Энеида (Вергилий; Шершеневич)/Песнь седьмая
| ← Песнь шестая | Энеида Вергилия Песнь седьмая | Песнь осьмая → |
| Оригинал: лат. Aeneis. — Источник: Современник, Литературный журнал, том XXXIII, Санктпетербург, 1852 |
- Википроекты
… Dicam horrida bella.
Dicam acies, actosque animas in funera reges,
Tyrrhenamque manum, totamque subarma coactam
Hesperiam…(Из седьмой песни.)
Ты, о Каета, кормилица прежде Энея, ты также
Смертью своей обессмертила вечно прибрежие наши:
Честь и поныне твоя пребывает в стране той, где прах твой
Именем (если в том слава) в Великой Гесперии славен.
Благочестивый Эней, совершивши обряд погребальный,
Сделав могильную насыпь, когда успокоилось море,
Парус поднять приказал и от пристани в путь удалился.
К ночи ветер попутный подул; за ними прикрасный
Месяц плывёт и море блестит от дрожащего свету.
Вскоре явился и берег: то были земли Цирцеи.
В рощах тенистыхь там раздаются вечные песни
Дочери Солнца, богатой Цирцеи; там в пышных чертогах
Кедр благовонный сжигает она и, рассеяв мрак ночи,
Гребень искусной рукой запускает в нежные пряди.
Слышны и гневные стоны: то ярые львы там, рыкая,
В поздние ночи часы гремят и метаются в клетках;
Там и громады щетинистых вепрей, медведей свирепых
Яростью дышат у яслей, и воют огромные волки.
Люди они, но их чародейскою силою зельев
Злая Цирцея богиня в тот ужас зверей превратила.
Чтоб боговерных троян от подобного горя избавить,
Не допустив их пристать к владеньям злобной Цирцеи,
Моря владыка, надув паруса их ветром попутным,
В сторону бросил суда и унёс от опасных отмелей.
Море уже озарилось лучами: с высот поднебесных
Вот в колеснице багряной всплыла золотая Денница.
Ветры утихли вдругь; ни малейшего их дуновенья
Не было; вёсла упорно тихие воды взбивали.
Тут Эней увидел с моря огромную рощу:
Сквозь неё Тиберин, живописной волной пробираясь,
Быстрым порывом течёт и, мешаясь с песком золотистым,
С шумом врывается в море Стан рааличных пернатых,
Весело рея вокруг берегов, им знакомых, и воздух
Пеньем своим оглашая, порхали в роще тенистой.
И Эней туда повелел корабли все направить:
Вот и вошли в реку, осенённую тёмною рощей.
О, Эрато! теперь помоги рассказать мне, какие
В Лации древней были цари, какие деянья
В те времена совершили они, когда чужеземец
С войском впервые пристал к прекраспым Авзонии нивам.
Я расскажу и причины первой вражды и начало.
Ты же, богиня, поэта наставь. Я кровавые войны,
Я воспою и царей, на смертную брань восстававших,
И тирренскую рать и Гесперию всю в ополчении.
Мне предстоит раскрыть ряд великих деяний: затеял
Трудное дело.
Царь Латин, уж в летах преклонных,
Правил страною и городами долго и мирно.
Он, говорят, рождён был от Фавна и нимфы Марики;
Фавн от Пика рождён, а этот свой род от Сатурна
Прямо ведёт; а Сатурн был первым виновником крови.
Но у Латина царя, по воле судьбы, не осталось
В мужеском роде детей: младенцами все умирали.
Только дочь одна красовалась в пышных чертогах,
В возрасте зрелом уже для замужства невеста.
Много было женихов из латинской страны и авзонской;
Но прекраснее всех был Турн молодой и могучий
Дедов и прадедов силой. Его-то царица пред всеми
С дивною страстью зятем своим увидеть желала;
Но различные неба явленья были противны.
Был по средине дворца, в высоком капище храма,
Старый лавр, и зелень его почиталась священной.
Сам прародитель Латин, говорят, когда воздвигались
Первые стены дворца, тот лавр посвятил Аполлону
И от него поселенцам своим дал имя лаврентов.
Вот однажды пчёлы, роем густым налетевши
(Трудно сказать) и с сильным жужжаньем кружася в пространстве,
Вдруг обсели вершину высокую лавра, и ножки
Сплетши взаимно с пчелою пчела, и взаимно сцепившись,
Целым роем повисли на ветви лавра зелёной.
И говорили певцы: «мы видим, придёт чужеземный
Муж, и дружина его получит равную долю
С долею нашей, и властвовать будет в замке высоком.»
Кроме того, когда алтари благовоньем дымились,
И при родителе скромно стояла Лавиния дева,
Вдруг (о, ужас!) вспыхнули длинные волосы девы
И одежду всю охватило трескучее пламя:
Вспыхнули кудри царевны и царский венець её вспыхнул,
Блеском алмазов сиявший; и облако яркого свету,
С дымом смешавшись, по целому зданью рассыпало искры.
Страшно и дивно явленье было: певцы предсказали
Славу и счастье царевне, народу же бранные смуты.
Царь же, встревоженный чудом, к оракулу вещуна Фавна
Тотчас идет вопросить Альбунеи высокую рощу,
Там, где источник, тенью покрывши священные воды,
Шумно журчит и из мрака серой зловонною дышить.
Всё италийское племя, обширных владений энотров
Жители идут туда за ответом в случаяхь крайних.
Вот и жрец, принесший дары, когда наступило
Время безмолвное ночи, на руне в жертву закланных
Агнцев возлегши, в тихом покое искал сновидений.
Много видений он видел, летавших образом дивным:
Сдышал и разные звуки, и речью богов насладился,
И взывал к теням Ахерона в глубоком Аверне.
Саиъ родитель Латин, пришедший искать предсказанья,
Сто руноносных двузубых ягнят заклал по обряду
И на руне раскинутых кож возлёг для гаданий.
