуши ее проказа! Въ разгарѣ битвы, когда оба успѣха походили на близнецовъ одного возраста, если нашъ не былъ еще постарше… не знаю, какой іюньскій оводъ ужалилъ эту корову! Она подымаетъ паруса и обращается въ бѣгство!..

Энобарбъ. Я былъ свидѣтелемъ этому: мои глаза занемогли отъ этого зрѣлища, и я не могъ выдержать болѣе.

Скаръ. Какъ только она повернула бортъ, благородная жертва ея чаръ, Антоній, встряхивая своими морскими крыльями, какъ потерянная утка, мчится за ней, бросая битву въ самомъ разгарѣ. Я никогда не видѣлъ болѣе позорнаго дѣла. Опытность, мужество, честь никогда еще не покушались такъ сами на себя.

Энобарбъ. Увы! Увы!

(Входитъ Канидій).

Канидій. На морѣ наше счастье выбилось изъ силъ и плачевно идетъ ко дну. если-бы нашъ полководецъ оставался тѣмъ, чѣмъ онъ былъ прежде, все еще было-бы хорошо. О, онъ намъ самымъ предательскимъ образомъ подалъ примѣръ бѣгства!

Энобарбъ (всторопу). А, вотъ ты о чемъ думаешь? Ну, значить, дѣйствительно, на этотъ разъ, — все кончено!

Канидій. Они бѣжали къ Пелопонезу.

Скаръ. Дорога въ Пелопонезъ хорошая. Отправлюсь туда и я выжидать событій.

Канидій. Я сдамъ мою конницу и легіоны Цезарю. Шесть царей уже показали мнѣ примѣръ.

Энобарбъ. Я все-таки послѣдую еще за раненымъ счастьемъ Антонія, не смотря на то, что разумъ мой вмѣстѣ съ вѣтромъ несетъ меня въ другую сторону (Уходятъ).

СЦЕНА IX.

Александрія. Во дворцѣ. Входитъ Антоній съ нѣсколькими слугами.

Антоній. Слышите! Земля требуетъ, чтобы я не попиралъ ея болѣе! ей стыдно носить меня! Приблизьтесь, друзья! Я такъ страшно опоздалъ въ этомъ мірѣ, что навсегда потерялъ дорогу… Тамъ есть у меня корабль, нагруженный золотомъ; возьмите его и раздѣлите между собой; бѣгите отъ меня и передайтесь Цезарю.

Слуги. Бѣжать? Никогда!

Антоній. Я самъ бѣжалъ и научилъ другихъ спасаться и показывать спину. Ступайте, друзья, я-же рѣшился избрать такой путь, на которомъ вы мнѣ не нужны: уѣзжайте. Мои сокровища въ пристани, возьмите ихъ! О, я стремился къ тому, на что не могу теперь смотрѣть безъ краски стыда! Даже мои волосы возмутились, ибо сѣдые упрекаютъ черные въ опрометчивости, а черные проклинаютъ пугливость и глупость сѣдыхъ! Уѣзжайте; я васъ снабжу письмами къ нѣкоторымъ друзьямъ, которые расчистятъ вамъ дорогу ко вниманію Цезаря. Прошу васъ, не имѣйте-же такого грустнаго вида и не возражайте мнѣ; воспользуйтесь желаніемъ, порожденнымъ моимъ отчаяньемъ; покиньте того, кто самъ себя покинулъ. Скорѣе въ пристань! Я вручу вамъ этотъ корабль съ его богатствами. Оставьте меня, прошу васъ! Умоляю васъ, покиньте меня! Я потерялъ право приказывать и потому прошу васъ! Я сейчасъ послѣдую за вами (Садится).

Входятъ: Эросъ, потомъ Клеопатра, поддерживаемая Харміоной и Ирой.

Эросъ. Добрая царица! пойди-же, утѣшь его.

Ира. Пойди къ нему, дорогая царица.

Харміона. Ступай-же, что-жь дѣлать!

Клеопатра. Дайте мнѣ сѣсть!.. О, Юнона!

Антоній. Нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ!

Эросъ. Взгляни-же на нее, Антоній.

Антоній. О, нѣтъ! Гадко! Противно!

Харміона. Царица!..

Ира. О, добрая царица!

Эросъ. Антоній, Антоній!

Аятошй. Да, Эросъ, да! Антоній при Филиппѣ держалъ свой мечъ, какъ танцовщикъ, тогда какъ я поражалъ худого и сморщеннаго Кассія; я-же покончилъ и съ безумнымъ Брутомъ! Онъ дѣйствовалъ чужими руками и ничего не смыслилъ въ сложныхъ дѣлахъ войны! А теперь… что-же это?

Клеопатра. Ахъ… помогите!

Эросъ. Царица, Антоній, царица!

Ира. Да подойди-же къ нему! Поговори съ нимъ! Онъ безъ памяти отъ горя.

Клеопатра. Ну, поддержите меня… О!..

Эросъ. Встань, благородный повелитель; царица приближается; она съ опущенной головой и въ когтяхъ смерти; ты; только одно слово утѣшенія и ты спасешь ее.

Антоній. Я измѣнилъ славѣ! Позорное отступленіе!

Эросъ. Царица, Антоній!

Антоній. О, до чего довела ты меня, египтянка! Смотри, я не могу скрыть своего смущенія, оглядываясь назадъ на обломки моей славы!

Клеопатра. О дорогой мой другъ! Прости моимъ пугливымъ парусамъ! Я не могла подумать, что ты послѣдуешь за мной.

Антоній. Ты хорошо знала, египтянка, что сердце мое всѣми нитями своими прикрѣплено къ твоему кормилу, и что ты увлечешь меня за собою. Ты отлично знала, что вполнѣ завладѣла душой моей и что одного знака твоего достаточно было-бы заставить меня отступиться отъ самого велѣнія боговъ.

Клеопатра. О, прости…

Антоній. Теперь я долженъ послать смиренную мольбу къ этому мальчишкѣ; я долженъ хитрить и прибѣгать къ всевозможнымъ низкимъ уверткамъ… я, который игралъ половиной міра, который созидалъ и разрушалъ его счастье!.. Ты знала, до чего сильно завладѣла мною. какъ знала и то, что мой мечъ, обезсиленный моей страстью, во всемъ послушенъ тебѣ.

Клеопатра. О, прости, прости.

Антоній. Не плачь, говорю себѣ; одна твоя слеза стоитъ всего; что можно выиграть и потерять. Дай мнѣ одинъ поцѣлуй… и это меня вознаградитъ за все… Я послалъ наставника дѣтей нашихъ; вернулся-ли онъ? Меня, моя дорогая, какъ будто давитъ какой-то свинецъ… Вина, эй! И за ужинъ! счастье мое знаетъ, что чѣмъ болѣе преслѣдуетъ оно меня, тѣмъ болѣе я надъ нимъ издѣваюсь! (Уходятъ).

СЦЕНА X.

Лагерь Цезаря въ Египтѣ. Входятъ: Цезарь, Долабелла, Тирей и другіе.

Цезарь. Позовите посланнаго Антонія! — знаешь ты его?

Долабелла. Цезарь, онъ учитель его дѣтей! Суди-же, до какой степени онъ ощипанъ, если посылаетъ тебѣ такое жалкое перо изъ своего крыла, — онъ, который нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ разсылалъ царей своими послами!

Входитъ Эвфроній.

Цезарь. Подойди и говори.

Эвфроній. Какъ-бы ничтоженъ я ни былъ, но я являюсь отъ имени Антонія;недавно еще я былъ ничто въ его судьбѣ, не болѣе, какъ забытая росинка, притаившаяся на листкѣ мирты, — ничто въ сравненіи съ этимъ обширнымъ моремъ.

Цезарь. Пусть такъ. Говори о данномъ тебѣ порученіи.

Эвфроній. Антоній привѣтствуетъ въ тебѣ властителя его судьбы и просить о позволеніи жить въ Египтѣ; вслучаѣ отказа, онъ уменьшаетъ свою просьбу и молитъ тебя о дозволеніи дышать между землей и небомъ, какъ частный человѣкъ, въ Аѳинахъ. Это его личная просьба. Что касается Клеопатры, она признаетъ твое величіе, подчиняется твоему всемогуществу и умоляетъ для своихъ дѣтей вѣнца Птоломея, совершенно зависящаго теперь отъ тебя.

Цезарь. Я глухъ къ просьбамъ Антонія. Что-же до царицы, я согласенъ ее выслушать и удовлетворить ея просьбу, съ условіемъ, чтобы она выгнала изъ Египта своего опозореннаго любовника, или отняла у него жизнь. Исполнить она это, — и ея просьбы не будутъ напрасны. Таковъ мой отвѣтъ имъ обоимъ.

Эвфроній. Да помогутъ тебѣ боги!

Цезарь. Проводите его изъ нашего лагеря! (Эвфроній удаляется). (Тирею). Вотъ случай испробовать силу твоего краснорѣчія. Уѣзжай скорѣе: освободи Клеопатру отъ Антонія: обѣщай ей отъ моего имени все, что она потребуетъ; даже прибавь еще, если найдешь нужнымъ: женщины, даже совершенно счастливыя, не слишкомъ тверды, а несчастье сломитъ и цѣломудреннѣйшую изъ весталокъ. Докажи-же намъ свое умѣнье, Тирей; что-же касается вознагражденія, назначь его самъ за свои труды, — и это будетъ для меня закономъ.

Тирей. Я отправляюсь, Цезарь.

Цезарь. Обрати вниманіе, какъ переноситъ Антоній свое паденіе, и выслѣди всѣ движенія, которыя указываютъ на его помыслы.

Тирей. Исполню, Цезарь (Уходятъ).

СЦЕНА XI.

Александрія. Во дворцѣ. Входятъ: Клеопатра. Энобарбъ, Харміона и Ира.

Клеопатра. Что намъ дѣлать, Энобарбъ?

Энобарбъ. Помечтать, да и умереть.

Клеопатра. Кого слѣдуетъ въ этомъ винить? Антонія или меня?

Энобарбъ. Конечно, одного Антонія, который изъ своей страсти хотѣлъ сдѣлать хозяина своего разума! Что за дѣло, что ты обратилась въ бѣгство изъ этой страшной битвы, изъ этихъ возставшихъ другъ на друга рядовъ? Онъ-то зачѣмъ послѣдовалъ за тобой? Зудъ его страсти не долженъ-бы былъ смущать его, какъ военоначальника, въ ту важную минуту, когда столкнулись двѣ половины міра и когда вопросъ лшелъ о его державѣ. Позоръ и несчастіе было для него слѣдовать за твоими бѣгущими парусами и бросить въ разгарѣ битвы ошеломленный флотъ.

Клеопатра. Тише, прошу тебя.

Входятъ: Антоній съ Эвфроніемъ.

Антоній. Такъ это его отвѣтъ?

Эвфроній. Да, Антоній.

Антоній. Итакъ, царица воспользуется его милостями, если принесетъ меня въ жертву?

Эвфроній. Да, такъ онъ сказалъ.

Антоній. Она должна знать объ этомъ. — Пошли-же молокососу Цезарю эту сѣдѣющую голову, — и онъ до самыхъ краевъ наполнитъ твои желанія царствами.

Клеопатра. Эту голову, Антоній!

Антоній. Вернись къ нему; скажи ему, что на челѣ его цвѣтутъ розы юности; что міръ вправѣ ожидать отъ него великихъ подвиговъ: его деньги, его корабли, его легіоны могли-бы, конечно, принадлежать и трусу; что его соратники могли-бы побѣдить такъ же счастливо и подъ начальствомъ ребенка, какъ и подъ начальствомъ Цезаря. Почему я и прошу его забыть на время блестящія преимущества его положенія и помѣриться съ удрученнымъ Антоніемъ мечами, одинъ на одинъ. Я напишу ему это. Ступай за мной (Уходятъ).

Энобарбъ. Да, какже! Какъ это вѣроятно, чтобы побѣдоносный Цезарь обезоружилъ свое счастье и согласился на смѣшное единоборство съ такимъ воителемъ! Я вижу, что человѣческая разсудительность исчезаетъ вмѣстѣ съ его счастьемъ, и внѣшнія достоинства въ минуту паденія увлекаютъ за собой внутреннія. Какъ могъ онъ возмнить, зная всѣ обстоятельства, что благоденствіе Цезаря станетъ мѣриться съ его обездоленностью! Цезарь, ты побѣдилъ и его разумъ!..

Входитъ слуга.

Слуга. Посланный отъ Цезаря.

Клеопатра. Какъ! Безъ соблюденія всякихъ приличій! Видите, милыя, передъ увядшей розой затыкаютъ носъ тѣ, кто обожалъ ее, когда она была лишь расцвѣтающей почкой… Введи его.

Энобарбъ. Моя порядочность начинаетъ со мной ссориться (всторону). Преданность, вѣрная безумцу, сама чистое безуміе. И однако, кто имѣетъ достаточно мужества сохранить преданность павшему властителю, — побѣждаетъ побѣдителя и завоевываетъ мѣсто въ исторіи!

Входитъ Тирей.

Клеопатра. Въ чемъ воля Цезаря?

Тирей. Выслушай ее наединѣ.

Клеопатра. Здѣсь только друзья; говори смѣло.

Тирей. Быть можетъ, они также друзья Антонія.

Энобарбъ. Антонію ихъ нужно не меньше, чѣмъ Цезарю, а безъ этого и мы для него безполезны. Если угодно Цезарю нашъ вождь готовъ съ радостью сдѣлаться его другомъ. Что касается насъ, ты знаешь, мы принадлежимъ тому-же, кому и онъ, и въ такомъ случаѣ будемъ преданы и цезарю.

Тирей. Пусть такъ. Выслушай-же меня, знаменитая царица; Цезарь умоляетъ тебя забыть настоящее твое положеніе и помнить только, что онъ — Цезарь.

Клеопатра. Это царское великодушіе. Продолжай.

Тирей. Ему извѣстно, что ты связана съ Антоніемъ не любовью, а страхомъ.

Клеопатра. О!

