Энеида Виргилия (Шершеневич)/1852 (ДО)/Песнь шестая
| ← Пѣснь пятая | Энеида Виргилiя Пѣснь шестая | Пѣснь седьмая → |
| Оригинал: лат. Aeneis. — Источникъ: Современникъ, Литературный журналъ, томъ XXXII, Санктпетербургъ, 1852 |
- Википроекты
Di, quibus imperium est animarum, umbraeque silentes,
Et Chaos, et Phlegethon, loca nocte tacentia late,
Sit mihi fas audita loqui, sit numine vestro
Pandere res alta terra et caligine mersas!
(Изъ шестой пѣсни.)
Такъ говорилъ онъ, рыдая, и мчался на полныхъ вѣтрилахъ
И наконецъ присталъ къ Эвбейскому берегу Кумовъ.
Стали носами къ морю суда, а кормой кривобокой
Берегъ покрывъ, укрѣпились на крѣпкомъ якоря зубѣ.
Пылкій отрядъ молодёжи ступилъ на гесперскую землю.
Вотъ одни добываютъ изъ кремня огонь и разводятъ
Пламя; другіе отправились къ тёмному лѣсу, въ жилища
Дикихъ звѣрей; иные пошли за текучей водою.
А боговѣрный Эней отправляется къ фебову храму
И къ огромной пещерѣ страшной Сибиллы, которой
Умъ и великую душу наполнилъ пророческимъ даромъ
Фебъ, прорицатель деліискій, и въ будущемъ тайну открылъ ей.
Въ рошу Діаны вступаетъ Эней, въ золотые чертоги.
Слухи были, что Дедалъ, бѣжавъ изъ царства Миноса,
Дерзкій, на крыльяхъ летучихъ пустился по свѣтлому небу,
Необычайнымъ путёмъ, и, взлетѣвъ къ ледяному Арктуру,
Сталъ наконецъ легкокрылый надъ замкомъ высокимъ Халкида.
Тамъ онъ впервые, на землю ступивъ, въ честь Фебу воздвигнулъ
Чудный, великій храмъ, и ему посвятилъ легкопёрыя крылья.
На украшеньяхъ дверяныхъ представлена смерть Андрогея;
Далѣе, страшная казнь: о, горе потомкамъ Кекропса!
Семь малютокъ они ежегодно на смерть обрекали.
Тутъ же и урна стоитъ: въ ней смертные жребьи таятся.
Далѣе видѣнъ и Критъ, встающій изъ волнъ океана;
Съ гибельной страстью телецъ, и тайная связь Пазифаи
Видны на нёмъ, и смѣшанный родъ, двуличное чадо —
Самъ Минотавръ, беззаконный плодъ преступныхъ желаній.
Тутъ же видны лабиринтовы стѣны съ обманчивымъ ходомъ;
Но Дедалъ, пожалѣвъ о великой страсти царицы,
Самъ разрѣшилъ обманъ хитростроенныхъ сгѣнъ лабиринта,
Слѣдъ означая предлиною нитью. И еслибъ не горе,
Ты бы имѣлъ, о Икаръ! почётное мѣсто въ картинѣ.
Дважды пытался Дедалъ рѣзцомъ начертить на металлѣ
Бѣдствіе сына — и дважды родителя длань опускалась.
Вскорѣ ужь всё разсмотрѣли бы тевкры, еслибъ Ахатесъ
Не возвратился туда. Съ нимъ вмѣстѣ пришла Деифоба,
Главкова дочь, великая жрица Діаны и Феба,
И, обратившись къ троянскому мужу Энею, сказала
«Царь, не время теперь разсматривать эти картины:
Ты на жертву зарѣжь семь быковъ изъ цѣльнаго стада
И по обычаю избранныхъ столькожь двузубыхъ овечекъ.»
Такъ говоря, созываетъ троявцевъ къ высокому храму,
И троянцы, не медля, священный обрядъ исполняютъ.
Въ рёбрахъ эвбейской скалы изсѣченъ былъ сводъ преогромный
Въ видѣ обширной пещеры. Сто входовъ широкихъ съ вратами
Внутрь пещеры ведугъ; изъ нихъ излетаетъ сто звуковъ,
Съ каждымъ отвѣтом Сибиллы. И вотъ ужь дошли до порога,
Какъ сказала имъ жрица: «О, мужи троянцы, настало
Время молитвы; вотъ богъ: я чую присутствіе бога!»
Тикъ сказала жрица, стоя у входа въ пещеру...
Вдругъ измѣнилась въ лицѣ, въ безпорядкѣ разсыпались кудри;
Бледность покрыла чело и одышкою грудь взволновалась.
Вздулися перси восторженнымъ духомъ; небесная сила
Вдругъ охватила её; ужь близкимъ присутствіемъ бога
Жрица полна, и изъ устъ потекли неземные глаголы:
«Медлишь молитвой, Эней — сказала — ты медлишь молитвой!
Но не отверзнется прежде преддверье великаго храма.»
Жрица умолкла. Холодная дрожь пробѣжала по членамъ
Страхомъ объятыхъ троянъ, и Эней начинаетъ молитву:
«Сильный Фебъ! ты всегда сострадалъ къ несчастнымъ троянамъ;
Ты направилъ и длань и дарданскія стрѣлы Париса
Въ сына пелеева: руководимый тобою, проплылъ я
Столько морей, обтекающихъ земли великаго міра;
Видѣлъ страну массилійцевъ, племёнъ, отдѣлённыхъ морями;
Видѣлъ и нивы въ странѣ, окружённой песчаною зыбью.
Вотъ наконецъ и достигъ береговъ итаілйскихъ завѣтныхъ:
Злая троянцевъ судьба слѣдила за мною повсюду.
Вы, о богини и боги, которымъ троянскія стѣны
И великая слава троянцевъ были противны, —
Вы пощадите уже изнурённое племя пергамлянъ.
Ты, о великая жрица, предвѣстница будущей жизни,
Дай поселиться несчастнымъ троянамъ на нивахъ латиновъ;
Дай отдохнуть божествамъ, встревоженнымъ Трои пенатамъ.
Я прошу земли, давно миѣ завещанной рокомъ;
Я воздвигну мраморный храмъ и Діанѣ и Фебу,
И назову торжественный день отъ имени Феба;
И тебя, о богиня, ждутъ стены великаго храма
Въ царствѣ моёмъ: въ нёмъ будутъ таиться твои предсказанья,
Тайная воля судебъ, изречённая дѣтямъ Пергама;
Избранныхъ мужей тебѣ посвящу я, богиня; только на листьяхъ
Ты не пиши изрѣченій: пускай не разноситъ ихъ буйный
Вѣтръ: ты сама дай ответъ, умоляю.» Сказалъ и умолкнулъ.
И вдохновенная Фебова жрица въ пещерѣ приходитъ
Въ страшный восторгъ, удаляя отъ сердца великаго бога:
Тѣмъ сильнѣе томитъ онъ уста восторженной жрицы,
Сердце смягчаетъ ея, наполняя пророческимъ духомъ.
Вдругъ сто огромныхъ дверей распахнулися сами собою,
И раздались изъ нихъ слова предвѣщающей жрицы:
«О, наконецъ ты избавленъ отъ страшныхъ опасностей моря!
Но несравненно большій трудъ предстоитъ вамъ на сушѣ.
Въ царство Лавинья трояне придутъ, не заботься объ этомъ;
Но не рады будутъ приходу: кровавыя войны,
Войны я вижу, и Тибръ, опѣненный потоками крови!
Снова увидишь ты Ксанѳъ, Симоисъ и лагерь данайскій;
Здѣсь ты другого Ахилла найдёшь на нивахъ латиновъ,
И у него не смертная мать; и богиня Юнона
Снова возстанетъ на тевкровъ. Томимый войною,
Въ скорби и горѣ, къ какимъ племенамъ италійскимъ и царствамъ
Ты обращаться будешь и будешь молить о защитѣ!
Снова причиною бѣдствій супруга, враждебная тевкрамъ;
Снова и горе отъ брачныхъ узъ съ чужеземной женою.
Не покоряйся бѣдѣ, но смело иди къ ней на встрѣчу,
По указанью судьбы: вопреки твоимъ ожиданьямъ,
Первый къ спасенію путь отъ данайскаго города будетъ.»
Такъ изъ пещеры вѣщаетъ кумейская жрица Сибилла,
Страшную тайну поётъ и воетъ въ огромной пешерѣ,
Истону въ тьму облекая: такимъ вдохновеньемъ отъ Феба
Жрицы наполнилась грудь и сердце кипѣло восторгомъ.