Вдруг он услышал голос, раздавшийся в роще высокой:
«Ты не спеши съединить свою дочь с чужеземным супругом,
О, рожденье моё, и не верь ты готовому браку:
Придут к тебе чужеземные мужи, которые кровью
Наше имя до звезд вознесут; от корня их внуки
Всё под стопами своими увидят, от стран, где из моря
Солнце встаёт, до стран, где оно погружается в волны.»
Этот родителя Фавна ответ и в безмолвии ночи
Данный совет не остался как тайна в устах у Латина;
Но уже и молва, летая вокруг, и далеко
Ни городам разнеслась авзонским, тогда, как трояне
С флотом своим пристали к зелёному берегу моря.
Вот Эней и первые мужи, н Юлий прекрасный
Под ветвями высокого дерева расположились.
Вот и готовят обед: на траве , на ржаные аладьи
Пищу кладут; наполняют сельскими плодами и яствой
Эти сосуды из хлеба (таково повеление Зевса);
И когда уж съели плоды и прочие яства,
И недостаток пищи кь аладьям сухим обратиться
Тевкров голодных принудил, жадной рукой и зубами
Корку сухую терзать, не щадить и широких сосудов, —
«Ах! — воскликнул Юлий — ведь наши столы мы съедаем!»
Он умолк. И эти слова положили впервые
Всем страдиньям конец, и первый отец уловил их
Слухом из уст говорившего сына, и став изумлённый
Тотчас вскричал : «приветствую вас, о заветные земли,
Также и вам мой привет, о верные Трои пенаты!
Вот отечество наше. Я вспомнил теперь, как родитель
Мой Анхиз, раскрывая тайны судеб, говорил мне:
«Сын мой, когда к берегам неизвестным пристанешь, и голод,
Пищу у вас истребив, столами питаться принудит,
Ты, утомлённый, тогда надейся увидеть страданий
Долгих конец: там помни стены немедля воздвигнуть
И укрепить их валом.» Так вот тот голод, который
Нас ожидал, чтоб нас наконец от страданий избавить.
Ну же, товарищи, к делу: как только поднимется солнце,
Вы постарайтесь разведать, что за места здесь, какие
Люди живут, и где их жилища, где город построен;
Мы от пристани нашей по разным местам разойдёмся.
Вы теперь совершите влалыке небес возлиянье,
И помолитесь Анхизу, и вина на стол возливайте.»
Так сказав, он чело осеняет зелёною веткой,
Генью молитву творит, молит и Землю богиню.
Нимфам и рекам, ещё неизвестным , мольбы воссылает.
Он взывает и к Ночи, к её выходящим светилам,
Он и Юпитера Иды, он и богиню фригиян
Молит, и на небе мать и родителя в тёмном Эреве.
Тут всемогущий отец, сверкнувши трижды с небесных
Высей, взгремел и, сам потрясая десницей,
Облако свету явил, озарённое блеском сиянья.
Вот и в дружине троянской немедля молва пробежала
О наступлении дня, когда их желанные стены
Прочно восстанут: готовится пир, и в надежде великой
Ставят трояне бокалы и весело вина венчают.
Вот, лишь только первый луч восходящего солнца
С неба блеснул, как трояне уже пустились изведать
В разные стороны землю, отыскивать город, границы
И берега рассмотреть. Здесь воды Нумика струятся,
Далее тибровы волны, а тамь и храбрых латинов
Видны жилища. И сын анхизов, сто мужей избравши,
Им повелел увенчаться ветвями мирной оливы,
К царским чертогам идти с дарами и речью к монарху,
Мира просить для троян. И мужи не медля выходят,
По приказанью его, и шагом поспешным несутся.
Сам же Эней бороздою глубокою место обводит
Будущих стен, и первые домы у берега моря
Строит, и валом и рвом окружает, словно как лагерь.
Вот и трояне уже свой путь совершили и видят
Башни высокие, домы латинов, и к стенам подходят.
Там у твёрдынь городских и дети и цвет молодёжи:
Те укрощают коней, а те колесницами правят,
Пылью покрытые: те напрягають луки тугие,
Или метают из длани тяжелые копья, иль упражняют
Члены свои то в трудной борьбе, то в бегании быстром.
Вот и вестник верхом прискакал к венценосному старцу;
Прибыли к нам — говорит — какие-то мужи, в одежде
Нам неизвестной. И царь во дворец к себе приказал их
Звать, а сам по средине воссел на дедовском троне.
Полный величья, огромный дворец был построен в высокой
Города части; высокие своды его упирались
На сто колонн: то были чертоги Лаврентова Пика,
Славные святостью леса и верою набожных предков.
Здесь, по обычаю предков, цари принимали корону,
Скипетр и первую власть; здесь было место сената,
Место священных пиршеств; здесь, овна заклав для трапезы,
Члены сената часто садились к столамь бесконечным.
Там же в предверьи рядом стояли из старого кедра
Все изваяния предков: тамь прадед Сабин-виноградарь,
Серп свой кривой в изваянии носящий, там Итал,
Там и старец Сатурн, и Януса образ двуличный;
Там и другие цари в порядке стройном стояли,
Все от смертельных ран за отечество павшие в брани.
Много оружья притом висит у свяшенных порогов;
Там колесницы, пленённые в битве, кривые секиры
Всюду висят, и гребни шеломов и много громадных
Видно замков от ворот, и щиты и острые копья,
И корабельные снасти. Сам в изваянии прекрасном
Пик, укротитель коней, с жезлом в деснице квиринским,
В трабее царской и в левой руке со щитом полу-круглым.
Страстью к нему запылав, Цирцея жена золотою
Тростью его поразила, и, силою трав чародейских
В птицу его превратив, цветами раскрасила крылья.
Так во храме богов Латин, восседая на троне
Предков своих, повелел явиться троянам, и вскоре
С кроткою речью к вошедшим он первый так обратился:
«Дардана дети, скажите, мне ведь известен и город
Ваш и ваш род, и о вашем странствии морем слыхал я,
Что привело вас? какая причина, иль нужда какая
Вас принесла к Авзонской земле по синему морю?
Или не зная пути, иль гонимые бурей (ведь много
В море глубоком с пловцами бывает разных несчастий),
Вы вступили в реку и стали в пристани с флотом.
