14 апреля утром под начальством адъютанта главнокомандующего, полковника Струкова, прибыл из Барбоша в Браилов первый русский отряд, состоявший из двух рот Селенгинского полка и двух сотен донских казаков. Назначение этого отряда состояло в том, чтобы занять станцию железной дороги, обеспечить исправное состояние полотна между Барбошем и Браиловым, наблюдать за берегом Дуная и собирать как можно более верные сведения о неприятеле и его намерениях. Несмотря на быстрый поход, сделанный с 12-го по 14 апреля с русской границы до Браилова, отряд пришёл в последний пункт в образцовом порядке. Полковник Струков тотчас же наложил эмбарго на турецкие коммерческие суда, находившиеся в порту, а шкиперам иностранных судов заявил, что русло Дуная у Галаца уже заграждается минами, так что выход в море для них невозможен. Команды турецких судов были вооружены, а потому их пришлось обезоружить и снять на берег. На одной кочерме[1] нашлась даже пушка. Всего взято 9 больших кочерм и до 120 иностранных, не записанных в портовых книгах судов, а также до 80 ружей и ятаганов. Иностранным шкиперам предложено продать их товар (зерновой хлеб) русской армии, на что те охотно согласились.
В первые же часы по прибытии на место по тщательно собранным сведениям оказалось, что на противном берегу Дуная находится в Мачине до 1,700 человек и в Гечете, прибрежной деревне, лежащей против Браилова, — 200 человек турецкого войска. Апреля 20-го прибыла в Браилов 1-я бригада 11-й пехотной дивизии с 5-ю батареею под начальством генерал-майора Салова, который тотчас же и принял главное начальствование над всем браиловским отрядом. Сюда же приехали по железной дороге команды гальванеров и моряков «дунайской флотилии», для работ по части минных заграждений Дуная и Мачинского рукава, а также и 7-й саперный батальон, который тотчас же энергически принялся, при помощи рабочих из пехотных полков, возводить береговые батареи в Браилове, Галаце и других смежных пунктах. Весь берег Дуная от Килии до Браилова находился уже под непосредственным наблюдением наших пикетов и разъездов. С этого же дня (14 апреля) Браилову суждено было сделаться самым бойким и самым интересным пунктом в районе прибрежной местности, занятой нашими войсками.
21-го числа генералу Салову было доложено, что два турецкие монитора, ближе чем до сего раза, вышли на фарватер и разводят пары, а потому весьма может случиться, что они попытаются прорваться в Галац, где в то время производились ещё на берегу весьма для нас важные инженерные работы. Один из мониторов стоял носом по течению, а другой ближе к противному берегу, у лежащей против Браилова деревни Гечет. Получив эти сведения, генерал Салов тотчас же распорядился, чтобы на берег прибыли два орудия 5-й батареи 11-й артиллерийской бригады, под прикрытием 3-й стрелковой роты Селенгинского полка, что и было исполнено в самом скором времени. Пушки эти были поставлены на возвышенном берегу против Гечета. Мониторы, конечно, не могли опасаться 4-фунтовых полевых орудий и потому продолжали стоять на своём месте и разводить пары, не обращая на наши две пушки ни малейшего внимания.
Было уже 10¼ часов утра, когда прибыли на берег генерал Салов и полковник Струков. Осмотрев предварительно местность и взвесив расстояние от нашего берега до борта противника, генерал приказал зарядить орудия и дать выстрел по первому из мониторов, в том предположении, что при данном расстоянии, авось-либо и огонь лёгких орудий заставит неприятеля отойти в Мачинский рукав, на прежнее место. Всякая решимость в военном деле, как известно по тысячелетним историческим опытам, есть великая вещь и первый залог успеха. Не прошло и пяти минут, как все присутствовавшие на берегу сняли шапки и перекрестились; вслед за этим из уст молодого офицера раздалась известная артиллерийская команда: «первое!» Тотчас же звучно грянул выстрел — первый боевой выстрел в эту кампанию, и положил собою начало наших военных действий, к которым за минуту до него мы приготовились всеобщим крестным знамением, призывавшим на русский почин святой войны благословение Божие. Этот почин был знаменателен тем, что все наши, от высшего начальника до последнего солдата, хорошо и глубоко знали в своём сердце, за что и за кого они начинают драться.
Выпущенный снаряд дал некоторый перелёт и упал в воду за первым монитором; второй монитор, как уже сказано, стоял позади первого в небольшом расстоянии.