И едва утихнулъ восторгъ и уста разъярённыя смолкли,
Такъ начинаетъ троянскій герой: «Не страшусь я, о дева,
Новыхъ нежданныхъ трудовъ, предстоящихъ мнѣ въ будущей жизни;
Всё я предвидѣлъ уже и всё ужь прежде обдумалъ.
Лишь одного я прошу: когда въ подземное царство
Эта пещера ведётъ и въ бездонную тьму Ахерона,
Ты мнѣ дозволь повидаться съ тѣнью отца дорогого;
Ты укажи мнѣ путь и – – врата мнѣ отверзни.
Я исторгнулъ его отъ вражьихъ мечей и пожаровъ
И на этихъ плечахъ уносилъ отъ враговъ кровожадныхъ.
Вмѣстѣ со мной онъ отправился въ путь, и, по всѣмъ океанамъ
Вмѣстѣ блуждая, страдалъ отъ грозы и отъ бурнаго моря
Слабый старикъ, удручённый уже и болѣзнью и горемъ.
Онъ, умирая, просилъ, чтобъ я обратился съ мольбою,
Дѣва, къ тебѣ, и пошёлъ бы къ порогу этой пещеры.
Я умоляю тебя, пожалѣй объ отцѣ и о сынѣ;
Всё для тебя возможно: не тщетно богиня Геката
Жрицей избрала тебя надъ священною рощей Аверна.
Если Орфей могъ вызвать душу усопшей супруги
Изъ Ахерона, гордясь звонкострунной ѳракійскою лирой,
Если Поллуксъ могъ вывести брата изъ адской пучины
И повторять свой путь, — то чтожь говорить о Ѳезеѣ?
Что о великомъ Алкидѣ? Я также рождёнъ отъ Зевеса.»
Такъ молился Энея, священный порогъ обнимая.
И возразила жрица ему: «О, потомокъ безсмертныхъ,
Сынъ анхизовъ, Эней! нетрудно спуститься къ Аверну:
День и ночь открыты врата въ подземельное царство;
Но возвратиться вспять и снова подняться на гору —
Въ этомъ всё дѣло и трудъ. Немногіе Зевса любимцы,
Иль вознесённые славой своею къ небеснымъ предѣламъ,
Или рождённые богомъ съ трудомъ къ Ахерону проникли.
Всю средину лѣсъ занимаетъ дремучій, а Коцитъ,
Черною грудью скользя, опоясалъ его совершенно.
Если ты твёрдо решился и если тавъ сильно желанье
Дважды пропалыть чрезъ стиксовы воды и дважды увидѣть
Чёрнаго Тартара сѣнь, и если безумнымъ желаньямъ
Хочешь польстить, то послушай, что прежде ты долженъ исполнить:
Есть на развѣсистомъ деревѣ вѣтвь золотая, и листья,
И золотые плоды, посвящённые ада царицѣ.
Дерево это ростётъ въ срединѣ тѣнистой рощи:
Черною тѣнью скрываютъ его соплетённыя вѣтви.
Но не можетъ никто низойти въ подземельное царство,
Если съ той чудной вѣтки плодовъ не сорвётъ златовласыхъ:
Эти плоды посылаются въ даръ Прозерпинѣ прекрасной.
Если сорвёшь ты одинъ, другой выростаетъ мгновенно
Вмѣсто него, и вѣтвь покрывается снова плодами.
Ты гляди въ высоту, и если найдёшь, то не медля
Съ дерева рви: плодъ самъ благосклонно приблизится къ длани,
Если угодно судьбѣ; безъ того никакія усилья
Не одолѣютъ его, ни рукою, ни твёрдымъ желѣзомъ.
Но въ то время, какъ ты стоишь у порога пещеры,
Ты не знаешь, увы! что друга бездушное тѣло
Безъ погребенья лежитъ и смертью весь флотъ твой позоритъ.
Ты подними то тѣло съ земли и, предавъ погребенью,
Чёрныхъ овецъ приведи и зарѣжь къ очистительной жертвѣ.
Только тогда ты увидишь Стиксъ, для живущихъ незримый,
И подземельное царство.» — Сказавши, жрица умолкла.
И Эней, опустивши очи къ землѣ, удалился
Отъ порога пещеры и шёлъ нъ глубокомъ раздумьи
О предстоящемъ трудѣ. Съ нимъ вѣрный товарищь Ахатесъ
Медленно шёлъ; погружённый въ такія жь печальныя мысли.
Много они говорили другъ съ другомъ о слышанномъ ими,
Но не могли отгадать, о какомъ погребеніи друга
Жрица вѣщала. Какъ вдругъ на песчаномъ прибрежьи, близь моря,
Видятъ мизеновъ трупъ, недостойною смертью погибшій, —
Трупъ эолида Мизена, который умѣлъ такъ искусно
Воиновъ мѣдью сзывать и трубой вдохновлять ихъ на битву.
Онъ былъ сопутникомъ славнаго Гектора; съ Гекторомъ вмѣстѣ
Хаживалъ онъ на враговъ, и славный трубачъ и конейщнкъ.
Но когда Ахиллесъ у Гектора душу исторгнулъ,
Храбрый Мизенъ присталъ къ дарданскому мужу Энею
И сопутникомъ сталъ не менѣе славному въ брани.
И едва затрубилъ онъ однажды въ рогъ кривобокій,
О безрассудный мужъ! и боговъ вызывалъ къ состязанью,
Местью пылающій Тритонъ (если возможно повѣрить)
Между скалами его утопилъ опѣнённой волною.
Трупъ обступивши кругомъ, кричали громко трояне,
Болѣе прочихъ Эней. И не медля велѣнье Сибиллы
Всѣ исполняютъ, рыдая, и всякій спѣшитъ приготовить
Смертный покойнику одръ и высокій костёръ воздвигаютъ.
Въ лѣсъ дремучій пошли; обиталище дикаго звѣря:
Падаютъ сосны, ясени стонутъ подъ острой сѣкирой,
Клёны трещатъ и твердые дубы скрыпятъ подъ клинами;
А съ нагорныхъ высотъ катятся громадный вязы.
Самъ Эней, съ сѣкирою въ длани, принялся за дѣло
И, усердно работая, всѣхъ ободряетъ троянцевъ.
Онъ, на огромный лѣсъ устремляя печальные взоры,
Началъ съ собой размышлять и вслухъ наконець произноситъ
«Если бы въ этомъ огромномъ лѣсу теперь мнѣ явилась
Та золотая вѣтка! увы! предсказанія жрицы
О мизеновой смерти слишкомъ были справедливы.»
Такъ онъ едва произнёсъ, какъ вдругъ двѣ голубки, слетѣвши
Съ горныхъ высотъ, пронеслись предъ очами Энея
И спустились на лугъ. Онъ тотчасъ узналъ по голубкамъ
Матернихъ птицъ сизокрылыхъ , и такъ восклицаеть въ восторгѣ:
«Если знаете путь, о будьте моими вождями;
Вы поведите меня въ ту рощу, гдѣ тѣнью сокрыта
Чудная вѣтвь золотая. И ты, о матерь богиня,
Будь мнѣ вождёмъ я покровомъ на этомъ поприщѣ трудномъ.»
Такъ сказавши, онъ сталъ, и, взоръ обративъ на голубокъ,
Начялъ за ними слѣдить и внимательно ждать ихъ полёта.
А голубки, зерно собирая, летѣли всё дальше,
Дальше, сколько возможно было слѣдить ихъ очами,
И, прилетѣвъ ко входу тяжёловонной Аверны,
Быстро взвились къ небесамь и, по свѣтлому воздуху рѣя,
Обѣ спустились и на развѣсистомъ деревѣ сѣли,
Гдѣ разноцвѣтнаго золота блескъ пробивался сквозь вѣтви.
Будто въ холодную зиму въ лѣсахъ всё зеленью свѣжей
Блещетъ амела, ростущая дико межь чуждыхъ ей дубовъ,
И золотистымъ плодомъ осыпаетъ нѣжныя вѣтки:
Такъ на развѣсистомъ ясенѣ вѣтвь золотая сіяла,
Съ лёгкимъ шумомъ колеблясь отъ тихаго вѣтра.
Жадно схватился за вѣтку Эней и, сорвавши поспѣшно
Плодъ заветный, несётъ къ жилищу жрицы Сибиллы.
Между тѣмь трояне у берега моря рыдали
Надъ мизеновымъ тѣломъ, пислѣдній долгъ отдавая
Праху его. Свачала огромный костёръ положили
Изъ дубовыхъ и вѣтвей и смолистаго дерева сосны;
По сторонамъ костра положили темныя лозы,
И насадили кругомъ ряды кипарисовъ надгробвыхъ,
И украсили всё бронёю покойнаго мужа.
