Наконецъ, мнѣ удалось ускользнуть отъ моего спутника, я подошелъ къ одному человѣку съ простоватой физіономіей и, дотронувшись до его плеча, сказалъ самымъ радушнымъ тономъ:
— Сдѣлайте мнѣ небольшое одолженіе, мой другъ, объясните, мнѣ, принадлежите-ли вы къ штату этого убѣжища, или вы пришли сюда навѣстить кого-нибудь?
Онъ какъ-то глупо посмотрѣлъ на меня и сказалъ:
— Но вотъ что, прекрасный сэръ, ты мнѣ кажешься…
— Хорошо; — отвѣтилъ я, — теперь, я вижу, что вы больной.
Я пошелъ дальше, ища кого-нибудь, кто былъ бы въ здравомъ умѣ и могъ бы пролить свѣтъ на это, непонятное дли меня зрѣлище. Наконецъ, мнѣ показалось, что я набрелъ на такого человѣка и, подойдя къ нѣму, я тихо сказалъ ему на ухо:
— Нельзя-ли мнѣ видѣть главнаго смотрителя на одну минуту… только на одну минуту…
— Прошу тебя, оставь!
— Оставить? Что?
— Не мѣшай мнѣ, если это выраженіе тебѣ лучше нравится.
Тутъ онъ объявилъ мнѣ, что онъ младшій поваръ и не можетъ теперь долго заниматься разговоромъ, хотя въ другое время онъ всегда радъ поболтать; ему было любопытно узнать, гдѣ я нашелъ себѣ такое одеяніе. Уходя отъ меня, опъ указалъ мнѣ на одного человѣка, прибавивъ, что у последпяго достаточно времени, и онъ непремѣнно придетъ ко мнѣ. Это былъ стройный, высокій юноша, въ красновато-желтыхъ штанахъ, что ему придавало видъ раздвоенной моркови; остальной его нарядъ состоялъ изъ голубого шелка, отдѣланнаго великолѣпными шнурами, и широкихъ рукавовъ; у него были длинные желтые локоны, а на головѣ надѣта темная атласная съ перьями шапочка, надвинутая на одно ухо. Судя по его глазамъ, это былъ добродушный малый, а судя по его походкѣ, видно было, что онъ вполнѣ доволенъ собою. Впрочемъ, онъ былъ достаточно красивъ, чтобы гордиться этимъ. Онъ подошелъ ко мнѣ, улыбаясь, и смотрѣлъ на меня съ нескрываемымъ любопытствомъ; затѣмъ, онъ сказалъ, что пришелъ собственно для меня и сообщилъ мнѣ, что онъ пажъ.
— Проходите вашей дорогой, — отвѣтилъ я ему, — вы не болѣе какъ особая статья.
Это было слишкомъ строго, но я былъ сильно раздраженъ. Но онъ нисколько не разсердился; повидимому, юноша даже и не понялъ, что съ нимъ дурно обращались. Онъ началъ болтать и смѣяться, какъ обыкновенно беззаботно болтаютъ и смѣются счастливые юноши; мы прогуливались по двору, и черезъ нѣсколько минутъ сошлись, какъ старые пріятели; онъ предлагалъ мнѣ вопросы, относительно меня самаго и моего одѣянія, но, не дожидаясь отвѣта, перебивалъ меня и переводилъ разговоръ на другой предметъ, точно онъ вовсе и не ожидалъ отъ меня никакого отвѣта, пока, наконецъ, онъ не упомянулъ, что родился въ началѣ 513-го года.
Тутъ по всѣмъ моимъ членамъ пробѣжалъ какой-то непріятный холодъ! Я остановился и робко сказалъ:
— Можетъ быть, я плохо разслышалъ. Повторите то, что вы сказали, но только медленнѣе. Въ которомъ году это было?
— Въ 513.
— Въ 513! Но этого не можетъ быть! Слушайте, дружокъ, я чужестранецъ; у меня здѣсь нѣтъ ни друзей, ни родныхъ, будьте честны и добросовѣстны по отношенію ко мнѣ. Вы въ полномъ разсудкѣ?
Онъ отвѣтилъ, что былъ въ нолномъ умѣ.
— А всѣ эти люди также въ здравомъ умѣ?
Онъ отвѣтилъ утвердительно.
— Такъ это не убѣжище? Я подразумѣваю подъ этимъ, что это не больница, гдѣ лечатъ сумасшедшихъ?
Онъ возразилъ, что это вовсе не домъ умалишенныхъ.
— Хорошо, — отвѣтилъ я, — если это дѣйствительно такъ, то я или лунатикъ, или случилось нѣчто ужасное. Теперь, скажите мнѣ честную правду, гдѣ я теперь?
— При дворѣ короля Артура. Я подождалъ съ минуту, чтобы хотя нѣсколько свыкнуться съ этою мыслію и затѣмъ спросилъ:
— Слѣдовательно, согласно вашему заявленію, который долженъ быть теперь у нась годъ?
— 528. — 19-е іюня.
