Анна Каренина (Толстой)/Часть III/Глава XXVII/ДО
| ← Часть III, глава XXVI | Анна Каренина — Часть III, глава XXVII | Часть III, глава XXVIII → |
| Источникъ: Левъ Толстой. Анна Каренина. — Москва: Типо-литографія Т-ва И. Н. Кушнеровъ и К°, 1903. — Т. I. — С. 422—428. |
— Только если бы не жалко бросить, что заведено… трудовъ положено много… махнулъ бы на все рукой, продалъ бы, поѣхалъ бы, какъ Николай Ивановичъ… Елену слушать, — сказалъ помѣщикъ съ освѣтившею его умное старое лицо пріятною улыбкой.
— Да вотъ не бросаете же, — сказалъ Николай Ивановичъ Свіяжскій, — стало быть, расчеты есть.
— Расчетъ одинъ, что дома живу, не покупное, не нанятое. Да еще все надѣешься, что образумится народъ. А то, вѣрите ли, это пьянство, распутство!.. Всѣ передѣлились, ни лошаденки, ни коровенки. Съ голоду дохнетъ, а возьмите его въ работники наймите, — онъ вамъ норовить напортить да еще къ мировому судьѣ.
— Зато и вы пожалуетесь мировому судьѣ, — сказалъ Свіяжскій.
— Я пожалуюсь? Да ни за что въ свѣтѣ! Разговоры такіе пойдутъ, что и не радъ жалобѣ! Вотъ на заводѣ — взяли задатки, ушли. Что жъ мировой судья? Оправдалъ. Только и держится все волостнымъ судомъ да старшиной. Этотъ отпоретъ его по-старинному. А не будь этого — бросай все! Бѣги на край свѣта!
Очевидно, помѣщикъ дразнилъ Свіяжскаго, но Свіяжскій не только не сердился, но, видимо, забавлялся этимъ.
— Да вотъ ведемъ же мы свое хозяйство безъ этихъ мѣръ, — сказалъ онъ улыбаясь, — я, Левинъ, они.
Онъ указалъ на другого помѣщика.
— Да, у Михаила Петровича идетъ, а спросите-ка какъ. Это развѣ раціональное хозяйство? — сказалъ помѣщикъ, очевидно щеголяя словомъ „раціональное“.
— У меня хозяйство простое, — сказалъ Михаилъ Петровичъ. — Благодарю Бога. Мое хозяйство все, чтобы денежки къ осеннимъ податямъ были готовы. Приходятъ мужички: батюшка, отецъ, вызволь! Ну, свои всѣ сосѣди мужики, жалко. Ну, дашь на первую треть, только скажешь: помнить, ребята, я вамъ помогъ, и вы помогите, когда нужда — посѣвъ ли овсяный, уборка сѣна, жнитво, ну и выговоришь по скольку съ тягла. Тоже есть безсовѣстные и изъ нихъ, это правда.
Левинъ, зная давно эти патріархальные пріемы, переглянулся съ Свіяжскимъ и перебилъ Михаила Петровича, обращаясь опять къ помѣщику съ сѣдыми усами:
— Такъ вы какъ же полагаете? — спросилъ онъ: какъ же теперь надо вести хозяйство?
— Да такъ же и вести, какъ Михаилъ Петрович: или отдать исполу, или внаймы мужикамъ; это можно, но только этимъ самымъ уничтожается общее богатство государства. Гдѣ земля у меня при крѣпостномъ трудѣ и хорошемъ хозяйствѣ приносила сам-девятъ, она исполу принесетъ сам-третей. Погубила Россію эмансипація!
Свіяжскій поглядѣлъ улыбающимися глазами на Левина и даже сдѣлалъ ему чуть замѣтный насмѣшливый знакъ; но Левинъ не находилъ словъ помѣщика смѣшными, — онъ понималъ ихъ больше, чѣмъ понималъ Свіяжскаго. Многое же изъ того, что дальше говорилъ помѣщикъ, доказывая, почему Россія погублена эмансипаціей, показалось ему даже очень вѣрнымъ, для него новымъ и неопровержимымъ. Помѣщикъ, очевидно, говорилъ свою собственную мысль, — что́ такъ рѣдко бываетъ, — и мысль, къ которой онъ приведенъ былъ не желаніемъ занять чѣм-нибудь праздный умъ, а мысль, которая выросла изъ условій его жизни, которую онъ высидѣлъ въ своемъ деревенскомъ уединеніи и со всѣхъ сторонъ обдумывалъ.
