Я, однако, сѣлъ подлѣ кузнеца и послѣ первой трети обѣда, онъ опять былъ вполнѣ счастливъ. Это было очень легко сдѣлать въ странѣ титуловъ и кастъ. Видите-ли, въ странѣ кастъ, ранговъ и титуловъ, человѣкъ не всегда бываетъ человѣкомъ, онъ составляетъ только часть человѣка и никогда не можетъ достигнуть своего полнаго роста. Вы доказываете свое преимущество надъ нимъ по своему положенію, титулу, богатству и онъ тотчасъ принижается передъ вами. Поэтому вы не можете его оскорбить. Нѣтъ, я не то хотѣлъ сказать: вы можете его оскорбить, но только трудно добиться, чтобы онъ чѣмъ-либо оскорбился; кузнецъ теперь сталъ относиться ко мнѣ съ большимъ почтеніемъ, потому что, повидимому, я ему казался очень богатымъ; а если бы я еще имѣлъ какой-либо дворянскій титулъ, то его почтеніе ко мнѣ дошло бы до обожанія. И не только онъ, но и каждый простолюдинъ въ странѣ проявлялъ бы относительно меня такія же чувства, даже и въ томъ случаѣ, если бы онъ былъ наилучшимъ продуктомъ всѣхъ временъ и по уму, и по характеру, и по нравственнымъ качествамъ, а я во всемъ этомъ оказался бы полнымъ банкротомъ. Это будетъ продолжаться до тѣхъ поръ, пока Англія существуетъ на землѣ. Съ своимъ духомъ прорицательства я могу смотрѣть впередъ, какъ она забываетъ такихъ міровыхъ дѣятелей, какъ Гуттенбергъ, Уаттъ, Морзъ, Стефенсофъ, Белль.
Король во все время обѣда не говорилъ почти ничего, такъ какъ тутъ не разсуждалось ни о побѣдахъ, ни о побѣдителяхъ, ни о поединкахъ въ кольчугахъ, и потому онъ счелъ за лучшее вздремнуть. Миссисъ Марко убрала со стола, поставила пиво, а сама сѣла обѣдать отдѣльно, въ то время, какъ мы толковали объ интересующихъ насъ дѣлахъ, о нашихъ занятіяхъ, заработкахъ и проч. По первому взгляду казалось, что въ этомъ не большомъ данническомъ владѣніи, лордомъ котораго былъ король Багдемагъ, дѣла шли не хуже, чѣмъ въ моемъ собственномъ раіонѣ. У нихъ практиковалась покровительственная система (протекціонизмъ) въ полной силѣ, тогда какъ мы старались постепенно ввести свободную торговлю и уже теперь были на половинѣ пути къ этому. Мы бесѣдовали вдвоемъ съ Доулэемъ, а другіе только съ жадностью вслушивались въ нашъ разговоръ. Доулэй, разгоряченный этою бесѣдою, уже чувствовалъ нѣкоторое преимущество передо мною и сталъ мнѣ предлагать вопросы, которые онъ считалъ крайне интересными.
— Въ вашей странѣ, братецъ, какъ великъ заработокъ управляющаго фермою, извощика, пастуха, свинопаса?
— Двадцать пять милльрэй въ день; это составляетъ четверть цента.
Лицо кузнеца озарилось радостью. Онъ сказалъ:
— У насъ заработокъ вдвое! А что у васъ заработываетъ столяръ, маляръ, каменьщикъ, красильщикъ, кузнецъ, колесникъ и другіе тому подобные мастеровые?
— Среднимъ числомъ до 50-ти милльрэй — полцента въ день.
— Го! Го! У насъ они заработываютъ сто! У насъ хорошій мастеровой заработаетъ центъ въ день! Я тутъ не считаю портного, но другіе, всѣ они заработываютъ по центу въ денъ, а въ хорошее время они заработываютъ еще болѣе — да, до ста и десяти и даже пятнадцати милльрэй въ день. Я самъ плачу сто пятнадцать, бываютъ такія недѣли. Да здравствуетъ протекціонизмъ; чортъ съ ней съ этою свободною торговлею.
И онъ посмотрѣлъ на все общество, съ такимъ лицомъ, точно оно загорѣло отъ солнца; но я нисколько не былъ этимъ уязвленъ. А теперь наступила моя очередь предлагать ему вопросы:
— Сколько вы платите за фунтъ соли?
— Сто милльрэй.