Жаркое пламя котлы охватило: одни наливаютъ
Тёплую воду и моютъ, и мажутъ холодное тѣло
Масломъ пахучимъ, и, громко оплакавъ, на одръ возлагаютъ,
И багряницею кроютъ остатки бренные мужа.
А другіе — печальный обрядь! — поднявъ на плечи носилки
И, по обычаю предковъ, держа отвращённые взоры,
Подъ изготовленный лѣсъ подложили пылающій факелъ;
Жгутъ благовонныя жертвы, изъ чашъ возливаютъ елеи.
А когда ужь костёръ догорѣлъ и пламя потухло,
Льютъ на горячіе пеплы вино, и, кости собравши,
Мужъ Кориней сложилъ и завупорилъ въ мѣдномъ сосудѣ.
Онъ же товарищей трижды обнёсъ священной водою,
Брызгая мелкой росою изъ вѣтки счастливой олввы,
И очистилъ мужей, и сказалъ прощальное слово.
А боговѣрный Эней насыпалъ большую могилу
И положилъ весло и трубу и оружіе мужа,
Подъ высокой горою, которая даже донынѣ,
Столько вѣковъ переживъ, сохранила имя Мизена.
Послѣ того исполняютъ немедля веленье Сибиллы.
Мрачная была пещера, съ огромною каменной пастью.
Скрытая озеромъ чёрнымъ и тѣнью раскинутой рощи.
Легкія птицы не смѣли надъ нею летать безопасно:
Столь губительный духъ испарялся язъ чёрнаго зѣва
И разливался высоко надъ сводами этой пещеры;
Страшное мѣсто сіе называютъ греки Аорномъ.
Вотъ у входа въ пещеру четыре быка чернобокихъ
Жрецъ поставилъ сперва; на чело имъ душистыя вина
Льётъ и длинной шерсти клочёкъ— начальную жертву —
Между рогами отсѣкши, бросаетъ въ священное пламя
И призываетъ Гекату, могучую въ ннбѣ и въ адѣ.
Болютъ ножами другіе и тёплую кровь собириютъ
Въ чаши. Самъ же Эней зарѣзалъ чёрнаго агнца
Матери злыхъ Эвменидъ и великой сестрѣ; а царицѣ
Ада въ жертву мечёмъ закололъ молодую телицу.
Началъ потомъ и ночные обряды подземному богу,
Цѣлыя нѣдра быковъ повергаеть въ священное пламя
И на горящую жертву душистый елей возливаетъ.
Вотъ, едва начинало свѣтать на утреннемъ небѣ,
Вдрупь показалось, будто земля подъ ногой загудѣла.
И, встрепенувшись, вершины лѣсовъ закачали вѣтвями.
Псы завыли во мракѣ ночномъ: приближалась богиня.
«Прочь отступите, о грѣшники! — жрица вскричали —
Прочь отступите скорее, отъ рощи совсѣмъ удалитесь!
Ты за мною иди, о Эней, и мечъ, обнажи свой:
Здѣсь то храбрость нужна, здѣсь нужно геройское сердце!»
Такъ сказавши, съ неистовствомъ бросилась жрица въ пещеру,
А за нею безстрашный Эней по слѣдамъ устремился.
Боги, владыки усопшнхъ, и вы, молчаливыя тѣни,
И Флегетонъ и Хаосъ, и царство безмолвья и ночи,
Дайте свободы и силъ разсказать о томъ, что я слышалъ,
И раскрыть погружённое въ тьмѣ и бездонной могилѣ.
Шли въ темнотѣ ночной, объятые чернымъ туманомъ,
По чертогамъ пустымъ обширнаго царства Плутона;
Такъ по пустыннымъ лѣсамъ пролегаетъ дорога при блѣдномъ
Свѣтѣ неполной луны, когда Зевсъ-громовержецъ покроетъ
Небо туманомъ и чёрная ночь обезцвѣтитъ предметы.
Вотъ у порога, при самомъ входѣ въ подземное царство,
Злыя Заботы и Плачъ утвердили своё пребыванье;
Тамъ и Болезни блѣдныя, тамъ и печальная Старость,
Страхъ и злосовѣстный Голодъ и гнусная Бѣдность,
Съ лицами страшными, дикими; далѣе Смерть и Несчастье,
И Усыпленіе, сродное Смерти, коварная Радость,
И сиертоносная Брань насупротивъ ихъ у порога;
Тамъ и Фурій желѣлезная ложа, безумная Ярость,
Свившая лентой кровавой змѣиныя кудри.
Старый огромный вязъ ростетъ по срединѣ и вѣтви
Съ тѣнью густою кругомъ разстилаетъ широко: на этомъ
Вязѣ ничтожные Сны подъ каждымъ листочкомъ таятся.
Множество разныхъ чудовищь сидитъ у порога пучины:
Тамъ Центавры сидятъ, за ними двуличныя Сциллы,
И сторукій гигантъ Бріарей, и лернейское чудо,
Страшно шумящее; тамъ и Химера пламенемъ дышитъ;
Тамъ Горгоны, Гарпіи, триличная тѣнь Геріона.
Страхомъ внезапнымъ объятый, Эней схватился за мечъ свой
И обнажённый булатъ на чудовища прямо уставилъ.
Если бы онъ не внималъ наставленьямъ спутницы мудрой
И не узналъ бы, что это однѣ безтѣлесныя тѣни,
Онъ бы ударилъ на нихъ и напрасно мечёмъ поражалъ бы.
Прямо оттуда дорога ведётъ къ волнамъ Ахерона.
Тамъ нечистымъ болотомъ кипитъ бездонная пропасть;
Коцитъ, текущій туда, извергаетъ песчаныя груды.
Страшный старецъ Харонъ сторожитъ тѣ рѣки и воды.
На сѣдой и густой бородѣ его всклоченный волосъ;
Только очи какъ пламя горятъ, самъ нечистъ и ужасень;
Грязной одежды остатокъ узломъ отъ плечей ниспадаетъ.
Самъ онъ длиннымъ шестомъ подвигаетъ челнокъ полу-сгнившій,
Ставитъ парусъ на нёмъ и усопшихъ тѣла перевозитъ.
Старъ онъ, но старость у этого бога бодра и цвѣтуща.
Всѣ берега покрыты были несмѣтной толпою:
Матери, мужи стекались туда, и бренныя тѣни
Великодушныхъ героевъ, юношей, дѣвъ непорочныхъ,
И цвѣтущихъ дѣтей, лишённыхъ родителей милыхъ:
Такъ, потрясённые вихремъ осеннимъ холоднымъ, на землю
Падаютъ листья въ лѣсахъ, иль съ высотъ поднебесныхъ слетаютъ
Стаи безчисленныхъ птицъ, когда ихъ холодное время
За море гонитъ, далеко на теплыя степи и нивы.
Всѣ умоляли Харона, чтобъ ихъ переправилъ скорѣе,
И простирали руки съ любовью на берегъ противный;
Но угрюмый старикъ то однихъ, то другихъ принимаетъ,
А иныхъ шестомъ отъ берега гонитъ далёко.
И Эней, удивляясь тревогѣ толпы многолюдной,
Такъ вопрошаетъ жрицу: «О дѣва, скажи мнѣ, что значитъ
Это стеченье къ рѣкѣ? чего здѣсь требуютъ души?
И почему однѣ берега оставляютъ печально,
А другія веслами взбиваютъ синія воды?»
И долговѣчная жрица такъ отвѣчала Энею:
«Сынъ анхизовъ, Эней, потомокъ боговъ несомнѣнный,
Видишь глубокую Коцита бездну и стиксовы воды, —
Воды, которыми съ страхомь клянутся безсмертные боги.
Это — толпа злополучныхъ людей, погребенья лишённыхъ;
Тотъ перевозчикъ Харонъ, а въ ладьѣ погребённые люди.
Не суждено никому переплыть черезъ страшныя воды
Прежде, чѣмъ кости его сокроются въ тёмной могилѣ.
Сто лѣтъ блуждаютъ они, вокругь береговъ тѣхъ скитаясь, —
Лишь тогда возвращаются снова на берегь желанный.
Остановился анхизовъ сынъ и въ глубокомъ раздумьи
Началъ въ умѣ размышлять о печальной судьбѣ человѣка.
Вдругъ примѣчаетъ Левкасна съ вождёмъ ликійскаго флота,
Храбрымъ Оронтомъ, печальныхъ, лишённыхъ чести могильной.