Не прошло и минуты, как забелел на реке клуб дыма, и тотчас же с визгом пролетел снаряд над головами артиллеристов и лёг за батареею, но не разорвался. Вслед за первым, так называемым «приветственным» обменом выстрелов, началась канонада. Наши артиллеристы по третьему заряду окончили уже пристрелку, нашли достодолжный угол возвышения, и снаряды стали метко попадать в борт броненосца и падать на его палубу. Разумеется, лёгкий полевой снаряд отскакивал от толстой стальной брони, но, разрываясь, всё-таки причинял неприятелю вред своими осколками. Турецкие же снаряды ложились вправо и влево от батареи, падали в склоны берега или же рвались не долетая до наших орудий и, к счастью, не наносили никакого вреда ни пушкам, ни прислуге. Это только и может быть объяснено тем, что два полевые орудия отчасти заслоняемые от глаз противника карнизом возвышенности, на которой они были поставлены, представляли собою для мониторов, с их расстояния, цель слишком малых размеров. Спустя несколько времени к нашим орудиям было прибавлено ещё два, той же батареи, и таким образом против полевого дивизиона мониторы вели канонаду в течение более полутора часа, с четверти одиннадцатого до полудня. В продолжение этого времени снаряды дивизиона 5-й батареи были настолько метки, что на первом мониторе успели совершенно сбить трубу и испортить руль, а на втором от нашего огня загорелась палуба. Вследствие этих поражений, второй монитор вскоре скрылся за островом, уйдя в Мачинский рукав Дуная, а первый, не имея возможности управляться без руля, поспешил причалить к берегу и стал поспешно выпускать пары. Тогда второй, как менее пострадавший, приблизясь к товарищу, перебросил к нему канат и с помощью этого приспособления отбуксировал его назад, за лесистый остров, на порядочное расстояние. Сделав на пути ещё несколько выстрелов по нашим орудиям, оба броненосца совсем уже отретировались к Мачину, откуда они — как говорят болгары и русские, пробирающиеся к нам иногда с того берега в своих утлых рыбачьих душегубках — будто бы отправлены в Рущук для необходимых починок и исправлений в существенных частях своей конструкции. От них же мы узнали, что в тот же день к вечеру с первого броненосца были свезены на берег для погребения трое убитых: капитан судна и два рулевых матроса.
Во время этой канонады, по дунайским отмелям были рассыпаны стрелки Селенгинского и Охотского полков, которые стреляли по людям на мониторах и отвечали на огонь из Гечета, а также и турецким стрелкам, находившимся в рукаве, на шлюпках, причём на нашей стороне ранен один болгарин, стоявший вблизи стрелков, прострелена шинель у одного казака, а у другого пуля ударилась в шашку и, наконец, убит на берегу один из жителой Браилова. Некоторые из турецких снарядов долетали и до города, где пробили стены в нескольких зданиях, но никого не убили и не ранили[2].Снаряды турецкие, снабжённые английскою пломбою, на сей раз весьма плохо разрывались, так что оттоманские друзья — англичане, в этом отношении оказали услугу скорее нам, чем туркам. Четыре орудия 5-й батареи, как видно по результатам, стреляли очень хорошо. Они находились под командою поручиков Маслова и Карпинского, при командире дивизиона штабс-капитане Мазуревиче и под общим руководством батарейного командира подполковника Тимирязева.
Дело это, ничтожное само по себе, не лишено однако же для нас некоторого нравственного значения: оно наглядно показало дух и степень боевой подготовки нашей полевой артиллерии. И в самом деле, для этого сто́ит только взвесить то обстоятельство, что с одной стороны выступают два монитора, защищённые сильною бронёю и вооружённые дальнобойными крупповскими пушками, а с другой — против них выдвигаются сначала два, а потом четыре лёгкие, полевые орудия, которые ни одной минуты не задумываются взять на себя почин огня и менее чем в два часа времени заставляют ретироваться несравненно сильнейшего противника. В существенном же результате этого дела было то, что мониторы в течение двух суток не выходили ни против Гечета, ни на главный фарватер реки, что для нас было весьма кстати, так как в это самое время у нас спешно строились береговые батареи для орудий большого калибра; команды, наряжаемые от пехотных частей, при помощи 7-го саперного батальона, в два дня возвели прекрасные земляные постройки, удовлетворяющие всем требованиям полевой фортификации.
