Энеида (Вергилий; Шершеневич)/Песнь шестая
| ← Песнь пятая | Энеида Вергилия Песнь шестая | Песнь седьмая → |
| Оригинал: лат. Aeneis. — Источник: Современник, Литературный журнал, том XXXII, Санктпетербург, 1852 |
- Википроекты
Di, quibus imperium est animarum, umbraeque silentes,
Et Chaos, et Phlegethon, loca nocte tacentia late,
Sit mihi fas audita loqui, sit numine vestro
Pandere res alta terra et caligine mersas!
(Из шестой песни.)
Так говорил он, рыдая, и мчался на полных ветрилах
И наконец пристал к Эвбейскому берегу Кумов.
Стали носами к морю суда, а кормой кривобокой
Берег покрыв, укрепились на крепком якоря зубе.
Пылкий отряд молодёжи ступил на гесперскую землю.
Вот одни добывают из кремня огонь и разводят
Пламя; другие отправились к тёмному лесу, в жилища
Диких зверей; иные пошли за текучей водою.
А боговерный Эней отправляется к фебову храму
И к огромной пещере страшной Сибиллы, которой
Ум и великую душу наполнил пророческим даром
Феб, прорицатель делииский, и в будущем тайну открыл ей.
В рошу Дианы вступает Эней, в золотые чертоги.
Слухи были, что Дедал, бежав из царства Миноса,
Дерзкий, на крыльях летучих пустился по светлому небу,
Необычайным путём, и, взлетев к ледяному Арктуру,
Стал наконец легкокрылый над замком высоким Халкида.
Там он впервые, на землю ступив, в честь Фебу воздвигнул
Чудный, великий храм, и ему посвятил легкопёрые крылья.
На украшеньях дверяных представлена смерть Андрогея;
Далее, страшная казнь: о, горе потомкам Кекропса!
Семь малюток они ежегодно на смерть обрекали.
Тут же и урна стоит: в ней смертные жребьи таятся.
Далее виден и Крит, встающий из волн океана;
С гибельной страстью телец, и тайная связь Пазифаи
Видны на нём, и смешанный род, двуличное чадо —
Сам Минотавр, беззаконный плод преступных желаний.
Тут же видны лабиринтовы стены с обманчивым ходом;
Но Дедал, пожалев о великой страсти царицы,
Сам разрешил обман хитростроенных сген лабиринта,
След означая предлиною нитью. И если б не горе,
Ты бы имел, о Икар! почётное место в картине.
Дважды пытался Дедал резцом начертить на металле
Бедствие сына — и дважды родителя длань опускалась.
Вскоре уж всё рассмотрели бы тевкры, если б Ахатес
Не возвратился туда. С ним вместе пришла Деифоба,
Главкова дочь, великая жрица Дианы и Феба,
И, обратившись к троянскому мужу Энею, сказала
«Царь, не время теперь рассматривать эти картины:
Ты на жертву зарежь семь быков из цельного стада
И по обычаю избранных столькожь двузубых овечек.»
Так говоря, созывает троявцев к высокому храму,
И троянцы, не медля, священный обряд исполняют.
В рёбрах эвбейской скалы иссечен был свод преогромный
В виде обширной пещеры. Сто входов широких с вратами
Внутрь пещеры ведуг; из них излетает сто звуков,
С каждым ответом Сибиллы. И вот уж дошли до порога,
Как сказала им жрица: «О, мужи троянцы, настало
Время молитвы; вот бог: я чую присутствие бога!»
Тик сказала жрица, стоя у входа в пещеру...
Вдруг изменилась в лице, в беспорядке рассыпались кудри;
Бледность покрыла чело и одышкою грудь взволновалась.
Вздулися перси восторженным духом; небесная сила
Вдруг охватила её; уж близким присутствием бога
Жрица полна, и из уст потекли неземные глаголы:
«Медлишь молитвой, Эней — сказала — ты медлишь молитвой!
Но не отверзнется прежде преддверье великого храма.»
Жрица умолкла. Холодная дрожь пробежала по членам
Страхом объятых троян, и Эней начинает молитву:
«Сильный Феб! ты всегда сострадал к несчастным троянам;
Ты направил и длань и дарданские стрелы Париса
В сына пелеева: руководимый тобою, проплыл я
Столько морей, обтекающих земли великого мира;
Видел страну массилийцев, племён, отделённых морями;
Видел и нивы в стране, окружённой песчаною зыбью.
Вот наконец и достиг берегов итаилйских заветных:
Злая троянцев судьба следила за мною повсюду.
Вы, о богини и боги, которым троянские стены
И великая слава троянцев были противны, —
Вы пощадите уже изнурённое племя пергамлян.
Ты, о великая жрица, предвестница будущей жизни,
Дай поселиться несчастным троянам на нивах латинов;
Дай отдохнуть божествам, встревоженным Трои пенатам.
Я прошу земли, давно мие завещанной роком;
Я воздвигну мраморный храм и Диане и Фебу,
И назову торжественный день от имени Феба;
И тебя, о богиня, ждут стены великого храма
В царстве моём: в нём будут таиться твои предсказанья,
Тайная воля судеб, изречённая детям Пергама;
Избранных мужей тебе посвящу я, богиня; только на листьях
Ты не пиши изречений: пускай не разносит их буйный
Ветр: ты сама дай ответ, умоляю.» Сказал и умолкнул.
И вдохновенная Фебова жрица в пещере приходит
В страшный восторг, удаляя от сердца великого бога:
Тем сильнее томит он уста восторженной жрицы,
Сердце смягчает её, наполняя пророческим духом.
Вдруг сто огромных дверей распахнулися сами собою,
И раздались из них слова предвещающей жрицы:
«О, наконец ты избавлен от страшных опасностей моря!
Но несравненно больший труд предстоит вам на суше.
В царство Лавинья трояне придут, не заботься об этом;
Но не рады будут приходу: кровавые войны,
Войны я вижу, и Тибр, опененный потоками крови!
Снова увидишь ты Ксанф, Симоис и лагерь данайский;
Здесь ты другого Ахилла найдёшь на нивах латинов,
И у него не смертная мать; и богиня Юнона
Снова восстанет на тевкров. Томимый войною,
В скорби и горе, к каким племенам италийским и царствам
Ты обращаться будешь и будешь молить о защите!
Снова причиною бедствий супруга, враждебная тевкрам;
Снова и горе от брачных уз с чужеземной женою.
Не покоряйся беде, но смело иди к ней на встречу,
По указанью судьбы: вопреки твоим ожиданьям,
Первый к спасению путь от данайского города будет.»