Страшная буря, схвативъ ихъ, плывшихъ отъ берега Трои,
Въ мутныхъ волнахъ океана корабль и пловцовъ потопила.
Вотъ на встрѣчу несётся тѣнь Палинура, который,
Въ морѣ Либійскомъ плывя и теченье свѣтилъ наблюдая,
Палъ съ корабельной кормы и погибъ посреди океана.
Н едва примѣтилъ Эней печальнаго мужа
Блѣдную тѣнь, какъ вдругъ вопрошаетъ: «кто изъ безсмертныхъ,
О Палинуръ похитилъ тебя и низвергнулъ въ пучину
Бурнаго моря? Скажи мнѣ, ужель тотъ оракулъ правдивый
Этимъ отвѣтомъ однимъ обманулъ мои ожиданья?
Онъ говорилъ мнѣ, что ты безопасно моремъ достигнешь
До береговъ италійскихъ: такъ вотъ обѣщаніе Феба!»
«Нѣтъ — отвѣчалъ онъ — ты не обманутъ оракуломъ Феба,
Вождь анхизидъ: не безсмертный меня утопилъ въ океанѣ.
Сидя у самой кормы, я склонился на руль, направляя
Ходъ корабля; но случайно руль оторвался — и въ море
Съ нимъ полетѣлъ я стремглавъ. Клянуся пучиною моря,
Я не столько тогда встревожился собственнымъ горемъ,
Сколько боялся того, чтобъ корабль твой, лишённый кормила,
Не былъ разбитъ иль съ возставшею бурей не сбился съ дороги.
Три холодныя ночи носился я, вѣтромъ гонимый,
По огромному морю; едва на четвёртое утро
Я увидѣлъ съ высокой волны италійскую землю.
Мало по малу я къ берегу плылъ и уже безопасно
Сталъ на песокъ; но жестокіе люди, въ то самое время,
Какъ, отягчённый трудомъ и бременемъ влажной одежды,
Я утомленною дланью схватился за жосткое темя
Твёрдой скалы, умертвили меня, почитая добычей.
Море имѣетъ мой трупъ: играютъ имъ вѣтры и волны.
Ахъ, умоляю тебя и солнечнымъ блескомъ, и милымъ
Свѣтомъ небесъ, и отцемъ, и надеждою сына Іюла,
Непобедимый Эней, исторгни меня изъ пучины
Горя и золъ, иль покрой моё бренное тѣло землёю;
Это ты можешь сдѣлать: ищи лишь Велинскаго порта.
Если же только возможно, и если матерь богиня
Путь указала тебѣ (о Эней, не безъ воли безсмертныхъ
Ты готовишься плыть чрезъ такія болота и рѣки),
Дай мнѣ несчастному руку, возьми за собой черезъ воды;
Пусть я по крайней мѣрѣ по смерти буду покоенъ.»
— Такъ говорилъ Палинуръ, а жрица ему возразила:
«Что говоришь, Палинуръ, откуда такія желанья?
Ты ли, могилы лишённый, увидишь стиксовы воды?
Ты ли увидишь, безъ воли небесъ, Эвменидъ непреклонныхъ?
О, перестань, Палинуръ, утѣшаться напрасной надеждой:
Воля судьбы и небесъ не внимаетъ моленьямъ, ни просьбамъ.
Но не печалься, мой другъ, и прими утѣшеніе въ горѣ:
Кости твои близь-живущее племя сокроетъ въ могилу;
Всѣ города въ тѣхъ странахъ и земли далеко, широко
Честь воздадутъ тебѣ, принуждённые чудомъ небеснымъ.
Н насыплютъ могилу тебѣ и обрядъ совершатъ надъ могилой;
Имя твоё навсегда въ названьи страны сохранится.»
— Съ этимъ отвѣтомъ немного разсѣялась грусть Палинура:
Сердце печальное мужа названьемъ земли веселится.
Такъ продолжая начатый путь, къ рѣкѣ приближались.
Старый Харонъ, лишь только примѣтилъ ихъ съ берега Стикса,
Прямо къ рѣкѣ направляющихъ путь черезъ тёмную рощу,
Голосомъ грознымъ вскричалъ имъ на встречу: «Кто бы ты ни был,
Ты, что къ рѣкѣ приближаешься нашей съ оружіемъ въ длани,
Остановись, и оттуда скажи мнѣ зачѣмъ ты приходишь?
Здѣсь жилище тѣней и сна и снотворнаго мрака;
Тѣля живого челнокъ мой не носитъ чрезъ стиксовы воды.
Даже Алкиду великому не былъ я радъ, принимая
Въ чёлнъ свой, ни Пиритою, ни мужу Ѳезею, рождённымъ
Отъ безсмертныхъ боговъ и непобѣдимыхъ на брани.
Тотъ, богатырской рукою опутавъ адскаго стрижа,
Страхомъ объятаго, влёкъ отъ престола властителя ада;
Тѣ покушались отъ ложа похитить супругу владыки.»
И ему въ отвѣтъ возразила амфризская жрица:
«Мы не съ такою цѣлью пришли, ты напрасно боишься;
Это оружье не сдѣлаетъ зла; пускай тотъ огромный
Стражъ безпрерывнымъ лаемъ пугаеть блѣдныя тѣни;
Пусть съ супругомъ своимъ царица живётъ безпорочно.
Этотъ Эней, благочестіемъ славный и силою длани,
Къ тѣнямъ усопшихъ сошёлъ повидаться съ родителемъ милымъ.
Если не тронетъ тебя столь великій примѣръ благочестья
И сыновней любви, то смотри, узнаешь ли ты вѣтку?
(И показала ему подъ одеждою скрытую вѣтку.)
Пусть успокоится сердце твоё отъ напраснаго гнѣва.»
Жрица умолкла; а онъ, взглянувъ съ удивленьемъ великимъ
На роковую вѣтку, которой давно ужь не видѣлъ,
Поворотилъ свой чёлнокъ и къ берегу тотчасъ причалилъ,
И, отогнавши отъ берега тѣни другія, которыхъ
Множество тутъ же сидѣло вдоль надъ рѣкою,
Ходъ опустилъ, — и огромный Эней въ челнокѣ помѣстился:
Утлый челнокъ заскрыпѣлъ подъ великой тяжестью мужа,
И сквозь трещины принялъ много болота и тины,
И наконецъ перевёезъ безопасно и жрицу и мужа,
И поставиль на тинистый берегъ, поросшій травою.
Церберъ громадный лаемъ своимъ трегортаннымъ всё царство
Тамъ оглашаетъ, насупротивъ лежа въ огромной пещерѣ.
Видя, что выя его ужь змѣями вздулась отъ гнѣва,
Жрица бросаетъ ему усыпительный хлѣбъ, орошённый
Мёдомъ и зельемъ снотворнымъ, а онъ, три голодныя пасти
Страшно разинувъ, съ жадностью пищу схватилъ и, повергши
Долу громадные члены, простёрся огромный въ пещерѣ.
Такъ, усыпивши стража, Эней овладѣлъ переходомъ
И удалился поспѣшно отъ берега водъ невозвратныхъ.
Далѣе слышенъ и жалобный плачь, и рыданья, и стоны:
Души усопшихъ младенцевъ плачутъ на первомъ порогѣ, —
Души младенцевъ, которыхъ, отъ груди похитивъ у жизни,
Чёрная смерть унесла и повергла въ тьму вѣчнаго плача.
Супротивъ нихъ невинно на смерть осуждённые люди:
Но и для нихъ назначено мѣсто судьёю и рокомъ.
Урну вращаетъ Миносъ испытатель: онъ подзываетъ
Блѣдныя тѣни къ себѣ и испытуетъ жизнь и поступки.
Неподалёку отъ нихъ пребываютъ невинныя души
Тѣхъ злополучныхъ, которые, жизненный свѣтъ ненавидя,
Дни прекратили свои и души низвергнули къ аду.
Какъ бы желали они возвратиться къ милому свѣту!
Какъ бы терпѣли безропотно прежнюю бѣдность и горе!
Рокъ не позволитъ; печальныя волны болотной пучины
Девять разъ обтекающій Стиксъ имъ путь заграждаетъ.
Тутъ недалеко поля разстилаются въ разныя страны
Ада: ихъ называютъ полями грусти и скорби.
Это жилище несчастныхъ тѣней, пожираемыхъ ядомъ
Неблагодарной любви. Окружённые миртовымъ лѣсомъ,
Въ уединённыхъ рощахъ они и по смерти тоскуютъ.
