Анна Каренина (Толстой)/Часть IV/Глава XII/ДО
| ← Часть IV, глава XI | Анна Каренина — Часть IV, глава XII | Часть IV, глава XIII → |
| Источникъ: Левъ Толстой. Анна Каренина. — Москва: Типо-литографія Т-ва И. Н. Кушнеровъ и К°, 1903. — Т. I. — С. 500—505. |
Въ затѣянномъ разговорѣ о правахъ женщины были щекотливые при дамахъ вопросы о неравенствѣ правъ въ бракѣ. Песцовъ во время обѣда нѣсколько разъ налеталъ на эти вопросы, но Сергѣй Ивановичъ и Степанъ Аркадьевичъ осторожно отклоняли его.
Когда же встали изъ-за стола и дамы вышли, Песцовъ, не слѣдуя за ними, обратился къ Алексѣю Александровичу и принялся высказывать главную причину неравенства. Неравенство супруговъ, по его мнѣнію, состояло въ томъ, что невѣрность жены и невѣрность мужа казнятся неравно и закономъ, и общественнымъ мнѣніемъ.
Степанъ Аркадьевичъ поспѣшно подошелъ къ Алексѣю Александровичу, предлагая ему курить.
— Нѣтъ, я не курю, — спокойно отвѣчалъ Алексѣй Александровичъ и, какъ бы умышленно желая показать, что онъ не боится этого разговора, обратился съ холодною улыбкой къ Песцову.
— Я полагаю, что основанія такого взгляда лежатъ въ самой сущности вещей, — сказалъ онъ и хотѣлъ пройти въ гостиную; но тутъ вдругъ неожиданно заговорилъ Туровцынъ, обращаясь къ Алексѣю Александровичу.
— А вы изволили слышать о Прячниковѣ? — сказалъ Туровцынъ, оживленный выпитымъ шампанскимъ и давно ждавшій случая прервать тяготившее его молчаніе. — Вася Прячниковъ, — сказалъ онъ со своею доброю улыбкой влажныхъ и румяныхъ губъ, обращаясь преимущественно къ главному гостю, Алексѣю Александровичу, — мнѣ нынче разсказывали, дрался на дуэли въ Твери съ Квитскимъ и убилъ его.
Какъ всегда кажется, что зашибаешь, какъ нарочно, именно больное мѣсто, такъ и теперь Степанъ Аркадьевичъ чувствовалъ, что на бѣду нынче каждую минуту разговоръ нападалъ на больное мѣсто Алексѣя Александровича. Онъ хотѣлъ опять отвести зятя, но самъ Алексѣй Александровичъ съ любопытствомъ спросилъ:
— За что дрался Прячниковъ?
— За жену. Молодцомъ поступилъ! Вызвалъ и убилъ!
— А! — равнодушно сказалъ Алексѣй Александровичъ и, поднявъ брови, прошелъ въ гостиную.
— Какъ я рада, что вы пришли, — сказала ему Долли съ испуганною улыбкой, встрѣчая его въ проходной гостиной: — мнѣ нужно поговорить съ вами. Сядемте здѣсь.
Алексѣй Александровичъ, съ тѣмъ же выраженіемъ равнодушія, которое придавали ему приподнятыя брови, сѣлъ подлѣ Дарьи Александровны и притворно улыбнулся.
— Тѣмъ болѣе, — сказалъ онъ, — что и я хотѣлъ просить вашего извиненія и тотчасъ откланяться. Мнѣ завтра надо ѣхать.
Дарья Александровна была твердо увѣрена въ невинности Анны и чувствовала, что она блѣднѣетъ и губы ея дрожатъ отъ гнѣва на этого холоднаго, бесчувственнаго человѣка, такъ покойно намѣревающагося погубить ея невиннаго друга.
— Алексѣй Александровичъ, — сказала она, съ отчаянною рѣшительностью глядя ему въ глаза, — я спрашивала у васъ про Анну, вы мнѣ не отвѣтили. Что она?