Так из пещеры вещает кумейская жрица Сибилла,
Страшную тайну поёт и воет в огромной пешере,
Истону в тьму облекая: таким вдохновеньем от Феба
Жрицы наполнилась грудь и сердце кипело восторгом.
И едва утихнул восторг и уста разъярённые смолкли,
Так начинает троянский герой: «Не страшусь я, о дева,
Новых нежданных трудов, предстоящих мне в будущей жизни;
Всё я предвидел уже и всё уж прежде обдумал.
Лишь одного я прошу: когда в подземное царство
Эта пещера ведёт и в бездонную тьму Ахерона,
Ты мне дозволь повидаться с тенью отца дорогого;
Ты укажи мне путь и – – врата мне отверзни.
Я исторгнул его от вражьих мечей и пожаров
И на этих плечах уносил от врагов кровожадных.
Вместе со мной он отправился в путь, и, по всем океанам
Вместе блуждая, страдал от грозы и от бурного моря
Слабый старик, удручённый уже и болезнью и горем.
Он, умирая, просил, чтоб я обратился с мольбою,
Дева, к тебе, и пошёл бы к порогу этой пещеры.
Я умоляю тебя, пожалей об отце и о сыне;
Всё для тебя возможно: не тщетно богиня Геката
Жрицей избрала тебя над священною рощей Аверна.
Если Орфей мог вызвать душу усопшей супруги
Из Ахерона, гордясь звонкострунной фракийскою лирой,
Если Поллукс мог вывести брата из адской пучины
И повторять свой путь, — то что ж говорить о Фезее?
Что о великом Алкиде? Я также рождён от Зевеса.»
Так молился Энея, священный порог обнимая.
И возразила жрица ему: «О, потомок бессмертных,
Сын анхизов, Эней! нетрудно спуститься к Аверну:
День и ночь открыты врата в подземельное царство;
Но возвратиться вспять и снова подняться на гору —
В этом всё дело и труд. Немногие Зевса любимцы,
Иль вознесённые славой своею к небесным пределам,
Или рождённые богом с трудом к Ахерону проникли.
Всю средину лес занимает дремучий, а Коцит,
Черною грудью скользя, опоясал его совершенно.
Если ты твёрдо решился и если тав сильно желанье
Дважды пропалыть чрез стиксовы воды и дважды увидеть
Чёрного Тартара сень, и если безумным желаньям
Хочешь польстить, то послушай, что прежде ты должен исполнить:
Есть на развесистом дереве ветвь золотая, и листья,
И золотые плоды, посвящённые ада царице.
Дерево это растёт в средине тенистой рощи:
Черною тенью скрывают его соплетённые ветви.
Но не может никто низойти в подземельное царство,
Если с той чудной ветки плодов не сорвёт златовласых:
Эти плоды посылаются в дар Прозерпине прекрасной.
Если сорвёшь ты один, другой вырастает мгновенно
Вместо него, и ветвь покрывается снова плодами.
Ты гляди в высоту, и если найдёшь, то не медля
С дерева рви: плод сам благосклонно приблизится к длани,
Если угодно судьбе; без того никакие усилья
Не одолеют его, ни рукою, ни твёрдым железом.
Но в то время, как ты стоишь у порога пещеры,
Ты не знаешь, увы! что друга бездушное тело
Без погребенья лежит и смертью весь флот твой позорит.
Ты подними то тело с земли и, предав погребенью,
Чёрных овец приведи и зарежь к очистительной жертве.
Только тогда ты увидишь Стикс, для живущих незримый,
И подземельное царство.» — Сказавши, жрица умолкла.
И Эней, опустивши очи к земле, удалился
От порога пещеры и шёл н глубоком раздумье
О предстоящем труде. С ним верный товарищь Ахатес
Медленно шёл; погружённый в такие ж печальные мысли.
Много они говорили друг с другом о слышанном ими,
Но не могли отгадать, о каком погребении друга
Жрица вещала. Как вдруг на песчаном прибрежьи, близ моря,
Видят мизенов труп, недостойною смертью погибший, —
Труп эолида Мизена, который умел так искусно
Воинов медью сзывать и трубой вдохновлять их на битву.
Он был сопутником славного Гектора; с Гектором вместе
Хаживал он на врагов, и славный трубач и конейщнк.
Но когда Ахиллес у Гектора душу исторгнул,
Храбрый Мизен пристал к дарданскому мужу Энею
И сопутником стал не менее славному в брани.
И едва затрубил он однажды в рог кривобокий,
О безрассудный муж! и богов вызывал к состязанью,
Местью пылающий Тритон (если возможно поверить)
Между скалами его утопил опенённой волною.
Труп обступивши кругом, кричали громко трояне,
Более прочих Эней. И не медля веленье Сибиллы
Все исполняют, рыдая, и всякий спешит приготовить
Смертный покойнику одр и высокий костёр воздвигают.
В лес дремучий пошли; обиталище дикого зверя:
Падают сосны, ясени стонут под острой секирой,
Клёны трещат и твердые дубы скрыпят под клинами;
А с нагорных высот катятся громадный вязы.
Сам Эней, с секирою в длани, принялся за дело
И, усердно работая, всех ободряет троянцев.
Он, на огромный лес устремляя печальные взоры,
Начал с собой размышлять и вслух наконець произносит
«Если бы в этом огромном лесу теперь мне явилась
Та золотая ветка! увы! предсказания жрицы
О мизеновой смерти слишком были справедливы.»
Так он едва произнёс, как вдруг две голубки, слетевши
С горных высот, пронеслись пред очами Энея
И спустились на луг. Он тотчас узнал по голубкам
Матерних птиц сизокрылых , и так восклицаеть в восторге:
«Если знаете путь, о будьте моими вождями;
Вы поведите меня в ту рощу, где тенью сокрыта
Чудная ветвь золотая. И ты, о матерь богиня,
Будь мне вождём я покровом на этом поприще трудном.»
Так сказавши, он стал, и, взор обратив на голубок,
Начял за ними следить и внимательно ждать их полёта.
А голубки, зерно собирая, летели всё дальше,
Дальше, сколько возможно было следить их очами,
И, прилетев ко входу тяжёловонной Аверны,
Быстро взвились к небесамь и, по светлому воздуху рея,
Обе спустились и на развесистом дереве сели,
Где разноцветного золота блеск пробивался сквозь ветви.
Будто в холодную зиму в лесах всё зеленью свежей
Блещет амела, растущая дико меж чуждых ей дубов,
И золотистым плодом осыпает нежные ветки:
Так на развесистом ясене ветвь золотая сияла,
С лёгким шумом колеблясь от тихого ветра.
Жадно схватился за ветку Эней и, сорвавши поспешно
Плод заветный, несёт к жилищу жрицы Сибиллы.
