Анна Каренина (Толстой)/Часть IV/Глава XIV/ДО
| ← Часть IV, глава XIII | Анна Каренина — Часть IV, глава XIV | Часть IV, глава XV → |
| Источникъ: Левъ Толстой. Анна Каренина. — Москва: Типо-литографія Т-ва И. Н. Кушнеровъ и К°, 1903. — Т. I. — С. 509—513. |
Когда Кити уѣхала и Левинъ остался одинъ, онъ почувствовалъ такое безпокойство безъ нея и такое нетерпѣливое желаніе поскорѣе, поскорѣе дожить до завтрашняго утра, когда онъ опять увидитъ ее и навсегда соединится съ ней, что онъ испугался какъ смерти этихъ четырнадцати часовъ, которые ему предстояло провести безъ нея. Ему необходимо было быть и говорить съ кѣмъ-нибудь, чтобы не оставаться одному, чтобъ обмануть время. Степанъ Аркадьевичъ былъ бы для него самый пріятный собесѣдникъ, но онъ ѣхалъ, какъ онъ говорилъ, на вечеръ, въ дѣйствительности же въ балетъ. Левинъ только успѣлъ сказать ему, что онъ счастливъ и что онъ любитъ его и никогда, никогда не забудетъ того, что онъ для него сдѣлалъ. Взглядъ и улыбка Степана Аркадьевича показали Левину, что онъ понималъ, какъ должно, это чувство.
— Что жъ, не пора умирать? — сказалъ Степанъ Аркадьевичъ, съ умиленіемъ пожимая руку Левина.
— Нннѣѣтъ! — сказалъ Левинъ.
Дарья Александровна, прощаясь съ нимъ, тоже какъ бы поздравила его, сказавъ: — Какъ я рада, что вы встрѣтились опять съ Кити, надо дорожить старыми дружбами. — Левину непріятны были эти слова Дарьи Александровны. Она не могла понять, какъ все это было высоко и недоступно ей, и она не должна была смѣть упоминать объ этомъ. Левинъ простился съ ними, но, чтобы не остаться одному, прицѣпился къ своему брату.
— Ты куда ѣдешь?
— Я въ засѣданіе.
— Ну и я съ тобой. Можно?
— Отчего же, поѣдемъ, — улыбаясь сказалъ Сергѣй Ивановичъ. — Что съ тобой нынче?
— Со мной? Со мной счастіе! — сказалъ Левинъ, опуская окно кареты, въ которой они ѣхали. — Ничего тебѣ? а то душно. Со мной счастіе! Отчего ты не женился никогда?
Сергѣй Ивановичъ улыбнулся.
— Я очень радъ, она, кажется, славная дѣв… — началъ было Сергѣй Ивановичъ.
— Не говори, не говори, не говори! — закричалъ Левинъ, схвативъ его обѣими руками за воротникъ его шубы и запахивая его. „Она славная дѣвушка“ были такія простыя, низменныя слова, столь несоотвѣтственныя его чувству.
Сергѣй Ивановичъ засмѣялся веселымъ смѣхомъ, что́ съ нимъ рѣдко бывало.
— Ну, все-таки можно сказать, что я очень радъ этому.
— Это можно завтра, завтра, и больше ничего! Ничего, ничего, молчаніе, — сказалъ Левинъ и, запахнувъ его еще разъ шубой, прибавилъ: — я тебя очень люблю! Что же, можно мнѣ быть въ засѣданіи?
— Разумѣется, можно.
— О чемъ у васъ нынче рѣчь? — спрашивалъ Левинъ, не переставая улыбаться.
Они пріѣхали въ засѣданіе. Левинъ слушалъ, какъ секретарь, запинаясь, читалъ протоколъ, котораго очевидно самъ не понималъ; но Левинъ видѣлъ по лицу этого секретаря, какой онъ былъ милый, добрый и славный человѣкъ. Это видно было по тому, какъ онъ мѣшался и конфузился, читая протоколъ. Потомъ начались рѣчи. Они спорили объ отчисленіи какихъ-то суммъ и о проведенія какихъ-то трубъ, и Сергѣй Ивановичъ уязвилъ двухъ членовъ и что-то побѣдоносно долго говорилъ; и другой членъ, написавъ что-то на бумажкѣ, заробѣлъ сначала, но потомъ отвѣтилъ ему очень ядовито и мило. И потомъ Свіяжскій (онъ былъ тутъ же) тоже что-то сказалъ такъ красиво и благородно. Левинъ слушалъ ихъ и ясно видѣлъ, что ни этихъ отчисленныхъ суммъ, ни трубъ, ничего этого не было и это они вовсе не сердились, а что они были всѣ такіе добрые, славные люди и такъ все это хорошо, мило шло между ними. Никому они не мѣшали, и всѣмъ было пріятно. Замѣчательно было для Левина то, что они всѣ для него нынче были видны насквозь, и по маленькимъ, прежде незамѣтнымъ признакамъ онъ узнавалъ душу каждаго и ясно видѣлъ, что они всѣ были добрые. Въ особенности его, Левина, они всѣ чрезвычайно любили нынче. Это видно было по тому, какъ они говорили съ нимъ, какъ ласково, любовно смотрѣли на него даже всѣ незнакомые.
— Ну что же, ты доволенъ? — спросилъ у него Сергѣй Ивановичъ.
— Очень. Я никакъ не думалъ, что это такъ интересно! Славно, прекрасно!
Свіяжскій подошелъ къ Левину и звалъ его къ себѣ чай пить. Левинъ никакъ не могъ понять и вспомнить, чѣмъ онъ былъ недоволенъ въ Свіяжскомъ, чего онъ искалъ отъ него. Онъ былъ умный и удивительно добрый человѣкъ.
