Викитека

Энеида (Вергилий; Шершеневич)/Песнь четвёртая

< Энеида (Вергилий; Шершеневич)
Песнь четвёртая
Любовь Дидоны к Энею. — Эней, повинуясь воле богов, оставляет Дидону. — Отчаяние и смерть Дидоны.

Improbe amor, quid non mortalia pectoral cogis!(Из четвёртой песни.)


Сердце царицы, давно уязвлённое тяжкой стрелою,
Носит глубокую рану и в пламени тайном сгарает.
Только и мыслит она о славе троянского мужа,
Славе народа его, а чудный рассказ приключений,
Образ героя — глубоко в душе её впечатлелись.
Нет ни покоя, ни сна: тоска налегла ей на сердце.
Вот, лишь только первый луч восходящего солнца
С неба блеснул и Аврора рассеяла влажные тени,
Кик Дидона сестру подозвала и так говорит ей:
«Анна, сестра, скажи, отчего уснуть не могу я?
Ах, сестра, какого гостя судьба нам послала!
Как он, хорош, наш гость; какая геройская храбрость!
Видно, что сын богини; о, я уверена в этом:
Страх лишь сердцам малодушным доступен, герои бесстрашны.
Где он скитался! где не бывал! и битвы какие
Он испытал! О, если бы я не давала обета,
Если бы в сердце моём глубоко не лежало желанье
Не съединяться ни с кем священными узами брака,
После того, как исчезла любовь со смертию мужа,
Если бы я не имела того отвращения к браку,
Может быть, сердце мое покорилось бы только Энею.
Милая Анна, я признаюсь тебе откровенно:
После несчастной кончины Сихея, когда обагрились
Братнею кровью пенаты, я признаюсь откровенно,
Он один победил меня, и павшую душу
Вновь воскресил во мне, и сердце согрел мне любовью.
Чувствую, Анна, что прежнее пламя во мне оживает...
Нет, никогда! пусть прежде земля подо мной развалится.
Пусть всемогущий отец ударом небесного грома
К теням меня низвергнет, к бледным теням Эрева,
Прежде меня пусть ад обнимет вечною мглою, —
Прежде, чем я тебя, о стыд, и клятву нарушу!
Нет! кто первый владел моею любовью, тот первый
Эту любовь за собою унёс в сырую могилу:
Пусть же она остаётся при нём и в темной могиле!»

Так говорила она, и слёзы на грудь ей струились.
Ей отвечает Анна: «Сестра ты милая, свет мой,
Ты ли одна проведёшь всю юность в горькой печали?
Ты ль не узнаешь ни сладкой любви, ни милых малюток?
Разве об этом заботятся пеплы и тени усопших?
Пусть так: ты прежде в печали всем женихам отказала, —
В Либии, в Тире ещё; отвергнула руку Ярбанта;
Много других парей богатой страны африканской
Тот же имели успех; пусть так: положим ты права;
Но теперь ты ль будешь противна желанию сердца?
Только подумай, сестра, в какой ты стране обитаешь:
Здесь угрожлют гетулы, непобедимые в брани;
Здесь нумидийцы, свирепый народ, и враждебная Сирта;
Далее степи безводиых пустынь, кочевые баркейцы,
Дикое племя: а Тир, а брата угрозы ты уж забыла?
Да, сестра, по воле богов и доброй Юноны,
К нам пришли корабли троянцев, гонимые ветром.
Славен твой город будет, сестра, от этого брака;
Славное будет цирство; а с помощью храбрых троянцев,
Как увеличится слива и ратные подвиги пуннов!
Ты лишь богов умоляй, принеси им приятную жертву,
Гостя прими хорошо и старайся отыскивать средства
Для замедленья отъезда, пока дождливый Орион
На море воды вздымает и флот ещё не исправлен.»

