Анна Каренина (Толстой)/Часть III/Глава XXIV/ДО

Анна Каренина — Часть III, глава XXIV
авторъ Левъ Толстой

Источникъ: Левъ Толстой. Анна Каренина. — Москва: Типо-литографія Т-ва И. Н. Кушнеровъ и К°, 1903. — Т. I. — С. 410—413.

XXIV.

Ночь, проведенная Левинымъ на копнѣ, не прошла для него даромъ: то хозяйство, которое онъ велъ, опротивѣло ему и потеряло для него всякій интересъ. Несмотря на превосходный урожай, никогда не было или по крайней мѣрѣ никогда ему не казалось, чтобы было столько неудачъ и столько враждебныхъ отношеній между нимъ и мужиками, какъ нынѣшній годъ, и причина неудачъ и этой враждебности была теперь совершенно понятна ему. Прелесть, которую онъ испытывалъ въ самой работѣ, происшедшее вслѣдствіе того сближеніе съ мужиками, зависть, которую онъ испытывалъ къ нимъ, къ ихъ жизни, желаніе перейти въ эту жизнь, которое въ эту ночь было для него уже не мечтою, но намѣреніемъ, подробности исполненія котораго онъ обдумывалъ, — все это такъ измѣнило его взглядъ на заведенное у него хозяйство, что онъ не могъ уже никакъ находить въ немъ прежняго интереса и не могъ не видѣть того непріятнаго отношенія своего къ работникамъ, которое было основой всего дѣла. Стада улучшенныхъ коровъ, такихъ же, какъ Пава, вся удобренная, вспаханная плугами земля, девять равныхъ полей, обсаженныхъ лозинами, девяносто десятинъ глубоко запаханнаго навоза, рядовыя сѣялки и т. п. — все это было прекрасно, если бы это дѣлалось только имъ самимъ или имъ съ товарищами, людьми, сочувствующими ему. Но онъ ясно видѣлъ теперь (работа его надъ книгой о сельскомъ хозяйствѣ, въ которомъ главнымъ элементомъ хозяйства долженъ былъ быть работникъ, много помогла ему въ этом), онъ ясно видѣлъ теперь, что то хозяйство, которое онъ велъ, была только жестокая и упорная борьба между нимъ и работниками, въ которой на одной сторонѣ, на его сторонѣ, было постоянное напряженное стремленіе передѣлать все на считаемый лучшимъ образецъ, на другой же сторонѣ — естественный порядокъ вещей. И въ этой борьбѣ онъ видѣлъ, что при величайшемъ напряженіи силъ съ его стороны и безъ всякаго усилія и даже намѣренія съ другой — достигалось только то, что хозяйство шло ни въ чью и совершенно напрасно портились прекрасныя орудія, прекрасная скотина и земля. Главное же — не только совершенно даромъ пропадала направленная на это дѣло энергія, но онъ не могъ не чувствовать теперь, когда смыслъ его хозяйства обнажился для него, что цѣль его энергіи была самая недостойная. Въ сущности, въ чемъ состояла борьба? Онъ стоялъ за каждый свой грошъ (и не могъ не стоять, потому что стоило ему ослабить энергію, и ему бы недостало денегъ расплачиваться съ рабочими), а они только стояли за то, чтобы работать спокойно и пріятно, т.-е. такъ, какъ они привыкли. Въ его интересахъ было то, чтобы каждый работникъ сработалъ какъ можно больше, притомъ чтобы не забывался, чтобы старался не сломать вѣялки, конныхъ граблей, молотилки, чтобъ онъ обдумывалъ то, что онъ дѣлаетъ; работнику же хотѣлось работать какъ можно пріятнѣе, съ отдыхомъ, и главное — беззаботно и забывшись, не размышляя. Въ нынѣшнее лѣто на каждомъ шагу Левинъ видѣлъ это. Онъ посылалъ скосить клеверъ на сѣно, выбравъ плохія десятины, проросшія травой и полынью, негодныя на сѣмена, — ему скашивали подъ рядъ лучшія сѣменныя десятины, оправдываясь тѣмъ, что такъ приказалъ приказчикъ, и утѣшали его тѣмъ, что сѣно будетъ отличное; но онъ зналъ, что это происходило отъ того, что эти десятины было косить легче. Онъ посылалъ сѣноворошилку трясти сѣно, — ее ломали на первыхъ рядахъ, потому что скучно было мужику сидѣть на козлахъ подъ махающими надъ нимъ крыльями. И ему говорили: „не извольте безпокоиться, бабы живо растрясутъ“. Плуги оказывались негодящимися, потому что работнику не приходило въ голову опустить поднятый рѣзецъ, и, ворочая силомъ, онъ мучилъ лошадей и портилъ землю; и Левина просили быть покойнымъ. Лошадей запускали въ пшеницу, потому что ни одинъ работникъ не хотѣлъ быть ночнымъ сторожемъ, и, несмотря на приказаніе этого не дѣлать, работники чередовались стеречь ночное, и Ванька, проработавъ весь день, заснулъ и каялся въ своемъ грѣхѣ, говоря: „воля ваша“. Трехъ лучшихъ телокъ окормили, потому что безъ водопоя выпустили на клеверную отаву, и никакъ не хотѣли вѣрить, что ихъ раздуло клеверомъ, а разсказывали въ утѣшеніе, какъ у сосѣда сто двѣнадцать головъ въ три дня выпало. Все это дѣлалось не потому, что кто-нибудь желалъ зла Левину или его хозяйству, — напротивъ, онъ зналъ, что его любили, считали простымъ бариномъ (что́ есть высшая похвала); но дѣлалось это только потому, что хотѣлось весело и беззаботно работать и интересы его были имъ не только чужды и непонятны, но фатально противоположны ихъ самымъ справедливымъ интересамъ. Уже давно Левинъ чувствовалъ недовольство своимъ отношеніемъ къ хозяйству. Онъ видѣлъ, что лодка его течетъ, но онъ не находилъ и не искалъ течи, можетъ быть, нарочно обманывая себя. (Ему бы ничего не оставалось, если бы онъ разочаровался въ ней.) Но теперь онъ не могъ болѣе себя обманывать. То хозяйство, которое онъ велъ, стало ему не только не интересно, но отвратительно и онъ не могъ больше имъ заниматься.