Тирей. И потому раны, нанесенныя твоей чести, возбуждаютъ въ немъ состраданіе, какъ незаслуженно причиненныя грубой силой.

Клеопатра. Цезарь — богъ, и ему извѣстна вся истина; моя честь не измѣняла, она была побѣждена.

Энобарбъ (про себя). Чтобы въ это повѣрить, надо спросить Антонія… Бѣдный, бѣдный, ты даешь течь по всѣмъ направленіямъ и намъ ничего не осталось больше, какъ предоставить тебя твоему крушенію, ибо все, что у тебя есть наиболѣе дорогого, тебя покинуло (Уходитъ).

Тирей. Что передать отъ твоего имени Цезарю? Онъ ждетъ твоихъ просьбъ, чтобы ихъ исполнить. Онъ былъ бы радъ, если-бы ты пожелала взять его счастье, какъ палку для опоры; но какъ-бы воспламенилось его рвеніе, если-бы онъ узналъ черезъ меня, что ты покинула Антонія и отдалась подъ покровительство владыки міра.

Клеопатра. Какъ тебя зовутъ?

Тирей. Меня зовутъ Тиреемъ.

Клеопатра. Благожеланный вѣстникъ! Скажи великому Цезарю, что я черезъ тебя цѣлую его торжествующую руку; скажи ему, что я готова сложить къ его ногамъ свою корону и пасть ницъ передъ нимъ; скажи ему, чтобы онъ устами своими возвѣстилъ мнѣ судьбу Египта,

Тирей. Ты выбрала наилучшій путь. Когда мудрость воюетъ съ счастьемъ и первая отваживается только на возможное, никакая случайность не можетъ сломить ее. Дозволь мнѣ, какъ милость, запечатлѣть мое уваженіе на рукѣ твоей.

Клеопатра. Часто отецъ твоего Цезаря, мечтая о завоеваніи царствъ, напечатлѣвалъ лобзанія свои на этомъ недостойномъ мѣстѣ, и поцѣлуи сыпались тогда какъ дождь.

Входятъ: Антоній и Энобарбъ.

Антоній. Клянусь Юпитеромъ громовержцемъ! Она выказываетъ ему благосклонность! Кто ты, негодяй?

Тирей. Точный исполнитель повелѣній самаго достойнаго послушанія и самаго могущественнаго человѣка.

Энобарбъ. Отхлестаетъ онъ тебя!

Антоній. Эй, сюда! — А… коршунъ! Клянусь богами и дьяволами, власть моя таетъ! Прежде, когда я звалъ, цари, толкаясь, какъ борющіяся дѣти, стремились ко мнѣ и кричали: «что прикажешь?..» Отсохни ваши уши! Я вѣдь еще Антоній!..

Появляются слуги.

Схватить этого шута… и высѣчь его…

Энобарбъ. Удобнѣе играть со львенкомъ, чѣмъ съ умирающимъ львомъ.

Антоній. Мѣсяцъ и звѣзды! Высѣчь его! если-бы даже здѣсь было двадцать величайшихъ данниковъ Цезаря, и если-бы я увидѣлъ, что они такъ нагло распоряжаются рукой этой женщины… Какъ зовутъ ее съ тѣхъ поръ, какъ она перестала быть Клеопатрой?.. Высѣчь его, друзья; сѣките его, пока не увидите, какъ лицо его искривится и онъ не завопитъ о пощадѣ, какъ мальчишка!.. Уведите его.

Тирей. Маркъ Антоній…

Антоній. Тащите его, а когда высѣчете, верните сюда, Этотъ рабъ Цезаря будетъ моимъ посломъ къ нему (Слуги уводятъ Тирея). — Ты была уже отцвѣтшею на половину прежде, чѣмъ я тебя узналъ… А!.. Развѣ я для того докинулъ въ Римѣ брачное ложе, даже не смявъ его ни разу? Развѣ я для того отказался отъ мысли имѣть законныхъ наслѣдниковъ отъ лучшей жемчужины женщины въ мірѣ, чтобы быть обманутымъ тварью, не гнушающейся даже рабами?

Клеопатра. Мой дорогой…

Антоній. Ты всегда была лицемѣркой… Но когда мы углубляемся въ пороки, о жалкій жребій! мудрые боги закрываютъ наши глаза; они погружаютъ нашъ чистый разумъ въ нашу собственную грязь; они заставляютъ обожать наши собственныя заблужденія и смѣются надъ нами, когда мы гордо шествуемъ къ нашей погибели!

Клеопатра. О, такъ уже дошло до этого?

Антоній. Когда я встрѣтилъ тебя, ты была остывшимъ кускомъ на тарелкѣ мертваго Цезаря… Что говорю ея!.. Ты была объѣдкомъ Кнея Помпея, не считая уже другихъ сладострастныхъ увлеченій, не внесенныхъ въ списки народной молвой!.. Ибо я увѣренъ, что если ты и способна понимать, что такое добродѣтель, ты все-таки ея никогда не знала!

Клеопатра. Къ чему все это?

Антоній. Позволить какому-то негодяю, сотворенному лишь для полученія подачки съ возгласомъ: «да вознаградятъ васъ боги» такъ просто обращаться съ подругой игръ моихъ, съ ея рукой, — этой царственной печатью, съ этой заложницей вѣры великихъ душъ!.. О, зачѣмъ я не на вершинахъ Базанскихъ, чтобы я могъ ревѣть громче рогатаго стада! потому, что неистовство мое доходитъ до бѣшенства. И выражать его по человѣчески, — значило-бы подражать осужденнымъ, приносящимъ съ веревкой на шеѣ благодарность палачу за его стремительность!..

(Тирей возвращается въ сопровожденіи слугъ).

Высѣкли его?

1-й слуга. Изрядно таки…

Антоній. Кричалъ онъ? Умолялъ о пощадѣ?

1-й слуга. Онъ молилъ о пощадѣ.

Антоній. Если отецъ твой еще живъ, — пусть сожалѣетъ, что ты не родился дочерью; а ты будешь жалѣть, что слѣдовалъ за счастіемъ и за побѣдами Цезаря, потому, что тебя за это избили: съ этихъ поръ бѣлыя ручки женщинъ да награждаютъ тебя лихорадкой; трепещи при одномъ ихъ видѣ. Возвращайся-же къ Цезарю и разскажи ему о пріемѣ. Не забудь ему передать, что онъ бѣситъ меня своимъ нелѣпымъ высокомѣріемъ и пренебреженіемъ ко мнѣ. Презирая меня такимъ, какъ я теперь, онъ забываетъ, кѣмъ я былъ. Онъ бѣситъ меня въ ту минуту, когда я готовъ такъ легко пасть, потому что благодатныя созвѣздія, руководившія мною до сего времени, выступили изъ своихъ орбитъ и озарили огнями свои адскія бездны! Если мои слова и мои дѣйствія ему не понравятся, скажи, что у него есть Гиппархъ, мой отпущенникъ, и что онъ можетъ сѣчь его, терзать или даже повѣсить, чтобы со мною расквитаться. Настаивай на этомъ самъ а убирайся съ рубцами на спинѣ! (Тирей уходитъ).

Клеопатра. Ты кончилъ?

Антоній. Увы! моя земная луна затмилась, и было бы достаточно одного этого, чтобы возвѣстить гибель Антонію.

Клеопатра. Подождемъ, пока ты кончишь.

Антоній. Чтобы польстить Цезарю, ты обмѣниваешься глазками съ шутомъ, застегивающимъ ему пряжки!

Клеопатра. Не узнать меня до сихъ поръ!

Антоній. Развѣ ты для меня не ледъ?

Клеопатра. О, дорогой, если я такова, — пусть изъ моего ледяного сердца небо пошлетъ градъ, отравленный въ самомъ источникѣ его рожденія: и пусть первая градинка падетъ въ мое горло, чтобы растаять въ немъ вмѣстѣ съ моей жизнью! Пусть вторая умертвитъ Цезаріона! Пусть погибнуть охъ этой ледяной бури всѣ плоды моего зачатія и мои египтяне! И да останутся всѣ они безъ погребенія, доколѣ мухи и насѣкомые Нила не погребутъ ихъ, пожирая.

Антоній. Довольно, я удовлетворенъ. Цезарь остается подъ Александріей. Тамъ я буду биться противъ его счастья. Наши сухопутныя силы держались стойко; нашъ разсѣянный флотъ снова собрался и готовъ къ мстительной морской битвѣ. Гдѣ-же ты, моя храбрость?.. Слушай, царица: если я еще разъ вернусь съ іюля битвы, чтобы облобызать уста твои, то вернусь, покрытый кровью. Я съ мечемъ моимъ иду готовить событія для лѣтописей. Есть еще надежда!

Клеопатра. Узнаю опять моего героя!

Антоній. Мое сердце! Мышцы мои, духъ мой утроятся — и я буду биться безъ пощады. Прежде, когда дни мои текли беззаботно и покойно, побѣжденные покупали у меня свою жизнь шуткой, но, теперь… я буду скрежетать зубами и посылать во мракъ бездны всѣхъ, кто попробуетъ противиться мнѣ… Идемъ, проведемъ еще одну радостную ночь; пусть созовутъ ко мнѣ всѣхъ моихъ опечаленныхъ сподвижниковъ; да наполнятся кубки! Насмѣемся еще разъ надъ полунощнымъ звономъ!

Клеопатра. Сегодня день моего рожденія; я думала отпраздновать его тихо и грустно; но такъ какъ другъ мой снова сталъ Антоніемъ, я хочу быть снова Клеопатрой.

Антоній. Все пойдетъ отлично.

Клеопатра. Пусть позовутъ къ благородному Антонію всѣхъ его сподвижниковъ!

Антоній. Созвать! Я хочу говорить съ ними; а сегодня вечеромъ пропитаю виномъ ихъ раны. Идемъ, моя царица! Во мнѣ есть еще силы! Завтра въ разгарѣ боя я заставлю смерть влюбиться въ меня, потому что буду соперничать въ ревности съ ея зачумленной косой (Антоній, Клеопатра и слуги уходятъ).

Энобарбъ. Теперь онъ готовъ уничтожить молнію! Придти, въ бѣшенство, это значитъ выгнать изъ себя страхъ. Въ такомъ состояніи духа и голубь кинулся-бы на ястреба. И я вижу, что мужество нашего вождя черпаетъ силу въ ослабленіи мозга; а когда мужество живетъ на счетъ разума — оно пожираетъ копье, которымъ сражаются. Пойду подумаю, какъ-бы покинуть его (Уходятъ).

ДѢЙСТВІЕ ЧЕТВЕРТОЕ.

СЦЕНА I.

Лагерь Цезаря подъ Александріей. Входятъ: Цезарь, читая письмо, Агриппа, Меценатъ и другіе.

Цезарь. Онъ обращается со мной, какъ съ мальчишкой, угрожаетъ мнѣ, какъ будто-бы имѣетъ власть выгнать меня изъ Египта. Онъ высѣкъ моего вѣстника; онъ вызываетъ меня на странный бой — Цезаря противъ Антонія. Пусть-же узнаетъ старый развратникъ, что у меня есть множество другихъ способовъ умереть, а пока я смѣюсь надъ его вызовомъ.

Меценатъ. Цезарь долженъ-же знать, что бѣшенство такого великаго человѣка — признакъ его окончательнаго паденія. Не давай ему одуматься, но живо воспользуйся его заблужденіями. Ярость всегда была плохой охраной.

Цезарь. Дай знать нашимъ лучшимъ вождямъ, что завтра мы дадимъ послѣднюю изъ многихъ битвъ… Въ нашихъ рядахъ достаточно бѣглецовъ изъ антоніева войска, способныхъ его изловить. Наблюди, чтобы это было сдѣлано, и устрой пиръ для войска. У насъ много запасовъ для продовольствія, и войска, конечно, заслужили нашу щедрость. Бѣдный Антоній! (Уходятъ).

СЦЕНА II.

Александрія. Во дворцѣ. Входятъ: Антоній, Клеопатра, Энобарбъ, Харміона, Ира, Алексасъ и другіе.

Антоній. Онъ не хочетъ сразиться со мной, Домицій?

Энобарбъ. Нѣтъ.

Антоній. Почему-же?

Энобарбъ. Потому что думаетъ, будто въ двадцать разъ счастливѣе тебя, и не хочетъ ставить двадцати противъ одного.

Антоній. Воинъ, завтра я буду драться на морѣ и на сушѣ; я выйду съ честью и окуну свою славу въ кровавую ванну, которая оживитъ ее. Готовъ-ли ты храбро сражаться?

Энобарбъ. Я буду драться съ крикомъ: нѣтъ пощады!

Антоній. Хорошо сказано! Идемъ! Пусть позовутъ слугъ и пусть эту ночь во всемъ будетъ полное изобиліе на нашемъ пиру!

Входятъ слуги.

Дай мнѣ руку… Ты мнѣ былъ всегда вѣренъ… И ты также… И ты… и ты… Вы хорошо мнѣ служили… а вашими товарищами были цари.

Клеопатра. Что это значитъ?

Энобарбъ (всторону). Одна изъ странностей, выжимаемыхъ изъ души горемъ.

Антоній. И ты тоже, вѣрный слуга! Я хотѣлъ-бы раздѣлиться на столько частей, сколько васъ всѣхъ, и видѣть васъ всѣхъ соединенными въ одномъ Антоніѣ, чтобы служить вамъ такъ-же хорошо, какъ вы служили мнѣ!

Слуги. Да не допустятъ этого боги!

Антоній. Ну, добрые товарищи, будьте при мнѣ въ эту ночь, не жалѣйте моихъ кубковъ, ухаживайте за мною, какъ будто мое государство все еще товарищъ вамъ и все внимаетъ моимъ повелѣніямъ.

Клеопатра. Чего онъ хочетъ?

Энобарбъ. Заставить плакать своихъ друзей.