Между темь трояне у берега моря рыдали
Над мизеновым телом, писледний долг отдавая
Праху его. Свачала огромный костёр положили
Из дубовых и ветвей и смолистого дерева сосны;
По сторонам костра положили темные лозы,
И насадили кругом ряды кипарисов надгробвых,
И украсили всё бронёю покойного мужа.
Жаркое пламя котлы охватило: одни наливают
Тёплую воду и моют, и мажут холодное тело
Маслом пахучим, и, громко оплакав, на одр возлагают,
И багряницею кроют остатки бренные мужа.
А другие — печальный обрядь! — подняв на плечи носилки
И, по обычаю предков, держа отвращённые взоры,
Под изготовленный лес подложили пылающий факел;
Жгут благовонные жертвы, из чаш возливают елеи.
А когда уж костёр догорел и пламя потухло,
Льют на горячие пеплы вино, и, кости собравши,
Муж Кориней сложил и завупорил в медном сосуде.
Он же товарищей трижды обнёс священной водою,
Брызгая мелкой росою из ветки счастливой олввы,
И очистил мужей, и сказал прощальное слово.
А боговерный Эней насыпал большую могилу
И положил весло и трубу и оружие мужа,
Под высокой горою, которая даже доныне,
Столько веков пережив, сохранила имя Мизена.
После того исполняют немедля веленье Сибиллы.
Мрачная была пещера, с огромною каменной пастью.
Скрытая озером чёрным и тенью раскинутой рощи.
Легкие птицы не смели над нею летать безопасно:
Столь губительный дух испарялся яз чёрного зева
И разливался высоко над сводами этой пещеры;
Страшное место сие называют греки Аорном.
Вот у входа в пещеру четыре быка чернобоких
Жрец поставил сперва; на чело им душистые вина
Льёт и длинной шерсти клочёк— начальную жертву —
Между рогами отсекши, бросает в священное пламя
И призывает Гекату, могучую в ннбе и в аде.
Болют ножами другие и тёплую кровь собириют
В чаши. Сам же Эней зарезал чёрного агнца
Матери злых Эвменид и великой сестре; а царице
Ада в жертву мечём заколол молодую телицу.
Начал потом и ночные обряды подземному богу,
Целые недра быков повергаеть в священное пламя
И на горящую жертву душистый елей возливает.
Вот, едва начинало светать на утреннем небе,
Вдрупь показалось, будто земля под ногой загудела.
И, встрепенувшись, вершины лесов закачали ветвями.
Псы завыли во мраке ночном: приближалась богиня.
«Прочь отступите, о грешники! — жрица вскричали —
Прочь отступите скорее, от рощи совсем удалитесь!
Ты за мною иди, о Эней, и меч, обнажи свой:
Здесь то храбрость нужна, здесь нужно геройское сердце!»
Так сказавши, с неистовством бросилась жрица в пещеру,
А за нею бесстрашный Эней по следам устремился.
Боги, владыки усопшнх, и вы, молчаливые тени,
И Флегетон и Хаос, и царство безмолвья и ночи,
Дайте свободы и сил рассказать о том, что я слышал,
И раскрыть погружённое в тьме и бездонной могиле.
Шли в темноте ночной, объятые черным туманом,
По чертогам пустым обширного царства Плутона;
Так по пустынным лесам пролегает дорога при бледном
Свете неполной луны, когда Зевс-громовержец покроет
Небо туманом и чёрная ночь обесцветит предметы.
Вот у порога, при самом входе в подземное царство,
Злые Заботы и Плач утвердили своё пребыванье;
Там и Болезни бледные, там и печальная Старость,
Страх и злосовестный Голод и гнусная Бедность,
С лицами страшными, дикими; далее Смерть и Несчастье,
И Усыпление, сродное Смерти, коварная Радость,
И сиертоносная Брань насупротив их у порога;
Там и Фурий желелезная ложа, безумная Ярость,
Свившая лентой кровавой змеиные кудри.
Старый огромный вяз растет по средине и ветви
С тенью густою кругом расстилает широко: на этом
Вязе ничтожные Сны под каждым листочком таятся.
Множество разных чудовищь сидит у порога пучины:
Там Центавры сидят, за ними двуличные Сциллы,
И сторукий гигант Бриарей, и лернейское чудо,
Страшно шумящее; там и Химера пламенем дышит;
Там Горгоны, Гарпии, триличная тень Гериона.
Страхом внезапным объятый, Эней схватился за меч свой
И обнажённый булат на чудовища прямо уставил.
Если бы он не внимал наставленьям спутницы мудрой
И не узнал бы, что это одни бестелесные тени,
Он бы ударил на них и напрасно мечём поражал бы.
Прямо оттуда дорога ведёт к волнам Ахерона.
Там нечистым болотом кипит бездонная пропасть;
Коцит, текущий туда, извергает песчаные груды.
Страшный старец Харон сторожит те реки и воды.
На седой и густой бороде его всклоченный волос;
Только очи как пламя горят, сам нечист и ужасень;
Грязной одежды остаток узлом от плечей ниспадает.
Сам он длинным шестом подвигает челнок полу-сгнивший,
Ставит парус на нём и усопших тела перевозит.
Стар он, но старость у этого бога бодра и цветуща.
Все берега покрыты были несметной толпою:
Матери, мужи стекались туда, и бренные тени
Великодушных героев, юношей, дев непорочных,
И цветущих детей, лишённых родителей милых:
Так, потрясённые вихрем осенним холодным, на землю
Падают листья в лесах, иль с высот поднебесных слетают
Стаи бесчисленных птиц, когда их холодное время
За море гонит, далеко на теплые степи и нивы.
Все умоляли Харона, чтоб их переправил скорее,
И простирали руки с любовью на берег противный;
Но угрюмый старик то одних, то других принимает,
А иных шестом от берега гонит далёко.
И Эней, удивляясь тревоге толпы многолюдной,
Так вопрошает жрицу: «О дева, скажи мне, что значит
Это стеченье к реке? чего здесь требуют души?
И почему одни берега оставляют печально,
А другие веслами взбивают синия воды?»
И долговечная жрица так отвечала Энею:
«Сын анхизов, Эней, потомок богов несомненный,
Видишь глубокую Коцита бездну и стиксовы воды, —
Воды, которыми с страхомь клянутся бессмертные боги.
Это — толпа злополучных людей, погребенья лишённых;
Тот перевозчик Харон, а в ладье погребённые люди.
Не суждено никому переплыть через страшные воды
Прежде, чем кости его сокроются в тёмной могиле.
Сто лет блуждают они, вокругь берегов тех скитаясь, —
Лишь тогда возвращаются снова на берегь желанный.