— Дѣло, изволите видѣть, въ томъ, что всякій прогрессъ совершается только властью, — говорилъ онъ, очевидно желая показать, что онъ не чуждъ образованію. — Возьмите реформы Петра, Екатерины, Александра. Возьмите европейскую исторію. Тѣмъ болѣе прогрессъ въ земледѣльческомъ быту. Хоть картофель — и тотъ вводился у насъ силой. Вѣдь сохой тоже не всегда пахали. Тоже ввели ее, можетъ быть, при удѣлахъ, но навѣрно ввели силою. Теперь, въ наше время, мы, помѣщики, при крѣпостномъ правѣ вели свое хозяйство съ усовершенствованіями; и сушилки, и вѣялки, и возка навоза, и всѣ орудія — все мы вводили своею властью, и мужики сначала противились, а потомъ подражали намъ. Теперь-съ, при уничтоженіи крѣпостного права, у насъ отняли власть, — то и хозяйство наше, гдѣ оно поднято на высокій уровень, должно опуститься къ самому дикому первобытному состоянію. Такъ я понимаю.
— Да почему же? Если оно раціонально, то вы можете наймомъ вести его, — сказалъ Свіяжскій.
— Власти нѣт-съ. Кѣмъ я его буду вести, позвольте спросить?
„Вотъ она — рабочая сила, главный элементъ хозяйства“, подумалъ Левинъ.
— Рабочими.
— Рабочіе не хотятъ работать хорошо и работать хорошими орудіями. Рабочій нашъ только одно знаетъ — напиться какъ свинья пьяный и испортить все, что вы ему дадите. Лошадей опоитъ, сбрую хорошую оборветъ, колесо шинованное смѣнитъ, пропьетъ, въ молотилку шкворень пуститъ, чтобы ее сломать. Ему тошно видѣть все, что не по его. Отъ этого и спустился весь уровень хозяйства. Земли заброшены, заросли полынями или розданы мужикамъ, и гдѣ производили милліонъ, производятъ сотни тысячъ четвертей; общее богатство уменьшилось. Если бы сдѣлали то же, да съ расчетомъ…
И онъ началъ развивать свой планъ освобожденія, при которомъ были бы устранены эти неудобства.
Левина не интересовало это, но, когда онъ кончилъ, Левинъ вернулся къ первому его положенію и сказалъ, обращаясь къ Свіяжскому и стараясь вызвать его на высказываніе своего серьезнаго мнѣнія:
— То, что уровень хозяйства спускается и что при нашихъ отношеніяхъ къ рабочимъ нѣтъ возможности вести выгодно раціональное хозяйство, — это совершенно справедливо, — сказалъ онъ.
— Я не нахожу, — уже серьезно возразилъ Свіяжскій, — я только вижу то, что мы не умѣемъ вести хозяйство и что, напротивъ, то хозяйство, которое мы вели при крѣпостномъ правѣ, не то что слишкомъ высоко, а слишкомъ низко. У насъ нѣтъ ни машинъ, ни рабочаго скота хорошаго, ни управленія настоящаго, ни считать мы не умѣемъ. Спросите у хозяина, — онъ не знаетъ, что́ ему выгодно, что́ невыгодно.
— Итальянская бухгалтерія, — сказалъ иронически помѣщикъ. — Тамъ какъ ни считай, какъ вамъ все перепортятъ, барыша не будетъ.
— Зачѣмъ же перепортятъ? Дрянную молотилку, россійскій топчачокъ вашъ сломаютъ, а мою паровую не сломаютъ. Лошаденку рассейскую — какъ это? тасканской породы, что за хвостъ таскать — вамъ испортятъ, а заведете першероновъ или хоть битюковъ, ихъ не испортятъ. И такъ все. Намъ выше надо поднимать хозяйство.
— Да было бы изъ чего, Николай Иванычъ! Вамъ хорошо, а я сына въ университетѣ содержи, малыхъ въ гимназіи воспитывай, — такъ мнѣ першероновъ не купить.
— А на это банки.
— Чтобы послѣднее съ молотка продали? Нѣтъ, благодарю!
— Я несогласенъ, что нужно и можно поднять еще выше уровень хозяйства, — сказалъ Левинъ. — Я занимаюсь этимъ и у меня есть средства, а я ничего не могъ сдѣлать. Банки не знаю кому полезны. Я по крайней мѣрѣ на что ни затрачивалъ деньги въ хозяйствѣ, все съ убыткомъ: скотина — убытокъ, машины — убытокъ.
— Вотъ это вѣрно, — засмѣявшись даже отъ удовольствія, подтвердилъ помѣщикъ съ сѣдыми усами.
— И я не одинъ, — продолжалъ Левинъ, — я сошлюсь на всѣхъ хозяевъ, ведущихъ раціонально дѣло; всѣ, за рѣдкими исключеніями, ведутъ дѣло въ убытокъ. Ну, вы скажите, что ваше хозяйство выгодно? — сказалъ Левинъ, и тотчасъ же во взглядѣ Свіяжскаго Левинъ замѣтилъ то мимолетное выраженіе испуга, которое онъ замѣчалъ, когда хотѣлъ проникнуть далѣе пріемныхъ комнатъ ума Свіяжскаго.
Кромѣ того, этотъ вопросъ со стороны Левина былъ не совсѣмъ добросовѣстенъ. Хозяйка за чаемъ только что говорила ему, что они нынче лѣтомъ приглашали изъ Москвы нѣмца, знатока бухгалтеріи, который за пятьсотъ рублей вознагражденія учелъ ихъ хозяйство и нашелъ, что оно приноситъ убытка 3.000 съ чѣм-то рублей. Она не помнила именно сколько, но, кажется, нѣмецъ высчиталъ до четверти копейки.