Будьте ж гостями у нас, узнайте латинов. Сатурна
Гостеприимное племя не силой закона и страха:
Воли своей оно и обычаев древнего бога
Держится. Помнится мне (но это от лет позабыто)
Старцы Аврунки так говорят, что Дардан, рождённый
В этих странах, отплыл в города близ Иды фригийской,
И во фракийский Самос, что ныне зовут Самофракьей.
Вышедший так из Корифа, тирренского города, Дардан
Ныне в чертогах златых, на троне звездного неба
Славно воссел и собой небожителей сонм увеличил.»
Кончил Латин, и ему в ответ Ильоней возражает:
«Царь, о потомок Фавна прекрасный! Не чёрная буря,
Нас по волнам разметавши, пригнала к вашим владеньям,
И не светило, пути указатель, нас обмануло:
С целью и все добровольно мы в этот прибыли город,
Славного царства лишившись; едва ли подобное царство
Феб освещал, когда, встающий над дальним Олимпом,
Род наш от Зевса идёт; и Зевсом дарданское племя
Предком гордится; сам царь наш от Зевса высокого рода,
Сам трояиский Эней послал к твоему нас порогу.
Что за гроза от жестоких Мицен налетев, поразила
Нивы троян, и какие судьбы на брань ополчили
Оба вселенной конца, — Европу на Азию двинув, —
Знает и тот, кого океан отделяет далёкий;
Знает и тот, кто живёт в стране неприязненной мира,
В поясе знойном земли, между четырьмя поясами.
Мы, от потопа того убегая, по стольким пучинам
Бурей гонимые, просим убежища нашим пенатам,
А для себя уголка у берега этого моря:
Воздух и воды созданы богом для всех безразлично.
В царство твоё не внесём мы стыда, но блеск увеличим
Славы твоей, и будем за подвиг такой благодарны;
Не пожалеешь, что принял троян под авзонские кровы.
Роком Энея клянусь и его могучей десницей,
В верности ль кто испытал его, иль в брани с врагами,
Много народов и много племён (оставь удивляться,
Что принесли мы тебе и мирные ленты и речи.)
С нами желали вступить в союз и тесную дружбу,
Воля богов принудила нас своим повеленьем
Ваших владений искать. Вышедший Дардан отсюда
Вновь обратился в те страны, и Феб нас веленьем великим
Нудит к тирренскому Тибру и к водам священным Нумика
Царь посылает тебе от прежних сокровищь богатых
Скромный дар, спасённый из пеплов пылающей Трои.
Этим из золота кубком старец Анхиз возлиянья
Делал на жертвенник. Вот украшенье Приама, в котором
Суд и расправу народам давал: вот царственный скипетр,
Вот и тиара, а вот рукоделье троянок — одежда.»
Так говорил Ильоней, а Латин, потупивший долу
Лик свой держит, к земле устремив неподвижно, и только
Взором поводит: его занимает не золотом шитый
Пурпур; не столько скипетр приамов его занимаеть,
Сколько дочери брак и судьба к раздумью приводит,
Сколько его занимает ответ родителя Фавна.
Думает он: так вот тот муж, которому роком
Из чужеземных стран приплыть суждено, и который
Призван и власть и престол разделить; он будет началом
Славного рода героев, владык покорителей мира.
И говорить наконец: «да будет с моим начинаньем
Благословенье богов, да исполнится их предвещанье.
Я принимаю дары. И желанье твоё, о трояниец,
Будет исполнено. Вам же, доколе Латин на престоле,
Будут и нив плодородных плоды и Трои богатства.
Только сам Эней (когда так сильно желанье
С нами в дружбу войти и союзником нашим назваться)
Пусть прибудет и не убоится дружеских взоров.
Руку царёву пожать — мне будет мира залогом.
Вы же царю отнесите теперь мои порученья:
Есть у меня уж взрослая дочь; но мне воспрещают
Выдать её за латинского мужа отцовский оракул
И чудеса небесных явлений: они предвещают,
Что из далёкой страны придут чужеземные мужи,
В царстве моём поселятся и кровью до звезд возвеличат
Имя моё. Об этом-то муже судьба мне вещает.
Думаю я, и если мне чувства не лгут, то желаю.»
Так сказав, он в дар для троян когей избирает:
Триста прекрасных коней стояли у яслей высоких.
Тотчас для всех троян скакунов быстроногих выводят:
Пурпуром ярким попоны горят и цветными коврами.
С грудей спускаясь, у них украшенья висят золотые;
Золотом кони блестят и грызут золотые удила.
А для Энея в дар колесницу и пару ретивых,
Дивной воздушной породы, ноздрями метаюших пламя, —
Той знаменитой породы коней, которых Цирцея,
Тайно похитив в дедаловом стаде, свела с кобылицей
И получила от случки такой прекрасное племя.
Так одарённые тевкры, конями красуясь, обратно
Едут кь Энею, привозят и мир и латиновы речи.
Между тем жестокая Зевса супруга воздушным
Мчится путём, от Аргоса свой путь направляя обратный.
Видит с эфирных высот веселого мужа Энея,
И троянский флоть примечает от мыса Пахина,
Видит уже встающие зданья, троян, безопасно
Оавших на сушу, и флот уж забытый у берега моря.
Остановилась она, поражённая горем жестоким,
И, головой потрясая, начала речи такие:
«О, ненавистный род! и моей противная воле
Тевкров судьба! погибли ль они на равнинах сигейских?
Иль покорились они, покорённые в брани? иль пламя,
Трою пожрав, истребило троян? они проложили
Путь безопасный себе сквозь мечи и пожары. И что же?
Иль утомлённые силы мои наконец изменяют,
Иль успокоилась я, пресыщённая злобой, не знаю,
Я же сама их, лишённых отчизны, по всем океанам
Гнала упорно, везде беглецам поставляя преграды.
Все уж на них испытаны силы и моря и неба.
Что помогли мне и Сирты, и Сцилла, и бездна Харибды?
Вот на желанном тибровом ложе они основались,
Уж не боятся меня, ни волн океана. Ведь мог же
Марс погубить тот бранный лапифов народ? Иль Дианы
Гневу предать Калидона сам прародитель бессмертных?