— Очень радъ, — сказалъ онъ и спросилъ про жену и про свояченицу. И по странной филіаціи мыслей, такъ какъ въ его воображеніи мысль о свояченицѣ Свіяжскаго связывалась съ бракомъ, ему представилось, что никому лучше нельзя разсказать своего счастія, какъ женѣ и свояченицѣ Свіяжскаго, и онъ очень былъ радъ ѣхать къ нимъ.
Свіяжскій разспрашивалъ его про его дѣло въ деревнѣ, какъ и всегда, не предполагая никакой возможности найти что-нибудь ненайденное въ Европѣ, и теперь это нисколько не непріятно было Левину. Онъ, напротивъ, чувствовалъ, что Свіяжскій правъ, что все это дѣло ничтожно, и видѣлъ удивительную мягкость и нѣжность, съ которою Свіяжскій избѣгалъ высказыванія своей правоты. Дамы Свіяжскаго были особенно милы. Левину казалось, что онѣ все уже знаютъ и сочувствуютъ ему, но не говорятъ только изъ деликатности. Онъ просидѣлъ у нихъ часъ, два, три, разговаривая о разныхъ предметахъ, но подразумѣвалъ одно то, что наполняло его душу, и не замѣчалъ того, что онъ надоѣлъ имъ ужасно и что имъ давно пора была спать. Свіяжскій проводилъ его до передней, зѣвая и удивляясь тому странному состоянію, въ которомъ былъ его пріятель. Былъ второй часъ. Левинъ вернулся въ гостиницу и испугался мысли о томъ, какъ онъ одинъ теперь со своимъ нетерпѣніемъ проведетъ остающіеся ему еще десять часовъ. Не спавшій чередовой лакей зажегъ ему свѣчи и хотѣлъ уйти, но Левинъ остановилъ его. Лакей этотъ, Егоръ, котораго прежде не замѣчалъ Левинъ, оказался очень умнымъ и хорошимъ, о главное добрымъ человѣкомъ.
— Что же, трудно, Егоръ, не спать?
— Что дѣлать! Наша должность такая. У господъ покойнѣе; зато расчетовъ здѣсь больше.
Оказалось, что у Егора была семья, три мальчика и дочь швея, которую онъ хотѣлъ отдать замужъ за приказчика въ шорной лавкѣ.
Левинъ по этому случаю сообщилъ Егору свою мысль о томъ, что въ бракѣ главное дѣло любовь и что съ любовью всегда будешь счастливъ, потому что счастіе бываетъ только въ себѣ самомъ.
Егоръ внимательно выслушалъ и очевидно вполнѣ понялъ мысль Левина, но въ подтвержденіе ея онъ привелъ неожиданное для Левина замѣчаніе о томъ, что, когда онъ жилъ у хорошихъ господъ, онъ всегда былъ своими господами доволенъ, и теперь вполнѣ доволенъ своимъ хозяиномъ, хотя онъ французъ.
„Удивительно добрый человѣкъ!“ думалъ Левинъ.
— Ну, а ты, Егоръ, когда женился, ты любилъ свою жену?
— Какъ же не любить, — отвѣчалъ Егоръ.
И Левинъ видѣлъ, что Егоръ находился тоже въ восторженномъ состояніи и намѣревается высказать всѣ свои задушевныя чувства.
— Моя жизнь тоже удивительная. Я сызмальства… — началъ онъ, блестя глазами, очевидно заразившись восторженностью Левина, такъ же какъ люди заражаются зѣвотой.
Но въ это время послышался звонокъ; Егоръ ушелъ, и Левинъ остался одинъ. Онъ почти ничего не ѣлъ за обѣдомъ, отказался отъ чая и ужина у Свіяжскихъ, но не могъ подумать объ ужинѣ. Онъ не спалъ прошлую ночь, но не могъ и думать о снѣ. Въ комнатѣ было свѣжо, но его душила жара. Онъ отворилъ обѣ форточки и сѣлъ на столъ противъ форточекъ. Изъ-за покрытой снѣгомъ крыши видны были узорчатый съ цѣпями крестъ и выше его — поднимающийся треугольникъ созвѣздія Возничаго съ желтовато-яркою Капеллой. Онъ смотрѣлъ то на крестъ, то на звѣзду, вдыхалъ въ себя свѣжій морозный воздухъ, равномѣрно вбѣгающій въ комнату, и, какъ во снѣ, слѣдилъ за возникающими въ воображеніи образами и воспоминаніями. Въ четвертомъ часу онъ услыхалъ шаги по коридору и выглянулъ въ дверь. Это возвращался знакомый ему игрокъ Мяскинъ изъ клуба. Онъ шелъ мрачно, насупившись и откашливаясь. „Бѣдный, несчастный!“ подумалъ Левинъ, и слезы выступили ему на глаза отъ любви и жалости къ этому человѣку. Онъ хотѣлъ поговорить съ нимъ, утѣшить его; но, вспомнивъ, что онъ въ одной рубашкѣ, раздумалъ и опять сѣлъ къ форточкѣ, чтобы купаться въ холодномъ воздухѣ и глядѣть на этотъ чудной формы молчаливый, но полный для него значенія крестъ и на возносящуюся желто-яркую звѣзду. Въ седьмомъ часу зашумѣли полотеры, зазвонили къ какой-то службѣ, и Левинъ почувствовалъ, что начинаетъ зябнутъ. Онъ затворилъ форточку, умылся, одѣлся и вышелъ на улицу.