24 апреля, в третьем часу дня, большой трёхмачтовый броненосный корвет, пришедший в воды Мачинского рукава только накануне (23-го числа), показался на главном фарватере и, подойдя на должное расстояние, дал первый выстрел по нашей батарее. Это было в 2 часа 35 минут, как раз в то время, когда подходил из Галаца железнодорожный поезд, на котором следовал Великий Князь Главнокомандующий, для осмотра браиловской позиции[3]. Все начальники частей находились на дебаркадере[4], для встречи Его Высочества, когда раздался этот первый выстрел; за ним, через некоторый промежуток времени, последовал второй, очевидно направленный в поезд, но давший перелёт над вагонами, а по третьему выстрелу снаряд большого калибра упал в двадцати саженях от станции. Генерал Салов, как начальник всего отряда, долженствовавший оставаться на станции для приёма Его Высочества, поручил полковнику Струкову отправиться к батареям и временно принять начальство над берегом и войсками.
На батарее против Гечета у нас ещё шли работы и до 800 человек были заняты ими; полевая артиллерия, в числе одной четырёхфунтовой батареи, стояла на берегу для их прикрытия, меж тем бомбардировка с корвета не прекращалась; снаряды падали то на насыпаемую батарею, то вокруг неё — и так продолжалось около полутора часа. Струков, отведя воинские части в укрытое место, предохранил их от действия турецких снарядов, которые пускались наудачу, не имея пред собою определённой цели, за исключением, конечно, строящейся батареи. Главнокомандующий этим временем объезжал возводимые нами инженерные сооружения и в 3½ часа пополудни заехал на батарею № 3-й, где приказал не отвечать на выстрелы корвета, так как действие наших лёгких орудий, во всяком случае, не могло достичь никакой существенной цели при данном расстоянии, а между тем дальнейшее продолжение бомбардировки весьма легко могло бы нанести чувствительный вред городу, куда и без того уже попали три бомбы, к счастью, без печальных для жителей последствий.
При этой последней бомбардировке нами замечено, что турецкие снаряды уже были не такого свойства, как в первый раз: бо́льшая часть гранат давала разрыв, да и стрельба производилась с большею рассчитанностию и потому была более меткою, чем 21 апреля. Турки выпустили пятнадцать снарядов; выстрелы давались редко, и бомбардирование, начавшееся в 2½ часа, окончилось в половине пятого пополудни. Войска, ободряемые офицерами, всё время спокойно продолжали насыпать батарею.
26 апреля были уже вооружены две наши батареи: мортирная, предназначенная для продольного обстреливания Мачинского рукава, и батарея № 4-й, перед городом, для действия из 24-фунтовых орудий против Гечета и его окрестностей[5]. В тот же день утром приказано было открыть с этих батарей пробную пальбу, для пристрелки, а также и с целью отодвинуть подалее мониторы, чтобы прикрыть подошедший к Браилову наш пароход с четырьмя винтовыми шлюпками, которые в этот день должны были погрузить пред Браиловым минные заграждения. Несколько мортирных выстрелов, упавших в воду около самых мониторов, заставили противника удалиться, из предосторожности, по направлению к городу Мачину, где оба судна и скрылись из виду. Вследствие удаления их, генерал Салов нашёл, что предположенные нами работы по минному заграждению Дуная вполне возможны и приказал стрелкам, на всякий случай, рассыпаться по берегу. Вместе с этим, — так как Гечет представляет собою для неприятеля весьма удобный пункт закрытия, — вызваны были охотники, с тем чтобы в рыбачьих лодках переплыть на ту сторону и, если противник там в незначительных силах, то выбить его из гечетских окопов, насыпанных турками 22 апреля, и забрать сложенный в этом селении каменный уголь. Охотники тотчас же явились — даже в числе, превышавшем потребность — и отправлены по назначению[6]. Выплыв на середину реки, они были встречены учащённым ружейным огнём из-за гечетских окопов и из окон домов этого селения, причём у нас ранен в ногу один рядовой. Дабы не подвергать людей напрасным потерям, из-за такой ничтожной цели, как добыча нескольких пудов угля, и так как силы неприятеля в Гечете оказались более того, сколько их предполагалось, охотникам велено было возвратиться. По строениям же Гечета, за которыми укрывались неприятельские стрелки, наша артиллерия сделала после этого несколько выстрелов, едва ли впрочем нанёсших существенный вред, потому что иначе турки вряд ли продолжали бы до половины девятого часа вечера ружейную перестрелку с нашими стрелками, рассыпанными с утра за береговыми строениями. Пули противника хорошо долетали до берега и многие из них даже перелетали батарею. На другой день (27 апреля), по предварительному соглашению с начальником инженерной части действующей армии, генерал-майором Деппом, решено было приступить на рассвете, под прикрытием наших батарей, к заложению минных заграждений на Дунае. Для ограждения этих важных работ от неприятельских пуль с того берега, генерал Салов поручил полковнику Струкову перевезти в 12-ти лодках на правый берег команду, назначенную от Селенгинского и Якутского полков[7]. Флотилия эта спустилась вниз по Дунаю и сожгла между Браиловым и Галацом три кордонные домика и сарай, где скрывались неприятельские стрелки, которые легко могли бы мешать нашим шлюпкам производить минные работы.