Так говоря, она согрела ей душу любовью,
И облегчила надеждою сердце, и разрешила сомненье.
Вот они отправляются в храм, творят там молитву
И молодых ягнят, по обычаю, в жертву приносят
И Церере, давшей законы, и Фебу и Вакху;
Более прочих Юноне, матери брачных союзов.
Взяв бокал, сама Дидона красы несравненной
Льёт на рога прекрасной телицы душистую влагу.
Или пред алтарём, орошённым жертвенной кровью,
Ходит она; то снова готовит подарки; то снова
Грудь рассекает у жертвы и, став со вниманьем пад нею,
Долго смотрит, как дышат ещё не остывшие и недра.
Ах, безумные люди! вам облегчат ли сердечную муку
Жертвы, обеты? Тайное пламя слегка пожирает
Кости и кровь, и в сердце слегка растравляется рана.
Жжёт Дидону сердечный огонь: подобно безумной
Бродит повсюду она. Так точно лань молодая,
В критских лесах пастухом уязвленная меткой стрелою,
Мчится по рощам, лесам и стрелу за собою уносит:
Крепко увязла пернатая трость, а пастырь не знает.
То Энея с собой по обширному городу водит,
Чтобы ему показать богатства и новые зданья;
Вдруг начнёт говорить — и вдруг прерывает рассказ свой.
То с захождением солнца снова на пир созывает,
Снова в безумном восторге слушает бедстия Трои
И от очей Энея споих очей не отводит.
После того, как все разойдутся и месяц туманный
Тихо всплывёт и землю осветпт тусклым сияньем,
А золотые звезды, склоняясь с небес, ко сну призывают,
Молча тосвует она в опустелых чертогах; приляжет
На одиноком одре и в грёзах видит Энея,
Слышит рассказы его. Иль Асканья на грудь прижимая,
Видит в нём образ отца и не может расстаться с малюткой:
Хочет себя обмануть, хотя бы мечтой насладиться.
Уж не встают громады полу-воздвигнутых здяний;
Уж молодёжь не идёт предаваться воинским забавам;
В пристани стука не слышно; стоит неокончена крепость,
Грозвые стнеы стоят, стоят поднебесные башни.

Вот лишь только супруга Зевега узнала об этой
Страсти Дидоны, которой ничем победить невозможно,
Дочь Сатурна подходит к Венере и так говорит ей :
«Подлинно славы и чести великой достойны вы оба,
Сын твой и ты: уж не даром носите славное имя:
Два божества одержали победу над слабой женою!
Ты Карфагена боишься, ведь я хорошо понимаю;
Да, для тебя подозрительны домы мои, понимаю.
Чем же кончится это? к чему такие невзгоды?
Что? не лучше ли нам помириться и браком счастливым
Кончить все споры наши? Ведь ты уж цели достигла:
Уж Дидона страдает; уж в сердце любовь загорелась.
Будем же действовать дружно и общими силами сладим
Счастье этих народов: дадим ей троянского мужа,
А ему в приданое будут тирийцы. Согласна ль?»

Знала Венера, что в речи Юноны скрывается хитрость
(Чтобы, оставив с Дидоной, лишить италийского царства
Сына её), однако так отвечала Юноне:
«Кто б так дерзок был, чтоб спорить с тобою, богиня,
Или так прост, чтоб мог отвергать такие советы?
Если только за этим делом последует счастье.
Но я не знаю, захочет ли царь наш великий, Юпитер,
В город один съединить тирийцев и выходцев Трои;
И одобрит ли смешенье этих племен и союз их.
Ты ведь супруга: ты можешь спросить у него и узнаешь.
Только начни, а я не отстану.» — Царица Юнона
Так говорит: «Я этот труд на себя принимаю.
Но нам нужно уладить сперва обстоятельства дела.
Вот послушай, я расскажу, как можно бы сделать.
Наш Эней собирается завтра с несчастной Дидоной
В лес на охоту идти, как только из бездны тумана
Светлый Титан поднимет чело и лучами заблещет.
И когда поезд зашумит и тёмную рощу
Сетью обдаст, тогда соберу я чёрные тучи:
Гром заревёт и с градом вода польётся на землю,
Спутники все разбегутся, и тёмная ночь их покроет.
А Эней с Дидоной укроется в своде пещеры.
Я там буду, и если ты захочешь помочь мне,
Соединю их там неразрывными узами брака;
И Гименей там будет.» Богиня любви улыбнулась
И согласилась охотно на эту хитрую шутку.