Но велико ль преступленье лапифов иль Калидона?
Я же, великая Зевса супруга, которой возможно
Было всё совершить и на всё обратиться, я ныне
Пала с Энеем в борьбе. Но если так мало имеет
Силы моё божество, то, надеюсь, услышат где либо
Просьбы мои. И если богов умолить не могу я,
То умолю Ахерон. Невозможно от царства латинов
Их отвратить, и Лавинии участь стоит неизменна.
Пусть так; но я замедлю дела их, но я им поставлю
Всюду преграды в столь важных делах; и в горе увидят
Оба царя на брани народов своих истребленье;
Тесть и зять пусть купят союз свой этой ценою.
Кровь и рутулов и тевкров да будет в приданое деве.
И не одна киссеева дочь во чреве раздора
Факел будет носить, но тоже рожденье Венеры.
Парис будет другой и гибельный брак для Пергама.»
Так сказала Юнона, и страшная долу спустилась.
И от адских теней, от ложа фурий жестоких
Матерь богов вызывает несущую горе Аллекто:
Гнев и коварство в сердце её и все злодеянья.
Сам владыко Плутон ненавидит её, ненавидят
Адские сёстры чудовище это: столько ужасных
Образов, лиц принимает она, столь лютые взоры,
Столько змей ядовитых шипят по чёрному телу!
И Юнона её побуждает такими словами:
«Дева, дочь Ночи! нужна мне и помощь твоя и услуга;
Да не потерпит ни честь моя, ни прочная слава
Не испытает позора: не дай ты троянам с латинам
В брачные узы вступить и на нивах авзонских селиться.
Ты и братьев друзей на кровавую брань возбуждаешь,
Ты и в семьях поселяешь раздоры; ты в домы тревогу,
Ты погребальные факелы вносишь; ты тысячу разных
Носишь имён, повредить ты тысячью средствами можешь.
Смело, Аллекто, встряхни плодовитою грудью, расторгни
Начатый мир и посей семена раздора и брани:
Пусть молодёж и желает, и просит, и схватит оружье.»
Вот, напоённая ядом Горгоны, Аллекто стремится
В землю лаврентов, к чертогам Латина царя, и засела
Злая на скромном пороге царёвой супруги Аматы.
Множеством женских забот и гневом кипела царица:
Тевкров приезд и турнова свадьба её волновали.
И Аллекто, сорвавши одну из змей сизокожих,
Бросила ей и в лоне под самою грудью сокрыла,
Чтоб, уязвленная гадом, весь дом превратила в тревогу.
Гяд же, скользя меж одеждой и нежною грудью царицы,
Тихо, невидимо вьётся и, ярости яд разливая,
Душу змеиную в перси вдыхает: и гад преогромный
Толстым кольцом золотым обвил царипыну шею,
Длинной повязкою в волосы вплёлся и скользкий блуждаеть
В членах её. 'Гак первая язва влажной отравой
Только вливалась ещё, обнимала все чувства, и пламя
Кости слегка пожирало; и буря не вспыхнула в сердце
Страшным пожаром ещё; тогда, покоряяся чувству
Матери нежной, о дочери слёзы ручьём проливая,
И о союзе с мужем троянским, так говорила:
«Ты ли Лавинию дочь отдаёшь за изгнанников тевкров,
О родитель? иль ты ни себя не жалеешь, ни чада?
Матери ль ты не жалеешь, которую с первым попутным
Ветром коварный хищник покинул, умчит океаном
Дочь и надежду? не так ли пастырь фригийский проникнул
В Лакедемон и Элену, дочь Леды, похитил в троянский
Город? но где же священная клятва твоя, о родитель?
Где та забота твоя о семье? где честное слово,
Столько раз тобой повторённое Турну родному?
Если должны мы искать чужеземного зятя, и если
Это веленье судеб и родителя Фавна желанье,
То полагаю, что всякий, от нашего скиптра свободный,
Край — чужеземный для нас, и это богов указанье.
Если ж искать нам древности рода, то и у Турна
Предки Инах и Акризий, и родина город Мицены.»
Но, увидев , что царь , напрасно испытанный речью ,
В мнении твердо стоит, и неистовства яд проникает
В самое чрево её, и по всем разливается членан, — в то время,
Чувствуя адскую силу, несчастная, в злобе великой,
Бешенством ярым дыша, безумно по городу мчится.
Г.ловно кубарь, вращаясь под гибкою плетью, который
Дети, предавшись забаве, в прихожих пустых подгоняют,
Бегая кругом широким; а он, понуждаемый ремнём,
Скачет неровным путём; и, вытянув детскую ручку,
Мальчик стоит и дивится летучей игрушке; то снова
Хлещет без устали плетью. Так точно кружилась Амата,
Мчась посреди городов, и сёл, и бранных народов.
Даже в леса полетела, под видом Вакховых празднеств,
Большее зло замышляя, волнуясь неистовством большим,
Между лесистых гор любимую дочь укрывает,
Чтобы у тевкров невесту отнять иль свадьбу замедлить.
«Радуйся, Вакх! — восклицает она — один ты достоин
Девы; тебе одному прядутся нежные нити;
Ты в песнопениях чтим, для тебя отрощают священный
Волос!» Несётся молва: и жоны другие все вместе,
Тем же безумьем пылая, ищут другого жилища:
Бросили домы, бегут и власы распустили по ветру.
Там завываньями воздух одни оглашают, другие,
Кожей звериной покрывшись, несут виноградные пики.
А царица меж них, потрясая пылающий факел,
Свадебный гимн напевает в честь дочери с Турном кровавым,
Взором поводит и к жонам вдруг восклицает с угрозой:
«Эй вы, о жоны-латинки! речи мои вы услышьте:
Если в набожных ваших сердцах для несчастной Аматы
Чувства ещё не остыли и матери право вы чтите,
Ленты волос распустите и в оргии мчитесь со мною.»
Так по лесам и по диким пустыням Аллекто царицу
Гнала, отвсюду её побуждая силою Вакха.
