Анна Каренина (Толстой)/Часть III/Глава XXV/ДО
| ← Часть III, глава XXIV | Анна Каренина — Часть III, глава XXV | Часть III, глава XXVI → |
| Источникъ: Левъ Толстой. Анна Каренина. — Москва: Типо-литографія Т-ва И. Н. Кушнеровъ и К°, 1903. — Т. I. — С. 413—417. |
Въ Суровскій уѣздъ не было ни желѣзной, ни почтовой дороги, и Левинъ ѣхалъ на своихъ въ тарантасѣ.
На половинѣ дороги онъ остановился кормить у богатаго мужика. Лысый, свѣжій старикъ, съ широкою рыжею бородой, сѣдою у щекъ, отворилъ ворота, прижавшись къ вереѣ, чтобы пропустить тройку. Указавъ кучеру мѣсто подъ навѣсомъ на большомъ, чистомъ и прибранномъ новомъ дворѣ съ обгорѣвшими сохами, старикъ попросилъ Левина въ горницу. Чисто одѣтая молодайка, въ калошкахъ на босу ногу, согнувшись, подтирала полъ въ новыхъ сѣняхъ. Она испугалась вбѣжавшей за Левинымъ собаки и вскрикнула, но тотчасъ же засмѣялась своему испугу, узнавъ, что собака не тронетъ. Показавъ Левину засученною рукой на дверь въ горницу, она спрятала опять, согнувшись, свое красивое лицо и продолжала мыть.
— Самоваръ, что ли? — спросила она.
— Да, пожалуйста.
Горница была большая съ голландскою печью и перегородкой. Подъ образами стоялъ раскрашенный узорами столъ, лавка и два стула. У входа былъ шкапчикъ съ посудой. Ставни были закрыты, мухъ было мало и такъ чисто, что Левинъ позаботился о томъ, чтобы Ласка, бѣжавшая дорогой и купавшаяся въ лужахъ, не натоптала полъ, и указалъ ей мѣсто въ углу, у двери. Оглядѣвъ горницу, Левинъ вышелъ на задній дворъ. Благовидная молодайка въ калошкахъ, качая пустыми ведрами на коромыслѣ, сбѣжала впереди него за водой къ колодцу.
— Живо у меня! — весело крикнулъ на нее старикъ и пошелъ къ Левину. — Что, сударь, къ Николаю Ивановичу Свіяжскому ѣдете? Тоже къ намъ заѣзжаютъ, — словоохотно началъ онъ, облокачиваясь на перила крыльца. Въ серединѣ разсказа старика о его знакомствѣ съ Свіяжскимъ ворота опять заскрипѣли, и на дворъ въѣхали работники съ поля съ сохами и боронами. Запряженныя въ сохи и бороны лошади были сытыя и крупныя. Работники очевидно были семейные: двое были молодые, въ ситцевыхъ рубахахъ и картузахъ; другіе двое были наемные, въ посконныхъ рубахахъ, одинъ старикъ, другой молодой малый.
Отойдя отъ крыльца, старикъ подошелъ къ лошадямъ и принялся распрягать.
— Что это пахали? — спросилъ Левинъ.
— Картошки пропахивали. Тоже землицу держимъ. Ты, Ѳедотъ, мерина-то не пускай, а къ колодѣ поставь, иную запряжемъ.
— Что, батюшка, сошники-то я приказывалъ взять, принесъ что ли? — спросилъ большой ростомъ, здоровенный малый, очевидно сынъ старика.
— Во… Въ саняхъ, — отвѣчалъ старикъ, сматывая кругомъ снятыя вожжи и бросая ихъ наземь. — Наладь, поколѣ пообѣдаютъ.
Благовидная молодайка съ полными, оттягивающими ей плечи ведрами прошла въ сѣни. Появились откуда-то еще бабы — молодыя, красивыя, среднія и старыя некрасивыя, съ дѣтьми и безъ дѣтей.
Самоваръ загудѣлъ въ трубѣ; рабочіе и семейные, убравшись съ лошадьми, пошли обѣдать. Левинъ, доставъ изъ коляски свою провизію, пригласилъ съ собою старика напиться чаю.