Остановился анхизов сын и в глубоком раздумье
Начал в уме размышлять о печальной судьбе человека.
Вдруг примечает Левкасна с вождём ликийского флота,
Храбрым Оронтом, печальных, лишённых чести могильной.
Страшная буря, схватив их, плывших от берега Трои,
В мутных волнах океана корабль и пловцов потопила.
Вот на встречу несётся тень Палинура, который,
В море Либийском плывя и теченье светил наблюдая,
Пал с корабельной кормы и погиб посреди океана.
Н едва приметил Эней печального мужа
Бледную тень, как вдруг вопрошает: «кто из бессмертных,
О Палинур похитил тебя и низвергнул в пучину
Бурного моря? Скажи мне, ужель тот оракул правдивый
Этим ответом одним обманул мои ожиданья?
Он говорил мне, что ты безопасно морем достигнешь
До берегов италийских: так вот обещание Феба!»
«Нет — отвечал он — ты не обманут оракулом Феба,
Вождь анхизид: не бессмертный меня утопил в океане.
Сидя у самой кормы, я склонился на руль, направляя
Ход корабля; но случайно руль оторвался — и в море
С ним полетел я стремглав. Клянуся пучиною моря,
Я не столько тогда встревожился собственным горем,
Сколько боялся того, чтоб корабль твой, лишённый кормила,
Не был разбит иль с восставшею бурей не сбился с дороги.
Три холодные ночи носился я, ветром гонимый,
По огромному морю; едва на четвёртое утро
Я увидел с высокой волны италийскую землю.
Мало-помалу я к берегу плыл и уже безопасно
Стал на песок; но жестокие люди, в то самое время,
Как, отягчённый трудом и бременем влажной одежды,
Я утомленною дланью схватился за жосткое темя
Твёрдой скалы, умертвили меня, почитая добычей.
Море имеет мой труп: играют им ветры и волны.
Ах, умоляю тебя и солнечным блеском, и милым
Светом небес, и отцом, и надеждою сына Июла,
Непобедимый Эней, исторгни меня из пучины
Горя и зол, иль покрой моё бренное тело землёю;
Это ты можешь сделать: ищи лишь Велинского порта.
Если же только возможно, и если матерь богиня
Путь указала тебе (о Эней, не без воли бессмертных
Ты готовишься плыть чрез такие болота и реки),
Дай мне несчастному руку, возьми за собой через воды;
Пусть я по крайней мере по смерти буду покоен.»
— Так говорил Палинур, а жрица ему возразила:
«Что говоришь, Палинур, откуда такие желанья?
Ты ли, могилы лишённый, увидишь стиксовы воды?
Ты ли увидишь, без воли небес, Эвменид непреклонных?
О, перестань, Палинур, утешаться напрасной надеждой:
Воля судьбы и небес не внимает моленьям, ни просьбам.
Но не печалься, мой друг, и прими утешение в горе:
Кости твои близ-живущее племя сокроет в могилу;
Все города в тех странах и земли далеко, широко
Честь воздадут тебе, принуждённые чудом небесным.
Н насыплют могилу тебе и обряд совершат над могилой;
Имя твоё навсегда в названии страны сохранится.»
— С этим ответом немного рассеялась грусть Палинура:
Сердце печальное мужа названьем земли веселится.
Так продолжая начатый путь, к реке приближались.
Старый Харон, лишь только приметил их с берега Стикса,
Прямо к реке направляющих путь через тёмную рощу,
Голосом грозным вскричал им на встречу: «Кто бы ты ни был,
Ты, что к реке приближаешься нашей с оружием в длани,
Остановись, и оттуда скажи мне зачем ты приходишь?
Здесь жилище теней и сна и снотворного мрака;
Теля живого челнок мой не носит чрез стиксовы воды.
Даже Алкиду великому не был я рад, принимая
В чёлн свой, ни Пиритою, ни мужу Фезею, рождённым
От бессмертных богов и непобедимых на брани.
Тот, богатырской рукою опутав адского стрижа,
Страхом объятого, влёк от престола властителя ада;
Те покушались от ложа похитить супругу владыки.»
И ему в ответ возразила амфризская жрица:
«Мы не с такою целью пришли, ты напрасно боишься;
Это оружье не сделает зла; пускай тот огромный
Страж беспрерывным лаем пугаеть бледные тени;
Пусть с супругом своим царица живёт беспорочно.
Этот Эней, благочестием славный и силою длани,
К теням усопших сошёл повидаться с родителем милым.
Если не тронет тебя столь великий пример благочестья
И сыновней любви, то смотри, узнаешь ли ты ветку?
(И показала ему под одеждою скрытую ветку.)
Пусть успокоится сердце твоё от напрасного гнева.»
Жрица умолкла; а он, взглянув с удивленьем великим
На роковую ветку, которой давно уж не видел,
Поворотил свой чёлнок и к берегу тотчас причалил,
И, отогнавши от берега тени другие, которых
Множество тут же сидело вдоль над рекою,
Ход опустил, — и огромный Эней в челноке поместился:
Утлый челнок заскрыпел под великой тяжестью мужа,
И сквозь трещины принял много болота и тины,
И наконец перевёез безопасно и жрицу и мужа,
И поставиль на тинистый берег, поросший травою.
Цербер громадный лаем своим трегортанным всё царство
Там оглашает, насупротив лежа в огромной пещере.
Видя, что выя его уж змеями вздулась от гнева,
Жрица бросает ему усыпительный хлеб, орошённый
Мёдом и зельем снотворным, а он, три голодные пасти
Страшно разинув, с жадностью пищу схватил и, повергши
Долу громадные члены, простёрся огромный в пещере.
Так, усыпивши стража, Эней овладел переходом
И удалился поспешно от берега вод невозвратных.
Далее слышен и жалобный плачь, и рыданья, и стоны:
Души усопших младенцев плачут на первом пороге, —
Души младенцев, которых, от груди похитив у жизни,
Чёрная смерть унесла и повергла в тьму вечного плача.
Супротив них невинно на смерть осуждённые люди:
Но и для них назначено место судьёю и роком.
Урну вращает Минос испытатель: он подзывает
Бледные тени к себе и испытует жизнь и поступки.
Неподалёку от них пребывают невинные души
Тех злополучных, которые, жизненный свет ненавидя,
Дни прекратили свои и души низвергнули к аду.
Как бы желали они возвратиться к милому свету!
Как бы терпели безропотно прежнюю бедность и горе!
Рок не позволит; печальные волны болотной пучины
Девять раз обтекающий Стикс им путь заграждает.
Тут недалеко поля расстилаются в разные страны
Ада: их называют полями грусти и скорби.