Въ этихъ мѣстахъ Эней примѣчаетъ Прокрису и Федру,
И Эрифилу, носящую раны жестокаго сына,
И Эвадну, и Пазирою, и Лаодамію;
Съ ними и Ценисъ, нѣкогда юноша, нынѣ судьбою
Вновь превращённый къ прежнему образу женскаго пола.
Между нихъ по дремучему лѣсу скиталась Дидона,
Свѣжую рану на сердцѣ нося. И лишь только троянскій
Витязь увидѣлъ её и узналъ сквозь туманныя тѣни,
Точно какъ будто кто либо, приметивь ликъ новолунный,
Червою мглою сокрытый, глядитъ — и не видитъ и видитъ.
Горькія слёзы пролилъ и съ нѣжной любовью сказалъ ей:
«Ахъ, Дидона несчастная! точно ли не были ложны
Слухи о смерти твоей и самоубійствѣ жестокомъ?
Я былъ причиною смерти, увы! но клянусь предъ тобою
Солнцемъ и небомъ, если есть вѣра въ безднѣ подземной,
Я отъ владѣній твоихъ удалился невольно, царица:
Воля безсмертныхъ боговъ, которая нынѣ по этимъ
Страшнымъ и тёмнымъ пучинамъ итти въ безпредѣльномъ туманѣ
Нудить меня, и тогда принуждала; но могъ ли я думать,
Что удаленье моё принесётъ столь великое горе?
Не убѣгай же, Дидона, отъ взоровъ моихъ не скрывайся;
Что жь ты бѣжишь? вѣдь это послѣднее наше свиданіе.»
Такъ говорилъ Эней, проливая горючія слёзы.
Но она, потупивши мрачные взоры, глядѣла
Въ землю уныло и дико; ни рѣчи, ни слёзы Энея
Тронуть ея не могли: Дидона стояла безмолвно,
Словно глухая скала иль Мартезскій утёсъ неподвижный, —
Но наконецъ схватилась и прочь отъ него убѣжала
Въ тёмную рощу, гдѣ милый Сихей, возлюбленный прежде,
На любовь отвѣчаетъ любовью, и лаской на ласки.
А Эней, глубоко тронутый горемъ великимъ,
Долго очами слѣдилъ и рыдалъ за бѣгущею тѣнью.
Такъ продолжая начатый путь, уже приближались
Къ полю, гдѣ обитаютъ герои, славные въ брани.
Тамъ онъ видитъ Тидея, оружьемъ славнаго мужа
Партенопея и блѣдный образъ героя Адраста.
Тамъ и несчастныхъ троянцевъ, оплаканныхъ столько во смерти,
Павшихъ въ борьбѣ за отечество, видитъ Эней и рыдаетъ.
Видитъ онъ храбраго Главка, Медонта и Ѳерсилоха,
Трёхъ сыновей Антенора, Цереры жреца Полифета;
Видитъ и образъ Идея, ещё и оружье держащій
И колесницу. Справа и слѣва его обступили
Тѣни почившихъ троянъ. Не довольствуясь видомъ Энея,
Тѣ подходятъ къ нему и рѣчью его замедляютъ,
Тѣ съ любопытствомъ желаютъ узнать о причинѣ прихода.
А данаевъ вожди и фаланга аргивянъ, увидѣвъ
Сильнаго князя троянъ и блестящую броню во мракѣ,
Затрепетали отъ страха; одни обратилися въ бѣгство,
Какъ бывало спасались на флотъ; а другіе, въ испугѣ
Тщетно силясь кричать, издавали лишь слабые звуки.
Тамъ же увидѣлъ Эней Деифоба, пріамова сына:
Страшно растерзано тѣло; лицо изувечено было;
Въ язвахъ руки его, жестоко изранена выя.
Отняты уши, изрѣзаны ноздри позорною язвой.
И едва Эней узналъ несчастнаго мужа,
Страшныя язвы свои со стыдомъ скрывавшаго дланью,
Такъ со вздохомъ къ нену обращаетъ знакомыя рѣчи:
«Храбрый мужъ, Деифобъ, потомокъ тевкровой крови,
Кто пожелалъ тебя наказать столь жестокою казнью?
Кто осмѣлился властвовать такъ надъ тобою? Я помню,
Въ ночь роковую Молва донесла мнѣ, что ты, истребивши
Много пелазговъ, палъ, утомлённый, на груду побытыхъ.
И тогда я насыпалъ могилу тебѣ и поставилъ
Гробъ пустой у Ретейскаго берега, и призывалъ я
Трижды голосомъ громкимъ души усопшихъ изъ ада.
Тамъ и оружье твоё, и имя въ странѣ той осталось.
Но тебя, мой другъ, я увидѣть не могь, чтобъ въ родную
Землю кости твои положить: я бѣжалъ изъ отчизны.»
«Другъ — отвѣчалъ Деифобь — ничего не забылъ ты исполнить:
Всё ты воздалъ Деифобу и тѣни, почившей въ могилѣ;
Но судьба моя и злодѣйство преступной спартанки
Въ это горе повергли меня; отъ нея мнѣ остались
Въ память жестокія язвы. Ты помнишь, какъ ночь роковую
Мы проводили въ обманчивой радости, — ночь злополучій?
Какъ зловѣщій конь вкатился въ высокую Трою,
Въ чревѣ тяжёломъ принесши покрытыхъ доспѣхами мужей?
Въ это время жена, подъ видомъ радостной пляски,
Жрицъ фригійскихъ водила среди восторженныхъ оргій,
И сама, въ срединѣ, держа огромное пламя,
Полчища злобныхъ данаевъ звала отъ высокаго замка.
Я, утомлённый трудами и сномъ отягчённый, на ложе
Лёгъ и уснулъ; и меня убаюкалъ сонъ сладкій, глубокій, —
Сонъ глубокій, подобный сну безмятежному смерти.
Между тѣмъ жена всё оружье изъ дому выноситъ
И, утащивъ мой верный мечъ изъ подъ изголовья,
Тайно зовётъ Менелая и къ дому входъ отворяетъ,
Думая этимъ поступкомъ смягчить раздражённаго мужа
Или загладить дурную молву и прежнее горе.
Нужно ль разсказывать много? Они въ почивальню ворвались;
Съ ними вмѣстѣ былъ Эолидъ, совѣтникъ злодѣйства.
Боги! воздайте подобнымъ возмездіемъ гнуснымъ данаямъ,
Если просьба моя изъ праведныхъ устъ излилася.
Но скажи мнѣ, Эней, какими судьбами предъ смертью
Здѣсь ты явился? иль вѣтромъ гонимый по бурному морю,
Или по волѣ боговъ? и какая судьба принуждаетъ
Въ эту печальную бездну входить, лишённую солнца?»
Между тѣмъ Аврора, катясь въ колесницѣ багряной,
Бѣгомъ воздушнымъ уже половину пути совершила,
И драгоцѣнное время прошло бы въ однихъ разговорахъ
Между героями; но долговѣчная жрица сказала:
«Ночь наступаетъ, Эней, мы часы провлекаемъ въ рыданьи.
Съ этого мѣста нашъ путь раздѣляется на двѣ дороги:
Правая насъ поведётъ къ чертогамъ тѣней властелина
И къ Элисейскимъ полямь, а лѣвая кажетъ злодѣямъ
Вѣчное горе, и казнь, и мрачную Тартара бездну.»
Ей Деифобъ: «удержи свой гнѣвъ, о великая жрица,
Я отойду и сокроюся въ тени. Иди, о надежда
Наша! иди, о краса! наслаждайся лучшей судьбою!»
Такъ сказалъ Деифобъ и немедля отъ нихъ удалился.
Вдругъ оглянулся Эней — и видитъ подъ лѣвой скалою
Зданій громаду: её окружаютъ тройныя твердыни;
Адскій потокъ Флегетонъ, обтекая ихъ пламенемъ жгучимъ,
Льётся стремительно, съ шумомъ катя преогромныя скалы.
Супротивъ диво воротъ и колонны изъ цѣльныхъ алмазовъ:
Ихъ никакая сила, и самые жители неба
Не въ состояньи разрушить: стоятъ тамъ железныя башни.
Тамъ Тизифона сидитъ, въ одеждѣ, запятнанной кровью;
Ночи и дни сторожитъ у порога, очей не смыкая.
Слышны оттуда и стоны и стукъ отъ жестокихъ ударовъ;
Слышно бряцанье тяжёлыхъ цѣпей и звонъ отъ желѣза.