— Она, кажется, здорова, Дарья Александровна, — не глядя на нее, отвѣчалъ Алексѣй Александровичъ.
— Алексѣй Александровичъ, простите меня, я не имѣю права… но я какъ сестру люблю и уважаю Анну; я прошу, умоляю васъ сказать мнѣ, что такое между вами? въ чемъ вы обвиняете ее?
Алексѣй Александровичъ поморщился и, почти закрывъ глаза, опустилъ голову.
— Я полагаю, что мужъ передалъ вамъ тѣ причины, почему я считаю нужнымъ измѣнить прежнія свои отношенія къ Аннѣ Аркадьевнѣ, — сказалъ онъ, не глядя ей въ глаза и недовольно оглядывая проходившаго черезъ гостиную Щербацкаго.
— Я не вѣрю, не вѣрю, не могу вѣрить этому! — сжимая предъ собой свои костлявыя руки, съ энергическимъ жестомъ проговорила Долли. Она быстро встала и положила свою руку на рукавъ Алексѣя Александровича. — Намъ помѣшаютъ здѣсь. Пойдемте сюда, пожалуйста.
Волненіе Долли дѣйствовало на Алексѣя Александровича. Онъ всталъ и покорно пошелъ за нею въ классную комнату. Они сѣли за столъ, обтянутый изрѣзанною перочинными ножами клеенкой.
— Я не вѣрю, не вѣрю этому! — проговорила Долли, стараясь уловить его избѣгающій ея взглядъ.
— Нельзя не вѣрить фактамъ, Дарья Александровна, — сказалъ онъ, ударяя на слово фактамъ.
— Но что же она сдѣлала? — проговорила Дарья Александровна. — Что именно она сдѣлала?
— Она презрѣла свои обязанности и измѣнила своему мужу. Вотъ что она сдѣлала, — сказалъ онъ.
— Нѣтъ, нѣтъ, не можетъ быть! Нѣтъ, ради Бога, вы ошиблись, — говорила Долли, дотрогиваясь руками до висковъ и закрывая глаза.
Алексѣй Александровичъ холодно улыбнулся однѣми губами, желая показать ей и самому себѣ твердость своего убѣжденія; но эта горячая защита, хотя и не колебала его, растравляла его рану. Онъ заговорилъ съ бо́льшимъ оживленіемъ.
— Весьма трудно ошибиться, когда жена сама объявляетъ о томъ мужу. Объявляетъ, что восемь лѣтъ жизни и сынъ, что все это ошибка и что она хочетъ жить сначала, — сказалъ онъ сердито, сопя носомъ.
— Анна и порокъ — я не могу соединить, не могу вѣрить этому.
— Дарья Александровна! — сказалъ онъ, теперь прямо взглянувъ въ доброе взволнованное лицо Долли и чувствуя, что языкъ его невольно развязывается, — я бы дорого далъ, чтобы сомнѣніе еще было возможно. Когда я сомнѣвался, мнѣ было тяжело, но легче, чѣмъ теперь. Когда я сомнѣвался, то была надежда; но теперь нѣтъ надежды, и я все-таки сомнѣваюсь во всемъ. Я такъ сомнѣваюсь во всемъ, что ненавижу сына и иногда не вѣрю, что это мой сынъ. Я очень несчастливъ.
Ему не нужно было говорить этого. Дарья Александровна поняла это, какъ только онъ взглянулъ ей въ лицо; и ей стало жалко его, и вѣра въ невинность ея друга поколебалась въ ней.
— Ахъ, это ужасно, ужасно! Но неужели это правда, что вы рѣшились на разводъ?
— Я рѣшился на послѣднюю мѣру. Мнѣ больше нечего дѣлать.
— Нечего дѣлать, нечего дѣлать… — проговорила она со слезами на глазахъ. — Нѣтъ, не нечего дѣлать! — сказала она.