У меня такъ сердце и упало и я пробормоталъ: — «Теперь я никогда больше не увижу своихъ друзей, никогда, никогда больше. Еще болѣе тысячи трехсотъ лѣтъ осталось до ихъ рожденія.
Мнѣ казалось, что я долженъ вѣрить юношѣ, самъ не зная почему. Во мнѣ было нѣчто, что вѣрило ему, — а именно мое сознаніе, какъ вы это называете; но мой разсудокъ ему не вѣрилъ. Мой разсудокъ тотчасъ начиналъ волноваться; это было совершенно естественно. Я рѣшительно не зналъ, какъ удовлетворить его; я хорошо понималъ, что всѣ свидѣтельства и поощренія окружающихъ меня теперь людей ни къ чему не послужатъ — мой разсудокъ назоветъ ихъ лунатиками и отвергнетъ всѣ ихъ доказательства. Но тутъ я случайно вспомнилъ объ одномъ обстоятельстве. Я зналъ, что единственное полное затмѣніе солнца въ первой половинѣ шестаго столѣтія было 21-го іюня 528 г. и началось три минуты спустя послѣ 12 часовъ пополудни. Я также хорошо зналъ, что не предполагалось никакого затмѣнія солнца въ текущемъ, по моему, 1879 г. Слѣдовательно, вмѣсто того, чтобы ломать надъ этимъ голову, мнѣ нужно было только подождать двое сутокъ, чтобы убѣдиться въ истинѣ словъ юноши.
Такъ какъ я былъ практичный Коннектикутецъ, то и порѣшилъ не задумываться надъ этою проблемою, пока не наступитъ день, который разрѣшить всѣ мои сомнѣнія. Поэтому я направилъ мой умъ на два обстоятельства: если теперь дѣйствительно XIX ст. и я нахожусь въ домѣ умалишенныхъ и не могу отъ нихъ вырваться, то все же буду самымъ ученымъ изъ всего убѣжища, такъ какъ я въ здравомъ умѣ; если же дѣйствительно теперь шестое столѣтіе, то я буду самымъ образованнымъ чедовекомъ въ королевствѣ, потому что ушелъ внередъ на тысячу триста лѣтъ. Я не любилъ терять времени; если уже на что либо рѣшился, то сейчасъ же и приступилъ къ дѣлу; я сказалъ пажу:
— Мой милый Кларэнсъ, — если это дѣйствительно ваше имя, — сообщите мнѣ, прошу васъ, нѣкоторыя необходимыя свѣденія. Какъ зовутъ того человѣка, который привелъ меня сюда?
— Это мой господинъ и твой. Это добрый рыцарь и веселый лордъ сэръ Кэй сенешалъ, молочный брать нашего государя короля.
— Хорошо; разскажите мнѣ обо всемъ подробно.
Онъ разсказалъ длинную исторію; но то, что именно меня интересовало, было слѣдующее: онъ мнѣ сообщилъ, что я былъ плѣнникомъ сэра Кэя и что, согласно обычаю, я буду запертъ въ башню, пока мои друзья меня не выкупять или пока я тамъ не сгнію. Однако, нельзя было терять времени, оно было слишкомъ дорого. Далѣе пажъ разсказалъ мнѣ, что теперь обѣдъ въ большой залѣ уже подходитъ къ концу и что когда принесутъ вино, то сэръ Кэй, вѣроятно, пошлеть за мной и представитъ меня королю Артуру и его славнымъ рыцарямъ Круглаго стола; сэръ Кэй будетъ разсказывать, какъ онъ взялъ меня въ плѣнъ и, конечно, нѣсколько преувеличитъ свой подвигъ, но я отнюдь не долженъ поправлять его или противорѣчить ему; затѣмъ меня запрутъ въ башнѣ; но Кларэнсъ обѣщалъ, что проберется ко мнѣ и устроитъ такъ, что оповѣститъ моихъ друзей о моемъ несчастіи.
Оповѣститъ моихъ друзей! Я поблагодарилъ его; больше, конечно, я ничего не могъ сдѣлать; въ это время лакей пришелъ сказать, что меня требують; Кларэнсъ провелъ меня туда, въ залъ, отвелъ въ сторону и сѣлъ подлѣ меня.