Антоній. Послужите мнѣ еще эту ночь. Быть можетъ, скоро наступитъ конецъ вашей службѣ; быть можетъ, вы не увидите меня больше, или увидите изувѣченной тѣнью. Быть можетъ, завтра вы будете служить уже другому господину. Я смотрю на васъ, какъ человѣкъ, прощающійся на вѣки. Мои вѣрные друзья! я не гоню васъ отъ себя; какъ господинъ, я сочетался съ вашей службой и разстанусь съ ней только со смертью. Будьте со мной эту ночь, еще какіе-нибудь два часа, не больше… и да вознаградятъ васъ боги!

Энобарбъ. Чего ты хочешь отъ нихъ, полководецъ? Зачѣмъ лишать ихъ храбрости? Смотри, они плачутъ. И я, оселъ этакій… у меня тоже лукъ попалъ въ глаза. Не дѣлай намъ сраму… не превращай насъ въ женщинъ.

Антоній. Довольно, довольно, довольно! Пусть вѣдьма утащитъ меня, если у меня было въ мысляхъ такое намѣреніе! Пусть на мѣстѣ паденія этихъ слезъ взростетъ добро! Великодушные друзья мои, вы принимаете слова мои въ черезчуръ горькомъ смыслѣ; я говорилъ, чтобы воодушевить васъ, когда просилъ освѣтить эту ночь факелами! Знайте-же мужественныя сердца, что я сильно надѣюсь на завтрашній день. И если я веду васъ на бой, то исключительно только потому, что вѣрю больше въ побѣду и жизнь, чѣмъ въ смерть и славу. Пойдемъ ужинать; идемъ и утопимъ въ винѣ раздумье (Уходятъ).

СЦЕНА III.

Александрія. Передъ дворцомъ. Входятъ: два воина.

1-й воинъ. Покойной ночи, брать. Завтра будетъ денекъ.

2-й воинъ. Который рѣшитъ все. О, боги, даруйте намъ въ бою успѣхъ! Ты не слыхалъ ничего особеннаго на улицѣ?

1-й воинъ. Ничего: а что новаго?

2-й воинъ. Вѣроятно, это лишь пустые толки. Спокойной ночи.

1-й воинъ. Прощай, другъ.

Входятъ: два другіе воина.

2-й воинъ. Воины! Смотрѣть въ оба!

3-й воинъ. И ты тоже! Покойной ночи! (Первые два воина занимаютъ посты въ глубинѣ сцены).

4-й воинъ. Здѣсь наше мѣсто (Отходятъ на авансцену). Если завтра посчастливится флоту, я увѣренъ, что и сухопутныя войска будутъ держаться стойко.

3-й воинъ. Да, у насъ храброе войско, и оно полно рѣшимости (Звуки гобоевъ надъ сценой и подъ нею).

4-й воинъ. Тише! Что это за шумъ?

1-й воинъ. Слушайте, слушайте!

2-й воинъ. Тише!

1-й воинъ. Музыка въ воздухѣ!

3-й воинъ. Подъ землей!

4-й воинъ. Хорошее предзнаменованье, — не такъ-ли?

3-й воинъ. Нѣтъ.

1-й воинъ. Тише-же, говорю вамъ. Что это значитъ?

2-й воинъ. Это Геркулесъ, любимый богъ Антонія, покидаетъ его сегодня.

1-й воинъ. Впередъ! Узнаемъ, слышали-ли другіе часовые то же, что мы (Направляются къ другому посту).

2-й воинъ. Ну что, друзья?

Нѣсколько воиновъ. Слыхали вы?

1-й воинъ. Да, не странно-ли это?

3-й воинъ. Слышите, друзья, слышите?

1-й воинъ. Послѣдуемъ за звуками до границъ нашихъ постовъ; посмотримъ, когда они перестанутъ.

Нѣсколько воиновъ (разомъ). Конечно, конечно! Какъ это странно! (Всѣ уходятъ).

СЦЕНА IV.

Александрія. Во дворцѣ. Разсвѣтъ. Входятъ: Антоній и Клеопатра, сопровождаемые Харміоной и другими.

Антоній, Эросъ! Мое вооруженіе, Эросъ!

Клеопатрв. Усни немножко.

Антоній. Нѣтъ, голубка… Эросъ, скорѣе-же; мои доспѣхи, Эросъ!

Входитъ Эросъ съ доспѣхами.

Другъ, покрой меня желѣзомъ. Если фортуна не будетъ нашей сегодня, то только потому, что мы издѣваемся надъ нею. Впередъ!

Клеопатра. Я хочу тебѣ помочь. Это куда?

Антоній. Оставь, оставь это… вѣдь ты оруженосецъ моего сердца. Вотъ ты и ошиблась, ошиблась!.. Сюда это, сюда!

Клеонатра. Постой! Вотъ! Я хочу помочь тебѣ. Вотъ такъ.

Антоній. Хорошо, хорошо. Мы теперь справимся. Ну старый другъ, или, вооружайся теперь самъ.

Эросъ. Сейчасъ.

Клеопатра. Развѣ я дурно застегнула?

Антоній. Чудесно, чудесно; тотъ узнаетъ, что такое буря, кто осмѣлится разстегнуть это раньше, чѣмъ я самъ захочу разоблачиться для отдыха. Сплоховалъ Эросъ; но царица — лучшій оруженосецъ, чѣмъ ты. Поторопимся. О, моя любовь, отчего ты не можешь видѣть, какъ я буду сегодня сражаться, и присутствовать при моихъ царскихъ занятіяхъ, ты-бы увидѣла, какой я хорошій работникъ?

Входитъ вооруженный воинъ.

Здравствуй, добро пожаловать! ты похожъ на человѣка, снабженнаго военнымъ порученіемъ; для любимаго дѣла и встаемъ рано, — отправляемся на работу съ радостью.

1-й воинъ. Какъ-бы ни было рано, но уже тысячи воиновъ въ военныхъ доспѣхахъ ждутъ тебя у пристани.

Крики, трубы. Входятъ военачальники и воины.

2-й воинъ. Утро прекрасное… Здравствуй, полководецъ!

Всѣ. Да здравствуетъ полководецъ!

Антоній. Прекрасный привѣтъ, друзья мои! Утро, какъ геній даровитаго юноши, который хочетъ заставить говорить о себѣ, начинается рано. Такъ… такъ, Эросъ… Ну-ка, дай мнѣ это сюда… такимъ образомъ… Хорошо. Будь счастлива, царица, что бы со мной ни случилось! (Цѣлуетъ ее). Это поцѣлуй воина, но я былъ бы достоинъ порицанія и самыхъ сильныхъ обвиненій, если-бы вздумалъ продлить прощанье и отдаться нѣжностямъ… Я долженъ покинуть тебя, какъ человѣкъ, закованный въ желѣзо. — Вы, которые жаждете битвы, — за мной! Я доставлю вамъ случай… Прощай! (Уходятъ: Антоній, Эросъ и воины).

Харміона. Не хочешь-ли пойти въ свою комнату?

Клеопатра. Веди меня. Онъ храбро удалился. О, если-бы онъ и Цезарь кончили эту войну единоборствомъ! Тогда Антоній… Но теперь… Идемъ! (Уходятъ).

СЦЕНА V.

Лагерь Антонія близь Александріи. Труби. Антоній входитъ въ сопровожденіи Эроса, встрѣчается съ воиномъ.

Воинъ. Да соблаговолятъ боги, чтобы этотъ день сталъ счастливымъ для Антонія!

Антоній. А! Отчего твои раны и твои совѣты не убѣдили меня сражаться на сушѣ!

Воинъ. если-бы ты это сдѣлалъ, — возмутившіеся цари и воинъ, покинувшій тебя сегодня утромъ, еще шествовали бы теперь въ твоей свитѣ.

Антоній. Кто-же покинулъ меня сегодня утромъ?

Воинъ. Кто? — Тотъ, кто вѣчно былъ съ тобою. Кликни Энобарба, и ты не услышишь болѣе его голоса, или услышишь его изъ лагеря Цезаря, откуда онъ отвѣтитъ тебѣ: «я уже не изъ твоихъ болѣе».

Антоній. Что ты говоришь?

Воинъ. Да, онъ перешелъ къ Цезарю.

Эросъ. Онъ оставилъ всѣ свои вещи и сокровища здѣсь.

Антоній. Онъ, дѣйствительно, передался?

Воинъ. Это какъ нельзя болѣе вѣрно.

Антоній. Эросъ, ступай, отправь ему его вещи; сдѣлай это скорѣй и не утаи ни единаго обола, я тебѣ это запрещаю; напиши ему самое теплое прощальное письмо, — я подпишу его; скажи ему, что я желаю, чтобы отнынѣ у него не было поводовъ измѣнять своему повелителю… О, моя судьба развратила даже честныхъ людей… Торопись же… Эросъ! (Уходятъ).

СЦЕНА VI.

Лагерь Цезаря близь Алексагдріи. Трубы. Входятъ: Цезарь, сопровождаемый Агриппой, Энобарбомъ и другими.

Цезарь. Ступай, Агриппа, и начинай битву; моя воля, чтобы Антоній былъ захваченъ живымъ: оповѣсти объ этомъ.

Атриппа. Повинуюсь, Цезарь (Уходитъ.)

Цезарь. Близко время всеобщаго мира; если этотъ день будетъ счастливымъ, всѣ трт части свѣта украсятся мирною вѣткой оливы.

Входитъ Вѣстникъ.

Вѣстникъ. Антоній прибылъ на поле битвы.

Цезарь. Ступай, скажи Агриппѣ, чтобы онъ въ первые ряды поставилъ перебѣжчиковъ; пусть ярость Антонія обрушится какъ-бы на него самого (Цезарь со свитой уходитъ).

Энобарбъ. И Алексасъ измѣнилъ. Посланный въ Іудею по дѣлу Антонія, онъ убѣдилъ великаго Ирода передаться на сторону Цезаря и покинуть своего царя Антонія; за его труды Цезарь приказалъ его повѣсить. Канидій и другіе перебѣжавшіе пріобрѣли мѣста, но не почетную довѣренность. И я поступилъ скверно, и я виню себя такъ горько, что никогда не видать мнѣ радости.

Входитъ воинъ Цезаря.

Воинъ. Энобарбъ! Антоній возвращаетъ тебѣ всѣ твои сокровища, вмѣстѣ съ своимъ привѣтомъ. Его вѣстникъ прибылъ подъ моей охраной и находится теперь около твоей палатки, разгружая муловъ.

Энобарбъ. Я отдаю все это тебѣ.

Воинъ. Не шути, Энобарсъ. Я тебѣ говорю правду. 'Ты бы хорошо сдѣлалъ, если-бы проводилъ посланнаго до выхода изъ лагеря; я долженъ вернуться къ своему посту, а то я бы самъ это сдѣлалъ. Вашъ Антоній — все еще настоящій Юпитеръ (Уходитъ).

Энобарбъ. Я настоящій негодяй и первый сознаю это О, Антоній, рудникъ великодушія! Какой-бы цѣной наградилъ ты мою вѣрную службу, ты, увѣнчавшій золотой короной мою измѣну! Мое сердце рвется на части, и если его не сокрушитъ жестокое раскаянье, его сокрушитъ что либо еще болѣе жестокое; но довольно и раскаянья, — я это чувствую; мнѣ сражаться противъ него! Нѣтъ! Пойду отыщу какую-нибудь яму и умру въ ней. Самая грязная яма будетъ самой лучшею могилой для позорнѣйшаго конца моихъ дней (Уходитъ).

СЦЕНА VII.

Поле битвы. Шумъ сраженія. Барабаны и трубы. Входитъ Агриппа, въ сопровожденіи воиновъ.

Агриппа. Назадъ! Мы зашли слишкомъ далеко; самому Цезарю пришлось похлопотать; сопротивленіе значительно сильнѣе, чѣмъ мы могли ожидать (Уходятъ).

Шумъ битвы. Входятъ: Антоній и раненый Скаръ.

Скаръ. О, мой храбрый повелитель, вотъ что называется сражаться! Дерись мы такъ же тогда, мы прогнали-бы ихъ назадъ съ головами въ тряпьѣ.

Антоній. Но ты истекаешь кровью.

Скаръ. У меня была здѣсь вначалѣ рана, похожая на Т, теперь она обратилась въ Н.

Антоній. Они отступаютъ.

Скаръ. Мы загонимъ ихъ въ норы. На моемъ мечѣ хватитъ мѣста еще зарубокъ на шесть.

Входитъ Эросъ.

Эросъ. Они разбиты, я нашъ перевѣсъ похожъ на славную побѣду.

Скаръ. Помнемъ-ка имъ спины и будемъ ловить ихъ, какъ зайцевъ — сзади; огромное удовольствіе колотить трусовъ.

Антоній. Я вознагражу тебя разъ за твое веселое расположеніе духа и десять разъ за твою храбрость. За мной!

Скаръ. Слѣдую за тобой, ковыляя (Уходятъ).

СЦЕНА VIII.

Подъ стѣнами Александріи. Марши входитъ подъ его звуки Антоній; Скаръ съ войскомъ слѣдуетъ за нимъ.

Антоній. Мы его прогнали назадъ въ самый его лагерь. Бѣгите впередъ, возвѣстите царицѣ грядущія къ ней радостныя вѣсти. Завтра, до восхода солнца, мы прольемъ кровь. ускользнувшую отъ насъ сегодня. Я благодарю васъ всѣхъ, потому что у васъ храбрыя руки и потому что вы дрались не какъ слуги другого, а какъ будто мое дѣло было личнымъ дѣломъ каждаго изъ васъ; вы всѣ показали себя Гекторами. Возвращайтесь въ городъ, поцѣлуйте вашихъ женъ, вашихъ друзей и разскажите имъ про свои подвиги, въ то время, какъ они слезами радости будутъ омывать вашу запекшую ея кровь и поцѣлуями заживлять ваши почетныя раны (Скару). Дай мнѣ руку.

Входитъ Клеопатра со свитой.

Этой дивной чаровницѣ я повѣдаю дѣла твои, чтобы она благословила тебя своей благодарностью. О, ты, свѣтъ денницы, обойми мою закованную въ желѣзо шею; проберись, не смотря на этотъ панцырь, къ сердцу моему и радуйся въ порывѣ его торжества!