Остановился Эней и съ ужасомъ шуму внимаетъ:
«Что за преступники тамъ? скажи мнѣ, о дева, какая
Казнь ихъ терзаетъ? откуда несутся тѣ вопли и стоны?»
Жрица ему отвечала: «О тевкровъ вождь знаменитый!
Чистыя души не могутъ стать на преступномъ пороге:
Но Геката, поставивъ меня надъ Авернскою рощей,
Страшныя кары боговъ мнѣ открыла и всё разсказала.
Здесь Радамантъ изъ Крита владѣетъ царствомъ жестокимь;
Онъ караетъ и судитъ грѣхи, принуждаетъ къ признанью,
Кто согрѣшилъ предъ богами, кто, радуясь тайнѣ проступка
И не очистивъ грѣха, отлагалъ до последней минуты.
И Тизифона, мстящая фурья, несчастныхъ страдальцевъ
Бьётъ бичёмъ, насмѣхаясь надъ ними, и, вьющихся змѣевъ
Къ нимъ простирая въ рукѣ, призываетъ сестёръ кровожадныхъ.
Вотъ растворились врата съ ужасающимъ стукомъ и трескомъ:
Видишь ли, видишь, кикой тамь стражъ сидитъ у порога?
Видишь, какое чудовище входъ сторожитъ? Но за входомъ
Есть несравненно ужаснѣе чудо — огромная гидра:
Чёрныхъ зѣвовъ своихъ пятьдесятъ разверзаетъ ужасно.
Далѣе самого Тартара сѣнь и мрачная бездна
Вдвое столько идётъ въ глубину беспредѣльную, сколько
Взоръ, устремлённый къ Олимпу, захватить небеснаго свода.
Тамъ и древніе жителя міра — племя титановъ,
Молньей низвергнуты въ тьму, вращаются въ безднѣ глубокой,
Видела я и тѣла близнецовъ Алоидовъ громадныхъ:
Дланью пытались они расторгнуть великое небо,
Дерзкіе, и ниспровергнуть Зевеса съ небеснаго трона.
Видѣла я и жестокую казнь Сальмонея, который
Пламени Зевса хотѣлъ подражать и грому Олимпа,
Мчась на четвёркѣ коней и факелъ въ рукѣ потрясая,
По городамъ и народамъ Эллады торжественно ѣздилъ,
Требуя чести себѣ, воздаваемой только безсмертнымъ.
О, безразсудный! онъ мѣдью и топотомъ звонкокопытныхъ
Вздумалъ грозѣ подражать и неподражаемой молньѣ.
Но всемогущій отецъ низвергнулъ сквозь чёрныя тучи
Не пылающій факелъ, не свѣточи дымное пламя.
Но смертоносный огонь, сразившій дерзкаго мужа.
Видѣла я Титіона, питомца земли всеродящей:
На девять вдоль десятинъ простёрто громадное тѣло;
Коршунъ огромный, сидя подъ грудью страдальца-гиганта,
Острымъ, искривлённымъ клевомъ терзаетъ нетлѣнное сердце,
И для новыхъ мученій всегда обновлённыя нѣдра.
Рвётъ оживлённое тѣло и тѣло не знаетъ покоя.
Что говорить о Лапитахъ, Иксіонѣ и Пиритоѣ?
Страшный утёсъ, вися надъ главами робкихъ страдальцевъ,
Будто валится ихъ нихъ и вотъ-вотъ угрожаетъ паденьемъ.
Тутъ передъ пышной трапезой стоять позлащённыя ложа;
Пиръ, изготовленный съ роскошью царской, стоитъ предъ очамя;
Но величайшая фурья лежитъ предъ столами на стражѣ
И не даётъ прикасаться къ трапезѣ жадной рукою:
Съ факеломъ въ длани встаётъ и устами гремитъ на страдальцевъ.
Здѣсь затворённыя души ждутъ съ трепетомъ казни суровой.
Кто при жизни еще ненавидѣлъ брата родного,
Или родителя гналъ, иль сдѣлалъ несчастнымъ кліента;
Кто наслаждался одинъ беззаконнымъ богатствомъ, а нищимъ
Бртьямъ своимъ не помогъ, толпою его овружавшимъ;
Кто любодѣйствомъ попралъ законы супружеской вѣры;
Кто поднималъ беззаконную брань и не убоялся
На благодѣтеля грудь поднять нечестивую руку.
Ты не распрашивай много о казни этихъ злодѣевъ,
Или какая судьба низвергла ихъ въ бездну страданій.
Тѣ катятъ громадную глыбу; другіе, въ колёсахъ
Сжатые крѣпко, висятъ; сидитъ Ѳезей злополучный
И во вѣки будетъ сидѣть; а несчастный Флегіясъ
Напоминаетъ всѣмъ и громко во тьмѣ повторяетъ:
«Люди, учитеся правдѣ и не презирайте богами.»
Тотъ отчизну свою продалъ властелинамъ могучимъ;
Тотъ за деньги законы давалъ иль ихъ уничтожилъ;
Тотъ обезчестилъ дочери ложе; и много подобныхъ
Страшныхъ злодѣевъ, достигнувшихъ цѣли преступныхъ желаній.
Если бы сто языковъ и сто устъ я имѣла и еслибъ
Грудь изъ желѣза была, и тогда не могла бъ я исчислить
Всѣхъ преступленій различныхъ и столько жь различныхъ страданій.»
Такъ говорила ему долговѣчная Фебова жрица.
«Но поспѣшимъ — продолжала она — и отправимся въ путь нашъ;
Ты исполни свой долгъ. Я вижу высокія стѣны,
Литыя въ горнахъ циклоповъ; а вотъ и ворота подъ сводомъ,
Гдѣ мы должны положить дары, принесённые нами.»
Кончила жрица и вмѣстѣ съ Энеемъ по тёмнымъ дорогамъ
Путь направляеть прямо и вскорѣ подходитъ къ воротамъ.
Остановился Эней у воротъ и, свежей водою
Тѣло омывъ, водрузилъ у порога священную вѣтку.
Кончивъ этотъ обрядъ приношенья дара богинѣ,
Въ царство веселья вошли наконецъ, гдѣ пріятно дышала
Зелень счастливыхъ луговъ и дубравъ — жилище блаженныхъ.
Щедрый тамъ воздухъ луга одѣваетъ пурпурнымъ свѣтомъ;
Есть тамъ и солнце своё, и звѣзды свои тамъ сіяютъ.
Тѣ упражняютъ члены свои по зелёному лугу;
Тѣхъ занимаетъ борьба, а другихъ веселыя игры;
Тутъ хороводами пляшутъ, а тамъ забавляются пѣньемъ.
Тутъ и ѳракійскій жрецъ стоитъ въ одѳяніи длинномъ
И семистопнымъ стихомъ прерываетъ различные звуки,
То ударяя рукой, то смычкомъ изъ кости слоновой.
Тамъ и потомки древняго тевкра, прекрасное племя,
Великодушные мужи, рождённые въ лучшіе годы;
Тамъ Ассаракъ, тамъ Илъ, тамъ Дарданъ, Трои создатель;
Тамъ и оружье лежитъ: стоятъ колесницы героевъ;
Копья стоятъ, водружённыя въ землю, и кони свободно
Щиплютъ траву по зелёному полю. Что было пріятно
Въ жизни кому: кто оружье любилъ, кто любилъ колесницу,
Кто любилъ смотрѣть, какъ пасутся тучные кони, —
Тотъ и въ могилу унёсъ за собою такія жь утѣхи.
Вотъ другіе лежатъ на травѣ, наслаждаются пищей
И напѣваютъ весёлые гимны въ честь Аполлона,
Или сидятъ въ благовонныхъ рощахъ лавровыхъ, откуда
Вдоль черезъ лѣсъ бѣгутъ Эридана широкія волны.
Тамъ пребываютъ герои, вкусившіе смерть за отчизну,
И пѣвцы, воспѣвавшіе кротко достойное Феба;
Кто взобрѣтеньемъ усовершенствовалъ жизнь человека;
Иль, не забывъ о себѣ, и другимъ воздавалъ по заслугамъ, —
Бѣлыя ленты, какъ снѣгъ обвиваютъ ихъ свѣтлыя чела.
И, обратившись къ толпѣ, ихъ такъ вопрошала Сибилла —
Но наперёдъ обратилась къ Музею, который въ срединѣ
Многихъ стоялъ, возвышая надъ ними высокія плечи —
— «О, блаженныя души, и ты, о пѣвецъ благородный,
Гдѣ Анхизъ? въ какой онъ странѣ пребываетъ, скажите.
Мы къ нему пришли чрезъ великія воды Эрева.»