И когда уж ярость достигла должных пределов,
Дом же Латина весь превратился в тревогу и смуты,
Тотчас чудовище ада на черных крыльях несётся
Прямо к жилищу храброго рутула, в город, который,
Как говорят, основала Даная, акризиевых мужей
Там поселив, занесённая силою ветра; и место
Ардеи имя от птицы носило; то место и ныне
Ардеи имя великое носить; но всё изменилось.
Там, в высоких чертогах, в полуночный час безмятежный,
Турн предавался покою. Аллекто, оставив угрюмый
Образ лица и ужас чудовищных членов, старухи
Приняла вид и, морщинами взрывши лицо безобразно,
Волосы с лентами вздела седые, оливную ветку
В волос вплела, и словно старая Калибе стала
Жрица юнонина храма. И спящего юноши взорам
В виде представши таком, говорила и речи такие:
«Ты ли потерпишь, о Турн, чтоб столько трудов и усилий
Тщетно погибли? и ты ли предашь свой скипетр наследный
Выходцам Трои? Ведь царь отвергает твой брачный союз и
Кровью добытое право. Он чужеземному мужу
Скипетр и дочь отдаёт. Иди же, осмеянный ныне,
Смело восстань на врагов и сильной рукою повергни
Рати троян и миром покрой ты латинов. В то время,
Как наслаждался ты сном, всемогущая матерь Юнона
Это тебе объявить повелела. Спеши же и рати
Ты повели облекаться в броню и выступить в поле;
Бодро ударь на фригиян полки, захвативших прекрасный
Берег реки, и огнём истреби корабли их цветные.
Так повелела небесная сила. И если откажет
Царь Латин в союзе тебе и слова не сдержит,
Пусть же почувствует он и Турна в борьбе испытает.»
И, насмехаясь над жрицей, юноша так отвечал ей:
«Ты напрасно думаешь так, что мне неизвестно
К тибровым водам прибытие флота: об этом я знаю;
И не страшусь я ни мало, не думай; ни матерь Юнона
Не позабыла о нас. Но тебе изменяет уж дряхлый
Век твой, о мать, и слабая память напрасно заботой
Мучит тебя о войне меж царями и страхом напрасным.
Дело твоё пещись о священных кумирах и храмах,
Брань же вести и мир пусть будет заботою мужей.»
Слыша такие слова, Аллекто вспыхнула гневом.
Ужас внезапный потряс устрашённые члены героя;
Очи недвижно стали: столько гидр зашипело
Вдругь по чудовища телу, и взорам предстала Эринна.
И тогда, устремив горящие пламенем очи
На онемевшего Турна и тщетно искавшего речи,
Дыбом взвила от волос двух змей ядовитыхь и ими,
Словно бичём, хлеснув, так загремела устами:
«Видишь ли ту, которой уже изменяет и дряхлый
Век мой, и слабая память напрасной заботой
Мучит меня о войне меж царями и страхом напрасным.
Ты погляди на меня: из жилища сестёр кровожадных
Я прихожу: я войною и смертью владею.» Сказавши
Эти слова, в героя бросила факел, и факел,
Пламенем чёрным дымясь и пылая, под грудью вонзился.
Юноша прянул от сна, поражённый страхом великим;
Потом обильным и члены и кости его оросились.
Ищет оружья безумный, — оружья по целому дому:
Жажда железа томит, безумье брани кровавой,
Гнев же найболее. Точно как будто трескучее пламя,
Вспыхнув от прутьев сухих и котёл охвативши, всё выше
Рвётся взлететь, а кипучая влага в сосуде клокочет,
Пеною бьёт высоко и, уже не вмещаясь в сосуде,
Чёрным паром взвивается вверх и несётся в пространство.
И, забыв о мире, Турн приказал молодёжи
В путь собираться к Латину царю, приготовить оружье,
Стать за Италию, силой врагов отразить от пределов:
И на латинов и тевкров довольно силы досганет.
Дав приказанья такие, богам совершил он молитвы.
И рутулы тогда возбуждают друг друга к оружью:
Этого прелесть красы возбуждает, иль юности свежей,
Царские предки того, иль рука знаменитая в брани.
Между тем как Турн возбуждает в рутулах отвагу,
Злая Аллекто на стиксовых крыльях несётся к троянам,
С новою злобой на берег глядит, где Юлий прекрасный
Дикого зверя в тенеты гонял и преследовал бегом.
Тотчас адская дева чутьё раздражает у верных
Псов и наводит на след им знакомый оленя, чтоб с жаром
Дикого зверя погнали: и это было причиной
Первой вражды, и умы поселям к войне возбудило.
Был прекрасный олень, высокий, рогатый; его-то
Дети Тиррея, от матерней груди похитив, кормили
Вместе с Тирреем отцом, блюстителем царского стада
(Он и над полем имел совершенный надзор и лесами).
А сестра его, Сильвия, с самою нежной заботой,
Роги оленя букетами мягких цветов украшала,
Гребнем чесала его и в источнике чистом купала.
Он же, привыкший к руке, и к столу приходивший для корму,
Часто блуждал по лесам и снова к знакомым порогам
Сам возвращался домой, хоть в позднее время ночное.
Он недалеко по нивам блуждал, как вдруг раздражённых
Стая охотничих юловых псов подняла и погнала
Бедного зверя, в то самое время, как он приближался
К берегу светлой реки прохладиться от летнего зноя.
Юный Асканий тогда, желаньем хвалы увлечённый,
Лук свой кривой натянул и пустил в оленя стрелою:
Не обманула рука: пернатая трость зашипела
И глубово прошла сквозь чрево и недра оленя.
Раненый зверь побежал к знакомому дому и, в стойло
С криком вбежал окровавленный, жалобным стоном,
Будто моля о защите, весь дом огласил в встревожил.
Сильвия прежде других увидев, руками всплеснула,
Кликнула слуг и на помощь грубых селян созывает.
И не медля сбежались они (таится такая
Язва в дремучих лесах), один головнёй обгорелой
Вооружился, другой суковатой, тяжёлой дубиной,
Что кто попал — захватить: сам гнев подаёт им оружье.