Между тем поднялась Аврора из волн океана;
Солнце взошло и охотники двинулись за город в поле;
Сети несут и тенеты н копья с широким железом.
Скачут массильские кони и чуткие псы за конями.
Став у порога дворца, тирийская знать ожидает
Лишь появленья царицы: она одевается долго.
А у подъезда стоит, золотою сбруей покрытый,
Звонкокопытный конь и грызёт стальные удила.
Вот наконец выходит царица с блестящею свитой:
Мантия ткани сидонской на ней с вырезнои бахрамою,
И золотой колчан на плече и легкие стрелы,
Пышную косу её золотое колечко свивает,
И золотая пряжка держит багряное платье.
Двинулись в путь и троянцы и с ними маленький Юлий;
И Эней, красотою спутников всех побеждая,
Бодро идёт, окружённый отрядом охотников юных.
Точно как Феб, покинув Ликии снежные горы,
Иль берега серебристого Ксанфа, родного Делоса
Берег увидит, и в радости хоры ведёт за собою:
Стоя вокруг алтарей, дрожат критийцы, дриопы,
И агафирсы с раскрашенным телом; а он по вершине
Цинта идёт, у него на челе золотистая ветка
С кудрями листья свивает, и в локонах золото бдещет;
Стрелы звенят на плече: так точно Эней красовался
Между толпою; прелесть сияла в очах и в ланитах.
Вот едва взошли на высокие горы и в чащу лесную,
Как с нагорных вершин, устрашённый кликами ловчих,
Дикия козы сбежали; с другой стороны но долине
И по широкому полю олени бегут, покидая
Горные выси, и пыль за собою столбами взвивают.
А малютка Асканий по полю скачет, резвится,
Бодрым конём любуясь, и в запуски смело несётся,
То одного обгоняя, то вновь обгоняя другого.
Он не глядит на оленя: он опененного вепря
Хочет увидеть иль рыжего льва на горной вершине.

Между тем нагрянули тучи и гром прокатился
По небесам, и с градомь дождь пустился на землю.
В разные стороны вдруг разбежались тирийцы, троянцы,
Чтобы укрыться под кровлями хижин, раскинутых в поле;
И Асканий с ними, а с гор валятся седые потоки.
Вождь троянский с Дидоной укрылись под сводом пещеры.
Знак подаёт Земля и матерь браков Юнона:
Вдруг сверкнули огни и воздух, свидетель союза,
И на горных вершинах в ужасе нимфы завыли.
Этот день был первым началом и первой причиной
Всех несчастий. Дидона молве и слухам не внемлет;
Нет, Дидона страсти своей таить уж не хочет
И прикрывает вину священным именем брака.

Вот Молва уж по Либии ходит из города в город, —
Злая Молва, с которой ничто быстротой не сравнится.
Вечно в движении она: идёт и растёт беспрерывно.
В первом движении мала, а потом поднимается выше,
Быстро шагает и голову кроет в поднебные тучи.
Матерь Земля, раздражённая гневомь богов, породила
Эту Молву, сестру Энкелада и Кея гигантов;
Это быстролетящее, быстробегущее чудо,
Страшное, дивное чудо. Сколько перьев на теле,
Столько бессонных очей у него, непонятно и странно,
Столько ушей, языков и столько же уст громкозвучных,
Ночью летает между землёю и небом, и в мраке
Говор несёт и сладким забвеньем очей не смыкает;
Днём сторожит она иль высокую кровли вершину,
Или на башне сидит, иль город высокий тревожит.
Сколько истины в ней, столько же лжи и обмана.