Къ этому еще присоединилось присутствіе въ тридцати верстахъ отъ него Кити Щербацкой, которую онъ хотѣлъ и не могъ видѣть. Дарья Александровна Облонская, когда онъ былъ у нея, звала его пріѣхать: пріѣхать съ тѣмъ, чтобы возобновить предложеніе ея сестрѣ, которая, какъ она давала чувствовать, теперь приметъ его. Самъ Левинъ, увидавъ Кити Щербацкую, понялъ, что онъ не переставалъ любить ее; но онъ не могъ ѣхать къ Облонскимъ, зная, что она тамъ. То, что онъ сдѣлалъ ей предложеніе и она отказала ему, клало между нимъ и ею непреодолимую преграду. „Я не могу просить ее быть моею женой потому только, что она не можетъ быть женою того, кого она хотѣла, — говорилъ онъ самъ себѣ. Мысль объ этомъ дѣлала его холоднымъ и враждебнымъ къ ней. — Я не въ силахъ буду говорить съ нею безъ чувства упрека, смотрѣть на нее безъ злобы, и она только еще больше возненавидитъ меня, какъ и должно быть. И потомъ, какъ я могу теперь, послѣ того, что мнѣ сказала Дарья Александровна, ѣхать къ нимъ? Развѣ я могу не показать, что я знаю то, что она сказала мнѣ? И я пріѣду съ великодушіемъ — простить, помиловать ее. Я предъ нею въ роли прощающаго и удостоивающаго ее своей любви!.. Зачѣмъ мнѣ Дарья Александровна сказала это? Случайно бы я могъ увидать ее, и тогда все бы сдѣлалось само собой, но теперь это невозможно, невозможно!“

Дарья Александровна прислала ему записку, прося у него дамскаго сѣдла для Кити. „Мнѣ сказали, что у васъ есть сѣдло, — писала она ему. — Надѣюсь, что вы привезете его сами“.

Этого уже онъ не могъ переносить. Какъ умная, деликатная женщина могла такъ унижать сестру! Онъ написалъ десять записокъ и всѣ разорвалъ и послалъ сѣдло безъ всякаго отвѣта. Написать, что онъ пріѣдетъ, нельзя, потому что онъ не можетъ пріѣхать; написать, что онъ не можетъ пріѣхать, потому что что-нибудь мѣшаетъ или онъ уѣзжаетъ, это еще хуже. Онъ послалъ сѣдло безъ отвѣта и съ сознаніемъ, что онъ сдѣлалъ что-то стыдное, на другой же день, передавъ все опостылѣвшее хозяйство приказчику, уѣхалъ въ дальній уѣздъ къ пріятелю своему Свіяжскому, около котораго были прекрасныя дупелиныя болота и который недавно писалъ ему, прося исполнить давнишнее намѣреніе побывать у него. Дупелиныя болота въ Суровскомъ уѣздѣ давно соблазняли Левина, но онъ за хозяйственными дѣлами все откладывалъ эту поѣздку. Теперь же онъ радъ былъ уѣхать и отъ сосѣдства Щербацкихъ и главное отъ хозяйства, именно на охоту, которая во всѣхъ горестяхъ служила ему лучшимъ утѣшеніемъ.

* новая орѳографія