Это жилище несчастных теней, пожираемых ядом
Неблагодарной любви. Окружённые миртовым лесом,
В уединённых рощах они и по смерти тоскуют.
В этих местах Эней примечает Прокрису и Федру,
И Эрифилу, носящую раны жестокого сына,
И Эвадну, и Пазирою, и Лаодамию;
С ними и Ценис, некогда юноша, ныне судьбою
Вновь превращённый к прежнему образу женского пола.
Между них по дремучему лесу скиталась Дидона,
Свежую рану на сердце нося. И лишь только троянский
Витязь увидел её и узнал сквозь туманные тени,
Точно как будто кто либо, приметивь лик новолунный,
Червою мглою сокрытый, глядит — и не видит и видит.
Горькие слёзы пролил и с нежной любовью сказал ей:
«Ах, Дидона несчастная! точно ли не были ложны
Слухи о смерти твоей и самоубийстве жестоком?
Я был причиною смерти, увы! но клянусь пред тобою
Солнцем и небом, если есть вера в бездне подземной,
Я от владений твоих удалился невольно, царица:
Воля бессмертных богов, которая ныне по этим
Страшным и тёмным пучинам идти в беспредельном тумане
Нудить меня, и тогда принуждала; но мог ли я думать,
Что удаленье моё принесёт столь великое горе?
Не убегай же, Дидона, от взоров моих не скрывайся;
Что ж ты бежишь? ведь это последнее наше свидание.»
Так говорил Эней, проливая горючия слёзы.
Но она, потупивши мрачные взоры, глядела
В землю уныло и дико; ни речи, ни слёзы Энея
Тронуть её не могли: Дидона стояла безмолвно,
Словно глухая скала иль Мартезский утёс неподвижный, —
Но наконец схватилась и прочь от него убежала
В тёмную рощу, где милый Сихей, возлюбленный прежде,
На любовь отвечает любовью, и лаской на ласки.
А Эней, глубоко тронутый горем великим,
Долго очами следил и рыдал за бегущею тенью.
Так продолжая начатый путь, уже приближались
К полю, где обитают герои, славные в брани.
Там он видит Тидея, оружьем славного мужа
Партенопея и бледный образ героя Адраста.
Там и несчастных троянцев, оплаканных столько во смерти,
Павших в борьбе за отечество, видит Эней и рыдает.
Видит он храброго Главка, Медонта и Ферсилоха,
Трёх сыновей Антенора, Цереры жреца Полифета;
Видит и образ Идея, ещё и оружье держащий
И колесницу. Справа и слева его обступили
Тени почивших троян. Не довольствуясь видом Энея,
Те подходят к нему и речью его замедляют,
Те с любопытством желают узнать о причине прихода.
А данаев вожди и фаланга аргивян, увидев
Сильного князя троян и блестящую броню во мраке,
Затрепетали от страха; одни обратилися в бегство,
Как бывало спасались на флот; а другие, в испуге
Тщетно силясь кричать, издавали лишь слабые звуки.
Там же увидел Эней Деифоба, приамова сына:
Страшно растерзано тело; лицо изувечено было;
В язвах руки его, жестоко изранена выя.
Отняты уши, изрезаны ноздри позорною язвой.
И едва Эней узнал несчастного мужа,
Страшные язвы свои со стыдом скрывавшего дланью,
Так со вздохом к нену обращает знакомые речи:
«Храбрый муж, Деифоб, потомок тевкровой крови,
Кто пожелал тебя наказать столь жестокою казнью?
Кто осмелился властвовать так над тобою? Я помню,
В ночь роковую Молва донесла мне, что ты, истребивши
Много пелазгов, пал, утомлённый, на груду побытых.
И тогда я насыпал могилу тебе и поставил
Гроб пустой у Ретейского берега, и призывал я
Трижды голосом громким души усопших из ада.
Там и оружье твоё, и имя в стране той осталось.
Но тебя, мой друг, я увидеть не могь, чтоб в родную
Землю кости твои положить: я бежал из отчизны.»
«Друг — отвечал Деифобь — ничего не забыл ты исполнить:
Всё ты воздал Деифобу и тени, почившей в могиле;
Но судьба моя и злодейство преступной спартанки
В это горе повергли меня; от неё мне остались
В память жестокие язвы. Ты помнишь, как ночь роковую
Мы проводили в обманчивой радости, — ночь злополучий?
Как зловещий конь вкатился в высокую Трою,
В чреве тяжёлом принесши покрытых доспехами мужей?
В это время жена, под видом радостной пляски,
Жриц фригийских водила среди восторженных оргий,
И сама, в средине, держа огромное пламя,
Полчища злобных данаев звала от высокого замка.
Я, утомлённый трудами и сном отягчённый, на ложе
Лёг и уснул; и меня убаюкал сон сладкий, глубокий, —
Сон глубокий, подобный сну безмятежному смерти.
Между тем жена всё оружье из дому выносит
И, утащив мой верный меч из под изголовья,
Тайно зовёт Менелая и к дому вход отворяет,
Думая этим поступком смягчить раздражённого мужа
Или загладить дурную молву и прежнее горе.
Нужно ль рассказывать много? Они в почивальню ворвались;
С ними вместе был Эолид, советник злодейства.
Боги! воздайте подобным возмездием гнусным данаям,
Если просьба моя из праведных уст излилася.
Но скажи мне, Эней, какими судьбами пред смертью
Здесь ты явился? иль ветром гонимый по бурному морю,
Или по воле богов? и какая судьба принуждает
В эту печальную бездну входить, лишённую солнца?»
Между тем Аврора, катясь в колеснице багряной,
Бегом воздушным уже половину пути совершила,
И драгоценное время прошло бы в одних разговорах
Между героями; но долговечная жрица сказала:
«Ночь наступает, Эней, мы часы провлекаем в рыдании.
С этого места наш путь разделяется на две дороги:
Правая нас поведёт к чертогам теней властелина
И к Элисейским полямь, а левая кажет злодеям
Вечное горе, и казнь, и мрачную Тартара бездну.»
Ей Деифоб: «удержи свой гнев, о великая жрица,
Я отойду и сокроюся в тени. Иди, о надежда
Наша! иди, о краса! наслаждайся лучшей судьбою!»
Так сказал Деифоб и немедля от них удалился.
Вдруг оглянулся Эней — и видит под левой скалою
Зданий громаду: её окружают тройные твердыни;
Адский поток Флегетон, обтекая их пламенем жгучим,
Льётся стремительно, с шумом катя преогромные скалы.
Супротив диво ворот и колонны из цельных алмазов:
Их никакая сила, и самые жители неба
Не в состоянии разрушить: стоят там железные башни.