С рассветом показался на Дунае наш пароход, предназначенный идти на минные работы, для поддержки шлюпок и снабжения их потребным материалом. Но, увидя приближавшийся по Мачинскому рукаву турецкий броненосец, пароход этот должен был вернуться, а генерал Салов приказал открыть по броненосцу артиллерийский огонь, с помощью которого и принудил его повернуть и уйти в обратную сторону. Пехотная и казачья команды, бывшие на рыбачьих лодках, исполнив тем часом возложенное на них поручение, уже возвращались назад и в это время подверглись частому ружейному огню из Гечета, на который вынуждены были отвечать из своих лодок. При этом с нашей стороны никакого урона не было; пострадала только от пули одна пола шинели у рядового 3-й роты Селенгинского полка.
В это время капитан 1-го ранга Рогуля доложил генералу Салову, что около полудня уже начнётся заграждение. В половине двенадцатого наш пароход, с четырьмя паровыми и четырьмя минными шлюпками, подошёл к браиловской пристани, где отпустил от себя шлюпки. Эти последние в три четверти первого часа потянули минные лодки к месту предположенного заграждения, которое и было благополучно окончено в три часа пополудни, без всяких несчастных для нас случаев. Пароход после этого возвратился к устью реки Прута, а паровые шлюпки стали у Браилова.
На 29 апреля предположено было сделать с утра второе заграждение, ниже Гечета, почему, для прикрытия работы от неприятельских выстрелов из сего последнего пункта, по требованию капитана 1-го ранга Рогули, в 11 часов утра вышел от устья Прута наш пароход, под командою капитана Беклешова. Пароход этот, в виду двух неприятельских броненосцев, сделав два выстрела из носового орудия по Гечету, привалил к браиловской пристани. В первом часу дня показался другой наш пароход, шедший с минами из Галаца, но — в виду двух броненосцев противника, стоявших в Мачинском рукаве, — должен был вернуться назад.
В это время, во втором часу дня, в виду Браилова опять появился трёхмачтовый броненосный корвет, тот самый что бомбардировал наши инженерные работы и город 24-го числа, в день приезда Великого Князя. Около этого большего судна расхаживали взад и вперёд два другие броненосца меньших размеров. В исходе второго часа вблизи их появилось новое судно, дотоле ещё не замечавшееся нами в водах Мачинского рукава; длинное, белое, оно походило более на пассажирский пароход, чем на военное судно. Пароход этот вскоре спустил шлюпку, которая подошла к большому корвету и на этом последнем в ту же минуту был поднят вице-адмиральский флаг. По сведениям, собранным впоследствии, оказывается что шлюпка с парохода доставила на корвет вице-адмирала Буюк-пашу, который, впрочем, как кажется, не остался на корвете, а переправился с него на другое судно, минут за десять до известной катастрофы. Тем не менее, вице-адмиральский флаг оставался на мачте. Между тем корвет, совместно с остальными турецкими судами, занял в Мачинском рукаве боевую позицию, с видимым намерением начать бомбардировку, но огня ещё не открывал. Выйдя на позицию, он бросил якорь, завёз кабельтов на берег и повернулся к нам правым бортом; остальные мониторы стали около него таким же образом. Расстояние от наших береговых укреплений до корвета равнялось 1,700 саженям (около 3½ вер.) или несколько более. В бинокль ясно виднелись на нём обращённые к нам орудия, но экипажа на палубе не было. В 2 часа и 10 минут пополудни нашим батареям, мортирной и № 4-му, приказано было открыть огонь. Мортирная дала несколько выстрелов, не долетевших до цели; батарея № 4-й взяла хорошее направление: её снаряды совсем близко ложились около корвета, но пока ещё не задевали его; а он меж тем продолжал сохранять своё вызывающее положение молча. Все досадовали… Пальба продолжалась; но следя в подзорную трубу с высоты второго этажа ближней казармы за полётом снарядов, наблюдавшие офицеры видели только, как через десять секунд после каждого выстрела около корвета вставал и рассыпался серебряными брызгами столб водяной пыли. Экипаж, укрываясь от нашего огня, лишь изредка, и то в небольшом количестве, появлялся на палубе и тотчас же скрывался под люками, чуть лишь на браиловском берегу поднимется клуб дыма.