— То-то и ужасно въ этомъ родѣ горя, что нельзя, какъ во всякомъ другомъ — въ потерѣ, въ смерти, нести крестъ, а тутъ нужно дѣйствовать, — сказалъ онъ, какъ будто угадывалъ ея мысль. — Нужно выйти изъ того унизительнаго положенія, въ которое вы поставлены; нельзя жить втроемъ.
— Я понимаю, я очень понимаю это, — сказала Долли и опустила голову. Она помолчала, думая о себѣ, о своемъ семейномъ горѣ, и вдругъ энергическимъ жестомъ подняла голову и умоляющимъ жестомъ сложила руки. — Но постойте! Вы христіанинъ. Подумайте о ней! Что съ ней будетъ, если вы бросите ее?
— Я думалъ, Дарья Александровна, и много думалъ, — говорилъ Алексѣй Александровичъ. Лицо его покраснѣло пятнами, и мутные глаза глядѣли прямо на нее. Дарья Александровна теперь всею душой уже жалѣла его. — Я это самое сдѣлалъ послѣ того, какъ мнѣ объявленъ былъ ею же самой мой позоръ; я оставилъ все по-старому. Я далъ возможность исправленія, я старался спасти ее. И что же? Она не исполнила самаго легкаго требованія — соблюденія приличій, — говорилъ онъ разгорячась. — Спасать можно человѣка, который не хочетъ погибать; но если натура вся такъ испорчена, развращена, что самая погибель кажется ей спасеніемъ, то что же дѣлать?
— Все, только не разводъ! — отвѣчала Дарья Александровна»
— Но что же все?
— Нѣтъ, это ужасно. Она будетъ ничьею женой, она погибнетъ!
— Что же я могу сдѣлать? — поднявъ плечи и брови, сказалъ Алексѣй Александровичъ. Воспоминаніе о послѣднемъ проступкѣ жены такъ раздражило его, что онъ опять сталъ холоденъ, какъ и при началѣ разговора. — Я очень благодарю за ваше участіе, но мнѣ пора, — сказалъ онъ вставая.
— Нѣтъ, постойте! Вы не должны погубить ее. Постойте, я вамъ скажу про себя. Я вышла замужъ, и мужъ обманывалъ меня; въ злобѣ, ревности я хотѣла все бросить и хотѣла сама… Но я опомнилась, и кто же? Анна спасла меня. И вотъ я живу. Дѣти растутъ, мужъ возвращается въ семью и чувствуетъ свою неправоту, дѣлается чище, лучше, и я живу… Я простила, и вы должны простить!
Алексѣй Александровичъ слушалъ, но слова ея уже не дѣйствовали на него. Въ душѣ его опять поднялась вся злоба того дня, когда онъ рѣшился на разводъ. Онъ отряхнулся и заговорилъ пронзительнымъ, громкимъ голосомъ:
— Простить я не могу, и не хочу, и считаю несправедливымъ. Я для этой женщины сдѣлалъ все, и она затоптала все въ грязь, которая ей свойственна. Я не злой человѣкъ, я никогда никого не ненавидѣлъ, но ее я ненавижу всѣми силами души и не могу даже простить ее, потому что слишкомъ ненавижу за все то зло, которое она сдѣлала мнѣ! — проговорилъ онъ со слезами злобы въ голосѣ.
— Любите ненавидящихъ васъ… — стыдливо прошептала Дарья Александровна.
Алексѣй Александровичъ презрительно усмѣхнулся. Это онъ давно зналъ, но это не могла быть приложимо къ его случаю.
— Любите ненавидящихъ васъ, а любить тѣхъ, кого ненавидишь, нельзя. Простите, что я васъ разстроилъ. У каждаго своего горя достаточно! — И, овладѣвъ собой, Алексѣй Александровичъ спокойно простился и уѣхалъ.