Помѣщикъ при упоминаніи о выгодахъ хозяйства Свіяжскаго улыбнулся, очевидно зная, какой могъ быть барышъ у сосѣда и предводителя.
— Можетъ быть, невыгодно, — отвѣчалъ Свіяжскій. — Это только доказываетъ, или что я плохой хозяинъ, или что я затрачиваю капиталъ на увеличеніе ренты.
— Ахъ, рента! — съ ужасомъ воскликнулъ Левинъ. — Можетъ быть, есть рента въ Европѣ, гдѣ земля стала лучше отъ положеннаго на нее труда, но у насъ вся земля становится хуже отъ положеннаго труда, то-есть что ее выпашутъ, — стало быть, нѣтъ ренты.
— Какъ нѣтъ ренты? Это законъ.
— То мы внѣ закона: рента ничего для насъ не объяснитъ, а, напротивъ, запутаетъ. Нѣтъ, вы скажите, какъ ученіе о рентѣ можетъ быть…
— Хотите простокваши? Маша, пришли намъ сюда простокваши или малины, — обратился онъ къ женѣ. — Нынче замѣчательно поздно малина держится.
И въ самомъ пріятномъ расположеніи духа Свіяжскій всталъ и отошелъ, видимо предполагая, что разговоръ оконченъ на томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ Левину казалось, что онъ только начинается.
Лишившись собесѣдника, Левинъ продолжалъ разговоръ съ помѣщикомъ, стараясь доказать ему, что все затрудненіе происходитъ отъ того, что мы не хотимъ знать свойствъ и привычекъ нашего рабочаго; но помѣщикъ былъ, какъ и всѣ люди, самобытно и уединенно думающіе, тугъ къ пониманію чужой мысли и особенно пристрастенъ къ своей. Онъ настаивалъ на томъ, что русскій мужикъ есть свинья и любитъ свинство и, чтобы вывести его изъ свинства, нужна власть, а ея нѣтъ, нужна палка, а мы стали такъ либеральны, что замѣнили тысячелѣтнюю палку вдругъ какими-то адвокатами и заключеніями, при которыхъ негодныхъ вонючихъ мужиковъ кормятъ хорошимъ супомъ и высчитываютъ имъ кубическіе футы воздуха.
— Отчего вы думаете, — говорилъ Левинъ, стараясь вернуться къ вопросу, — что нельзя найти такого отношенія къ рабочей силѣ, при которой работа была бы производительна?
— Никогда этого съ русскимъ народомъ не будетъ! Власти нѣтъ, — отвѣчалъ помѣщикъ.
— Какъ же новыя условія могутъ быть найдены? — сказалъ Свіяжкскій, поѣвъ простокваши, закуривъ папиросу и опять подойдя къ спорящимъ. — Всѣ возможныя отношенія къ рабочей силѣ опредѣлены и изучены, — сказалъ онъ. — Остатокъ варварства — первобытная община съ круговою порукой сама собой распадается, крѣпостное право уничтожилось, остается только свободный трудъ, и формы его опредѣлены и готовы и надо брать ихъ. Батракъ, поденный, фермеръ — и изъ этого вы не выйдете.
— Но Европа недовольна этими формами.
— Недовольна и ищетъ новыхъ. И найдетъ вѣроятно.
— Я про то только и говорю, — отвѣчалъ Левинъ. — Почему же намъ не искать съ своей стороны?
— Потому что это все равно, что придумывать вновь пріемы для постройки желѣзныхъ дорогъ. Они готовы, придуманы.
— Но если они намъ не приходятся, если они глупы? — сказалъ Левинъ.
И опять онъ замѣтилъ выраженіе испуга въ глазахъ Свіяжскаго.
— Да, это: мы шапками закидаемъ, мы нашли то, чего ищетъ Европа! Все это я знаю, но, извините меня, вы знаете ли все, что сдѣлано въ Европѣ по вопросу объ устройствѣ рабочихъ?
— Нѣтъ, плохо.
— Этотъ вопросъ занимаетъ теперь лучшіе умы въ Европѣ. Шульце-Деличевское направленіе… Потомъ вся эта громадная литература рабочаго вопроса, самаго либеральнаго, Лассолевскаго направленія… Мильгаузенское устройство — это уже фактъ, вы вѣрно знаете.
— Я имѣю понятіе, но очень смутное.
— Нѣтъ, вы только говорите, вы вѣрно знаете все это не хуже меня. Я, разумѣется, не соціальный профессоръ, но меня это интересовало, и, право, если васъ интересуетъ, вы займитесь.
— Но къ чему же они пришли?
— Виноватъ…
Помѣщики встали, и Свіяжскій, опять остановивъ Левина въ его непріятной привычкѣ заглядывать въ то, что́ сзади пріемныхъ комнатъ его ума, пошелъ провожать своихъ гостей.