— Мы платимъ только сорокъ. А сколько вы платите за говядину и за баранину, когда вы ее покупаете? Въ этомъ-то и заключался для него ударъ; кузнецъ покраснѣлъ и потомъ отвѣтилъ:
— Цѣны мѣняются, только немного: можно считать, что это стоитъ 75 милльрэй фунта.
— Мы платимъ 33. А что вы платите за яйца?
— Пятьдесятъ милльрэй за дюжину.
— Мы платимъ 20. А что вы платите за пиво?
— Это намъ стоитъ 8½ милльрэй за пинту.
— Намъ это обходится 4, — 25 бутылокъ обходятся центѣ. А сколько стоитъ у васъ пшеница?
— 900 милльрэй за четверикъ.
— Мы платимъ 400. А сколько вы платите за мужское холщевое платье?
— Тринадцать центовъ.
— А мы 6. А что стоитъ женское платье?
— Мы платимъ 8. 4. 0.
— Хорошо; замѣтьте разницу. Вы платите восемь центовъ и четыре милля, а мы платимъ только четыре цента. Я подготовлялъ ему такимъ образомъ почву и, наконецъ, сказалъ:
— Вотъ видите-ли, мой другъ, что выходитъ изъ вашихъ большихъ заработковъ, о которыхъ вы только что распространялись такъ много?
При этихъ словахъ я обвелъ все общество такимъ взоромъ, въ которомъ выражалось полное удовлетвореніе, такъ какъ я вполнѣ одержалъ надъ нимъ побѣду и связалъ его по рукамъ и по ногамъ, а онъ этого даже и не замѣтилъ; я повторилъ еще разъ:
— Что же выходитъ изъ вашего большого заработка? Мнѣ кажется, что его не хватаетъ даже на самое необходимое.
Но повѣрите-ли вы мнѣ, онъ смотрѣлъ на меня съ большимъ удивленіемъ, вотъ и все! Онъ никакъ не могъ понять этого вычисленія и даже не зналъ, что попался въ ловушку и даже не сознавалъ того, что былъ въ ловушкѣ. Я готовъ былъ положительно застрѣлить его изъ простого негодованія. Съ недоумѣвающимъ взоромъ и затуманеннымъ умомъ онъ, наконецъ, сказалъ:
— Мнѣ кажется, что я васъ не понимаю! Доказано же, что наши заработки вдвое болѣе твоихъ, какъ же это ты стоишь на своемъ? Или я не понимаю этого страннаго слова; по истинѣ сказать, я въ первый разъ слышу это слово, какъ живу на свѣтѣ по милосердію и провиденію Божію.
Я былъ, дѣйствительно, пораженъ; частью меня удивила его непроходимая глупость, а частью и странное поведеніе его товарищей, которые сидѣли подлѣ него и ничего не возражали; вѣроятно, они были одного съ нимъ мнѣнія, если только это можно было назвать мнѣніемъ. Мои доводы были крайне просты и ясны; но ихъ можно было еще болѣе упростить? Какъ бы то ни было, но мнѣ слѣдуетъ попробовать.
— Вотъ видите-ли что, братъ Доулэй, ваши заработки болѣе нашихъ только номинально, но не фактически.
— Вотъ поймите же его! Вы сами согласились съ тѣмъ, что у насъ заработокъ двойной.
— Конечно, конечно, я вовсе и не отрицаю этого. Но и съ такимъ высокимъ заработкомъ вы ничего не сдѣлаете. Тутъ главное дѣло заключается въ томъ, сколько вы можете купить на вашъ заработокъ; вотъ въ чемъ и заключается главная идея. Если это правда, что у васъ хорошій мастеровой можетъ заработать около трехъ долларовъ въ полгода, а у насъ одинъ долларъ семьдесятъ…
— Вотъ, вотъ вы опять говорите тоже, опять говорите…
— Не смѣшивайте, прошу васъ, я никогда этого не отрицалъ. Что я говорю, то это совершенно такъ. На нашъ полудолларъ можно купить больше, чѣмъ на вашъ долларъ, а поэтому здравый смыслъ и говоритъ, что нашъ заработокъ больше вашего.
Онъ удивленно посмотрѣлъ вокругъ и сказалъ съ видомъ отчаянія:
— Дѣйствительно, я никакъ не могу этого сообразить. Вы только что говорили, что нашъ заработокъ выше, а тутъ опять берете ваше слово назадъ.
