— Что это пахали? — спросилъ Левинъ.
— Картошки пропахивали. Тоже землицу держимъ. Ты, Ѳедотъ, мерина-то не пускай, а къ колодѣ поставь, иную запряжемъ.
— Что, батюшка, сошники-то я приказывалъ взять, принесъ что ли? — спросилъ большой ростомъ, здоровенный малый, очевидно сынъ старика.
— Во… Въ саняхъ, — отвѣчалъ старикъ, сматывая кругомъ снятыя вожжи и бросая ихъ наземь. — Наладь, поколѣ пообѣдаютъ.
Благовидная молодайка съ полными, оттягивающими ей плечи ведрами прошла въ сѣни. Появились откуда-то еще бабы — молодыя, красивыя, среднія и старыя некрасивыя, съ дѣтьми и безъ дѣтей.
Самоваръ загудѣлъ въ трубѣ; рабочіе и семейные, убравшись съ лошадьми, пошли обѣдать. Левинъ, доставъ изъ коляски свою провизію, пригласилъ съ собою старика напиться чаю.
— Да что, уже пили нынче, — сказалъ старикъ, очевидно съ удовольствіемъ принимая это предложеніе. — Нешто для компаніи.
За чаемъ Левинъ узналъ всю исторію старикова хозяйства. Старикъ снялъ десять лѣтъ тому назадъ у помѣщицы сто двадцать десятинъ, а въ прошломъ году купилъ ихъ и снималъ еще триста у сосѣдняго помѣщика. Малую часть земли, самую плохую, онъ раздавалъ внаймы, а десятинъ сорокъ въ полѣ пахалъ самъ своею семьей и двумя наемными рабочими. Старикъ жаловался, что дѣло шло плохо. Но Левинъ понималъ, что онъ жаловался только изъ приличія, а что хозяйство его процвѣтало. Если бы было плохо, онъ не купилъ бы по сту пяти рублей землю, не женилъ бы трехъ сыновей и племянника, не построился бы два раза послѣ пожаровъ, и все лучше и лучше. Несмотря на жалобы старика, видно было, что онъ справедливо гордъ своимъ благосостояніемъ, гордъ своими сыновьями, племянникомъ, невѣстками, лошадьми, коровами и въ особенности