Выпущено было до тридцати снарядов и уже хотели было прекратить пальбу, тем более, что турки не отвечали, как вдруг, в три часа и 10 минут пополудни, в одно и то же мгновение с двух различных батарей разом грянули два выстрела. Эта одномгновенность есть дело полной, но замечательной случайности. Офицеры внимательно продолжали следить за полётом снарядов; прошло десять секунд — на воде нет брызг… Вдруг весь корвет закрылся дымом, сквозь который, как молния, пробился тёмно-багровый огонь. Некоторые подумали, что это неприятель разом дал залп из всех своих орудий; но чрез две-три секунды раздался ужасный, громоподобный треск, отдавшийся на нашем берегу сильным сотрясением воздуха, и громадный столб из нескольких переплетшихся языков огня и чёрного густого дыма, с глухим гулом, взвился к небу, сажень на сорок в высоту, и стал над корветом… В бинокли видно было, как летели вверх две мачты, доски, брёвна и разные осколки; заметны были даже и люди, падавшие сверху вниз, которые, по словам очевидцев, казались им издали словно бы червячки или рои чёрных мух.
Мёртвое молчание воцарилось в этот момент на наших батареях, и в народе, и в войсках, стоявших по берегу. Поражающий смысл трагического факта был ясен, но неожиданность его невольно ошеломила каждого в первую минуту. Зато какое же «ура» понеслось с нашего берега вдоль и вширь по Дунаю, когда прошла эта первая минута! Турки на своих мониторах даже и за четыре версты хорошо должны были слышать этот радостный, долгий клик русского солдата, в то время как ветер тихо разносил тучу дыма над местом только что свершившейся катастрофы. Когда этот дым наконец рассеялся настолько, что можно было кое-что видеть, от грозного броненосца остался лишь единственный след на гладкой поверхности Дуная: над тем местом, где пошёл он ко дну, торчала из воды одна только третья мачта с висящим на ней вице-адмиральским флагом.
Толпы зрителей, стоявшие на берегу рядом с войсками, браиловские жители, болгары, румыны, греки, армяне, русские выходцы — всё это, ликуя, бросилось друг к другу с поздравлениями, объятиями, поцелуями… Живейшая радость и восторг торжества сияли на всех лицах.
Первая мысль, первое движение чувства после минут, невольно отданных торжеству победы, была забота об участи погибавших матросов взорванного судна. Испросив разрешение генерала Салова, полковник Струков, капитан 1-го ранга Рогуля, гвардейского экипажа лейтенант Дубасов, есаул Дукмасов и ещё несколько морских офицеров бросились на три паровые шлюпки и на всех парах пустились к месту катастрофы. Первою шла шлюпка «Олаф», с лейтенантом Дубасовым и Дукмасовым; в 150 саженях от него шёл лейтенант черноморского флота Шестаков, а в третьей шлюпке, на таком же расстоянии, плыли гг. Струков, Рогуля, Персин и др. Все они, держа направление к Гечету, обогнули затопленный остров и, войдя в Мачинский рукав, проследовали мимо гечетских окопов, за которыми видна была турецкая пехота, не давшая однако по шлюпкам ни одного выстрела; как видно, паника турок была слишком велика и они не успели ещё придти в себя от сильного впечатления взрыва: пехотинцы эти молча и неподвижно смотрели на плывущие мимо их лодки, на которых не развевалось даже белого парламентёрского флага, так как за спешностью отхода шлюпок его не успели захватить с собою.
Наконец, наши пришли на место гибели корвета. Но там, за исключением мачты, торчавшей из воды, не было уже ни малейшего следа только что совершившихся ужасов. Тихо и плавно текла спокойная река и кротко сияло над нею весеннее солнце, как будто и ровно ничего не случилось, как будто здесь и не погибло сейчас, в одно мгновение более двухсот человеческих жизней… Нигде вокруг — ни одного трупа, ни одного обломка, всё исчезло бесследно на дне Дуная. Турецкие мониторы были совсем на виду; от наших шлюпок оставалось до них не более трёх кабельтовых, но мониторы, так же точно как турецкая пехота, и не подумали дать по своим врагам ни одного выстрела, равно как ранее нашего прибытия не подумали и о том, чтобы спустить шлюпки на помощь утопавшим товарищам.
