эмансипаціей, показалось ему даже очень вѣрнымъ, для него новымъ и неопровержимымъ. Помѣщикъ, очевидно, говорилъ свою собственную мысль, — что́ такъ рѣдко бываетъ, — и мысль, къ которой онъ приведенъ былъ не желаніемъ занять чѣм-нибудь праздный умъ, а мысль, которая выросла изъ условій его жизни, которую онъ высидѣлъ въ своемъ деревенскомъ уединеніи и со всѣхъ сторонъ обдумывалъ.
— Дѣло, изволите видѣть, въ томъ, что всякій прогрессъ совершается только властью, — говорилъ онъ, очевидно желая показать, что онъ не чуждъ образованію. — Возьмите реформы Петра, Екатерины, Александра. Возьмите европейскую исторію. Тѣмъ болѣе прогрессъ въ земледѣльческомъ быту. Хоть картофель — и тотъ вводился у насъ силой. Вѣдь сохой тоже не всегда пахали. Тоже ввели ее, можетъ быть, при удѣлахъ, но навѣрно ввели силою. Теперь, въ наше время, мы, помѣщики, при крѣпостномъ правѣ вели свое хозяйство съ усовершенствованіями; и сушилки, и вѣялки, и возка навоза, и всѣ орудія — все мы вводили своею властью, и мужики сначала противились, а потомъ подражали намъ. Теперь-съ, при уничтоженіи крѣпостного права, у насъ отняли власть, — то и хозяйство наше, гдѣ оно поднято на высокій уровень, должно опуститься къ самому дикому первобытному состоянію. Такъ я понимаю.
— Да почему же? Если оно раціонально, то вы можете наймомъ вести его, — сказалъ Свіяжскій.
— Власти нѣт-съ. Кѣмъ я его буду вести, позвольте спросить?
„Вотъ она — рабочая сила, главный элементъ хозяйства“, подумалъ Левинъ.
— Рабочими.
— Рабочіе не хотятъ работать хорошо и работать хорошими орудіями. Рабочій нашъ только одно знаетъ — напиться какъ свинья пьяный и испортить все, что вы ему дадите. Лошадей опоитъ, сбрую хорошую оборветъ, колесо шинованное смѣнитъ, пропьетъ, въ молотилку шкворень пуститъ, чтобы ее сломать.