И герой въ короткихъ словахъ такъ отвѣчалъ ей:
— «Нѣтъ у насъ постоянныхъ жилищь; мы всѣ обитаемъ
Или въ рощахъ густыхъ, иль на рѣкъ зеленающемъ ложѣ,
Или на свѣжихъ, цвѣтущихъ лугахъ, орошённыхъ ручьями.
Если такое желаніе вашего сердца, пройдите
Этотъ возвышенный холмъ, а я васъ сведу на дорогу.»
Такъ говоря, онъ пошёлъ наперёдъ, съ горы указалъ имъ
На прекрасное поле, и они съ вершины спустились.
А родитель Анхизъ, въ глубокой зелёной долинѣ
Въ это время разсматривалъ души, которымъ судьбою
Солнце земное узрѣть суждено; онъ всѣхъ своихъ внуковъ
Видѣлъ, весь будущій родъ, и счастье, и жизнь, и судьбу ихъ.
Но, увидѣвъ Энея, къ нему идущаго прямо
Черезъ лугъ, онъ объятья къ сыну простёръ: на ланиты
Старца брызнули слёзы, и рѣчи изъ устъ полилися.
«Ты пришёлъ наконецъ; ты своей безпредѣльной любовью
Трудный путь побѣдилъ! О, сынъ мой милый, я снова
Вижу тебя; я снова услышу знакомые звуки?
Я такъ и думалъ теперь, что ты непремѣнно прибудешь,
Я такъ и расчитывалъ дни; и сбылись мои ожиданья!
Ахъ, по какимъ ты странамъ и морямъ скитавшись, приходишь,
Сынъ мой! сколько опасностей, горя и бѣдствій терпѣлъ ты!
Какъ я боялся бѣды для тебя отъ либійскаго царства!»
«О мой родитель — Эней отвѣчалъ — твой образъ печальный,
Часто являясь, принудилъ меня спуститься къ Эреву.
Флотъ мой стоитъ на Тирренскомъ морѣ. Дай же мнѣ руку,
Дай, о родитель, и не убѣгай отъ сыновнихъ объятій.»
Такъ говорилъ онъ, и слёзы ручьями текли по ланитамъ.
Трижды хотѣлъ онъ обнять любимый родителя образъ,
Трижды напрасно схватилъ онъ руками воздушныя струи:
Образъ бѣжалъ, какъ дыханье вѣтра, какъ сонъ легкокрылый.
Между тѣмъ Эней увидѣлъ въ прекрасной долинѣ
Заключённую рощу, шумѣвшую тихо вѣтвями,
И Летейскій потокъ, протекавшій по мирнымъ жилищамъ.
Вкругъ него несмѣтной толпою летали народы,
Словно какъ по лугу пчёлы, въ прекрасное лѣтнее время,
Перелетаютъ съ цвѣтка на цвѣтокъ, и на бѣлыя лильи
Роями вьются кругомъ и жужжаньемъ весь лугъ оглашаютъ.
И Эней, встревоженный зрѣлищемъ этимъ внезапнымъ,
И не зная причины, распрашивать началъ, какая
Это рѣка, и какіе тамъ люди толпятся надъ нею.
А родитель Анхизъ отвѣчалъ: «Тѣ души, которыхъ
Въ новое тѣло судьба облечётъ, у берега Леты
Пьютъ на долгое время спокойныя воды забвенья.
Ужь давно объ этомъ тебѣ я желаю напомнить
И показать весь будущій родъ твой, чтобы увеличить
Радость твою, что ты ужь достигнулъ земли италійской.»
«О, мой родитель, ужели позволено думать, что души
Вновь возвращаются къ свѣту и вновь облекаются въ тѣло?
Что же у этихъ несчастныхъ такое желаніе свѣта?»
«Всё разскажу я тебѣ — Анхизъ отвѣчалъ — и не медля
Истину всю отъ начала скажу въ постепенному порядкѣ.»
И небеса, и земли, и степи зыбучаго моря,
И блестящій шаръ луны, и титановы звѣзды
Духъ питаетъ внутри; и душа, разливаясь по членамъ,
Цѣлой громадою движетъ, смѣшавшись съ тѣломъ великимъ.
Вотъ откуда родъ и людей, и звѣрей, и летучихъ,
И чудовищь, таящихся въ морѣ, подъ влажною зыбью.
Огненна сила у этихъ существъ; ихъ начало отъ неба;
Только эту ихъ силу нетвёрдая плоть оковала:
Ихъ притупляетъ земное и бренное тѣло. Отсюда
И желанья и страхъ, и печаль и восторгъ, и безсилье
Къ небу взлетѣть отъ тѣлесныхъ оковъ и изъ мрачной темницы
И когда въ послѣдній часъ насъ жизнь оставляетъ,
То не вдругъ покидаетъ насъ горе; не всѣ совершенно
Язвы тѣлесныя насъ оставляютъ; и необходимо
Всё, вкоренённое вѣкомъ, изгладить образомъ дивнымъ.
И оттого терзаются карой, терпя наказанье
Прежнихъ золъ. Тѣ развѣшены япно на вѣтеръ ничтожный;
Тѣ омываютъ въ пучинѣ грѣхи иль огнёмъ выжигаютъ;
Всякій претерпитъ горе своё; а потомъ ужь оттуда
Насъ отправляютъ въ обширный Элизій; немногіе только
Видимъ весёлыя нивы; тогда чрезъ долгіе годы
Время исполнитъ свой кругъ и всякій тлѣнъ уничтожитъ,
И оставитъ одинъ лишь огонь очищенный, лёгкій.
По истеченьи тысячелѣтняго вѣка, тѣ души
Богъ призываетъ великой толпою къ источнику Леты,
Чтобы въ забвеньи опять возвратились къ небесному свѣту,
Начали новую жизнь, облекаясь въ новое тѣло.»
Кончилъ Анхизъ и повёлъ за собою Сибиллу и сына
Сквозь шумящіе сонмы, въ средину толпы многолюдной,
И взобрался на холмъ, откуда бы могъ указать имъ
Длинной чредою всѣхъ подходившихъ, и видѣть ихъ лица.
«Слушай, я открываю тебѣ всю будущность, сынъ мой;
Я покажу тебѣ всю славу дарданскаго рода;
И исчислю потомковъ твоихъ отъ племёнъ италійскихъ,
Славныя душа, которыя имя наше прославятъ.
Видишь ли, юноша тамъ стоитъ, на копьё опираясь?
Онъ запимаетъ къ свѣту ближайшее и мѣсто; онъ первый
Отъ италійской крови рождённый, въ міръ возвратится,
Сильвій, албанское имя, твоя послѣдняя отрасль.
Въ поздніе годы тебѣ на старость супруга Лавинья
Вскормитъ въ лѣсу для престола его — отца вѣнценосцевъ:
Славный родъ нашъ царствовать будеть надъ длинною Альбой.
Этотъ ближайшій Прокасъ, слава троянскаго рода;
Далѣе Каписъ, Нумиторъ и Сильвій Эней, тотъ, который
Именемъ славнымъ своимъ напомнитъ предка Энея,
Мужъ, благочестьемъ великій и непобдимый на брани,
Если только онъ царствовать будетъ надъ длинною Альбой.
Ты посмотри, какъ юноши эти могучи и сильны!
Тѣ осѣнённыя чёла вѣнками мирнаго дуба
Стѣны Номента воздвигнутъ, и Габій, и городъ Фидену;
Тѣ на вершинахъ — построить тебѣ Коллатиновы замки,
И Пометью, и крепость Инуя, и Болу, и Кору:
Тамъ имена тѣ будутъ, гдѣ нынѣ безъ имени земли.
Ромулъ, отъ Марса рождённый, будетъ сопутникомъ дѣду, —
Ромулъ, котораго матерь, вѣтвь ассараковой крови,
Илія, всвормитъ. Ты видишь, два гребня надъ теменемъ вьются?
Самъ прародитель боговъ величьемъ его отличаетъ.
Видишь ли, вотъ подъ рукою его тотъ Римъ знаменитый
Властью сравнится съ землёй, а величьемъ духа съ Олимпомъ.
Онъ одинъ семь замковъ своихъ опояшетъ твердыней,
Радуясь сонму героевъ своихъ: такъ матерь Цибелла
На колесницѣ высокой несётся по градамъ фригійскимъ
И, любуясь рожденьемъ боговъ, обнимаетъ сто внуковъ,
Всѣхъ небожителей, всѣхъ обитающихъ въ небѣ высокомъ.