— О, Боже мой, рѣшительно, ваша голова не можетъ этого переварить! Теперь посмотрите, — дайте я вамъ это иллюстрирую. Мы платимъ четыре цента за женское платье, а вы 8, 4, что составляетъ болѣе чѣмъ вдвое на 4 милльрея. Но сколько вы платите женщинѣ, работающей на фермѣ?
— Два миллея въ день.
— Прекрасно; но мы платимъ вдвое меньше: только одну десятую цента въ день; и…
— Опять вы созн…
— Подождите! Вы видите, что это весьма простая вещь; теперь вы это хорошо поймете. Вотъ, напримѣръ, у васъ женщина должна работать 42 дня, чтобы купить себѣ платье, такъ какъ ея дневной заработокъ 2 миллея въ день, а, слѣдовательно, ей придется работать семь недѣль. Если эта женщина купитъ себѣ платье, то на него уйдетъ вѣсь ея семинедѣльный заработокъ; у насъ же такая женщина можетъ купить себѣ платье и у нея еще останется двухъдневный заработокъ, на который она можетъ купить себѣ еще что нибудь-другое. Теперь вы поняли меня?
Онъ посмотрѣлъ на меня и въ его взорѣ выражалось сомнѣніе; тоже сдѣлали и другіе. Я подождалъ, желая дать имъ подумать объ этомъ. Наконецъ, Доулэй заговорилъ, какъ-то нерѣшительно:
— Но все же, вы не можете отрицать, что лучше заработать 2 милля, чѣмъ 1.
Но я не сталъ этого оспаривать и привелъ другой примѣръ, и сказалъ:
— Предположимъ такого рода случай: одинъ изъ вашихъ поденьщиковъ пойдетъ купить себѣ следующіе припасы:
1 ф. соли.
Дюжину яицъ.
Дюжину пинтъ пива.
1 четверикъ пшеницы.
1 холщевое платье.
5 фун. говядины.
5 фун. баранины.
Эти припасы обойдутся ему въ 32 цента. За эти деньги онъ долженъ работать 32 дня, т. е. 5 недѣль и 2 дня. Но тутъ онъ отправится къ намъ и работаетъ у насъ за половинную плату, тогда онъ будетъ въ состояніи купить всѣ эти припасы за 14½ центовъ; эта сумма равняется суммѣ его заработка за 29 дней; слѣдовательно, у него останется еще трехъдневный заработокъ, на который онъ можетъ себѣ купить еще что-нибудь. Но посмотримъ, сколько это составитъ въ годъ. Онъ можетъ въ теченіе двухъ мѣсяцевъ сберечь свой недѣльный заработокъ; вашъ же рабочій не можетъ отложить ничего; такимъ образомъ, у нашего рабочаго въ теченіе года скопятся сбереженія — заработки за пять или за шесть недѣль, а у вашего не останется ни одного цента. Теперь, я думаю, вы поняли, что слова «высокій заработокъ» и «низкій заработокъ» однѣ только фразы, которыя ничего не значатъ, пока вы не узнаете, кто можетъ купить болѣе на свой заработокъ.Но тутъ опять явилось недоразумѣніе.
Но въ силу такого недоразумѣнія опять мнѣ пришлось уступить. Эти люди слишкомъ высоко цѣнили «большой заработокъ»; они не принимали во вниманіе никакихъ последствій, а также и того, что можно было купить на этотъ высокій заработокъ. Они стояли за протекціонизмъ и воображали, что именно благодаря ему, у нихъ и практикуется такой большой заработокъ. Я доказывалъ имъ, что въ теченіе двадцати пяти лѣтъ, заработокъ, повышается только на 30%, а расходы на жизнь на 100%. Уже въ то время, пока мы живемъ, заработокъ увеличился на 40%, а расходы увеличились гораздо болѣе. Но мои доводы не имѣли для нихъ никакого значенія. Ничто не могло измѣнить такія странныя убѣжденія.