И Тиррей созывает толпы, который в то время
Дтб на четыре части колол, и, клины загоняя,
С сильной одышкой секирою бил, и схватил он секиру.
А богиня тогда, улучив удобное время,
Сев на высокую кровлю загона и адский свой голос
В рог напрягая кривой, затрубила сельскую тревогу.
И от тревоги такой потряслися все рощи, дремучий
Лес глубоко огласился, и Тривии воды, и белые волны
Серного Нара реки, и текучия воды Велина;
И устрашённые матери к персям прижали младенцев.
Быстро сбегаясь на голос трубы, спешат земледельцев
Храбрые рати, отвсюду стремятся в броне и с оружьем.
Но и троян молодёж из лагеря хлынула в поле,
Помощь Асканью неся. Сошлись ратоборные строи:
Уж не оружьем сельским, уже не дубинами бьются,
Не обожжённым дрекольем, но острым железом решают
Дело; и, словно как жатва волнуясь, уж движется целый
Лес обнажённых мечей, сверкают медные брони,
Солнца лучи отражая до самых высот поднебесных.
Точно море, когда, подёрнувшись первым дыханьем
Ветра, сперва лишь поморщит поверхность и, мало-помалу
Вздувшись, подниметь волну за волною, потом, разыгравшись
Двинет громаду воды и от дна до небес досягает.
Ювый Альмон, из детей тирреевых старший и шедший
В первых рядах, шипучей стрелой поражённый, повержен:
В горле увязла пернатая трость и голоса звукам
Путь заградила, и нежную жизнь затворила на веки.
Много повержено мужей вокруг; и Галез поседелый
Пал в то самое время, как мир предлагал ратовавшим;
Праведный муж был Галез, богатейший на нивах авзонских:
Пять блестящих стад у Галеза и столько ж рогатых
В поле паслись у него, и ниву сто плугов пахали.
Между тем, как бьются в полях с одинаковой силой.
Ада богиня, успехом гордясь, едва обагрилось
Кровью ратное поле и смерть по рядам пробежала,
Бросив гесперские нивы и взвившись к странам поднебесным,
Голосом гордым победы к Юноне так речь обратила:
«Вот, о богиня, тебе и война и печальные смуты;
Пусть-ка теперь заключают союзы и мир, прикажи им;
Я обагрила уже троян авзонскою кровью.
Если же этого мало ещё, и ты пожелаешь,
То и соседние страны молвою на брань подниму я,
Воспламеню их умы неистовой жаждою брани;
Пусть на помощь бегут, я поле усею оружьем.»
Ей же Юнона в ответ: «Довольно коварства и бедствий:
Есть уж причина войны; уж бьются оружием в поле;
Новая кровь обагрила доспехи ратников павших.
Так пусть празднует брачный союз, и свадьбой такою
Пусть веселится Латин и прекрасное племя Венеры.
Но не желает отец тот, великий правитель Олимпа,
Чтобы в воздушном пространстве могла ты свободно носиться.
Прочь удались, а если что либо надобно будет,
Я уж устрою сама.» Так сатурнова дочь говорила.
А она, подняв шумящие змеями крылья,
И воздушные страны покинув, во тьму Ахерона
Правит полёт. Там есть под горами высокими место,
Средь италийских земель, — знаменитое место, — и славой
Многим странам известное: это долины Амсанкта.
Густо сплетаясь с обеих сторон над чёрной пещерой,
Чащу раскинул дремучий лес; средь леса змеится
Быстрый и шумный поток, по скалам пробегая
С рёвом. Там-то зияет отдушина грозного ада
Пастью ужасной пещеры; бездонная пропасть разверзла
Там смертоносную сень Ахерона; туда-то
Скрывшись, незримое чудо очистило землю и небо.
Между тем царица Юнона конец полагает
Бедствиям брани. И вот уж в город стремятся толпами
С бранного поля отряды селян, и павших уносят:
И молодого Альмона и обезображенный образ
Старца Галеза; о помощи молят богов и Латина.
Прибыл туда же и Турн; он средь ужасов брани и бедсгвий
Ужас сугубит ещё, разглашая, что тевкры Латином
Призваны царство делить, что принято племя фригиян,
Он же гоним от порога. И жоны, которые Вакха
В песнях восторженных славя, по рощам пустынным скитались,
(Столь многоважно имя Аматы) отвсюду собравшись,
Идут и мужей им брань поджигают. Войны незаконной
Голосом общим желают они, противной веленьям
Самих богов и судьбы: так всё изменилось превратно
Силою ада. И вот окружили чертоги Латина.
Он же противится, словно как в море утёс неподвижный, —
Словно в море утёс, на который буря восстала,
Твёрдо стоит, презирая вокруг лай раздражённых
Волн: и напрасно и скалы, напрасно облитые пеной
Камни дрожат и скачут от рёбр отражённые волны.
Но, увидев, что средства и нет никакого бороться
Против слепого желанья, и дело идёт неизбежно
По мановенью жестокой Юноны, — тогда, обративши
К небу напрасные взоры и тщетно богов призывая,
Старец воскликнул: «увы! судьба победила
Нас и уносит как буря. Вы сами, несчастные, сами
За беззаконие кровь святотатскую вашу прольёте.
И тебя, о Турн, ожидает плачевная участь.
Поздно раскаешься ты и поздно к богам обратишься.
Мне ж остаётся покой, мне пристанью будёт порог мой;
Смерти счастливой лишенья.» И, больше не вымолвив слова,
Царь затворился в стенах и бразды управленья покинул.
Был в гесперской стране у латинов обычай, который
Приняли вскоре албанские земли, а ныне великий
Рим, как нечто священное чтит, когда побуждает
Марс на кровавую брань и движет полки ратоборцев,
Гетам ли он уготовол войну и плачевную участь,
Или гирканов сразить собирается, или арабов,
Или на индов идти, туда, где восходить Аврора,
Иль у мятежного парфа отбить унесённое знамя.
Есть двойные брани врата (их так назывют),
Славные святости силой и силой свирепого Марса:
Их затворяют сто медных замков и столько ж железных
Вечных затворов; и Янус стоит у порога на страже.