Клеопатра. О, Царь царей! О, безпредѣльный герой! И вотъ ты возвратился, съ улыбкой на устахъ, изъ страшныхъ сѣтей человѣчества!

Антоній. О, соловей мой! Мы ихъ загнали въ самыя кровати. Вотъ видишь-ли, милая, хотя сѣдые волосы и перемѣшаны на моей головѣ съ темными, но у меня еще довольно силъ, чтобы проявлять энергію и не осрамиться передъ самою юностью. Взгляни на этого человѣка; дозволь устамъ его коснуться твоей чудной руки. Лобзай эту руку, горой; онъ сражался сегодня какъ богъ, возненавидѣвшій человѣчество и принявшій видъ воина, чтобы разгромить и уничтожить міръ.

Клеопатра. Другъ, я подарю тебѣ золотое вооруженіе, принадлежавшее царю.

Антоній. Онъ заслужилъ его, хотя бы оно было сплошь унизано карбункулами, какъ священная колесница Феба! Дай мнѣ твою руку; вступимъ торжественно въ Александрію; понесемъ впереди щиты наши, изрубленные, какъ сами ихъ носители. если-бы нашъ дворецъ могъ вмѣстить все наше войско, мы поужинали-бы всѣ вмѣстѣ и выпили-бы круговую въ честь завтрашняго дня, чреватаго опасностями для царей. Трубачи, оглушите городъ звуками мѣди, слейте ихъ съ трескомъ литавръ и барабановъ, чтобы небо и земля слились въ торжественномъ гимнѣ, привѣтствуя наше приближеніе!

СЦЕНА IX.

Лагерь Цезаря въ лунную ночь. Часовые. Входитъ Энобарбъ.

1-й воинъ. Если насъ не смѣнятъ черезъ часъ, мы должны будемъ вернуться къ главному посту. Ночь свѣтла, и говорятъ, что битва начнется во второмъ часу утра.

2-й воинъ. День былъ для насъ скверенъ.

Энобарбъ. О, ночь! Призываю тебя въ свидѣтеля…

3-й воинъ. Кто это?

2-й воинъ. Подойдемъ и послушаемъ.

Энобарбъ. Будь мнѣ свидѣтелемъ, священная луна, когда исторія начнетъ съ негодованіемъ произносить имена измѣнниковъ, что бѣдный Энобарбъ раскаялся передъ лицомъ твоимъ.

1-й воинъ. Энобарбъ!

3-й воинъ. Тише! Послушаемъ еще.

Энобарбъ. О, верховная владычица глубокой грусти, пролей на меня ядовитые пары ночи, дабы эта жизнь, упорно не покидающая меня противъ моей воля, не тяготила меня больше. Ударь, сердце мое, о твердый камень моей измѣны, и пусть оно, изсушенное горемъ, разсыпется въ прахъ и покончитъ со всѣми горькими думами. О, Антоній, твое благородство сильнѣе моей измѣны; съ своей стороны, прости меня, и тогда пусть міръ записываетъ меня въ одинъ списокъ съ бѣглецами и измѣнниками! О Антоній, Антоній! (Умираетъ)

2-й воинъ. Поговоримъ съ нимъ.

1-й воинъ. Послушаемъ его еще: то, что онъ говоритъ, не безъинтересно для Цезаря.

3-й воинъ. Да, но онъ заснулъ!

1-й воинъ. Мнѣ кажется скорѣе, что онъ лишился чувствъ; потому что никогда еще такая раздирающая душу мольба не вызывала сонъ.

2-й войнъ. Подойдемъ къ нему.

3-й воинъ. Проснись, проснись; поговори съ вами.

2-й воинъ. Слышишь?..

1-й воинъ. Десница смерти коснулась его (Звуки барабановъ вдали). Слышите… Звуки барабановъ будятъ заснувшее войско… Отнесемъ его къ главному посту: вѣдь онъ не изъ простыхъ. Нашъ часъ теперь прошелъ.

3-й воинъ. Внесемъ-же его: можетъ быть, онъ еще очнется (Уходятъ, унося тѣло).

СЦЕНА X.

Между двумя лагерями; Входятъ, сопровождаемые войскомъ: Антоній и Скаръ.

Антоній. Сегодня они приготовляются къ морской битвѣ; мы имъ не понравились на сушѣ.

Скаръ. Будутъ биться и на морѣ, и на сушѣ.

Антоній. Я хотѣлъ бы, чтобы было возможно драться и въ огнѣ, и въ воздухѣ; мы и тамъ сразились бы съ ними; ни слушай: наша пѣхота, расположенная по сосѣднимъ высотамъ города, останется съ нами; мы отдали приказанія флоту, и онъ уже оставилъ гавань. Пойдемъ, поищемъ мѣста, откуда бы намъ можно было видѣть порядокъ боя и слѣдить" за передвиженіями войскъ (Уходятъ).

Входитъ Цезарь во главѣ своихъ войскъ

Цезарь. Если онъ нападетъ, мы все-таки останемся неподвижно на сушѣ; но намъ не придется выжидать, потому что его лучшія войска отправлены на корабли. Займемъ равнину и вмѣстѣ съ тѣмъ выгодное положеніе (Уходятъ).

Вновь входятъ: Антоній и Скаръ.

Антоній. Они еще не схватились. Съ того мѣста, гдѣ ростетъ сосна, можно все видѣть: я вернусь немедленно сообщить тебѣ, какой оборотъ примутъ дѣла (Уходитъ).

Скаръ. Ласточки свили гнѣзда въ парусахъ Клеопатры. Авгуры говорятъ, что они ничего не знаютъ, не понимаютъ, смотрятъ съ мрачнымъ видомъ и не смѣютъ высказать свои мысли. Антоній то храбрится, то падаетъ духомъ; его потрясенное счастье поперемѣнно наполняетъ его надеждой и страхомъ за то, что онъ имѣетъ уже, и за то, чего не имѣетъ. (Отдаленный шумъ морской битвы).

Антоній возвращается.

Антоній. Все погибло! Подлая египтянка мнѣ измѣнила; мой флотъ передался непріятелю, — и вотъ они кидаютъ тамъ шапки на воздухъ и напиваются всѣ вмѣстѣ, какъ друзья бывшіе долго въ разлукѣ… Трикраты развратная блудница! Ты продала меня этому молокососу, и мое сердце воюетъ теперь только съ тобой одной… Скажи, чтобы все бѣжало потому что, какъ только я отомщу чародѣйкѣ, для меня все будетъ кончено… Скажи имъ всѣмъ, чтобы бѣжали, ступай! (Скаръ уходитъ). О, солнце, я не увижу больше твоего восхода! Фортуна и Антоній разстаются здѣсь; здѣсь мы пожмемъ другъ другу руки…Вотъ до чего дошло! Сердца, пресмыкавшіяся, какъ собаченки, у моихъ пятъ, сердца, которымъ я ни въ чемъ не отказывалъ, таютъ и распространяютъ свой ароматъ на расцвѣтающаго Цезаря, и сосна, дававшая всѣмъ тѣнь, стоить ободранная. Я обмануть! О, черная душа Египта! О, коварная чародѣйка, одинъ взглядъ которой посылалъ меня въ битву или возвращалъ къ домашнему очагу, грудь которой была моей короной и моей высшей цѣлью! Настоящая цыганка, подлой игрой своей она обманула меня, разорила мое сердце! Эросъ! Эросъ!

Входитъ Клеопатра.

А, дьявольское исчадіе! Исчезни!..

Клеопатра. За что сердится мой повелитель на свою любовь?

Антоній. Исчезни, или я награжу тебя тѣмъ, что ты заслуживаешь, и испорчу тріумфъ Цезаря. Пусть возьметъ онъ тебя и выставить на потѣху ликующихъ плебеевъ; пусть влечетъ онъ тебя за колесницей своей, какъ гнуснѣйшее изъ пятенъ всего твоего рода. Пусть показываетъ тебя, грязное чудовище, за самую мельчайшую монету; пусть кроткая Октавія избороздитъ лицо твое острыми ногтями (Клеопатра уходитъ). Хорошо сдѣлала, что ушла, если жизнь еще чего нибудь стоитъ для тебя: все-таки лучше было бы тебѣ погибнуть отъ моего гнѣва, потому что эта смерть избавила бы тебя отъ тысячи другихъ. Эй! Эросъ! На мнѣ рубашка Несса; о, Алкидъ, мой предокъ; вдохнови меня своей яростью; дай мнѣ силу забросить Лихаса на рога мѣсяца; дай мужество этой рукѣ, игравшей когда то тяжелѣйшими мечами, героически уничтожить самого себя! Вѣдьма умретъ: она продала меня римскому мальчишкѣ, и я гибну отъ этой измѣны: за это она умретъ. Ко мнѣ, Эросъ! (Уходитъ).

СЦЕНА XI.

Александрія. Во дворцѣ Клеопатры. Входятъ: Клеопатра, Харміона, Ира и Мардіанъ.

Клеопатра. Ко мнѣ на помощь, женщины! Онъ неистовствуетъ страшнѣе, чѣмъ сынъ Теламона неистовствовалъ за ахилловъ щитъ; и ѳессалійскій вепрь не былъ столь ужасенъ!

Харміона. Спрячься за могильной плитой; запрись тамъ и вели ему сказать, что ты умерла. Вѣдь разставанье души съ тѣломъ не болѣе ужасно, чѣмъ разставанье съ величіемъ.

Клеопатра. Да, за могильной плитой! Мардіанъ, пойди, возвѣсти ему, что я лишила себя жизни. Скажи ему, что мое послѣднее слово было: «Антоній». прошу тебя, смягчи его своимъ разсказомъ, Ступай, Мардіанъ, и вернись сказать мнѣ, какъ онъ приметъ извѣстіе о моей смерти. Въ могилу! Идемъ! (Уходятъ).

СЦЕНА XII.

Александрія. Во дворцѣ Антонія. Входятъ: Антоній и Эросъ:

Антоній. Ты еще видишь меня, Эросъ?

Эросъ. Да, мой повелитель.

Антоній. Мы иногда видимъ облако, похожее на дракона, иногда клубы пара, принимающаго образы льва или медвѣдя. Иногда видимъ мы крѣпости, украшенныя башнями, или висящія скалы, зубчатыя горы, синѣющіе мысы, увѣнчанные деревьями, помавающими своими главами міру. Ты видѣлъ эти призраки; это все порожденія темныхъ сумерекъ.

Эросъ. Да, видалъ.

Антоній. Только одно движеніе мысли, — и то, что были лошадью, разлагается и исчезаетъ въ облакахъ, какъ вода въ водѣ.

Эросъ. Правда, мой повелитель.

Антоній. Итакъ, мой вѣрный Эросъ, твой военачальникъ теперь нѣчто вродѣ этихъ видѣній. Я еще Антоній, но я ужѣ не могу больше сохранить эту видимую оболочку, о мой слуга! Для этой египтянки я воевалъ, — и эта царица, сердцемъ которой думалось мнѣ, я владѣлъ, какъ она владѣла моимъ (которое, будь оно свободнымъ, въ свою очередь владѣло бы милліономъ другихъ сердецъ, теперь отпавшихъ), — эта царица говорю я, Эросъ, подтасовала карты для Цезаря, продала мою славу для тріумфа моего врага! Ступай, не плачь-же, мой добрый Эросъ; у меня остался еще я самъ, чтобы покончить съ собою.

Входитъ Мардіанъ.

О проклятіе твоей подлой царицѣ! Она украла мой мечъ!

Мардіанъ. Нѣтъ, Антоній; она любила тебя, и ея судьба безраздѣльно была соединена съ твоею.

Антоній. Прочь, гнусный евнухъ! Молчи! Она измѣнила мнѣ и умретъ за это.

Мардіанъ. Смерть — долгъ, уплачиваемый только одинъ разъ, — и она его уже заплатила. То, что ты хотѣлъ сдѣлать, сдѣлано; ея послѣднія слова были: «Антоній, благородный Антоній!» Тогда раздирающій душу крикъ вырвался изъ ея устъ, и имя Антонія замерло между ея сердцемъ и устами: она отдала свою душу, похоронивъ въ ней твое имя.

Антоній. Такъ она умерла?

Мардіанъ. Умерла!

Антоній. Эросъ, сними съ меня доспѣхи! Трудъ длиннаго дня оконченъ, — пора уснуть. Ступай, Мардіанъ, отсюда невредимымъ и считай, что тебѣ хорошо заплочено за твое порученіе. Ступай (Мардіанъ уходитъ). Скорѣй, сними съ меня все это. — Семилиственный щитъ Аякса не мигъ бы сдержать біеній моего сердца! О, разверзись же, грудь! Сердце, будь же хоть одинъ разъ сильнѣе того, что сдерживаетъ тебя, и изломай въ куски бренную оболочку. Скорѣе, Эросъ, скорѣй! Я болѣе не воинъ! Долой лохмотья моихъ доспѣховъ! Я васъ носилъ съ честью! Оставь меня на минуту (Эросъ уходитъ). Я догоню тебя, Клеопатра, и вымолю прощенье. Да, такъ нужно, ибо теперь всякая отсрочка — пытка. Факелъ потушенъ, — ложись скорѣй, зачѣмъ бродить еще въ потемкахъ! Всякое стараніе теперь было-бы напрасно и принесло бы несомнѣнную потерю; сама сила задушила бы себя своими усиліями. Клади скорѣй печать, и все кончено. Эросъ! Иду, моя царица! Эросъ! Подожди меня. Тамъ, гдѣ души покоятся на лонѣ цвѣтовъ, мы будемъ шествовать рука объ руку и изумлять духовъ своимъ торжественнымъ появленіемъ. Дидона и Эней потеряютъ своихъ почитателей и толпа призраковъ послѣдуетъ за нами. Эросъ! Эросъ!

Входить Эросъ.

Эросъ. Что тебѣ угодно?

