Анна Каренина (Толстой)/Часть II/Глава XXVII/ДО
| ← Часть II, глава XXVI | Анна Каренина — Часть II, глава XXVII | Часть II, глава XXVIII → |
| Источникъ: Левъ Толстой. Анна Каренина. — Москва: Типо-литографія Т-ва И. Н. Кушнеровъ и К°, 1903. — Т. I. — С. 262—265. |
Анна стояла наверху передъ зеркаломъ, прикалывая съ помощью Аннушки послѣдній бантъ на платье, когда она услыхала у подъѣзда звуки давящихъ щебень колесъ.
„Для Бетси еще рано, — подумала она и, взглянувъ въ окно, увидала карету и высовывающуюся изъ нея черную шляпу и столь знакомыя ей уши Алексѣя Александровича. — Вотъ некстати; неужели ночевать?“ подумала она, и ей такъ показалось ужасно и страшно все, что́ могло отъ этого выйти, что она, ни минуты не задумываясь, съ веселымъ и сіяющимъ лицомъ вышла къ нимъ навстрѣчу и, чувствуя въ себѣ присутствіе уже знакомаго ей духа лжи и обмана, тотчасъ же отдалась этому духу и начала говорить, сама не зная, что скажетъ.
— А, какъ это мило! — сказала она, подавая руку мужу и улыбкой здороваясь съ домашнимъ человѣкомъ, Слюдинымъ. — Ты ночуешь, надѣюсь? — было первое слово, которое подсказалъ ей духъ обмана, — а теперь ѣдемъ вмѣстѣ. Только жаль, что я обѣщала Бетси. Она заѣдетъ за мной.
Алексѣй Александровичъ поморщился при имени Бетси.
— О, я не стану разлучать неразлучныхъ, — сказалъ онъ своимъ обычнымъ тономъ шутки. — Мы поѣдемъ съ Михайломъ Васильевичемъ. Мнѣ и доктора велятъ ходить. Я пройдусь дорогой и буду воображать, что я на водахъ.
— Торопиться некуда, — сказала Анна. — Хотите чаю?
Она позвонила.
— Подайте чаю да скажите Сережѣ, что Алексѣй Александровичъ пріѣхалъ. Ну, что, какъ твое здоровье? Михаилъ Васильевичъ, вы у меня не были; посмотрите, какъ на балконѣ у меня хорошо, — говорила она, обращаясь то къ тому, то къ другому.
Она говорила очень просто и естественно, но слишкомъ много и слишкомъ скоро. Она сама чувствовала это, тѣмъ болѣе что въ любопытномъ взглядѣ, которымъ взглянулъ на нее Михаилъ Васильевичъ, она замѣтила, что онъ какъ будто наблюдалъ ее.
Михаилъ Васильевичъ тотчасъ же вышелъ на террасу.
Она сѣла подлѣ мужа.
— У тебя не совсѣмъ хорошій видъ, — сказала она.
— Да, — сказалъ онъ, — нынче докторъ былъ у меня и отнялъ часъ времени. Я чувствую, что кто-нибудь изъ друзей моихъ прислалъ его: такъ драгоцѣнно мое здоровье…
— Нѣтъ, что же онъ сказалъ?
Она спрашивала его о здоровьи и занятіяхъ, уговаривала отдохнуть и переѣхать къ ней.
Все это она говорила весело, быстро и съ особеннымъ блескомъ въ глазахъ; но Алексѣй Александровичъ теперь не приписывалъ этому тону ея никакого значенія. Онъ слышалъ только ея слова и придавалъ имъ только тотъ прямой смыслъ, который они имѣли. И онъ отвѣчалъ ей просто, хотя и шутліво. Во всемъ разговорѣ этомъ не было ничего особеннаго, но никогда послѣ безъ мучительной боли стыда Анна не могла вспомнить всей этой короткой сцены.
Вошелъ Сережа, предшествуемый гувернанткой. Если бы Алексѣй Александровичъ позволилъ себѣ наблюдать, онъ замѣтилъ бы робкій, растерянный взглядъ, съ какимъ Сережа взглянулъ на отца, а потомъ на мать. Но онъ ничего не хотѣлъ видѣть и не видѣлъ.
— А, молодой человѣкъ! Онъ выросъ. Право, совсѣмъ мужчина дѣлается. Здравствуй, молодой человѣкъ.
И онъ подалъ руку испуганному Сережѣ.
Сережа, и прежде робкій въ отношеніи къ отцу, теперь, послѣ того какъ Алексѣй Александровичъ сталъ его звать молодымъ человѣкомъ и какъ ему зашла въ голову загадка о томъ, другъ или врагъ Вронскій, чуждался отца. Онъ, какъ бы прося защиты, оглянулся на мать. Съ одною матерью ему было хорошо. Алексѣй Александровичъ между тѣмъ, заговоривъ съ гувернанткой, держалъ сына за плечо, и Сережѣ было такъ мучительно неловко, что Анна видѣла, что онъ собирается плакать.
Анна, покраснѣвшая въ ту минуту, какъ вошелъ сынъ, замѣтивъ, что Сережѣ неловко, быстро вскочила, подняла съ плеча сына руку Алексѣя Александровича и, поцѣловавъ сына, повела его на террасу и тотчасъ же вернулась.
— Однако пора уже́, — сказала она, взглянувъ на свои часы, — что это Бетси не ѣдетъ!..
— Да, — сказалъ Алексѣй Александровичъ и, вставъ, заложилъ руки и потрещалъ ими. — Я заѣхалъ еще привезть тебѣ денегъ, такъ какъ соловья баснями не кормятъ, — сказалъ онъ. — Тебѣ нужно, я думаю.
— Нѣтъ, не нужно… да, нужно, — сказала она, не глядя на него и краснѣя до корней волосъ. — Да ты, я думаю, заѣдешь сюда со скачекъ.
— О да! — отвѣчалъ Алексѣй Александровичъ. — Вотъ и краса Петергофа, княгиня Тверская, — прибавилъ онъ, взглянувъ въ окно на подъѣзжавшій англійскій, въ шорахъ, экипажъ съ чрезвычайно высоко поставленнымъ крошечнымъ кузовомъ коляски. — Какое щегольство! Прелесть! Ну, такъ поѣдемте и мы.
Княгиня Тверская не выходила изъ экипажа, а только ея въ штиблетахъ, пелеринкѣ и черной шляпѣ лакей соскочилъ у подъѣзда.
— Я иду, прощайте! — сказала Анна и, поцѣловавъ сына, подошла къ Алексѣю Александровичу и протянула ему руку. — Ты очень милъ, что пріѣхалъ.
Алексѣй Александровичъ поцѣловалъ ея руку.
— Ну, такъ до свиданья! Ты заѣдешь чай пить, и прекрасно! — сказала она и вышла, сіяющая и веселая. Но, какъ только она перестала видѣть его, она почувствовала то мѣсто на рукѣ, къ которому прикоснулись его губы, и съ отвращеніемъ вздрогнула.