И когда решенье сената войну объявляет,
То в квиринальской трабее консул, в габинской одежде,
Сам отворяет тогда скрыпящие храма пороги,
Сам созывает на брань: на зов его следуют рати,
И дрожащим звуком вторят им медные трубы.
Так и Латин тогда, по обычаю предков, троянам
Должен был войну объявить и врата роковые
Сам отпереть. Но старец к вратам прикасаться не хочеть:
Он от обряда такого бежит с отвращеньем и в мирном
Крове жилища от взоров сокрылся. Тогда с поднебесных
Высей слетела царица богов и могучей рукою
В дверь ударяет сама: и скреплённые твердым железом
Треснули брани врата и настежь скрыпя распахнулись;
И неподвижная прежде Авзония вдруг закипела:
Там снаряжаются в поле пешие строи, другие
Конною ратью высокой кипят, пол собою волнуя
Облако пыли; иные броню и оружье хватают,
Гладкие чистят щиты, лезвия блестящие жиром
Мажут и трут, и на камне точат боевые секиры,
Ждут с нетерпеньем боя и слушают трубные звуки.
Пять больших городов куют, обновляют оружья
На наковальнях: Ардея, город могучий Атина,
Гордый Тибур, высокими башнями славный Антемны
И Крустумеры. Куют и шеломы, для чёл безопасные брони,
Иву плетут на щиты, нагрудники панцирей медных
И боевые наножники мягким сребром украшают.
Нет ни косе уж чести, ни плугу; соха отдыхает
В тихом забвении, а предков мечи на огне закаляют.
Вот уж и трубы тревогу трубят, и двинулись рати.
Тот в тревоге поспешно покрылся шеломом, другой же
Рьяных коней в колесницу впрягает; тот щит и кольчугу
Золотом тканную вздел, тот верный свой меч препоясал.
Музы, раскройте мне Геликон и в песнях воспойте,
Кто из царей устремился на брань; какие за каждым
Рати пришли и покрыли бранное поле; какими
Мужами в те времена гордились Итала земли;
Кто в них прославил свой меч. Вы помните это, богини,
Можете всё и воспеть; до нас же едва долетели
Слабые звуки молвы.
От моря тирренского первый
В брань устремился лютый Мезенций, богов презиратель,
С храброй дружиной. С ним вместе и сын его Лавз, красотою
Всех побеждавший героев, кроме лаврентова Турна, —
Лавз, укротитель коней и диких зверей победитель.
Тщетно ведёт от Агиллы дружину из тысячи мужей;
Юноша, участи лучшей достойный, достойный и лучшей
Власти отца и того, чтоб быть не Мезенция сыном.
После него в колеснице, победною пальмой венчанной,
По полю скачет, коней победителей нудя и ими
Чудно красуясь, рождённый Алкидом прекрасным прекрасный
Сын Авентин. Он покрылся отцовским щитом, на котором
Сто соплетаются змей и змеями обвитая гидра.
Жрица Рея его в лесу, на холме Авентинском,
Тайно на свет родила, смертная с богом;
После того, как, убив Гериона, герой победитель
Прибыл к Лаврента полям и коров иберийских
Выкупал в водах тирренской реки. Полки Авентина
Дротики носят в руке и страшные в битве кинжалы,
Длинным мечём поражают врага и сабельскою пикой.
Сам он пеший; чело покрывает львиная шкура
С страшной щетинистой гривой, с клыками белыми в пасти.
В виде таком подходил он к царским чертогам Латина,
Страшный, и плечи покрыл преогромною львиною кожей.
Вот и два брата идут, покинув тибуртовы стены,
Род, получивший названье своё от брата Тибурта,
Храбрый Корас и Катилл, с отрядом аргивской дружины,
В первых несутся рядах средь множества копий сгущённых:
Словно как два центавра, рождённые в облачных высях,
С горной вершины нисходят, в стремительном беге покинув
Снежные страны Гомолы горы и Отриды: пред ними
Лес расступается чёрный и с треском ломаются лозы.
С ними и Цекул пришёл, царь основатель Пренеста:
Он от Вулкана рождён и младенцем найден средь стада
У очага сельского (так верили в это преданье).
Он за собою ведёт сельскую дружину из мужей,
Что населяют высокий Пренест, габинской Юноны
Злачные нивы и берег прохладный Аниена, росою
Влажные скалы Герника, — богатой Анагнии мужей,
И твоих, о отец Амазен. Не брони сверкают
В этих полках, не звенят и щиты, не гремят колесницы:
Пулями синий свинец рассыпяют одни, а другие
По два метательных дрота рукою вращают; из шкуры
Бурого волка шапки у них; их левые ноги
Ступней ступают босою, на правых — наножник из кожи.
Воть и Мессап, укротитель коней, нептуново племя;
Он ни огнём погибнуть не может, ни твёрдым железом.
Мирный народ, от войны давно уж отвыкшие рати
К бранным тревогам созвал и в руки дал им железо.
Те обитают Фесценны, те Эквов поля и Фалисков,
Те на вершинах Соракта живут, флавиньевых нивах.
Те на горах, где циминские воды, те в рощах Капены.
Стройно отрядами шли и в песнях царя воспевали:
Таке лебедей белоснежная стая под облаком светлым
С пастбищь слетевшая, мчится и, вытянув длинные шеи,
Громкия песни поёт; и река встрепенётся далёко
От лебединого клика, и Азии воды подёрнутся эхом.
Не броненосные рати с шумом толпою стремятся,
В бранное поле идя: то птиц голосистых летучий
Облак от бездны небес к берегам отдалённым несётся.
Вот и от древной крови сабинян Клавз полководец
Сильные рати ведёт, сам сильной рати подобный.
Клавдиев род от него и племя рассеяно ныне
В Лации всей, с тех пор, как сабиняне приняты в Риме.