Антоній. Съ тѣхъ поръ, какъ умерла Клеопатра, я живу въ такомъ безчестіи, что боги возненавидѣли мою низость. Я, который мечемъ своимъ расчленялъ міръ и который на спинѣ зеленаго Нептуна воздвигалъ города своими кораблями, — я обвиняю себя въ неимѣніи мужества женщины, я слабѣе ея своею смертью, сказавшей Цезарю: «Я побѣдила сама себя!» Ты клялся мнѣ, Эросъ, что, если когда нибудь обстоятельства потребуютъ (а они теперь этого требуютъ) что если когда либо я увижу за собой погоню ужаса и безчестія, отъ которыхъ мнѣ некуда будетъ скрыться, ты клялся мнѣ, что тогда, по моему приказанію, ты меня умертвишь. Сдѣлай-же это. Часъ насталъ. Ты не меня убьешь, — ты ограбишь Цезаря. Возврати румянецъ на свои щеки.

Эросъ. Да удержатъ боги руки мои! Сдѣлаю-ли я то, чего не могли сдѣлать всѣ парѳянскія стрѣлы, несмотря на то, что онѣ были вражескими?

Антоній. Эросъ, значитъ, ты хочешь изъ одного изъ оконъ огромнаго Рима увидѣть, какъ будутъ вести твоего повелителя, съ скрещенными руками, съ согбенной отъ позора выей, съ поникшимъ лицомъ, которое будетъ пылать жгучимъ стыдомъ, за колесницей торжествующаго Цезаря?

Эросъ. Нѣтъ, я не хотѣлъ-бы этого видѣть.

Антоній. Такъ дѣлай-же! Вѣдь я могу быть вылеченъ только раной! Вынь-же этотъ благородный мечъ, который ты съ такой честью носилъ во славу отечества!

Эросъ. О, пощади!

Антоній. Когда я отпускалъ тебя на волю, не клялся-ли ты исполнить то, что я потребую отъ тебя? Дѣлай-же скорѣе; или всѣ твои прошлыя услуги для меня ничто и не болѣе невольныхъ случайностей? Вынь свой мечъ и приблизься.

Эросъ. Отврати отъ меня это благородное лицо, на которомъ сіяетъ величіе цѣлаго міра.

Антоній (отворачиваясь). Ну!..

Эросъ. Я вынулъ мечъ.

Антоній. Да исполнитъ онъ скорѣе то, ради чего ты его вынулъ!

Эросъ. Мой дорогой повелитель, мой военачальникъ, мой царь! Дозволь, прежде чѣмъ нанести тебѣ кровавый ударъ, проститься съ тобою.

Антоній. Ты уже сказалъ, другъ: прости.

Эросъ. Прощай, великій полководецъ. Разить-ли?

Антоній. Да, Эросъ, да.

Эросъ. Ну такъ вотъ! (Падаетъ на свой мечъ). Такимъ образомъ избавлюсь я отъ горя видѣть смерть Антонія (Умираетъ).

Антоній. Другъ, ты трижды болѣе благороденъ, чѣмъ я; ты мнѣ показалъ себя храбрымъ героемъ, каковымъ долженъ былъ быть я самъ — и не могъ. Моя царица и Эросъ показали мнѣ своимъ храбрымъ примѣромъ, что значитъ благородство. Теперь я уже женихъ смерти и кинусь къ ней, какъ къ ложу возлюбленной. Эросъ, твой повелитель умираетъ твоимъ ученикомъ. Вотъ чему научилъ ты меня! (Бросается на мечъ). Какъ! Еще не умеръ, еще не умеръ! Стража — сюда! О, прикончите меня!

Входятъ: Дерцетъ и стража.

1-й стражникъ. Что здѣсь за шумъ!

Антоній. Друзья, я оплошалъ. О, докончите то, что я началъ!

2-й стражникъ. Пала звѣзда.

1-й стражникъ. И время достигло своей цѣли.

Всѣ. О, горе, горе, горе!

Антоній. Кто любитъ меня, тотъ добьетъ меня до смерти!

1-й стражникъ. Я не могу.

2-й стражникъ. Ни я.

3-й стражникъ. Никто изъ насъ! (Стража уходитъ).

Дерцетъ. Твоя судьба и твоя смерть гонятъ твоихъ приближенныхъ (Подымая мечъ Антонія). Этотъ мечъ я понесу Цезарю, и вѣсть моя о случившемся введетъ меня къ нему въ милость.

Входитъ Діомедъ.

Діомедъ. Гдѣ Антоній?

Дерцетъ. Здѣсь… вонъ.

Діомедъ. Живъ еще? Что-же ты не отвѣчаешь? {Дерцетъ уходитъ).

Антоній. Ты-ли это, Діомедъ? Обнажи-же мечъ и рази имъ, пока я не умру.

Діомедъ. Великій полководецъ! Царица Клеопатра прислала меня къ тебѣ.

Антоній. Когда послала она тебя?

Діомедъ. Только сейчасъ.

Антоній. Гдѣ-же она?

Діомедъ. Она скрылась въ гробницѣ. Она пророчески боялась того, что случилось. Видя, что, вслѣдствіе недовѣрія, ты заподозрилъ ее въ сношеніяхъ съ Цезаремъ и что твоя ярость была неизлечима, она послала сказать тебѣ, что умерла. Но затѣмъ боясь послѣдствій этой вѣсти, она поручила мнѣ сказать тебѣ правду, и я боюсь, что явился слишкомъ поздно.

Антоній. Слишкомъ поздно, добрый Діомедъ! Позови ко мнѣ мою стражу.

Діомедъ. Эй, стража! Сюда васъ зоветъ Антоній!

Входитъ стража.

Антоній. Снесите меня, друзья, туда, гдѣ укрылась Клеопатра. Это послѣдняя услуга, которую я потребую у васъ.

1-й стражникъ. Какое горе, что ты не могъ пережить послѣдняго вѣрнаго тебѣ слугу.

Всѣ. Тяжелый день!

Антоній. О, храбрые товарищи! не тѣшьте жестокую судьбу сокрушеніемъ. Примемъ-же хорошенько врага, пришедшаго насъ покарать; покараемъ его сами кажущейся безпечностью. Подымите меня. Я часто предводительствовалъ вами. Снесите меня, въ свою очередь, добрые друзья мои, и примите всѣ мою благодарность (Стражи уходятъ, унося Антонія).

СЦЕНА XIII.

Александрія. Могильный памятникъ. Клеопатра, Харміона и Ира.

Клеопатра. О, Харміона, я никогда не выйду отсюда.

Харміона. Утѣшься, добрая царица!

Клеопатра. Нѣтъ, не хочу! Всѣ эти странныя и ужасныя происшествія случились какъ разъ вовремя. Но я презираю утѣшенія. Мое горе, чтобы оно равнялось его причинѣ, должно быть столь-же велико, какъ она.

Входитъ Діомедъ.

Ну что? Умеръ-ли онъ?

Діомедъ. Онъ близокъ къ смерти, но еще не умеръ. Посмотри въ окно своего памятника. Стража несетъ его (Стража несетъ Антонія).

Клеопатра. О, солнце, сожги обширную вселенную, по которой ты катишь кругъ свой, и пусть мракъ закроетъ сильно измѣнившійся видъ земли. О, Антоній, Антоній, Антоній! Харміона, на помощь; на помощь, Ира! На помощь, друзья! Подымите его сюда!

Антоній. Тише! Не могущество Цезаря сокрушило Антонія, — самъ Антоній сокрушилъ себя.

Клеопатра. Это такъ и должно было быть! Никто иной кромѣ Антонія, не могъ побѣдить Антонія! Но какое несчастье, что это случилось!

Антоній. Я умираю! Я умираю, царица, но я молю у смерти задержки, чтобы изъ многихъ тысячъ поцѣлуевъ запечатлѣть на твоихъ устахъ послѣдній, бѣдный поцѣлуй.

Клеопатра. О, прости мнѣ, милый другъ, я не смѣю; я не смѣю сойдти, боясь, что меня схватятъ; никто никогда не увидитъ меня на царственномъ тріумфѣ счастливаго Цезаря, если ножи, яды, змѣи имѣютъ остріе, жало и дѣйствія — я спасена! Твоя жена Октавія, съ ея добродѣтельнымъ взглядомъ и невозмутимымъ равнодушіемъ, не будетъ имѣть чести оскорбить меня. Сюда, сюда Антоній! Помогите мнѣ, милыя, поднять его сюда! Помогите-же мнѣ!

Антоній. Скорѣй, скорѣй, или меня не станетъ.

Клеопатра. О, какъ это трудно! Какъ ты тяжелъ, мой милый! А можетъ быть наши силы истощились убивающимъ насъ горемъ. Если-бы у меня была власть великой Юноны, тебя поднялъ-бы сильнокрылый Меркурій и посадилъ-бы рядомъ съ Юпитеромъ. Ко мнѣ, ко мнѣ! Еще маленькое усиліе! Желанія всегда были глупостью. Ко мнѣ, ко мнѣ, ко мнѣ! (Втаскиваетъ Антонія къ себѣ). Добро пожаловать, добро пожаловать! Умри, гдѣ жилъ, и оживись подъ моими поцѣлуями. О, если-бы мои губы имѣли силу одухотворить тебя, я-бы истощила теперь эту силу.

Всѣ. О горестное зрѣлище!

Антоній. Я умираю, Клеопатра, умираю! Дай мнѣ нѣсколько капель вина, чтобы я могъ говорить.

Клеопатра. Нѣтъ, дай мнѣ говорить. Я буду издѣваться такъ жестоко, что сама лживая фортуна, выведенная изъ терпѣнія моими насмѣшками, сломаетъ свое колесо.

Антоній. Одно слово, дорогая царица! Ищи у Цезаря спасенія твоей жизни и чести. О!

Клеопатра. Эти двѣ вещи несовмѣстимы.

Антоній. Милая, послушай меня. Изъ всѣхъ приближенныхъ Цезаря не довѣряй никому, кромѣ Прокулея.

Клеопатра. Я довѣрюсь только своей рѣшимости и твердости руки, но никогда не довѣрюсь никому изъ приближенныхъ Цезаря.

Антоній. Не плачь о несчастномъ концѣ жестокой судьбы моей; вспомни лучше о прежнихъ дняхъ счастья, когда я былъ самымъ могущественнымъ и славнымъ повелителемъ міра; я умираю сегодня, но умираю безъ униженія и трусости; если я снялъ свой шлемъ, то передъ соотечественниками и, какъ римлянинъ, побѣжденный римляниномъ. Отходитъ мой духъ… не могу больше… (Умираетъ).

Клеопатра. И ты, благороднѣйшій человѣкъ, умираешь! И ты не думаешь обо мнѣ! И я должна остаться одна въ этомъ грустномъ мірѣ, который безъ тебя для меня не лучше хлѣва! О, взгляните, вѣнецъ міра увялъ! О, поблекли лавры войны, знамя воина погибло! Мальчики и дѣвченки отнынѣ стали равны мужчинамъ, нѣтъ болѣе превосходства и ничего болѣе не осталось достойнаго вниманія подъ луной!

Харміона. О, успокойся, царица!

Ира. И она умерла.

Харміона. Царица!

Ира. Повелительница!

Харміона. О, царица, царица, царица!

Ира. Владычица Египта! Царица!

Харміона. Тише, тише, Ира!

Клеопатра. Я теперь не болѣе какъ женщина, подверженная такимъ-же презрѣннымъ страстямъ, какъ простая коровница, занимающаяся самой черной работой. Я должна была-бы бросить свой скипетръ завистливымъ богамъ, сказавъ имъ, что этотъ міръ стоилъ-бы ихъ собственнаго, если-бы они не украли нашего сокровища. Все теперь подобно небытію. Терпѣніе — глупость, а нетерпѣніе — годится только бѣшеной собакѣ… Развѣ преступленіе кинуться въ тайное жилище смерти раньше, чѣмъ сама смерть не явится къ намъ? Какъ вы себя чувствуете, милыя? Полно, полно, ободритесь. Ну, Харміона! Дорогія мои! О, женщины, женщины! Смотрите, нашъ свѣтильникъ угасъ, угасъ навсегда! (Стражѣ, оставшейся внизу). Ободритесь, друзья! Похоронимъ его, и тогда все храбро и благородно исполнено будетъ нами, до великому римскому обычаю; смерть возгордится, принимая насъ въ свои объятія. Пойдемъ, пойдемъ! оболочка этого обширнаго духа уже холодна. О, у насъ не осталось больше друзей, кромѣ храбрости и быстраго конца! (Уходятъ, унося тѣло Антонія).

ДѢЙСТВІЕ ПЯТОЕ.

СЦЕНА I.

Подъ Александріей. Лагерь Цезаря. Входятъ: Цезарь, Агриппа, Долабелла, Меценатъ, Галлъ, Прокулей и другіе.

Цезарь. Отправься къ нему и убѣди его одѣться. Скажи ему что въ настоящемъ безнадежномъ его положеніи дальнѣйшія его проволочки не болѣе, какъ издѣвательства надъ нами.

Долабелла. Скажу, государь (Уходитъ. Появляется Дерцетъ, держа обнаженный и окровавленный мечъ Антонія).

Цезарь. Что это значитъ? Кто ты такой и какъ дерзаешь являться передъ нами въ такомъ видѣ?

Дерцетъ. Мое имя — Дерцетъ. Я служилъ Марку Антонію и былъ преданъ ему, какъ лучшему изъ господъ долженъ быть преданъ дѣйствительно хорошій слуга. Пока онъ могъ держаться на ногахъ и говорить, я только затѣмъ и дышалъ, чтобы при случаѣ пожертвовать за него жизнью, сражаясь противъ его враговъ. Угодно тебѣ будетъ взять меня къ себѣ? Если «да», я и тебѣ, Цезарь, буду тѣмъ-же, чѣмъ былъ для Антонія; не угодно? возьми и мою жизнь.

Цезарь. Что хочешь ты этимъ сказать?

Дерцетъ. Только то, что Антоній умеръ.

Цезарь. Такой великой причинѣ скорби слѣдовало-бы надѣлать болѣе шума; земному шару слѣдовало-бы согнать на улицы цѣлыя стаи львовъ, а горожанъ въ вертепы львовъ. Смерть Антонія не то, что смерть частнаго человѣка; въ его имени заключалась цѣлая половина міра.