Да, я мучился, чувствуя свое пораженіе, но что же изъ этого? Это все же не смягчало моихъ страданій. А если только подумать обо всѣхъ обстоятельствахъ! Первый государственный человѣкъ того времени, самый способный, самый свѣдущій въ цѣломъ мірѣ, самая гордая изъ всѣхъ некоронованныхъ главъ, какія когда-либо двигались между тучами какого-либо политическаго горизонта за цѣлыя столѣтья, сидѣлъ здѣсь, повидимому, пораженный аргументами какого-то невѣжественнаго деревенскаго кузнеца! И я выдѣлъ, что и остальные были недовольны на меня! Я покраснѣлъ до корня волосъ, пока нѣсколько не пришелъ въ себя. Поставьте себя на мое мѣсто! Почувствуйте тотъ стыдъ, который чувствовалъ я, и вы были бы готовы провалиться сквозь землю. Да, такова природа человѣка! Но вотъ мало по малу я успокоился и обратился къ моимъ собесѣдникамъ съ слѣдующею речью:
— Послушайте, братцы, можно сказать очень много любопытнаго относительно закона, нравовъ, обычаевъ и разныхъ другихъ вещей, если вы только поближе къ нимъ присмотритесь; даже можно многое сказать относительно направленія и прогресса человѣческаго мнѣнія, а также и его движенія. Бываютъ писанные законы и тѣ исчезаютъ, но есть и неписанные законы и тѣ вѣчны. Возьмемъ, напримѣръ, неписанные законы относительно заработка: говорятъ, что этотъ, заработокъ постепенно повышается, проходя мало по малу черезъ всѣ столѣтія. И замѣтьте, какъ это дѣлается. Мы знаемъ, каковъ теперь заработокъ, каковъ онъ былъ раньше и еще раньше. Мы знаемъ, какой былъ заработокъ сто лѣтъ тому назадъ и какой былъ за двѣсти летъ до насъ; такимъ образомъ, мы можемъ высчитать заработокъ за сколько угодно столѣтій до нашего времени; для этого будетъ достаточно, если намъ дадутъ законъ прогресса и мѣру и степень періодическаго возрастанія; итакъ, безъ помощи всякаго документа, мы можемъ прекрасно опредѣлить, какой былъ заработокъ триста, четыреста и пятьсотъ лѣтъ тому назадъ. Но пойдемъ далѣе. Должны-ли мы остановиться на этомъ? Нѣтъ! Мы можемъ примѣнить тѣ же законы и къ будущему: друзья мои, я могу вамъ сказать, какой будетъ заработокъ въ будущемъ, въ какомъ вамъ угодно году за нѣсколько столѣтій впередъ.
— Что такое, добрый человѣкъ, что такое?
— Да. Я вамъ могу сказать, насколько увеличится заработокъ черезъ семьсотъ лѣтъ; онъ увеличится въ шесть разъ противъ настоящаго, даже здѣсь, въ этомъ округѣ, рабочіе на фермѣ будутъ получать 3 цента въ день, а мастеровые 6 центовъ.
— Я хотѣлъ бы умереть и жить въ то время! — прервалъ меня Смугъ съ выраженіемъ алчности въ глазахъ.
— Но это еще не все; черезъ двѣсти пятьдесятъ лѣтъ послѣ этого — будьте внимательны, прошу васъ — заработокъ мастерового, — замѣтьте, это законъ, а не предположеніе, — дойдетъ до двадцати центовъ въ день.
Всѣ бросили на меня взглядъ удивленія. Диконъ, колесникъ, пробормоталъ, поднявъ и глаза и руки кверху:
— Болѣе того, что слѣдуетъ теперь платить за три недѣли, тогда будутъ платить только за одинъ день работы!
— Богатство! Настоящее богатство! — пробормоталъ Марко, тяжело дыша отъ сильнаго возбужденія.
— Заработки будутъ рости постепенно, мало по малу, именно, какъ растетъ дерево, а, наконецъ, еще черезъ триста сорокъ лѣтъ врядъ-ли найдется такая страна, гдѣ бы заработокъ мастерового былъ менѣе двухъ сотъ центовъ въ день!
Это ихъ положительно оглушило. По крайней мѣрѣ, въ теченіе двухъ минуть ни одинъ изъ нихъ не могъ перевести дыханія. Затѣмъ, угольщикъ сказалъ такимъ умоляющимъ голосомъ:
— О, какъ бы я хотѣлъ дожить до того времени, чтобы это увидѣть!
— Да это графскій доходъ! — воскликнулъ Смугъ.
— Вы говорите графскій доходъ? — сказалъ Доулэй; — можно говорить, что угодно, только не лгать; въ королевствѣ Багдемага нѣтъ ни одного графа, у котораго былъ бы такой доходъ. Графскій доходъ — гмъ! Это доходъ ангела!
— Но что же станется со всѣми этими заработками въ тѣ отдаленные дни, когда человѣкъ будетъ заработывать въ одну недѣлю столько, сколько теперь заработываютъ въ пять недѣль? Тогда явятся еще и другія удивительныя вещи. Но скажите мнѣ братъ Доулей, кто именно каждую весну назначаетъ частный заработокъ для всякаго рабочаго, занимающагося тѣмъ или другимъ мастерствомъ? — Иногда судъ, иногда городской совѣтъ; но больше всего магистратъ. Вообще можно сказать, что магистратъ назначаетъ размѣръ платы за работу.