Там Тизифона сидит, в одежде, запятнанной кровью;
Ночи и дни сторожит у порога, очей не смыкая.
Слышны оттуда и стоны и стук от жестоких ударов;
Слышно бряцанье тяжёлых цепей и звон от железа.
Остановился Эней и с ужасом шуму внимает:
«Что за преступники там? скажи мне, о дева, какая
Казнь их терзает? откуда несутся те вопли и стоны?»
Жрица ему отвечала: «О тевкров вождь знаменитый!
Чистые души не могут стать на преступном пороге:
Но Геката, поставив меня над Авернскою рощей,
Страшные кары богов мне открыла и всё рассказала.
Здесь Радамант из Крита владеет царством жестокимь;
Он карает и судит грехи, принуждает к признанью,
Кто согрешил пред богами, кто, радуясь тайне проступка
И не очистив греха, отлагал до последней минуты.
И Тизифона, мстящая фурья, несчастных страдальцев
Бьёт бичём, насмехаясь над ними, и, вьющихся змеев
К ним простирая в руке, призывает сестёр кровожадных.
Вот растворились врата с ужасающим стуком и треском:
Видишь ли, видишь, кикой тамь страж сидит у порога?
Видишь, какое чудовище вход сторожит? Но за входом
Есть несравненно ужаснее чудо — огромная гидра:
Чёрных зевов своих пятьдесят разверзает ужасно.
Далее самого Тартара сень и мрачная бездна
Вдвое столько идёт в глубину беспредельную, сколько
Взор, устремлённый к Олимпу, захватить небесного свода.
Там и древние жителя мира — племя титанов,
Молньей низвергнуты в тьму, вращаются в бездне глубокой,
Видела я и тела близнецов Алоидов громадных:
Дланью пытались они расторгнуть великое небо,
Дерзкие, и ниспровергнуть Зевеса с небесного трона.
Видела я и жестокую казнь Сальмонея, который
Пламени Зевса хотел подражать и грому Олимпа,
Мчась на четвёрке коней и факел в руке потрясая,
По городам и народам Эллады торжественно ездил,
Требуя чести себе, воздаваемой только бессмертным.
О, безрассудный! он медью и топотом звонкокопытных
Вздумал грозе подражать и неподражаемой молнье.
Но всемогущий отец низвергнул сквозь чёрные тучи
Не пылающий факел, не светочи дымное пламя.
Но смертоносный огонь, сразивший дерзкого мужа.
Видела я Титиона, питомца земли всеродящей:
На девять вдоль десятин простёрто громадное тело;
Коршун огромный, сидя под грудью страдальца-гиганта,
Острым, искривлённым клевом терзает нетленное сердце,
И для новых мучений всегда обновлённые недра.
Рвёт оживлённое тело и тело не знает покоя.
Что говорить о Лапитах, Иксионе и Пиритое?
Страшный утёс, вися над главами робких страдальцев,
Будто валится их них и вот-вот угрожает паденьем.
Тут перед пышной трапезой стоять позлащённые ложа;
Пир, изготовленный с роскошью царской, стоит пред очамя;
Но величайшая фурья лежит пред столами на страже
И не даёт прикасаться к трапезе жадной рукою:
С факелом в длани встаёт и устами гремит на страдальцев.
Здесь затворённые души ждут с трепетом казни суровой.
Кто при жизни еще ненавидел брата родного,
Или родителя гнал, иль сделал несчастным клиента;
Кто наслаждался один беззаконным богатством, а нищим
Бртьям своим не помог, толпою его овружавшим;
Кто любодейством попрал законы супружеской веры;
Кто поднимал беззаконную брань и не убоялся
На благодетеля грудь поднять нечестивую руку.
Ты не распрашивай много о казни этих злодеев,
Или какая судьба низвергла их в бездну страданий.
Те катят громадную глыбу; другие, в колёсах
Сжатые крепко, висят; сидит Фезей злополучный
И во веки будет сидеть; а несчастный Флегияс
Напоминает всем и громко во тьме повторяет:
«Люди, учитеся правде и не презирайте богами.»
Тот отчизну свою продал властелинам могучим;
Тот за деньги законы давал иль их уничтожил;
Тот обесчестил дочери ложе; и много подобных
Страшных злодеев, достигнувших цели преступных желаний.
Если бы сто языков и сто уст я имела и если б
Грудь из железа была, и тогда не могла б я исчислить
Всех преступлений различных и столько ж различных страданий.»
Так говорила ему долговечная Фебова жрица.
«Но поспешим — продолжала она — и отправимся в путь наш;
Ты исполни свой долг. Я вижу высокие стены,
Литые в горнах циклопов; а вот и ворота под сводом,
Где мы должны положить дары, принесённые нами.»
Кончила жрица и вместе с Энеем по тёмным дорогам
Путь направляеть прямо и вскоре подходит к воротам.
Остановился Эней у ворот и, свежей водою
Тело омыв, водрузил у порога священную ветку.
Кончив этот обряд приношенья дара богине,
В царство веселья вошли наконец, где приятно дышала
Зелень счастливых лугов и дубрав — жилище блаженных.
Щедрый там воздух луга одевает пурпурным светом;
Есть там и солнце своё, и звезды свои там сияют.
Те упражняют члены свои по зелёному лугу;
Тех занимает борьба, а других веселые игры;
Тут хороводами пляшут, а там забавляются пеньем.
Тут и фракийский жрец стоит в одфянии длинном
И семистопным стихом прерывает различные звуки,
То ударяя рукой, то смычком из кости слоновой.
Там и потомки древнего тевкра, прекрасное племя,
Великодушные мужи, рождённые в лучшие годы;
Там Ассарак, там Ил, там Дардан, Трои создатель;
Там и оружье лежит: стоят колесницы героев;
Копья стоят, водружённые в землю, и кони свободно
Щиплют траву по зелёному полю. Что было приятно
В жизни кому: кто оружье любил, кто любил колесницу,
Кто любил смотреть, как пасутся тучные кони, —
Тот и в могилу унёс за собою такие ж утехи.
Вот другие лежат на траве, наслаждаются пищей
И напевают весёлые гимны в честь Аполлона,
Или сидят в благовонных рощах лавровых, откуда
Вдоль через лес бегут Эридана широкие волны.
Там пребывают герои, вкусившие смерть за отчизну,
И певцы, воспевавшие кротко достойное Феба;
Кто взобретеньем усовершенствовал жизнь человека;
Иль, не забыв о себе, и другим воздавал по заслугам, —
Белые ленты, как снег обвивают их светлые чела.