Моимъ взорамъ представилось крайне любопытное зрѣлище. Это было громадное помѣщеніе, скорѣе почти пустое, но обилующее самыми рѣзкими контрастами. Помещеніе было очень высокое; до такой степени высокое, что знамена, укрѣпленныя въ сводахъ потолка, казалось, развѣвались въ сумеркахъ; на каждомъ концѣ было устроено по галлереѣ съ каменною балюстрадою; въ одной помѣщались музыканты, а въ другой женщины въ яркихъ цвѣтныхъ платьяхъ. Полъ былъ выложенъ квадратиками изъ бѣлаго и чернаго камня; онъ уже истерся какъ отъ времени, такъ и отъ употребленія и требовалъ ремонта. Что касается украшеній, то, говоря въ строгомъ смыслѣ этого слова, тутъ не было никакихъ. Стѣны были оклеены обоями, которыя, вѣроятно, считались у нихъ произведеніями искусства; тутъ были и изображенія сраженій, гдѣ фигуры лошадей походили на фигуры пряничныхъ лошадокъ или на тѣхъ, которыхъ дѣти вырѣзываютъ изъ бумаги; на этихъ лошадяхъ сидѣли всадники въ доспѣхахъ, но все это было несоразмѣрно и уродливо. Тутъ былъ и каминъ, достаточно обширный, чтобы можно было около него расположиться; его выступающіе стороны и колпакъ, высѣченные изъ камня и подпертые колоннами, имѣли видъ дверей каѳедральнаго собора. Вдоль стѣнъ стояли вооруженные люди въ латахъ и каскахъ, съ алебардами, неподвижные, какъ статуи, на которыхъ они и походили.
Посрединѣ этого квадратнаго помѣщенія съ крестовыми сводами стоялъ дубовый столъ, который они называли Круглый Столъ; онъ былъ почти такъ же великъ, какъ кругъ въ циркѣ; вокругъ этого стола сидѣло большое общество мужчинъ въ одеждахъ такихъ яркихъ и пестрыхъ цвѣтовъ, что даже было больно глазамъ смотрѣть на нихъ. На ихъ головахъ были шляпы съ перьями; но если кто либо изъ рыцарей говорилъ непосредственно съ королемъ, тотъ снималъ шляпу.
Большая часть изъ нихъ пили вино изъ цѣльнаго воловьяго рога; нѣкоторые жевали хлѣбъ или глотали кости. Тутъ кромѣ того приходилось среднимъ числомъ по двѣ собаки на каждаго человѣка; собаки сидѣли на полу въ выжидательныхъ позахъ, пока не полетитъ на ихъ долю кость; но лишь только бросали со стола обглоданную кость, какъ собаки стремглавъ летѣли со всѣхъ сторонъ; начинался визгъ, лай, вой, словомъ, происходилъ такой хаосъ и шумъ, что на время замолкали всѣ рѣчи за столомъ; но на это никто не претендовалъ, такъ какъ драка собакъ всегда возбуждала большой интересъ; мпогіе мужчины вставали изъ-за стола, чтобы ближе посмотрѣть на эту собачью свалку; музыканты и женщины перевѣшивались черезъ свои балюстрады, желая лучше видѣть такое любопытное зрѣлище; время отъ времени зало оглашалось восторженными или одобрительными возгласами. Въ концѣ концовъ собака, одержавшая побѣду, растягивалась на полу и, держа кость между передними лапами, начинала ворчать, грызть свою добычу, а вмѣстѣ съ нею и полъ, именно продѣлывала все то, что продѣлывали до нея десятки другихъ собакъ; придворные же снова принимались за прерванную бесѣду.
Однако, всѣ эти люди отличались вѣжливымъ обращеніемъ другъ съ другомъ; кромѣ того, я замѣтилъ, что всѣ они были очень серьезными и внимательными слушателями; если кто либо изъ нихъ начиналъ разсказывать, конечно, во время антракта между собачьями драками. Но въ сущности эти люди отличались ребячествомъ и наивностью; они говорили ложь въ самыхъ витіеватыхъ выраженіяхъ, но вмѣстѣ съ тѣмъ и съ самою простодушною наивностью, а слушатели внимали этой лжи и дѣлали видъ, что вполнѣ ей вѣрятъ. Нельзя ихъ было обвинять въ безусловной жестокости и кровожадности, а между тѣмъ, они слушали разсказы о кровавыхъ подвигахъ съ самымъ пріятнымъ простодушіемъ, такъ что я почти забывалъ содрогаться и ужасаться.
Но я былъ не единственнымъ плѣнникомъ; насъ было болѣе двадцати человѣкъ. Бѣдняги! Многіе изъ насъ были изуродованы самымъ ужаснымъ образомъ; ихъ волосы, лица, одежда были запачканы черною запекшеюся кровью. Они, конечно, претерпѣвали ужасныя физическія страданія: и усталость, и голодъ, и жажду; наконецъ, никто не позаботился о какихъ либо удобствахъ для нихъ: имъ не дали умыться; никто не подумалъ о томъ, чтобы обмыть и перевязать ихъ раны: между тѣмъ, никто никогда не слышалъ отъ нихъ ни вздоховъ, ни стоновъ; никто не замѣчалъ у нихъ ни малѣйшаго признака тревоги или какого либо поползновенія къ жалобамъ. Все это невольно наводило меня на мысль:
«Негодяи, — въ свое время они порабощали другихъ людей, вотъ теперь пришла и ихъ очередь и имъ нечего ожидать лучшаго обращенія; ихъ философская выносливость вовсе не истекаетъ изъ ихъ умственнаго развитія, силы воли и разсудка, но это не болѣе какъ животная дрессировка; это бѣлые индѣйцы».