С ним Амитерны сильная рать и древних квиритов,
И дружина Эрета и оливородной Мутуски;
Те, что Номент населяют, цветущие нивы Велина,
Страшные скалы Тетрики и горные выси Северы;
Что обитают Форулы, Касперию, воды Гимеллы,
Пьют Фабарис и Тибр, и сколько на флоте Гартины
Прибыло, в Нурсии сколько холодной, на нивах латинских,
И на полях, что, струяся, сечёт злополучная Аллья:
Так по либийскому дну катятся несметные волны.
Бурный Орион, когда погрузится в зимния воды;
Так, созревая на солнце, густые волнуются жатвы,
Или на Герма полях, иль на Ликии зреющих нивах.
Брони звенят и стопами земля поражённая стонет.
Агамемнонов Алез, враг имени Трои, за ними
Вот в колесницу впрягает коней и у Турна уводит
Тысячу храбрых мужей, что ралом ворочают нивы
Вакху для Массики гроздий счастливых, и тех, что с высоких
Гор от аврунков пришли, от соседних вод сидицинских;
С ними и Калеса житель и вод мелкодонных Вультурна.
Храбрых сатикулов рати и осков дружина. Оружье
Длинные пращи у них бичём управляются гибким;
Легкий шить на руке, для схватки — сабли кривые.
Эбал, и ты не отыдешь от нас в стихах не воспетый;
Ты от Сабетиды нимфы рождён и от мужа Телона,
Что телебойцами правил Капреи царь многолетний:
Но, не довольный наследьем отцовских полей, ты далеко
Власти своей покорил и племя саррастов, и нивы,
Сарном рекой орошённые, с ними и Батул и Руфры,
И Целенны поля, и стены зловредной Абеллы.
Те по тевтонски врага кистенем поражают: чело их
Пробковый кроет шелом из древесной коры, а щиты их,
Медью покрытые, блещут, и медью сверкают мечи их».
И тебя на брань послали горные персы,
Уфенс, молвой знаменитый и вместе счастливый воитель.
Страшный народ у него, бесплодных полей обитатель,
К ловле звериной привыкший в лесам, — эквикулов племя.
Вооружённые, пашут поля, и новой добычи
Ищут они непрерывно, — живут грабежём и добычей.
Прибыл и жрец от народа маррубиев, шлем увенчавший
Зелени ветвью счастливой оливы: он от Архиппа
Прислан царя на кровавую брань. Умброн знаменитый;
Зельем снотворным умел усыплять он, рукою и пеньем
Злое змеиное племя и гидру с тлетворньм дыханьем;
Он укрощать их умел и от ран врачевал он искусно.
Но не сумел исцелить дарданской стрелы уязвленья;
Не помогла уж ему ни слов усыпительных сила,
Ни собираемых зельев на горных марсовых высях.
О, Умбрен, и ангвитские рощи тебя, и Фуцина
Волны прозрачные плачут, и светлые озера воды.
Вот идёт и сын Ипполита, Вирбий прекрасный, —
Вирбий, лесов эгерийских питомец; Аркция матерь
В сечу послала его от стран, где богатый и славный
Милостью храм непорочной Дианы, вокругь орошённый
Берегом влажным. Когда Ипполит (уверяет преданье)
Мачехи злобой погиб, в исполненье родительской кары,
Страшно конями растерзанный, снова к небесным светилам,
В жизненный мир возвратился, силой целительных зельев
К жизни воззванный и страстью юной богини Дианы.
И тогда всемогущий отец, негодуя на то, что из адской
Сени ничтожный смертный на жизненный свет возвратился,
Сам громовым ударом низвергнул в стиксовы волны
Фебом рождённого изобретателя силы целебной.
Но Ипполита Диана в уединении сокрыла
И поручила его Эгерии в таинственной роще,
Где бы он дни проводил одиноко в лесах италийских,
Скромно живя и нося изменённое Вирбия имя.
И от священного храма таинственной рощи Дианы
Гонят коней рогоногих, за то, что, объятые страхом,
Юношу в жертву чудовищь морских с колесницей низвергли.
Сын же не менее смело гонял по широкому полю
Буйных коней в колеснице, готовясь в кровавую сечу.
В первых рядах сам Турн прекрасный несётся,
Щит и оружье держа, и всех головой превышает
С гривой тройною шелом у него высокий, косматый
Держит Химеру: чудовища ноздри пламенем Этны
Дышать; зловещее пламя её тем сильнее пылает,
Чем сильнее кровавая брань разыграется в поле.
А на лёгком щите красуется золотом то,
Роги подняв высоко: и вот покрывается шерстью,
Вот уж телица она.... предмет картины высокий.
Тут же и девы страж Аргус и Инах родитель, потоком
Льющий волну из чудной, резьбою украшенной урны.
Пешие строи сыплют как дождь; щитоносные рати
Густо толпятся по целому полю; отряды аргивян,
Войско аврунков, рутулов, за ними древних сиканов
И сакранов полки и с цветными щитами лабиков:
Те, что в рощах твоих, Тиберин, обитают, что пашут
Берег священный Нумика, и плугом рутулов холмы
Роют, и горы Цирцеи; где анксуров Зевс покровитель
Нив и полей, и Ферония рощей зелёной богата;
Там, где Сатура чёрным болотом лежит и прохладный
Уфенс, в глубоких долинах змеясь, скрывается в море.
Вот наконец и от волсков пришла героиня Камилла,
Конные рати ведёт и блестящие медью дружины.
Нежные руки её не тонкие пряди вращают
И не искусством Минервы слывут, — но в трудные битвы
Смело несётся она и в запуски ветр обгоняет.
Иль над вершиной нетронутой жатвы она пронеслась бы,
В беге своём ногой не коснулась бы нежных колосьев;
Иль понеслась бы бежать по вздутым волнам океана,
Не оросила бы влажной волною пяты быстролётной.
Домы и нивы покинув, бежит молодёжь любоваться
Храброю девой; и жоны толпами дивятся, и долго
Вслед за идущей глядят, и, уста в удивлении раскрывши,
Смотрят, как нежные плечи пурпуром царским покрыты,
Как золотое колечко сплетает прекрасные кудри,
Как на плече её ликийский колчан перевешен,
И остриё у копья пастушеский мирт обвивает.