— Да что, уже пили нынче, — сказалъ старикъ, очевидно съ удовольствіемъ принимая это предложеніе. — Нешто для компаніи.
За чаемъ Левинъ узналъ всю исторію старикова хозяйства. Старикъ снялъ десять лѣтъ тому назадъ у помѣщицы сто двадцать десятинъ, а въ прошломъ году купилъ ихъ и снималъ еще триста у сосѣдняго помѣщика. Малую часть земли, самую плохую, онъ раздавалъ внаймы, а десятинъ сорокъ въ полѣ пахалъ самъ своею семьей и двумя наемными рабочими. Старикъ жаловался, что дѣло шло плохо. Но Левинъ понималъ, что онъ жаловался только изъ приличія, а что хозяйство его процвѣтало. Если бы было плохо, онъ не купилъ бы по сту пяти рублей землю, не женилъ бы трехъ сыновей и племянника, не построился бы два раза послѣ пожаровъ, и все лучше и лучше. Несмотря на жалобы старика, видно было, что онъ справедливо гордъ своимъ благосостояніемъ, гордъ своими сыновьями, племянникомъ, невѣстками, лошадьми, коровами и въ особенности тѣмъ, что держится все это хозяйство. Изъ разговора со старикомъ Левинъ узналъ, что онъ былъ и не прочь отъ нововведеній. Онъ сѣялъ много картофеля, и картофель его, который Левинъ видѣлъ подъѣзжая, уже отцвѣталъ и завязывался, тогда какъ у Левина только зацвѣталъ. Онъ пахалъ подъ картофель плугою, какъ онъ называлъ плугъ, взятый у помѣщика. Онъ сѣялъ пшеницу. Маленькая подробность о томъ, что, пропалывая рожь, старикъ прополонною рожью кормилъ лошадей, особенно поразила Левина. Сколько разъ Левинъ, видя этотъ пропадающій прекрасный кормъ, хотѣлъ собирать его, но всегда это оказывалось невозможнымъ. У мужика же это дѣлалось, и онъ не могъ нахвалиться этимъ кормомъ.
— Что же бабенкамъ дѣлать? Вынесутъ кучки на дорогу, а телѣга подъѣдетъ.
— Вотъ у насъ, помѣщиковъ, все плохо идетъ съ работниками, — сказалъ Левинъ, подавая ему стаканъ съ чаемъ.
— Благодаримъ, — отвѣчалъ старикъ, взялъ стаканъ, но отказался отъ сахара, указавъ на оставшійся обгрызенный имъ комокъ. — Гдѣ же съ работниками вести дѣло? — сказалъ онъ. — Раззоръ одинъ. Вотъ хоть бы Свіяжсковъ. Мы знаемъ, какая земля — макъ, а тоже не больно хвалится урожаемъ. Все недосмотръ!
— Да вотъ ты же хозяйничаешь съ работниками?
— Наше дѣло мужицкое. Мы до всего сами. Плохъ — и вонъ; и своими управимся.
— Батюшка, Финогенъ велѣлъ дегтю достать, — сказала вошедшая баба въ калошкахъ.
— Так-то, сударь! — сказалъ старикъ вставая, перекрестился продолжительно, поблагодарилъ Левина и вышелъ.
Когда Левинъ вошелъ въ черную избу, чтобы вызвать своего кучера, онъ увидалъ всю семью мужчинъ за столомъ. Бабы прислуживали стоя. Молодой здоровенный сынъ, съ полнымъ ртомъ каши, что-то разсказывалъ смѣшное, и всѣ хохотали, и въ особенности весело баба въ калошкахъ, подливавшая щи въ чашку.
Очень можетъ быть, что благовидное лицо бабы въ калошкахъ много содѣйствовало тому впечатлѣнію благоустройства, которое произвелъ на Левина этотъ крестьянскій домъ, но впечатлѣніе это было такъ сильно, что Левинъ никогда не могъ отдѣлаться отъ него. И всю дорогу отъ старика до Свіяжскаго нѣтъ-нѣтъ и опять вспоминалъ объ этомъ хозяйствѣ, какъ будто что-то въ этомъ впечатлѣніи требовало его особеннаго вниманія.