Лейтенант Дубасов подплыл к мачте и снял с неё флаг, доставшийся нам единственным, но достойным трофеем этой победы[8]. Все поиски наших шлюпок остались тщетными. Они уже возвращались назад, когда с гечетского берега донёсся слабый страдальческий стон. Тотчас же причалили к берегу и высадились из одной шлюпки. Здесь на берегу нашли материалы для телеграфа, который турки намеревались было проводить в этом месте; часть проволоки и фарфоровые болванки забрали с собою, часть потопили; затем, продолжая поиски, услышали снова тот же стон и вскоре наткнулись в невысоких камышах на лежавшего турка. Руки и ноги его были страшно обожжены и опалено всё платье. Его подняли и перенесли в лодку. Сначала он был ужасно испуган, весь дрожал и онемел от страха, но его тотчас же постарались успокоить ласковым обращением, и несчастный мало-помалу пришёл в себя и приободрился настолько, что, по доставке его в браиловский военно-временный госпиталь, мог уже отвечать на вопросы. Оказалось, что весь его страх происходил оттого, что начальство турецкое распространило между матросами и солдатами убеждение, будто русские всех своих пленных тотчас же сажают по-турецки на кол, и он думал, что та же участь неизбежно предстоит и ему; но когда увидел на деле столь заботливый уход за собою и такое человечное обращение, то теперь, начиная уже поправляться, с искренним чувством сознаётся, насколько все его собратья заблуждаются в «Москове» и говорит, что вперёд уже не только сам не пойдет, но и детям, и родным, и всему дальнейшему потомству завещает не воевать против «Москова». От этого пленника узнали, что взорванный корвет назывался «Лютфи-Джелиль», что в переводе на русский язык означает «под милостию Божиею»; что судно находилось под командою капитана Негиб-бея, имев экипажа 219 человек, из которых, как видно, только он один каким-то чудом остался в живых; что на корвете было пять пушек, из коих два орудия 9-дюймовые, два 90-фунтовые и одно орудие 40-фунтовое; что длина судна равнялась 222 футам, ширина 44,5 фут., подводная часть 9,5 фут., машина в 200 сил и ход 12 узлов.
Когда шлюпки наши подплыли к Браилову, на берегу их встретила громкая овация жителей, вполне убеждённых, что отныне турки не осмелятся уже бомбардировать их город, а при виде поднятого вице-адмиральского флага, к овациям народа присоединились и клики русского войска. Все русские были ещё более довольны тем, что наказан именно тот самый броненосец, который пускал снаряды по поезду Великого Князя. Тут же, на берегу, между несколькими гражданами было собрано одиннадцать червонцев, которые представлены генералу Салову, с просьбою передать их молодцам наводчикам; явилась депутация от города благодарить русские войска, в лице их генерала и всех офицеров, и просить последних к обеду, приготовленному в честь их в городском клубе. С этого дня русское имя произносится здесь с величайшим уважением; при встрече с русским здешние жители, знакомые и незнакомые, спешат ему поклониться с явным выражением симпатии и почтения. Особенно же приободрились болгары, которые горят нетерпением увидеть поскорее своих освободителей за Дунаем, а молодёжь их так и рвётся стать в ряды формируемых нами дружин болгарских.
Славным результатом этого дня мы должны быть обязаны четырём русским воинам: командиру батареи № 4-го, осадной артиллерии поручику Самойло, уроженцу Смоленской губернии, только в 1875 году выпущенному из Михайловского артиллерийского училища; подпоручику 7-го сапёрного батальона Романову, состоящему при мортирной батарее для инженерных работ и помогавшему командиру оной, за неимением другого артиллерийского офицера, и двум наводчикам — строевого отдела осадной артиллерии рядовым: Роману Давыдову и Ивану Помпарю. Первый из них, под наблюдением поручика Самойло, наводил 24-фунтовое орудие, а второй — мортиру, под руководством подпоручика Романова[9].