— Но неужели одинъ изъ этихъ несчастныхъ не можетъ просить о прибавкѣ платы?
— Гмъ! Вотъ идея! Хозяинъ, платящій ему деньги, одинъ имѣетъ право вмѣшиваться въ это дѣло.
— Настанетъ такое время когда, рабочіе будутъ сами назначать себѣ размеръ платы и они войдутъ тогда въ силу.
— Хорошія времена! Хорошія времена! Нечего сказать! — прошипѣлъ богатый кузнецъ.
— Но тутъ есть еще и другой фактъ. Въ то время хозяинъ будетъ имѣть право заключить условіе съ рабочимъ только на известный срокъ: на день, на недѣлю, на мѣсяцъ, на годъ, именно на столько времени, насколько это нужно.
— Что?
— Это совершенно вѣрно. Магистратъ не будетъ имѣть права принудить работать человѣка цѣлый годъ, если онъ этого не желаетъ.
— Тогда, въ то время, не будетъ ни закона, ни здраваго смысла.
— Нѣтъ, тутъ будетъ и законъ и здравый смыслъ. Въ тотъ день человѣкъ не будетъ собственностью магистрата или хозяина. Рабочій будетъ имѣть право уѣхать изъ города, когда ему вздумается, если только онъ найдетъ размѣръ платы неподходящимъ! Его не могутъ уже засадить за это, выставить къ позорному столбу.
— Да это будетъ раззореніе, такое время! — воскликнулъ Доулэй съ видомъ полнаго негодованія. — Это будетъ собачій вѣкъ! Вѣкъ полнаго неуваженія къ начальству и къ властямъ! Позорный столбъ…
— О, подождите, братецъ! Не хвалите этого постановленія. Я думаю, что слѣдуетъ непремѣнно его уничтожить.
— Весьма странная идея. А почему?
— Хорошо, я вамъ скажу почему. Всегда-ли человѣка выставляютъ къ позорному столбу именно за уголовное преступленіе?
— Нѣтъ!
— Развѣ справедливо осуждать человѣка на тяжелое наказаніе за небольшую обиду и затѣмъ убить его?
Но отвѣта не было. Я вернулся къ своему первому пункту. Это было въ первый разъ, что кузнецъ не подготовился къ отвѣту. Общество это замѣтило и вышелъ хорошій эффектъ.
— Вы не отвѣчаете, братецъ. Вы только что прославляли позорный столбъ и крайне сожалѣли, что это будетъ уничтожено въ будущемъ. Я полагаю, что позорный столбъ долженъ быть уничтоженъ. Какая польза въ томъ, что какого-нибудь бѣднягу выставятъ къ позорному столбу за какое-нибудь маловажное оскорбленіе, нанесенное имъ кому-либо и которое не имѣетъ въ мірѣ никакого значенія? Толпа же начинаетъ выкидывать на его счетъ какія-нибудь шутки? Развѣ это не такъ?
— Да!
— Развѣ они не бросаютъ въ него грязью и не смѣются до упаду, когда тотъ старается поднять другой комъ и бросить въ нихъ?
— Да.
— Они бросаютъ въ него дохлыми кошками, не такъ-ли?
— Да.
— Но представьте себѣ, что у него нѣсколько личныхъ враговъ въ этой толпѣ — а тамъ и сямъ мужчина или женщина имѣютъ къ нѣму затаенную злобу — представьте себѣ, что онъ непопуляренъ въ общинѣ за свою гордость, за свою удачу въ дѣлахъ или за что-нибудь иное — тогда въ него полетятъ вмѣсто грязи и дохлыхъ кошекъ камни и кирпичи, не такъ-ли?
— Въ этомъ нѣтъ никакого сомнѣнія.
— Онъ, конечно, будетъ изувѣченъ на всю жизнь, не правда-ли? Челюсти разбиты, зубы выбиты? Или нога сломана, заболитъ, придется ее отнять? Или выбитъ глазъ, а не то и оба?
— Это все правда; Богу извѣстно, что это правда.
— А если онъ непопуляренъ, то можетъ даже быть убитъ тутъ на мѣстѣ, не такъ-ли?
— Конечно! Этого никто не станетъ отрицать.