И, обратившись к толпе, их так вопрошала Сибилла —
Но наперёд обратилась к Музею, который в средине
Многих стоял, возвышая над ними высокие плечи —
— «О, блаженные души, и ты, о певец благородный,
Где Анхиз? в какой он стране пребывает, скажите.
Мы к нему пришли чрез великие воды Эрева.»
И герой в коротких словах так отвечал ей:
— «Нет у нас постоянных жилищь; мы все обитаем
Или в рощах густых, иль на рек зеленающем ложе,
Или на свежих, цветущих лугах, орошённых ручьями.
Если такое желание вашего сердца, пройдите
Этот возвышенный холм, а я вас сведу на дорогу.»
Так говоря, он пошёл наперёд, с горы указал им
На прекрасное поле, и они с вершины спустились.
А родитель Анхиз, в глубокой зелёной долине
В это время рассматривал души, которым судьбою
Солнце земное узреть суждено; он всех своих внуков
Видел, весь будущий род, и счастье, и жизнь, и судьбу их.
Но, увидев Энея, к нему идущего прямо
Через луг, он объятья к сыну простёр: на ланиты
Старца брызнули слёзы, и речи из уст полилися.
«Ты пришёл наконец; ты своей беспредельной любовью
Трудный путь победил! О, сын мой милый, я снова
Вижу тебя; я снова услышу знакомые звуки?
Я так и думал теперь, что ты непременно прибудешь,
Я так и рассчитывал дни; и сбылись мои ожиданья!
Ах, по каким ты странам и морям скитавшись, приходишь,
Сын мой! сколько опасностей, горя и бедствий терпел ты!
Как я боялся беды для тебя от либийского царства!»
«О мой родитель — Эней отвечал — твой образ печальный,
Часто являясь, принудил меня спуститься к Эреву.
Флот мой стоит на Тирренском море. Дай же мне руку,
Дай, о родитель, и не убегай от сыновних объятий.»
Так говорил он, и слёзы ручьями текли по ланитам.
Трижды хотел он обнять любимый родителя образ,
Трижды напрасно схватил он руками воздушные струи:
Образ бежал, как дыханье ветра, как сон легкокрылый.
Между тем Эней увидел в прекрасной долине
Заключённую рощу, шумевшую тихо ветвями,
И Летейский поток, протекавший по мирным жилищам.
Вкруг него несметной толпою летали народы,
Словно как по лугу пчёлы, в прекрасное летнее время,
Перелетают с цветка на цветок, и на белые лильи
Роями вьются кругом и жужжаньем весь луг оглашают.
И Эней, встревоженный зрелищем этим внезапным,
И не зная причины, распрашивать начал, какая
Это река, и какие там люди толпятся над нею.
А родитель Анхиз отвечал: «Те души, которых
В новое тело судьба облечёт, у берега Леты
Пьют на долгое время спокойные воды забвенья.
Уж давно об этом тебе я желаю напомнить
И показать весь будущий род твой, чтобы увеличить
Радость твою, что ты уж достигнул земли италийской.»
«О, мой родитель, ужели позволено думать, что души
Вновь возвращаются к свету и вновь облекаются в тело?
Что же у этих несчастных такое желание света?»
«Всё расскажу я тебе — Анхиз отвечал — и не медля
Истину всю от начала скажу в постепенному порядке.»
И небеса, и земли, и степи зыбучего моря,
И блестящий шар луны, и титановы звезды
Дух питает внутри; и душа, разливаясь по членам,
Целой громадою движет, смешавшись с телом великим.
Вот откуда род и людей, и зверей, и летучих,
И чудовищь, таящихся в море, под влажною зыбью.
Огненна сила у этих существ; их начало от неба;
Только эту их силу нетвёрдая плоть оковала:
Их притупляет земное и бренное тело. Отсюда
И желанья и страх, и печаль и восторг, и бессилье
К небу взлететь от телесных оков и из мрачной темницы
И когда в последний час нас жизнь оставляет,
То не вдруг покидает нас горе; не все совершенно
Язвы телесные нас оставляют; и необходимо
Всё, вкоренённое веком, изгладить образом дивным.
И оттого терзаются карой, терпя наказанье
Прежних зол. Те развешены япно на ветер ничтожный;
Те омывают в пучине грехи иль огнём выжигают;
Всякий претерпит горе своё; а потом уж оттуда
Нас отправляют в обширный Элизий; немногие только
Видим весёлые нивы; тогда чрез долгие годы
Время исполнит свой круг и всякий тлен уничтожит,
И оставит один лишь огонь очищенный, лёгкий.
По истечении тысячелетнего века, те души
Бог призывает великой толпою к источнику Леты,
Чтобы в забвении опять возвратились к небесному свету,
Начали новую жизнь, облекаясь в новое тело.»
Кончил Анхиз и повёл за собою Сибиллу и сына
Сквозь шумящие сонмы, в средину толпы многолюдной,
И взобрался на холм, откуда бы мог указать им
Длинной чредою всех подходивших, и видеть их лица.
«Слушай, я открываю тебе всю будущность, сын мой;
Я покажу тебе всю славу дарданского рода;
И исчислю потомков твоих от племён италийских,
Славные душа, которые имя наше прославят.
Видишь ли, юноша там стоит, на копьё опираясь?
Он запимает к свету ближайшее и место; он первый
От италийской крови рождённый, в мир возвратится,
Сильвий, албанское имя, твоя последняя отрасль.
В поздние годы тебе на старость супруга Лавинья
Вскормит в лесу для престола его — отца венценосцев:
Славный род наш царствовать будеть над длинною Альбой.
Этот ближайший Прокас, слава троянского рода;
Далее Капис, Нумитор и Сильвий Эней, тот, который
Именем славным своим напомнит предка Энея,
Муж, благочестьем великий и непобдимый на брани,
Если только он царствовать будет над длинною Альбой.
Ты посмотри, как юноши эти могучи и сильны!
Те осенённые чёла венками мирного дуба
Стены Номента воздвигнут, и Габий, и город Фидену;
Те на вершинах — построить тебе Коллатиновы замки,
И Пометью, и крепость Инуя, и Болу, и Кору:
Там имена те будут, где ныне без имени земли.
Ромул, от Марса рождённый, будет сопутником деду, —
Ромул, которого матерь, ветвь ассараковой крови,
Илия, всвормит. Ты видишь, два гребня над теменем вьются?
Сам прародитель богов величьем его отличает.
Видишь ли, вот под рукою его тот Рим знаменитый
Властью сравнится с землёй, а величьем духа с Олимпом.
Он один семь замков своих опояшет твердыней,
Радуясь сонму героев своих: так матерь Цибелла
На колеснице высокой несётся по градам фригийским
И, любуясь рожденьем богов, обнимает сто внуков,
Всех небожителей, всех обитающих в небе высоком.