В это время она гремела у разных народов,
Радуясь случаю, и с небылицами были мешала:
Будто прибыл Эней, рождённый от крови троянской,
В брачный союз желает вступить с прекрасной Дидоной;
Будто она проводит всю зиму в роскоши, в неге,
Царство своё позабыв, предаётся влечению страсти.
Так говорила злая Молва устами народа.
Вскоре Молва направляет шаги на царство Ярбанта,
Слухи разносит и гневом сердце его раздражает.
Сын Гаммона, Ярбант, и нимфы младой Гараманты,
Сто огромных храмов воздвигнул в обширных владеньяхь,
Сто алтарей владыке небес, и вечное пламя, —
Сторожевое пламя зажёг, и жертвенной кровью
Землю он напоил и храмы украсил цветами.
Он, говорят, раздражённый печальною вестью, в безумьи
Став посреди алтарей и богов, и с тёплой молитвой
Длани подняв к небсам, молился владыке Олимпа:

«О всемогущий Юпитер! о ты, которого славу
Маврское племя ликуя теперь на раскрашенных ложах,
В честь тебе прекрасные Вакха дары разливает, —
Видишь ли это? иль, может быть, мы напрасно страшимся
Громов твоих, о отец; и ничтожное пламя, сверкая
В тучах, и грохоть пустой напрасно смертных тревожит.
Ах, погляди: та жена, что, блуждая по нашим владеньям,
Город ничтожный успела построить ценою металла, —
Та, для которой я уступил берега, и где прежде
Сам я законы давал, отвергнув мое предложенье,
Приняла в царство своё пришельца Энея; и этот
Женоподобный Парис, с толпою других полу мужей,
Митрой лидийской покрыв свои душистые кудри.
Ею совсем овладел; а я, твой верный поклонник,
Жертвы тебе приношу и пользуюсь славой напрасно.»

Так молился Ярбант, богов алтари обнимая.
Внял всемогущий мольбам и, бросив всевидящий взор свой
На чертоги счастливой четы, в любви позабывшей
Лучшую славу, Меркурья позвал и даёт порученье:
«Слушай, мой сын, отправляйся в путь, на крыхьях летучих
К князю троянцев, который теперь в Карфагене тирийском
Медлит, а данных судьбой городов не хочет увидеть.
Ты передай ему поскорее мое повеленье.
Мне не то обещала его прекрасная матерь;
Не для того от данайских мечей два раза спасала;
Но для того, чтоб он усмирил возмущенную бранью
Землю Италию, дал бы нам новое племя, от крови
Древнего тевкра, и миру всему предписал бы законы.
Если всё это в нём жажды к славе не возбуждает,
Ни предстоящий подвиг, выше нынешней славы,
Он ли Асканию сыну завидует римское царство?
Что он задумал? С какою он целью там остаётся
Между врагами? Не хочет увидеть лавинского царства?
Пусть он плывёт, скажи: такова всевышнего воля.»

Так он сказал, а тот святую родителя волю
Вдруг исполнает; сперва к ногам прикрепил золотые
Крылья, которыми в запуски с ветром несётся, летая
Иль над равниною моря, иль быстро паря над землёю.
Взял потом и жезл, которым из ада выводит
Бледные тени, иль в тёмный ад посылает обратно:
Или наводит сон на людей, иль бессонницей мучит;
Иль закрывает очи смертельною мглою; иль гонит
Быстрые ветры, иль рассекает бурные тучи.
Вот он летит уж мимо высокой вершины Атланта,
Мимо высокой главы, на которой покоится небо, —
Страшной Атланта главы, сокрытой в чёрных туманах;
Там, где растут поднебесные сосны; где дождь омывает
Твёрдое темя, а буйные ветры чело потрясают;
Снег покрывает широкие плечи; из уст великана
Реки бегут, а лёд поставил бороду дыбом.
Там Меркурий, сперва на блестящих крыльях колеблясь,
Стал, а потом стремглав погрузился в широкие волны.
Точно как птица, порхая вокруг прибрежных утёсов,
Вдруг, завидя добычу, бросается в воду за рыбкой:
Так и цилленский бог, рождённый от матери Маи,
Между землёю и небом парил, направляя полёт свой
Прямо к либийской стране, и ветры крылом рассекая.