— Положимъ, напримѣръ, что вы непопулярны или вслѣдствіе вашей гордости, или дерзкаго обращенія, или же вслѣдствіе подозрительнаго богатства, или же по какой-либо другой причинѣ, возбуждающей зависть и неудовольствіе между неимущимъ населеніемъ деревни, то неужели вы не будете считать большимъ рискомъ заслужить такое наказаніе?
Доулэй замѣтно колебался. Я думалъ, что онъ быль пораженъ; но онъ не выдалъ этого ни однимъ словомъ. Другіе же заговорили съ большимъ чувствомъ. Они говорили, что достаточно видѣли такія зрѣлища, чтобы судить о томъ, что ожидаетъ тутъ человѣка и что они лучше согласились бы быть повѣшенными.
— Хорошо; теперь перемѣнимъ предметъ разговора; мнѣ кажется, что я достаточно доказалъ, что позорные столбы должны быть уничтожены. Потомъ мнѣ кажется, что нѣкоторые изъ нашихъ законовъ далеко неточны. Напримѣръ, если я сдѣлаю такой проступокъ, за который заслуживаю быть выставленнымъ къ позорному столбу и вы знаете, что я это сдѣлалъ, а между тѣмъ молчите и не доносите на меня, то и васъ тогда поставятъ къ позорному столбу, если кто-нибудь донесетъ на вась.
— Но это будетъ совершенно справедливо, такъ какъ вы должны были донести, — вмѣшался Доулэй; — такъ говоритъ законъ.
Другіе также съ нимъ согласились.
— Хорошо; пусть будетъ такъ, если вы не согласны съ моимъ мнѣніемъ. Но тутъ еще есть одна статья, крайне неудобная. Скажемъ, напримѣръ, что магистратъ назначалъ размеръ платы мастеровому центъ въ день. Законъ говорить, что если какой-нибудь хозяинъ осмѣлится, даже въ виду слишкомъ большого количества работы, заплатить что-нибудь свыше этого цента въ день, даже если бы это случилось только одинъ день, то и тогда оба, какъ хозяинъ, такъ и рабочій, должны быть за это наказаны; кромѣ того, будетъ наказанъ и тотъ, кто зналъ объ этомъ и не донесъ. Теперь мнѣ кажется крайне неудобнымъ, Доулэй, и крайне опаснымъ для насъ всѣхъ, что нѣсколько минутъ тому назадъ вы совершенно необдуманно заявили, что въ теченіе недѣли вы заплатили центъ и пятнадцать…
О, говорю вамъ, что это было полное пораженіе! Казалось, что ихъ разорветъ на части. Еще за минуту передъ темъ Доулэй сидѣлъ съ самою безпечною улыбкою на устахъ, онъ, конечно, и не подозревалъ, что грянетъ громъ и всѣхъ ихъ обратитъ въ прахъ.
Эффектъ былъ поразителенъ. Дѣйствительно, такой поразительный, что мнѣ еще никогда не удавалось производить такого эффекта, а между темъ я употребилъ на это такъ мало времени.
Но черезъ нѣсколько минутъ я замѣтилъ, что уже слишкомъ перестарался. Я хотѣлъ ихъ только напугать, но никакъ не думалъ, что напугаю ихъ до смерти, такъ какъ они были на волосъ отъ нея; все время они поддерживали необходимость позорнаго столба; но когда увидѣли, что это же наказаніе можетъ угрожать и имъ, что теперь судьба каждаго вполнѣ зависѣла отъ меня, чужестранца, и что я могу донести на нихъ, о, это было ужасно! Они не могли оправиться отъ страха и придти въ себя. Всѣ сидѣли блѣдные, жалкіе, безмолвные, дрожащіе! Все это было крайне непріятно… Я думалъ, что они станутъ просить меня хранить молчаніе; затѣмъ мы пожмемъ другъ другу руки, выпьемъ за общее здоровье и всему будетъ конецъ. Нѣтъ; но видите-ли въ чемъ было дѣло: я былъ чужестранецъ среди угнетенныхъ и подозритѣльныхъ людей, привыкшихъ всегда извлекать выгоды изъ безпомощности и несчастій ближняго и никогда не ожидавшихъ иного обращенія, не только отъ своихъ самыхъ близкихъ друзей, но даже и отъ своей семьи. Вы думаете, что они стали упрашивать меня быть милостивымъ и великодушнымъ? Конечно, имъ это было бы необходимо, но они не смѣли этого сдѣлать.