Дерцетъ. Да, Цезарь, онъ скончался, и умеръ онъ не отъ руки вершителя общественнаго правосудія, не отъ наемнаго ножа. Его сразила та слабая рука, которая покрыла славою блистательныя его дѣянія, поразила его сердце съ такою твердостью, какая была доступна только его великому сердцу. Смотри, вотъ его мечъ, выхваченный мною изъ его раны; смотри, мечъ обагренъ его благородною кровью.

Цезарь. Вы опечалились, друзья. Да накажутъ меня боги, если такое извѣстіе не въ состоянія подернуть влагой цезарскіе глаза!

Агриппа. Какъ странно, однако, что природа позволяетъ намъ проливать слезы надъ тѣмъ, чего мы такъ ревностно добивались.

Меценатъ. Достоинства и недостатки находились у него въ полномъ равновѣсіи.

Агриппа. Никогда человѣкомъ еще но управлялъ болѣе возвышенный духъ; но вы, боги, не правда-ли, прибавите къ его недостаткамъ еще нѣсколько другихъ, чтобы мы-то могли чувствовать себя людьми. Цезарь тронутъ до слезъ.

Меценатъ. Онъ поневолѣ вынужденъ видѣть свое изображеніе въ такомъ громадномъ зеркалѣ.

Цезарь. О, Антоній, до этого довелъ тебя я! Но мы вѣдь отсѣкаемъ больные члены у нашего тѣла. Я былъ поставленъ въ необходимость видѣть или твое жестокое паденіе, или свое. Миръ для насъ двоихъ былъ слишкомъ тѣсенъ, и мы вдвоемъ въ немъ-бы не ужились. Но теперь позволь такими же драгоцѣнными, какъ кровь сердца, слезами оросить прискорбный фактъ, что наши непримиримыя созвѣздія на столько разъединяли то, что было между нами общаго, что ты, мой братъ, мой соучастникъ во всѣхъ великихъ помыслахъ, дѣлившій со мною управленіе государствомъ, мой товарищъ въ войнахъ, правая рука собственнаго моего тѣла, сердце, въ которомъ развивалась каждая моя мысль, каждое побужденіе моего сердца, палъ жертвою нашихъ разногласій. Послушайте, друзья мои… или нѣтъ? лучше поговоримъ объ этомъ въ другое, болѣе удобное время.

Входитъ Гонецъ.

Порученіе, возложенное на этого человѣка, такъ и проглядываетъ въ его лицѣ; однако, послушаемъ, что онъ скажетъ (Гонцу). Откуда ты?

Гонецъ. Теперь я бѣдный египтянинъ. Царица и повелительница моя, нашедшая убѣжище въ послѣднемъ, что у нея осталось, то есть въ гробницѣ Антонія, желаетъ узнать дальнѣйшія твои намѣренія, чтобы заранѣе приготовиться ко всему, что ее ожидаетъ.

Цезарь. Скажи, чтобы она не впадала въ уныніе. Скоро черезъ кого-нибудь изъ нашихъ приближенныхъ она узнаетъ, насколько великодушно и милостиво наше рѣшеніе. Жестокосердымъ Цезарь быть не можетъ.

Гонецъ. Да благословятъ тебя боги (Уходитъ).

Цезарь. Ступай, Прокулей, передай ей, что мы не намѣрены ее унижать. Пусти въ ходъ всѣ усилія, какія потребуются, чтобы одержать верхъ надъ ея страстнымъ и дикимъ отчаяніемъ. Постарайся, чтобы она въ порывѣ скорби какъ нибудь не побѣдила насъ своею смертью. Жизнь ея въ Римѣ будетъ вѣдь, служить намъ вѣчнымъ тріумфомъ. Ступай, и какъ можно скорѣе дай намъ знать, какъ ты ее найдешь и что она говоритъ.

Прокулей. Не замедлю этого сдѣлать (Уходитъ).

Цезарь. Ступай съ нимъ и ты, Галлъ (Галлъ тоже уходить) Гдѣ Долабелла! Пусть онъ тоже поможетъ Прокулею.

Агриппа и Меценатъ. Долабелла!

Цезарь. Нѣтъ, не зовите его: я вспомнилъ что уже послалъ его по дѣлу и онъ скоро воротится. Пойдемте въ мою ставку тамъ вы увидите, какъ неохотно рѣшился я на эту войну, какъ спокойно, какъ миролюбиво я выражался въ своихъ письмахъ. Пойдемте; я покажу вамъ все, что касается этого дѣла (Уходятъ).

СЦЕНА II.

Александрія. Комната въ мавзолеѣ. Входятъ: Клеопатра, Харміона и Ира.

Клеопатра. Мое отчаяніе начинаетъ утрачивать свою горечь. Что значитъ быть Цезаремъ? Развѣ онъ само счастіе? Нѣтъ, онъ только рабъ счастія, исполнитель его прихотей. Какое, напротивъ, величіе — совершить то, что полагаетъ конецъ всѣмъ другимъ дѣламъ, что связываетъ руки непріятнымъ случайностямъ, оковываетъ превратность, погружаетъ въ непробудный сонъ и навсегда избавляетъ отъ жажды грезы, служащей кормилицей какъ для нищаго, такъ и для Цезаря.

Входятъ: Прокулей и Галлъ; за ними слѣдуютъ воины.

Прокулей. Цезарь шлетъ царицѣ Египта привѣтъ и предлагаетъ ей обдумать, что ей угодно было-бы у него попросить.

Клеопатра. Какъ твое имя?

Прокулей. Прокулей.

Клеопатра. Мнѣ Антоній говорилъ о Прокулеѣ и совѣтовалъ мнѣ ему довѣриться. Но обманъ не страшенъ, когда довѣріе ужь безполезно. Если твоему властелину желательно, чтобы царица стала нищей, скажи ему, что она уже изъ одного приличія не можетъ попросить менѣе царства. Если ему угодно будетъ подарить мнѣ для моего сына завоеванный римлянами Египетъ, въ его подаркѣ окажется такъ много моей-же собственности, что мнѣ останется благодарить; его за это на колѣняхъ.

Прокулей. Не впадай въ уныніе. Твоя судьба находится въ царственныхъ рукахъ. Довѣрься вполнѣ моему повелителю и не бойся ничего. Онъ такъ преисполненъ доброты что она изливается на всѣхъ нуждающихся въ ней. Позволь мнѣ сообщить ему, что ты отдаешься въ его власть, и ты найдешь въ немъ повелителя, который осыплетъ тебя благодѣяніями, какъ только ты обратишься къ его милосердію.

Клеопатра. Прошу, передай ему, что я раба его счастія что я передаю ему завоеванное имъ величіе, что я ежечасно изучаю науку покорности и что взглянула-бы на него съ радостью.

Прокулей. Прекрасная царица, я это ему передамъ. Будь покойна; я знаю, что о твоемъ несчастіи жалѣетъ самъ виновникъ его.

Галлъ. Видишь, какъ легко овладѣть ея мыслями.

(Прокулей съ двумя солдатами по приставленной лѣстницѣ влѣзаетъ въ окно и становится позади Клеопатры. Солдаты, отодвинувъ засовы, отворяютъ двери).

Стерегите ее до прибытія Цезаря (Уходитъ).

Ира. Царица.

Харшона. О Клеопатра! Ты, царица, взята въ плѣнъ!

Клеопатра (вынимая кинжалъ). Скорѣе, вѣрныя руки, скорѣе ко мнѣ на помощь!

Прокулей (обезоруживая ее). Остановись, остановись, царица. Не наноси себѣ такого страшнаго вреда; этимъ я не предаю тебя, а спасаю.

Клеопатра. Какъ! Ты отнимаешь у меня даже орудіе избавленія? Вѣдь даже и собакъ избавляютъ отъ слишкомъ сильныхъ мученій.

Прокулей. Клеопатра, не оскорбляй самоубійствомъ великодушія моего повелителя. Дай ему выказать передъ свѣтомъ все свое великодушіе, все благородство; смертью-же своею ты навсегда лишишь его этой возможности.

Клеопатра. О смерть, гдѣ-же ты? Приди ко мнѣ, приди; скорѣе, и возьми себѣ царицу; одна она стоитъ цѣлыхъ сотенъ дѣтей и нищихъ!

Прокулей. Государыня, успокойся!

Клеопатра. Послушай, я не стану ѣсть, не стану пить, и если нужны еще пустыя слова, добавлю: — я не стану спать, но помимо воли Цезаря сокрушу бренное обиталище моей души. Слушай, я не хочу, чтобы меня, какъ рабу, приковали къ его побѣдоносной колесницѣ, не хочу, чтобы глупая Октавія бичевала меня своими цѣломудренными взглядами. Я не позволю, чтобы меня выставляли на показъ жестокосердой римской черни! Лучше пусть мнѣ послужитъ могилой первая попавшаяся грязная яма въ Египтѣ! Лучше бросьте меня совершенно нагую въ тину Нила и пускай меня тамъ растерзаютъ до смерти водяныя мухи и отвратительныя нильскія чудовища! Лучше обратите высочайшую изъ пирамидъ моей родины въ висѣлицу и, закованную въ цѣпи, повѣсьте меня тамъ!

Прокулей. Воображеніе рисуетъ тебѣ всѣ эти ужасы безъ всякаго повода со стороны Цезаря.

Входитъ Долабелла.

Долабелла. Прокулей, то, что ты сдѣлалъ, уже извѣстно Цезарю, и онъ требуетъ тебя къ себѣ. Что же касается до царицы, надзоръ за нею порученъ мнѣ.

Прокулей. Этому, Долабелла, я очень радъ. Прошу, обращайся съ нею поласковѣе (Клеопатрѣ). Я готовъ передать Цезарю все, что тебѣ угодно.

Клеопатра. Скажи ему, что я желала бы умереть.

Прокулей и воины уходятъ.

Долабелла. Благородная царица, слыхала ты обо мнѣ?

Клеопатра. Не могу отвѣтить положительно.

Долабелла. Ты навѣрное меня знаешь?

Клеопатра. Какая важность въ томъ, слыхала ли я о тебѣ, знаю я тебя или нѣтъ? Вѣдь вы хохочете до слезъ, когда дѣти или женщины разсказываютъ свои сны.

Долабелла. Я тебя не понимаю.

Клеопатра. Я видѣла во снѣ, что императоръ Антоній… О, боги, пошлите мнѣ еще такой же сонъ, чтобы я еще разъ могла увидѣть такого человѣка!

Долавелла. Если тебѣ такъ угодно.

Клеопатра. Лицо его было свѣтло, какъ небо, и на этомъ небѣ сіяло солнце и мѣсяцъ, во время своего теченія озарившіе маленькій земной шаръ.

Долабелла. Созданіе прекрасное, какъ само совершенство…

Клеопатра. Его нога была готова перешагнуть черезъ океанъ, а его поднятая рука, словно шлемомъ, украшала весь міръ. Голосъ его казался небесною музыкою, но, впрочемъ, только тогда, когда онъ обращался къ друзьямъ, потому что, если бывало нужно устрашить, потрясти земной шаръ, онъ рокоталъ, словно громъ небесный. Для щедрости его никогда не наступала зима, а длилась вѣчная осень, тѣмъ болѣе приносившая новыхъ плодовъ, чѣмъ болѣе ихъ поживали; его наслажденіе и радости постоянно, словно дельфины, изгибали спину надъ стихіей, въ которой проживали. Его цвѣтами украшались вѣнцы и короны; острова и даже цѣлыя царства, словно мелкая монета, сыпались изъ его кармановъ.

Долабелла. Клеопатра…

Клеопатра. Какъ ты думаешь, существовалъ или могъ когда-нибудь существовать такой человѣкъ, какой мнѣ приснился?

Долабелла. Нѣтъ, царица, не могъ.

Клеопатра. Нѣтъ, лжешь, и боги это слышатъ! Если же есть или былъ когда нибудь такой человѣкъ, онъ не далеко оставить за собою всякое сновидѣніе. Въ созданіи чудныхъ формъ природа, конечно, не можетъ спорить фантазіей, такъ какъ у нея недостаетъ матеріала, но, создавъ Антонія, она все-таки превзошла фантазію, совершенно затмила все ея призрачное творчество.

Долабелла. Твоя потеря, добрѣйшая царица, такъ-же велика, какъ ты сама, и ты ее пересилишь соотвѣтственно ея тяжести. Пусть я никогда ничего не добьюсь, если твоя скорбь не отозвалась такъ сильно въ моемъ сердцѣ, что и оно разрывается на части.

Клеопатра. Благодарю. Извѣстно тебѣ, какъ думаетъ распорядиться мною Цезарь?

Долабелла. Мнѣ хотѣлось бы, чтобы ты узнала его намѣренія, а между тѣмъ мнѣ противно ихъ тебѣ высказывать.

Клеопатра. Нѣтъ, прошу тебя, говори.

Долабелла. Какъ онъ ни благороденъ…

Клеопатра. Онъ все-таки заставитъ меня слѣдовать за его тріумфальной колесницей?

Долабелла. Да, царица, заставитъ. Я это знаю.

Голоса за сценой. Давайте дорогу! Цезарь идетъ!

Входятъ: — Цезарь, Галлъ, Прокулей, Меценатъ, Селевкъ и свита.

Цезарь. Которая-же царица Египта?

Долабелла. Царица, это императоръ (Клеопатра преклоняетъ колѣна).

Цезарь. Встань: ты не должна преклонять колѣна, прошу тебя, встань… встань, царица Египта.

Клеопатра. Я должна повиноваться моему повелителю: таково рѣшеніе боговъ.

Цезарь. Отгоняй отъ себя черныя думы, и хотя перечень твоихъ нанесенныхъ намъ оскорбленій сроднился съ нашею плотью, но мы готовы смотрѣть на нихъ, какъ на простыя случайности.

Клеопаіра. Единственный властелинъ міра, я не могу вполнѣ обѣлить передъ тобою моего дѣла. Напротивъ, я сознаюсь что не была чужда слабостей, которыя и до меня нерѣдко позорили нашъ полъ.