Когда в Кишинёве, часов около 7½ вечера, получена была Главнокомандующим первая весть о взрыве броненосца, отправленная по телеграфу тотчас же после происшествия, Его Высочество быстрыми шагами вышел из кабинета в приёмную залу, где оставалось ещё после обеда несколько лиц главной квартиры и воскликнув: «Слушай, ребята!» прочёл эту телеграмму. Громкое и единодушное «ура» тотчас же огласило весь дом Великого Князя и через минуту было подхвачено на бульваре, где против квартиры Его Высочества всегда, бывало, стоит толпа народа. Через четверть часа уже весь город знал и радостно толковал об этом счастливом для русского оружия начале. Его Высочество тотчас же отправил к командиру 11-го корпуса, князю Шаховскому, следующую ответную телеграмму:
«От всей души поздравляю тебя и войска со славным результатом стрельбы нашей артиллерии. Прикажи объявить тому наводчику, который верным выстрелом взорвал броненосец, что Я его жалую знаком военного ордена. Пришли Мне его имя и фамилию, и фамилию офицера, который командовал орудиями. Объявить артиллеристам Моё большое спасибо!»
В тот день ещё не были известны все подробности дела и потому в Кишинёве, основываясь на кратком извещении князя Шаховского, не знали ещё, что по монитору сделаны были одновременно два выстрела. Когда же выяснились все подробности, то оставалось решить: которому из двух выстрелов принадлежит честь взрыва? Прицел 24-фунтового орудия представлял угол возвышения 15°3½′, а мортиры — возвышения 15° и отклонения 25′. Так как мортирные снаряды в этот день, на данном расстоянии, долетали 10-ю секундами позже снарядов 24-фунтовых орудий и так как наблюдавшие офицеры, от момента обоих выстрелов до момента взрыва, положительно не видели водяного столба, то есть полное основание думать, что выстрел 24-фунтового орудия попал в свою цель, и, вероятно, нанёс судну весьма существенное потрясение в его скелете и обшивке, что называется, развинтил, расхлябал его; а так как пробить настолько палубу, чтобы произвести взрыв крюйт-камеры, мог только снаряд, пущенный навесно, то ясно, что мортирный выстрел довершил дело 24-фунтового орудия. На этом основании пожалованы знаками военного ордена оба наводчика и оба офицера представлены к Высочайшим наградам: поручик Самойло — к ордену св. Владимира 4-й ст. с мечами, а подпоручик Романов — св. Анны 3-й ст. с мечами же.
4 мая Его Высочество Главнокомандующий получил в Плоештах от одесского градского головы телеграмму, извещающую, что город Одесса испрашивает благосклонного распоряжения Его Высочества о принятии от него для канонира, взорвавшего турецкий броненосец, ежегодной пожизненной пенсии в 120 руб. Вместе с сим одесский голова извещал, что дума назначила денежное пособие одесским семействам солдат действующей армии. Великий Князь Главнокомандующий поручил начальнику своего штаба передать одесскому голове, что Его Высочество очень тронут вниманием жителей города Одессы к солдатам вверенной ему армии и выражает свою душевную благодарность одесской городской думе, но вместе с сим, извещая, что взрыв произведён благодаря удачной наводке двух рядовых, предлагает: не найдёт ли одесская дума уместным разделить пожертвованную городом пенсию на две равные половины — для Давыдюка и Помпаря. Ответ одесситов не заставил ожидать себя долго и был в пользу обоих молодцов-наводчиков, первых георгиевских кавалеров нынешней войны.