Ты обрати свой взоръ на это племя: то племя
Римлянъ твоихъ. Тамъ Цезаръ и всё поколѣніе Юла,
Мужи, которые встанутъ подъ сводомъ великаго неба.
Вотъ онъ, тотъ мужъ, такъ часто тебѣ обѣщаемый рокомъ,
Августъ Цезаръ, потомокъ боговъ; онъ въ Латіи снова
Вѣкъ золотой водворитъ, въ странѣ той счастливой, въ которой
Царствовалъ прежде Сатурнъ; покоритъ гирамантовъ и индовъ
Власти своей: земля та лежитъ внѣ небеснаго свода,
Внѣ годовыхъ и солнечныхъ круговъ: Атлантъ небоносецъ
Тамъ подпираетъ плечомь палящіе звѣздные своды.
И теперь уже, страшась предсказаній небесныхъ,
Въ ужасѣ ждутъ появленья его всѣ каспійскія царства,
Скиѳія вся, и устья дрожатъ семироднаго Нила.
Столько земли ни великій Алкидъ не измѣрилъ стопами,
Онъ, поразившій стрѣлой мѣдноногую лань, усмирившій
Вепря въ лесахъ Эримантскихъ, сразившій лернейскую гидру;
Ни побѣдитель Вакхъ, виноградной уздою клонящій
Иго и нудящій тигровъ съ высокой вершивы Низея.
И ещё ль не решаемся мы на великое дѣло?
И ещё ли боимся ступить на Авзонскую землю?
Кто же тотъ мужъ за нимъ, вѣнчанный оливною вѣткой
И несушій священную утварь? По этимъ извивамъ
Длннныхъ волосъ и по кудрямъ густымъ бороды посѣдѣлой
Я узнаю въ нёмъ владыку римлянъ; оиъ первый упрочитъ
Силу законовъ; изъ куровъ ничтожныхъ, отъ маленькой нивы
Ступитъ на тронъ великій. За нимъ послѣдуеть Туллій:
Этотъ расторгнетъ мирную нить и сонмы героевъ
Праздныхъ на брань поведётъ, отвыкшихъ отъ славныхъ тріумфовъ.
Тотчасъ за Тулломъ идущаго вижу тщеславнаго Анка:
Онъ и теперь ужь приходить въ восторгъ отъ лести народной.
Хочешь ли видѣть Тарквиньевъ царей и гордую душу
Мстителя Брута, съ пукомъ исторгнутыхъ прутьевъ? Онъ первый
Приметъ консула власть и въ жестокія длани сѣкиру;
Онъ дѣтей своихъ, замышляющихъ новыя войны,
Самъ призовётъ на казнь, за свободу отчизны. Несчастный!
Какъ ни осудятъ потомки такого дѣянья, любовь же
Къ родинѣ всё побѣдитъ и жажда несытая къ славѣ.
Видишь ли Деціевъ, Друзовъ и съ ними Торквата, сѣкирой
Грознаго мужа? Камилла, обратно несущего знамя?
Ты посмотри на тѣхъ, что сверкаютъ бронёй одинакой;
Нынѣ согласныя души, когда ихъ ночь осѣняетъ;
Но на жизненномъ свѣтѣ какою враждой засылаютъ
Другъ на друга, какую ратную силу воздвигнутъ,
Гибель готовя врагу! Здѣсь тесть, нисходящій съ вершины
Альповъ и замка Монека; тутъ зять, подкреплённый востокомъ.
Дѣти, не зарождайте въ сердцахъ столь жестокія войны;
Не вонзайте могучихъ мечей въ грудь вашей отчизны!
Ты, что ведёшь отъ Олимпа свой родъ, ты первый опомнись:
Брось то желѣзо изъ рукъ, о кровь моя, брось то желѣзо!
Тотъ въ колесницѣ побѣдной прискачетъ къ стѣнамъ Капитолья
Отъ коринѳовыхъ стѣнъ, побѣдитель гордыхъ ахивянъ;
Тотъ разрушитъ Аргосъ и столицу Атридовъ, Мицены,
И побѣдитъ Эакида, Ахилла могучаго племя,
Мстя за троянскихъ дѣдовъ, за храмъ осквернённый Минервы.
Кто жь умолчитъ о великомъ Катонѣ? Кто же не видитъ
Косса и Гракховъ? и кто позабудетъ двѣ молніи брани,
Африки бичъ — Сципіоновъ? иль сильнаго малымъ Фабрицья;
Или тебя, о Серранъ, бороздящаго поле сохою?
Ахъ, умолчу ль я о Фабіяхъ? Ты ль тотъ великій, который,
Медля, одинъ удержалъ насъ, готовыхъ низвергнуться въ гибель?
Будутъ другіе лить лучше живые кумиры изъ мѣди
И изъ холоднаго камня творить оживлённыя лица;
Будутъ лучше судить; опишутъ движеніе неба;
Всѣ свѣтила исчислятъ, ихъ путь по небесному своду;
Ты же, о римлянинъ, помни, какъ должно править народомъ,
И не забудешь тѣхъ правилъ: искать благодатнаго мира;
Всѣхъ покорныхъ щадить и прощатъ и сражать непокорныхъ.»
Такъ говорилъ Анхизъ, а Эней удивлялся и слушалъ.
«Ты посмотри — продолжалъ онъ — съ богатой добычей идётъ тамъ
Славный Марцеллъ побѣдитель и всѣхъ превышаетъ героевъ?
Онъ межь бранныхъ смятеній возставитъ славу народа;
Конною ратью пунновъ сразитъ и мятежнаго галла;
И Квирину отцу повѣситъ третью добычу.» —
И Эней, увидѣвъ прекраснаго юношу, въ свѣтлой
Молньеподобной бронѣ, но съ видомъ печали и грусти
Взоръ потупившаго въ землю, такъ вопрошаетъ Анхиза:
«Кто, о родитель, тотъ юноша, спутникъ другого героя?
Сынъ ли его, иль одинъ изъ великаго рода потомковъ?
Какъ онъ похожъ на него! Какая толпа окружаетъ!
Шумъ и смятенье кругомъ! но что жь онъ глядитъ такъ уныло?
Чёрная ночь окружаетъ чело печальною тѣнью!»
И тогда Анхизъ, проливая горючія слезы,
«Сынъ мой — сказалъ — не ищи ты глубокаго горя потомковъ,
Рокъ лишь покажетъ міру его и сокроетъ обратно.
О, всемогущіе боги! вамъ кажется слишкомъ могучимъ
Римскій народъ, когда вы свой даръ драгоцѣнный отняли!
Сколько слёзъ и рыданій увидитъ великое поле
Марсова града! Какихъ похоронъ свидѣтелемъ будутъ
Тибровы волны, когда потекутъ близь свѣжей могилы!
Ни одинъ изъ героевъ троянскаго рода не будетъ
Сердца дѣдовъ латиновъ лелѣять такою надеждой!
И никогда Римъ великій не будетъ столько гордиться,
Что вскормилъ на лонѣ своёмъ такого питомца!
О, благочестье! о, вѣра! о, длань, несразимая въ брани!
Кто безнаказанно встрѣтитъ героя не битвенномъ полѣ?
Кто дерзнётъ, когда онъ иль пѣшій на брань устремится,
Или пятой обагряя коня опѣнённаго рёбра?
Ахъ! несчастный юноша! еслибъ не горькая участь...
Ты Марцеллъ!.. О, дайте мнѣ лилій полныя длани:
Я посыплю злыя розы, и душу потомка,
Можетъ быть, я облегчу хоть этой ничтожною жертвой!»
Такъ говоря, носились они по цѣлому краю,
По душистымъ, широкимъ полямъ, и всё наблюдали…
И когда Анхизъ всё раскрылъ предъ очами Энея
И въ душѣ пробудилъ всю жажду будущей славы,
Началъ ему исчислять всѣ грозящія войны и битвы,
И указалъ на народы Лаврента, на горолъ Латина,
Давъ наставленье, какъ избѣгать угрожающихъ бѣдствій.
Есть двойныя врата сновидній: одни роговыя,
Чрезъ которыя выходъ свободенъ истиннымъ тѣнямъ;
А другія сіяютъ блестящею костью слоновой, —
Но изъ нихъ вылетаютъ на землю ложныя грёзы.
И Анхизъ, провожая вмѣстѣ съ Сибиллою сына,
Выпустилъ ихъ наконецъ чрезъ врата изъ кости слоновой.
Вотъ Эней отправляется къ флоту, созвалъ всѣхь троянцевъ
И прямымъ путёмъ удалился въ пристань Каеты.
Бросили якорь, и всѣ корабли у берега стали.