Цезарь. Знай, Клеопатра, что намъ пріятнѣе смягчить твои проступки, чѣмъ ихъ увеличивать. Если ты не станешь противиться нашимъ намѣреніямъ, — а они относительно тебя какъ нельзя болѣе милостивы, — перемѣна, окажется для тебя даже выгоднѣе. Если-же ты, напротивъ, слѣдуя примѣру Антонія, вздумаешь набросить на насъ тѣнь жестокосердія, ты сама уничтожишь мои добрыя намѣренія и подвергнешь дѣтей той жалкой участи, которую я готовъ отвратить, если ты положишься на меня. Встань, я удаляюсь…

Клеопатра. Можешь идти, куда тебѣ угодно. Міръ принадлежитъ тебѣ, и онъ весь для тебя открытъ. Насъ-же, побѣжденныхъ тобою, ты можешь развѣшивать какъ вздумается, словно щиты или трофеи. Вотъ, доблестнѣйшій мой властелинъ…

Цезарь. Во всемъ, что касается Клеопатры, ты сама будешь моею совѣтницею.

Клеопатра. Вотъ опись золота, серебра и всѣхъ другихъ принадлежащихъ мнѣ драгоцѣнностей. Тутъ обозначено все, не пропущено ни одной бездѣлушки. Гдѣ Селевкъ?

Селевкъ. Здѣсь, государыня.

Клеопатра. Это хранитель моей казны. Спроси у него, и онъ отвѣтитъ тебѣ головою, что я ничего не утаила для себя. Говори-же правду, Селевкъ.

Селевкъ. Государыня, лучше лишиться языка, чѣмъ на свою бѣду утверждать неправду.

Клеопатра. Что-же я утаила?

Селевкъ. Достаточно вещей, чтобы выкупить все, что значится въ описи.

Цезарь. Не краснѣй, Клеопатра. Я одобряю твою предусмотрительность.

Клеопатра. Смотри, Цезарь, смотри, какъ всѣ переходятъ на сторону сильныхъ. Мои слуги дѣлаются теперь твоими слугами, а перемѣнись мы положеніемъ, твои сдѣлались бы моими. Неблагодарность Селевка доводитъ меня до бѣшенства… О рабъ, ты настолько-же вѣренъ, какъ покупная любовь!.. Ты пятишься передо мною назадъ? Подожди! Ручаюсь, что ты даже побѣжишь, но я поймаю твои глаза, если-бы у нихъ были даже крылья!.. Бездушный негодяй! Рабъ! Собака! О, какая необычайная низость!

Цезарь. Добрѣйшая царица, позволь тебя попросить…

Клеопатра. О Цезарь, какъ горекъ этотъ позоръ! Все то время, коѵда ты, высочайшій повелитель, удостоиваешь меня, униженную такъ страшно, своего посѣщенія собственный мой слуга увеличиваетъ сумму моихъ скорбей, присовокупляя къ ней собственную свою злобу. Да, добрый Цезарь, предположимъ даже, что я утаила нѣсколько женскихъ бездѣлушекъ, ничтожныхъ вещицъ, которыя обыкновенно дарятъ незначительнымъ друзьямъ; положимъ даже, что я скрыла нѣсколько драгоцѣнностей для людей или для Октавіи, чтобы тѣмъ снискать ихъ заступничества, но скажи, слѣдовало-ли изобличать меня въ этомъ, да еще облагодѣтельствованному мною человѣку?.. О боги, это унижаетъ меня болѣе, чѣмъ самое паденіе! (Селевку). Удались отсюда, или иначе слезы гнѣва брызнутъ изъ подъ моего несчастія, какъ изъ подъ пепла… если-бы ты въ самомъ дѣлѣ былъ мужъ, ты пожалѣлъ-бы меня.

Цезарь. Селевкъ, удались (Селевкъ уходитъ).

Клеопатра. Мы, великіе міра сего, нерѣдко терпимъ нареканія за то, что дѣлается другими; когда же насъ постигнетъ паденіе, мы отвѣтимъ и за чужія дѣянія, и за свои. Въ этомъ случаѣ мы вполнѣ достойны сожалѣнія.

Цезарь. Клеопатра, мы не намѣрены включать въ списокъ нашихъ пріобрѣтеній ни того, что ты сказала, ни того, что значится въ описи. Пусть все это остается при тебѣ; располагай этими вещами какъ знаешь. Цезарь не торгашъ; онъ не станетъ торговаться съ тобою о томъ, что продается купцами. Поэтому успокойся, и пусть мрачныя думы не служатъ тебѣ темницею. Нѣтъ, добрѣйшая царица, мы намѣрены поступить относительно тебя такъ, какъ ты сама намъ посовѣтуешь. Не мори-же себя голодомъ; спи спокойно. Мы такъ о тебѣ заботимся и такъ тебя жалѣемъ, что навсегда останемся твоимъ другомъ… Прощай!

Клеопатра. Постой еще, властелинъ мой и повелитель.

Цезарь. Нѣтъ, нѣтъ, прощай (Уходитъ со свитой).

Клеопатра. Милыя мои, онъ старается успокоить меня льстивыми рѣчами, чтобы заставить меня измѣнить чувству уваженія къ себѣ… Но послушай, Харміона… (Шепчетъ ей на ухо).

Ира. Кончай скорѣе свои дѣла, царица; свѣтлый день уже миновалъ, и насъ ожидаетъ мракъ ночи.

Клеопатра. Возвращайся скорѣе, Харміона. Я давно уже отдала приказаніе, и слуги, вѣроятно, забыли то, что нужно. Ступай, поторопи.

Харміона. Иду.

Входитъ Долабелла.

Долавелла. Гдѣ царица?

Харміона. Вотъ она (Уходитъ).

Клеопатра. Долабелла.

Долабелла. Царица, въ силу высказаннаго тобою желанія и ради моей привязанности къ тебѣ, я спѣшу сообщить тебѣ, что Цезарь отправляется черезъ Сирію, а черезъ три дня и тебя вмѣстѣ съ твоими дѣтьми отправитъ впередъ въ Римъ. Извлекай изъ моего сообщенія какую тебѣ угодно пользу; я-же исполнилъ твою просьбу и сдержалъ свое обѣщаніе.

Клеопатра. Я навсегда остаюсь твоею должницею, Долабелла.

Долабелла. А я твоимъ слугою. Прощай, царица; я обязанъ сопутствовать Цезарю.

Клеопатра. Благодарю тебя. Прощай (Долабелла уходитъ). Ну какъ тебѣ это нравится? И тебя, египетская куколка, такъ-же, какъ меня, станутъ выставлять въ Римѣ на показъ. Чтобы мы были замѣтнѣе, гнусные ремесленники, въ грязныхъ передникахъ, съ треугольниками и съ молотками, поднимутъ насъ на руки, и мы, обвеваемые ихъ смраднымъ дыханіемъ, должны будемъ впивать въ себя ихъ отвратительныя испаренія.

Ира. Боги этого не допустятъ!

Клеопатра. Нѣтъ, будетъ такъ, Ира! Насъ, словно непотребныхъ женщинъ, схватятъ грубые ликторы; дрянные рифмоплеты охрипнутъ, распѣвая о насъ; придворные комедіанты выведутъ насъ на сцену, станутъ представлять наши пиры въ Александріи. Антонія вынесутъ на сцену пьянымъ, а какой-нибудь писклявый мальчишка насмѣется надъ моимъ величіемъ, придавъ мнѣ и видъ, и движенія уличной потаскушки.

Ира. О, боги!

Клеопатра. Все это будетъ, будетъ непремѣнно.

Ира. Я никогда этого не увижу; я знаю, что мои ногти сильнѣе моихъ глазъ.

Клеопатра. Да, это вѣрнѣйшее средство ихъ перехитрить и разстроить всѣ ихъ заранѣе обдуманные замыслы.

Входить Харміона.

Что скажешь, Харміона? Милыя, нарядите меня, какъ царицу. Принесите лучшія мои украшенія. Я опять отправлюсь на Циднѣ — встрѣчать Марка Антонія… Ступай, Ира… Итакъ, Харміона, мы рѣшились покончить; послужи мнѣ еще нѣсколько минутъ, а затѣмъ гуляй на свободѣ до страшнаго суда. Принеси мой вѣнецъ и все остальное (Ира уходитъ). Что тамъ за шумъ!

Входитъ одинъ изъ стражей.

Стражъ. Пришелъ какой-то поселянинъ съ фигами, онъ непремѣнно хочетъ тебя видѣть.

Клеопатра. Впусти его (Стражъ уходитъ). Какому жалкому созданію приходится иногда совершать самыя благородныя дѣянія! Вотъ, напримѣръ, этотъ ничтожный человѣкъ несетъ мнѣ свободу. Рѣшеніе мое неизмѣнно: во мнѣ болѣе не осталось ничего женскаго. Теперь я отъ головы до ногъ тверда, какъ мраморъ, и измѣнчивая луна уже болѣе не моя планета (Стражъ вводитъ поселянина: у того въ рукахъ корзина).

Стражъ. Вотъ онъ.

Клеопатра. Оставь насъ однихъ; уйди (Стражъ уходитъ). Съ тобою красивая нильская змѣйка, причиняющая смерть безъ всякихъ страданій?

Поселянинъ. Со мною, но не совѣтую тебѣ ее трогать. Слѣдъ, оставляемый ея жаломъ, безсмертенъ, и тотъ, кто отъ нея страдаетъ, оправляется рѣдко, даже почти никогда.

Клеопатра. Помнишь-ли какой-нибудь случай, чтобъ отъ нея умерли?

Поселянинъ. Видѣлъ я, какъ умирали отъ нея многіе: — и мужчины, и женщины. Вотъ не дальше, какъ вчера, слышалъ я объ одномъ такомъ случаѣ. Укушена была прекрасная женщина, правда, любившая немного прихвастнуть, чего, конечно, не слѣдовало бы дѣлать женщинѣ… да и то хвастать только честнымъ образомъ. Ну, вотъ, она разсказывала, какъ умерла оттого, что ее ужалила змѣя, и какія боли она при этомъ чувствовала… Она, не шутя, отзывалась объ этой змѣйкѣ, очень хорошо, но вѣдь того, кто вздумалъ бы вѣрить всему, что говорятъ женщины, не спасла бы и половина того, что онѣ дѣлаютъ. Одно только стоитъ выше всякаго сомнѣнія, а именно то, что змѣйка эта — самая злая змѣйка.

Клеопатра Теперь ты можешь насъ оставить.

Поселянинъ. Желаю тебѣ натѣшиться ею вдоволь.

Клеопатра. Прощай.

Поселянинъ (ставя корзину на полъ). Смотри только, не забывай, что змѣя — все-таки змѣя.

Клеопатра. Хорошо, хорошо, прощай.

Поселянинъ. Видишь-ли, змѣѣ повѣрить нельзя, когда она не въ рукахъ у благоразумныхъ людей. Помни, что въ змѣѣ нѣтъ ровно ничего добраго.

Клеопатра. Не бойся; мы будемъ осторожны.

Поселянинъ. И прекрасно. Не давайте ей ничего, потому, что она не стоитъ корма.

Клеопатра. Она съѣсть меня.

Поселянинъ. Нѣтъ, ужь не считайте меня такимъ дуракомъ, чтобы я не зналъ, что и самъ дьяволъ не съѣстъ женщины. Женщина — блюдо боговъ; это я знаю… если только дьяволъ не приправилъ ее по своему… А сказать правду, чти мерзавцы дьяволы дѣлаютъ богамъ много пакостей черезъ женщинъ, потому, что изъ каждаго десятка женщинъ, созданныхъ богами, пятерыхъ непремѣнно перепортятъ дьяволы.

Клеопатра. Хорошо, ступай.

Посблянинъ. Право, такъ. Желаю, чтобы эта змѣйка доставила вамъ какъ можно болѣе удовольствія (Уходитъ).

Ира возвращается, неся корону, порфиру и т. д.

Клеопатра. Подай порфиру; надѣнь на меня корону… Я жажду безсмертія. Мои губы уже не увлажатся сокомъ египетскихъ гроздій… Добрая моя Ира. скорѣй, скорѣй… Мнѣ чудится, будто меня зоветъ голосъ Антонія; я будто вижу какъ онъ выпрямляется, чтобы похвалить меня за благородный мой поступокъ, слышу, какъ онъ зло издѣвается надъ счастьемъ Цезаря, надъ тѣмъ счастьемъ, которое боги иногда посылаютъ людямъ, чтобы чѣмъ-нибудь оправдать впослѣдствіи свою безпощадную кару. О, горячо любимый супругъ, я спѣшу, спѣшу къ тебѣ! Мое мужество дастъ мнѣ теперь право называться твоею женою! Я вся огонь и воздухъ; остальныя-же стихіи я предоставляю нисшимъ слоямъ жизни… Кончили вы? Если кончили, придите въ послѣдній разъ прикоснуться къ теплотѣ моихъ губъ. Прощай, добрая Харміона! Прощай, Ира! Мы разстаемся надолго, надолго (Цѣлуетъ ихъ; Ира падаетъ и умираетъ). Что, это значитъ? Неужто и у моихъ устъ такое-же смертоносное жало, какъ у ехидны? Отчего упала ты, Ира? Если ты и природа могли такъ легко, такъ тихо разстаться другъ съ другомъ, ударъ смерти не болѣе, какъ ласковый щипокъ любовника. Отъ этого щипка хоть и больно, но его все-таки желаешь получить… Она недвижима! Умирая, ты какъ будто говоришь міру, что съ нимъ не стоитъ прощаться.

Харміона. Разлейся дождемъ, черная туча, чтобы я могла сказать, что и сами боги плачутъ.

Клеопатра. Мнѣ будетъ стыдно, если она первая встрѣтитъ кудряваго Антонія. Онъ примется ее распрашивать, наградитъ ее поцѣлуемъ, котораго я жажду, какъ небеснаго блаженства. Приди, смертоносная, пресмыкающаяся гадина, и разомъ разсѣки своими острыми зубами запутанный узелъ жизни. (Вынимаетъ изъ корзины змѣю и припускаетъ ее къ груди). Да будь-же позлѣе, ядовитая дурочка; отравляй меня скорѣе. О, если-бы ты могла говорить, ты непремѣнно назвала-бы цезаря недогадливымъ осломъ.