Работы в Браилове теперь много всем, и днём, и ночью: мониторы, бомбардировки, наблюдения за Гечетом, за берегами, за судами, постройка батарей, минные заграждения, производимые почти под выстрелами, и проч. — всё это делает данный пункт крайне интересным. Здесь почти все ложатся спать в два-три часа ночи, а в шесть утра уже опять на работе, и трудятся все, без исключения, очень усердно, с увлечением, с полным сознанием своего долга. До 1,800 человек ежедневно работали с заступами и кирками на батареях, а при этом ещё постоянные караулы на берегу, в порту, на судах, разъезды по берегу, наблюдательные экспедиции к Гечету и в другие пункты, и всё это исполняется отчётливо, хорошо. Заграждения уже вполне окончены, и бывшие на этих работах утверждают, что с Мачинского Дуная наших береговых батарей и незаметно. Было приказано вырубить лес на затопленном острове, но потом приказание это отменено, потому что деревья мешают броненосцам хорошо нас видеть. Турки с 29-го числа не предпринимают против нас ничего нового. В тот же день было сделано в Браилове распоряжение о высылке из города на противный берег всех турок, без всякого дела остававшихся ещё в порту, от речных судов и по разным другим обстоятельствам, так как были основания предполагать, что некоторые из них не совсем безгрешны в передаче нашим противникам кое-каких сведений, между прочим и о часе ожидавшегося прибытия в Браилов Великого Князя, чем только и может быть объяснено то обстоятельство, что корвет, ни до, ни после того дня не стрелявший по железнодорожным поездам, открыл вдруг огонь именно в один только этот раз по поезду Его Высочества. Всех турок набралось в Браилове 35 человек. 30 апреля они были переправлены в нескольких лодках на турецкий берег. В эту экспедицию вызвались охотниками двенадцать болгар и один русский офицер. Отправляемые турки заранее были предупреждены, что если их соотечественники в Гечете вздумают, по их знаку, оказать против перевозчиков-болгар какое-либо враждебное действие, то вооружённые болгары, не причаливая к берегу, привезут их обратно в Браилов, и тогда с ними немедленно же будет поступлено по всей строгости военных законов; а если бы, после высадки, свои не захотели их принять, то отправляемым предложено было подать с того берега известный условный знак, и тогда за ними были бы высланы военные шлюпки, чтобы взять их обратно, но с тем, что в Браилове они уже не останутся ни в каком случае. Турки благодарили браиловцев за то, что, несмотря на военное время, им не причинили никакого вреда, никакой обиды, а по доставке их на тот берег, бросились целовать руки, в знак благодарности, отвозившему их офицеру, так как они были убеждены, что русские и болгары, под предлогом высылки, хотят перетопить их на середине Дуная.
Но что касается до шпионства, то быть может в нём повинны были в Браилове и не одни только высланные турки. Там есть немало подозрительных личностей из евреев, поляков, венгерцев и проч., которые, не имея никакого определённого занятия, проживают по совершенно, по-видимому, законным паспортам, под видом всевозможных промышленных агентов, путешественников, антрепренёров различных предприятий сомнительного существования, а также и под видом иностранных корреспондентов. Спустя не более часа после взрыва корвета, артиллерийский полковник Моллер, заехав на телеграфную станцию, нашёл там много этих иностранных агентов, спешно писавших и подававших и простые, и шифрованные депеши. Моральный эффект, произведённый на них взрывом, был слишком заметен; на лицах многих из них явно выступали смущение, тревога и какое-то затаённо-злобное или же ироническое выражение. Не отсюда ли вышли появившиеся в некоторых иностранных газетах «достоверные» известия, будто турецкий броненосец взорван вовсе не русскими выстрелами, а взлетел на воздух — по одним комментариям — от лопнувшего парового котла, а по другим — даже от упавшей в крюйт-камеру сигары?
Примечания править
- ↑ Турецкое одномачтовое, каботажное судно. См. кочерма в Энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона. — Примечание редактора Викитеки.
- ↑ Генерал Салов ещё при самом начале канонады приказал командиру 3-й стрелковой селенгинской роты, капитану Перумову, спуститься к Дунаю с одним полувзводом стрелков и, вместе с казаками, бывшими на посту при сотнике Попове, — рассыпаться по берегу и открыть огонь по неприятельской пехоте, показавшейся между строениями Гечета.
- ↑ Подробности об этой поездке см. в следующей за этим корреспонденции.
- ↑ Здесь — часть пассажирской платформы железнодорожной станции, перекрытая навесом. См. дебаркадер в Википедии. — Примечание редактора Викитеки.
- ↑ Вооружение первой состояло из двух 6-дюймовых нарезных мортир, а второй из двух 24-фунтовых пушек.
- ↑ Команда Якутского полка под начальством поручика Дворжицкого и команда Селенгинского полка при подпоручике Игнатенко.
- ↑ Команды эти находились под ближайшим начальством штабс-капитана Якутского полка Петрова, поручика Селенгинского полка Климова и подпоручика Игнатенко, ограничиваясь составом только из 60-ти человек и 9-ти казаков с сотником Поповым. Общее управление рыбачьими лодками принял лейтенант Загорянский-Кисель с 14-ю матросами.
- ↑ Несколько дней спустя, этот флаг был отправлен в Петербург, к Государю Императору, с адъютантом Главнокомандующего ротмистром Андреевым, и тогда же, по воле Его Императорского Величества, передан на хранение как трофей в Морское Училище.
- ↑ Роман Давыдюк, православного вероисповедания, родом из мещан города Житомира, женат, на службе с 1870 года; Иван Помпарь, православный же, родом из мещан города Киева, на службе с 1874 года.