Ты обрати свой взор на это племя: то племя
Римлян твоих. Там Цезар и всё поколение Юла,
Мужи, которые встанут под сводом великого неба.
Вот он, тот муж, так часто тебе обещаемый роком,
Август Цезар, потомок богов; он в Латии снова
Век золотой водворит, в стране той счастливой, в которой
Царствовал прежде Сатурн; покорит гирамантов и индов
Власти своей: земля та лежит вне небесного свода,
Вне годовых и солнечных кругов: Атлант небоносец
Там подпирает плечомь палящие звездные своды.
И теперь уже, страшась предсказаний небесных,
В ужасе ждут появленья его все каспийские царства,
Скифия вся, и устья дрожат семиродного Нила.
Столько земли ни великий Алкид не измерил стопами,
Он, поразивший стрелой медноногую лань, усмиривший
Вепря в лесах Эримантских, сразивший лернейскую гидру;
Ни победитель Вакх, виноградной уздою клонящий
Иго и нудящий тигров с высокой вершивы Низея.
И ещё ль не решаемся мы на великое дело?
И ещё ли боимся ступить на Авзонскую землю?
Кто же тот муж за ним, венчанный оливною веткой
И несуший священную утварь? По этим извивам
Длннных волос и по кудрям густым бороды поседелой
Я узнаю в нём владыку римлян; оиъ первый упрочит
Силу законов; из куров ничтожных, от маленькой нивы
Ступит на трон великий. За ним последуеть Туллий:
Этот расторгнет мирную нить и сонмы героев
Праздных на брань поведёт, отвыкших от славных триумфов.
Тотчас за Туллом идущего вижу тщеславного Анка:
Он и теперь уж приходить в восторг от лести народной.
Хочешь ли видеть Тарквиньев царей и гордую душу
Мстителя Брута, с пуком исторгнутых прутьев? Он первый
Примет консула власть и в жестокие длани секиру;
Он детей своих, замышляющих новые войны,
Сам призовёт на казнь, за свободу отчизны. Несчастный!
Как ни осудят потомки такого деянья, любовь же
К родине всё победит и жажда несытая к славе.
Видишь ли Дециев, Друзов и с ними Торквата, секирой
Грозного мужа? Камилла, обратно несущего знамя?
Ты посмотри на тех, что сверкают бронёй одинакой;
Ныне согласные души, когда их ночь осеняет;
Но на жизненном свете какою враждой засылают
Друг на друга, какую ратную силу воздвигнут,
Гибель готовя врагу! Здесь тесть, нисходящий с вершины
Альпов и замка Монека; тут зять, подкреплённый востоком.
Дети, не зарождайте в сердцах столь жестокие войны;
Не вонзайте могучих мечей в грудь вашей отчизны!
Ты, что ведёшь от Олимпа свой род, ты первый опомнись:
Брось то железо из рук, о кровь моя, брось то железо!
Тот в колеснице победной прискачет к стенам Капитолья
От коринфовых стен, победитель гордых ахивян;
Тот разрушит Аргос и столицу Атридов, Мицены,
И победит Эакида, Ахилла могучего племя,
Мстя за троянских дедов, за храм осквернённый Минервы.
Кто ж умолчит о великом Катоне? Кто же не видит
Косса и Гракхов? и кто позабудет две молнии брани,
Африки бич — Сципионов? иль сильного малым Фабрицья;
Или тебя, о Серран, бороздящего поле сохою?
Ах, умолчу ль я о Фабиях? Ты ль тот великий, который,
Медля, один удержал нас, готовых низвергнуться в гибель?
Будут другие лить лучше живые кумиры из меди
И из холодного камня творить оживлённые лица;
Будут лучше судить; опишут движение неба;
Все светила исчислят, их путь по небесному своду;
Ты же, о римлянин, помни, как должно править народом,
И не забудешь тех правил: искать благодатного мира;
Всех покорных щадить и прощат и сражать непокорных.»
Так говорил Анхиз, а Эней удивлялся и слушал.
«Ты посмотри — продолжал он — с богатой добычей идёт там
Славный Марцелл победитель и всех превышает героев?
Он меж бранных смятений восставит славу народа;
Конною ратью пуннов сразит и мятежного галла;
И Квирину отцу повесит третью добычу.» —
И Эней, увидев прекрасного юношу, в светлой
Молньеподобной броне, но с видом печали и грусти
Взор потупившего в землю, так вопрошает Анхиза:
«Кто, о родитель, тот юноша, спутник другого героя?
Сын ли его, иль один из великого рода потомков?
Как он похож на него! Какая толпа окружает!
Шум и смятенье кругом! но что ж он глядит так уныло?
Чёрная ночь окружает чело печальною тенью!»
И тогда Анхиз, проливая горючия слезы,
«Сын мой — сказал — не ищи ты глубокого горя потомков,
Рок лишь покажет миру его и сокроет обратно.
О, всемогущие боги! вам кажется слишком могучим
Римский народ, когда вы свой дар драгоценный отняли!
Сколько слёз и рыданий увидит великое поле
Марсова града! Каких похорон свидетелем будут
Тибровы волны, когда потекут близ свежей могилы!
Ни один из героев троянского рода не будет
Сердца дедов латинов лелеять такою надеждой!
И никогда Рим великий не будет столько гордиться,
Что вскормил на лоне своём такого питомца!
О, благочестье! о, вера! о, длань, несразимая в брани!
Кто безнаказанно встретит героя не битвенном поле?
Кто дерзнёт, когда он иль пеший на брань устремится,
Или пятой обагряя коня опенённого рёбра?
Ах! несчастный юноша! если б не горькая участь...
Ты Марцелл!.. О, дайте мне лилий полные длани:
Я посыплю злые розы, и душу потомка,
Может быть, я облегчу хоть этой ничтожною жертвой!»
Так говоря, носились они по целому краю,
По душистым, широким полям, и всё наблюдали…
И когда Анхиз всё раскрыл пред очами Энея
И в душе пробудил всю жажду будущей славы,
Начал ему исчислять все грозящие войны и битвы,
И указал на народы Лаврента, на город Латина,
Дав наставленье, как избегать угрожающих бедствий.
Есть двойные врата сновидний: одни роговые,
Чрез которые выход свободен истинным теням;
А другие сияют блестящею костью слоновой, —
Но из них вылетают на землю ложные грёзы.
И Анхиз, провожая вместе с Сибиллою сына,
Выпустил их наконец чрез врата из кости слоновой.
Вот Эней отправляется к флоту, созвал всех троянцев
И прямым путём удалился в пристань Каеты.
Бросили якорь, и все корабли у берега стали.