Харміона. О, звѣзда востока!

Клеопатра. Тише, тише! Развѣ ты не видишь, что у груди моей младенецъ, усыпляющій сосаніемъ свою кормилицу?

Харміона. О, сердце мое, разорвись на части!

Клеопатра. Это ощущеніе сладостно, какъ бальзамъ, нѣжно и кротко, какъ воздухъ… О, мой Антоній! (Прикладываетъ къ рукѣ другую змѣю). Припущу и тебя. Зачѣмъ медлить еще? (Падаетъ на ложе и умираетъ).

Харміона. Гдѣ? въ этомъ пустынномъ мірѣ? Прощай! торжествуй теперь, смерть! Прекраснѣйшая изъ женщинъ въ твоей власти. Закрой ты опушенныя рѣсницами завѣсы. Отнынѣ золотистому Фебу никогда уже не обращать на себя такихъ царственныхъ глазъ. Корона на тебѣ покосилась; поправлю ее, а затѣмъ и сама въ путь-дорогу!

Входятъ нѣсколько стражей.

1-й стражъ. Гдѣ царица?

Харміона. Тише! Смотри, не разбуди ея.

1-й стражъ. Цезарь прислалъ…

Харміона. Слишкомъ медленнаго гонца (Прижимаетъ къ себѣ змѣю). Иди ко мнѣ, змѣйка! Кончай скорѣе!.. Я едва тебя чувствую.

1-й стражъ. Подойдемъ поближе. Я вижу, что здѣсь не совсѣмъ ладно: цезарь обманутъ.

2-й стражъ. Онъ прислалъ Долабеллу. Позовите его.

1-й стражъ. Что-же это такое! Развѣ вы хорошо поступили, Харміона?

Харміона. Поступокъ превосходный, вполнѣ достойный царицы, считающей въ числѣ своихъ предковъ множество царей… Ахъ, воины! (Падаетъ и умираетъ; входитъ Долабелла).

Долабелла. Что здѣсь такое?

2-й стражъ. Всѣ мертвыя.

Долабелла. Да, цезарь, ты тревожился недаромъ. Ты сейчасъ прибудешь сюда, чтобы увидать, что совершилось именно то, что тебѣ такъ хотѣлось предотвратить.

Голоса за сценой. Дорогу, дорогу цезарю!

Входитъ Цезарь со свитою.

Долабелла. Ты, цезарь, слишкомъ проницательный авгуръ. Чего ты боялся, то и случилось.

Цезарь. Такой геройскій конецъ лучше всей остальной жизни. Она угадала наши намѣренія и царственно пошла своимъ путемъ. Какъ-же умерли онѣ? Крови я не вижу.

Долабелла. Кто послѣдній былъ съ ними?

1-й стражъ. Какой-то олухъ крестьянинъ, принесшій царицѣ фигъ. Вотъ и корзина.

Цезарь. Онѣ, стало-быть, умерли отъ яда?

1-й стражъ. Вотъ эта, то-есть, Харміона была еще жива. Она стояла на ногахъ и говорила. Когда я вошелъ, она поправляла корону на головѣ умершей царицы, потомъ вдругъ сама задрожала и упала,

Цезарь. Это хотя и слабодушіе, но оно все-таки обличаетъ благородство… Однако, если-бы она отравилась, это было-бы замѣтно на ея наружности. Лицо ея распухло-бы, а теперь она точно притворилась спящею, чтобы заманить другого Антонія въ могучія сѣти своей красоты.

Долабелла. Вотъ на груди выступили капли крови и замѣтна маленькая припухлость. То же самое и на рукѣ.

1-й стражъ. Ее ужалила змѣя. Вотъ на листьяхъ фигъ замѣтна та слизь, какую ехидна оставляетъ за собою въ пещерахъ Нила.

Цезарь. Весьма вѣроятно, что она умертвила себя именно чтимъ способомъ. По разсказамъ ея врача, она часто разспрашивала о легчайшихъ способахъ умереть. Поднимите ее на руки вмѣстѣ съ ложемъ, а прислужницъ вынесите совсѣмъ изъ мавзолея. Положимъ царицу рядомъ съ Антоніемъ, и ни въ одной другой гробницѣ не окажется такой прославленной четы. Такія великія событія, какъ это, поражаютъ даже тѣхъ, кто въ нихъ виновенъ, и состраданіе къ ихъ судьбѣ будетъ жить на скрижаляхъ исторіи такъ-же долго, какъ само состраданіе. При погребеніи должно присутствовать все наше войско, а затѣмъ — въ Римъ. Всѣ распоряженія, по этому торжественному поводу, Долабелла, я поручаю тебѣ. (Всѣ уходятъ).

Конецъ. АНТОНІЙ и КЛЕОПАТРА.

Произведеніе это, имѣющее, впрочемъ, совершенно самостоятельный характеръ, является по дѣйствующимъ въ ней лицамъ какъ бы продолженіемъ «Юлія Цезаря». Антоній уже принимаетъ видное участіе въ «Юліѣ Цезарѣ», и новымъ лицомъ является лишь Клеопатра, посаженная на египетскій престолъ Цезаремъ, затѣмъ прельстившая Антонія и кончившая жизнь самоубійствомъ, когда увидѣла, что не въ силахъ очаровать Октавія. Впервые пьеса «Антоній и Клеопатра» появилась въ печати въ 1608 году, внесенная въ книгопродавческій каталогъ Эдуардомъ Блюнтомъ (Blaunt) именно въ тамъ году, что заставляетъ предполагать о созданіи ея Шекспиромь до этого времени, вѣроятнѣе всего въ 1607 году. Въ этомъ произведеніи Шекспиръ также очень близко держится разсказа Плутарха о жизни Антонія. Дѣленіе на акты и сцены установлено не Шекспиромъ, а позднѣе, такъ что въ этомъ отношеніи получается нѣкоторой несходство между изданіями.

Стр. 167. «Вѣнчаетъ рога свои гирляндами», — т.-е. обманутый мужъ, признающій свое положеніе почетнымъ.

Стр. 168. «Иродъ Іудейскій». У Шекспира: «а child, to whom Herod of Iewry may do homage», — къ которому и Иродъ имѣлъ-бы почтеніе. Во время представленія религіозныхъ мистерій Иродъ изображался особенно напыщеннымъ и гордымъ, такъ что выраженіе «Иродъ Іудейскій» вошло въ поговорку для изображенія чванства; поэтому Харміона желаетъ сына, которому преклонялся бы самъ гордый Иродъ.

Стр. 168. «Я предпочитаю долгую жизнь блюду фигъ» — пословица.

Стр. 168. «Мои дѣти лишены будутъ имени». Харміонѣ" нельзя ждать новаго счастья, а слѣдовательно и замужества поэтому она или будетъ бездѣтна, или, дѣйствительно, дѣти будутъ безъ имени.

Стр. 171. «Сосудъ съ слезами скорби» — намекъ на римскій обычай ставить въ погребальныя урны близкихъ людей сосуды съ слезами, вызванными утратою друзей.

Стр. 171. «Гнѣвъ римскаго Геркулеса», — Антоній велъ свою родословную отъ одного изъ сыновей Геркулеса.

Стр. 172. «Лошадиный волосъ съ змѣинымъ жаломъ» — намекъ на повѣріе языческаго происхожденія, что конскій волосъ, попавшій въ гнилую воду, обращается въ живое существо.

Стр. 176. «Ржавая вода» — обратное выраженіе, вызванное внѣшнимъ сходствомъ.

Стр. 177. Мандрогора — снотворное растеніе. Оно нерѣдко упоминается у Шекспира.

Стр. 178. «Чудесное снадобье» — намекъ на философскій камень, имѣвшій свойство однимъ прикосновеніемъ обращать обыкновенные металлы въ благородные.

Стр. 179. «Въ самомъ дѣлѣ?», по англійски indeed; если-же слово писать не слитно: in--deed (дѣло, дѣйствіе), то получается игра словъ, переданная въ переводѣ.

Стр. 180. «Египетская вдова», — Клеопатра, которую Цезарь выдалъ замужъ за Птоломея, впослѣдствіи утонувшаго.

Стр. 186. Упоминаніе о восьми кабанахъ для двѣнадцати человѣкъ заимствовано Шекспиромъ у Плутарха, съ тою только разницею, что у греческаго историка говорится о приготовленіи не завтрака, а ужина.

Стр 188. «Его перепела бьютъ моихъ», — у древнихъ существовали перепелиные бои, наподобіе пѣтушиныхъ.

Стр 189. «Играть на билліардѣ» — анахронизмъ.

Стр. 189. Анекдотъ о пойманной Антоніемъ соленой рыбѣ заимствованъ у Плутарха.

Стр. 190. Сцена Клеопатры съ вѣстникомъ многими (Grey, Malone, Stevens) считается за косвенный укоръ королевѣ англійской Елизаветѣ, очень сурово обращавшейся съ своими приближенными; по ея-же адресу приписываетъ и распросы объ Октавіи, подъ которою должна скрываться ея соперница, Марія Стюартъ Шотландская.

Стр. 193. «Ты богаче меня домомъ моего отца», — упрекъ за то, что когда домъ Помпея продавался съ публичнаго торга, то его оставилъ за собою Антоній, хотя впослѣдствіи и не внесъ денегъ. Въ связи съ этихъ находится и сравненіе съ кукушкою.

Стр. 195. «Я узналъ тебя теперь», говоритъ Помпей Энобарбу, признавъ его по предыдущей шуткѣ.

Стр. 196. «Многіе не тверды на ногахъ», говоритъ слуга. Въ подлинникѣ получается игра словъ: «some of their plants are ill-rooded», — plant означаетъ: растеніе и подошву (ноги); ill-root въ смыслѣ поврежденнаго корня, устоя.

Стр. 197. 2-й слуга говоритъ про Лепида: «ублажая ихъ просьбами, а себя напитками». — Для точнаго уясненія значенія этихъ словъ надо сравнить сцену I четвертаго дѣйствія «Юлія Цезаря» (въ нашемъ изданіи стр. 140—141), въ которой Антоній характеризируетъ роль Лепида въ тріумвиратѣ.

Стр. 202. «Чудная птица» — фениксъ.

Стр. 203. «Да будутъ расположены къ тебѣ стихіи», — собственно вода и воздухъ. Напутственное пожеланіе, такъ какъ Октавія моремъ ѣдетъ съ Антоніемъ въ Грецію.

Стр. 203. «Туманъ обезобразилъ-бы и лошадь» — собственно пятно (cloud); у лошадей иногда между глазами встрѣчается черное или темное пятно, придающее внѣшній видъ суровости; вслѣдствіе повѣрія, что изъянъ свидѣтельствуетъ о норовѣ, онъ считается порокомъ.

Стр. 204, «Она такого же роста, какъ я?» — Этотъ вопросъ Клеопатры и всѣ слѣдующіе, по мнѣнію Dr. Grey, свидѣтельскуютъ, что Шекспиръ имѣлъ въ виду Елизавету англійскую, допрашивавшую сэра Джемса Мельвилля относительно его госпожи, Маріи Шотландской.

Стр. 207. Плутархъ сообщаетъ, что Секста Помпея убилъ Маркъ Тицій, по распоряженію Антонія.

Стр. 207. Весь разсказъ Октавія Цезаря о поступкахъ Антонія почти дословно заимствованъ изъ Плутарха.

Стр. 210. Плутархъ, послужившій источникомъ для отвѣта Энобарба, не называетъ Фотина евнухомъ, а говоритъ, что царствомъ правятъ: "Мардіанъ-евнухъ, Фоіинъ и Ира (прислужница Клеопатры) и Харміона.

Стр. 212. Антоній называетъ Клеопатру именемъ богини морей, Ѳетидою, такъ какъ египетская царица готовится принять участіе въ морскомъ сраженіи. Бытъ можетъ, онъ намекаетъ на встрѣчу съ нею на рѣкѣ Циднѣ, гдѣ Клеопатра явилась ему, окруженная нереидами (см. сцена II второго дѣйствія, стр. 186).

Стр. 213. Названіе корабля Клеопатры заимствовано Шекспиромъ у Плутарха.

Стр. 214. Чернью волосы — принадлежность юношества, сѣдые — свойство старости; поэтому и олицетворяютъ первые — легкомысліе, а вторые — осторожность и нерѣшительность.

Стр. 215. У Шекспира Антоній упрекаетъ Октавія, что ему доставили побѣды подчиненные полководцы; Плутархъ укоряетъ въ этомъ какъ Октавія, такъ и самого Антонія.

Стр. 221. Земная луна Антонія — это Клеопатра, разлюбившая это.

Стр. 222. Цезаріонъ — сынъ Клеопатры отъ Юлія Цезаря.

Стр. 233. «Трикратно развратною» Антоній называетъ Клеопатру потому, что она принадлежала сперва Юлію Цезарю, потомъ ему, Антонію, и, наконецъ, какъ онъ предполагаетъ, хотя и ошибочно, новому побѣдителю, Октавію.

Стр. 233. «Здѣсь мы пожмемъ другъ другу руки», — говоритъ Антоній, — какъ при прощаніи. — До тѣхъ поръ фортуна была неразлучна съ Антоніемъ.

Стр. 233. Цыганка по англійски — gipsy, слово, производимое отъ aegyptian, такъ какъ предполагается, что родиною цыганъ — Египетъ.

Стр. 234. Сынъ Теламона былъ Аяксъ, помѣшавшійся по тому, что греки не ему, а Одиссею присудили вооруженіе Ахилла, въ томъ числѣ и щитъ.

Стр. 249. «Я опять отправлюсь на Цидну», — см. по поводу этихъ словъ II сцену второго дѣйствія (въ нашемъ изданіи стр. 186).

Стр. 252. Слова Харміоны: «Поступокъ превосходный»… и слѣд. почти дословно заимствованы у Плутарха.

КОНЕЦЪ ДЕВЯТАГО ТОМА.