Вот едва он коснулся домов окрылённой пятою,
Видит, что князь троянский строит палаты и замки.
Меч у него алмазами блещет, как звездами небо;
И драгоценный плащ, от плечь до земли ниспадая,
Пурпуром ярким горит, сливаясь с палевым блескох
Золототканных узоров — подарок богатой Дидоны.

Так говорит Меркурий: «Ты строишь прекрасные домы,
Женоподобный муж? И ты Карфагена твердыни
Строишь? Увы, ты забыл о своём назначении и царстве!
Сам повелитель богов, который одним мановеньем
Двигает землю и небо, меня к тебе посылает,
Сам он велел объявить тебе своё повеленье:
Что ты задумал? с какою ты целью здесь остаёшься
На берегах либийских и тратишь время напрасно?
Если ты не заботишься сам о будущей славе,
Если боишься трудов, славнее подвигов прежних,
Вспомни, что сын твой Асканий, этот маленький Юлий —
Твой преемник: дано ему на полях италийских
Римское царство.» Так говорил посланник Зевеса
И, оставляя в недоумении смертные очи,
Мало-помалу исчез, сливаясь с светлым эфиром.

Остодбенел Эней: он глядел как, безумный на бога,
Волосы стали дыбом и голос замер в гортани.
Хочет бежать, устрашённый таким богов повеленьем, —
Хочет бежать, оставить милую землю; но горе!
Как бежать? и как сказать об этом царице?
Как приступить к разлуке? с чего начать разговор свой?
Он то одно избирает средство, то снова другое;
То колеблется вновь, то вновь размышляет, как прежде.
Но наконец решился избрать он средство такое:
Он зовёт Мнестея, Сергеста, зовет и Клоанта,
И велит снаряжать весь флот, и товарищей к морю
Тихо собрать и, приготовив на случай оружье,
Ждать, но не говорить никому о причине движенья.
Между тем, как царица ещё не знает об этом,
И о разрыве столь тесной любви и думать не может,
Он отправится к ней и, выждав удобное время
Для разговора об этом деле, он с нею простится.
В радости все поспешили исполнить его приказанье.

Но царица (как обмануть любовь?) угадала
Тайну Энея. Страшась малейшего знака измены,
Прежде всех об этом узнала: Молва донесла ей
Об оснащении флота и приготовлении к отплытью.
В ярость она пришла и в отчаянии бродит повсюду:
Точно как Вакха безумная жрица, во время восторга,
Чуя пришествие бога и радости оргий трилетних,
Воет, кричит, а Цитерос вторит ночным завываньям.
Вот наконец царица так начинает к Энею:

«Мог ли ты думать, изменник, что можно скрыть предо мною
Гнусный поступок и тайно бежать от наших владений?
Как? ни наша любовь, ни союз, ни священная дружба,
Ни жестокая смерть моя тебя не удержит?
Ты готовишься плыть в столь бурное время, зимою,
И на встречу идти лихим аквилонам? жестокий!
Если бы ты не плыл к берегам неизвестным, далеко,
Если бы древняя Троя ещё, как прежде, стояла,
Что? ты отпыл бы в Трою по зимнему, бурному морю?
Ты от меня бежишь? иль тебя не трогают просьбы,
Слёзы мои? мне только просьбы и слезы остались!
Ах, не беги, умоляю тебя священным союзом,
Начатым браком нашим, есои я заслужила
Сколько-нибудь любви твоей; и если в чём либо
Счастлив ты был со мною, сжалься над бедной Дидоной;
Не отвергай ты просьбы; оставь ты мысль об отъезде:
Ведь за тебя ненлвидят меня цари нумидийцев,
Лябия вся и даже тирийцы роптать начинают.
Я принесла на жертву тебе свою честь, свою славу, —
Славу, которая прежде меня до небес возносила.
Ты покидаешь меня? кому покидаешь ты, гость мой?
Гость мой —это одно от супруга названье осталось.
Буду ль я ждать, пока Пигиальон разрушит мой город?
Или жестокий Ярбант уведёт за собою в неволю?
Если б, по крайней мере, я знала, что ты, отъезжая,
Мне оставляешь потомка: по крайней мере в печали
Этот малютка, Эней, меня утешал бы собою,
Напоминал бы твой образ и имя твоё лепетал бы.
Мне бы казалось тогда, что я не совcем одинока.»

Так говорила. Но он, послушный богов повеленью,
Очи к земле опустив, стоял в размышлении глубоком.
И наконец сказал: «Царица, ты много умеешь
Истины дать словам; и что любви ты достойна,
Я никогда отрицать не буду; напротив, с любовью
Воспоминать о тебе, царица, мне будет отрадно.
Я никогда не забуду тебя, прекрасной Элиссы:
Нет! доколе с жизнью память во мне не угасоет.
Выслушай же и меня; никогда я не думал
Перед тобою отъезда скрывать: поверь мне, царица;
И никогда я не думал о брачном союзе с тобою;
Не для того я пришёл, чтобы заключать договоры.
Если бы я не внимал священному голосу рока,
Если бы жизнь моя от меня зависела только,
Я бы скорее отплыл к берегам незабвенной отчизны;
Снова восстала бы Троя и замок высокий Приама,
И побеждённые стены восстали бы снова из праха.
Но теперь, послушный велению гринейского Феба,
Против желания должен я плыть к берегам италийским:
Там отечество наше. И если тебе тириянке,
Так милы карфагенские стены и город либийский,
То для чего ж не желаешь ты нам, несчастным троянцам,
На италийской земле поселиться? Разве не можем
Мы, подобно тебе, избрать любую отчизну?
Сколько раз на землю сойдут ночные туманы,
Сколько раз золотые звезды на небе, заблещут,
Бледная тень Анхиза встаёт предо мною из гроба,
И упрекает меня, и страшит родительским гневом.
Я ль позавидую славе Аскания, милого сына?
Я ль обману надежду его на авзонское царство?
А теперь посланник небес, представ предо мною, —
Сам посланник небес, клянусь пред тобою, царица, —
Мне объявил неизменную волю всевышнего бога.
Сам я видел, как он, средь белого дня появляясь,
В городь вошёл, и сам я услышал божественный голос.
Ах, перестань и меня и себя напрасно печалить:
Против желания должен я плыть к берегам италийским.»

Так говорил Эней; но царица давно уж не внемлет:
Взором поводит быстро и молча глядит на Энея.
Вдруг запылала от гнева и так говорить начинает:
«Нет, изменник, не верю: матерь твоя не богиня,
И не Дардан отец столь низкого чада; но скалы ,
Твердые, дикие скалы Кавказа тебя породили;
Тигры вскормили грудью тебя, гирканские тигры!
Что мне таиться? чего мне ещё ожидать злополучной?
Внял ли рыданьям моим? смягчилось ли твёрдое сердце?
Тронули ль слезы его? и сжалился ль он надо мною?
Что мне ещё остаётся? О горе! уже и Юнона,
И всемогущий отец не смотрят праведным оком;
Нет уж веры нигде: разбитого бурей, в несчастье,
Приняла в царство своё и властью с ним разделилась;
Флот и товарищей всех спасла от погибели верной.
А! безумье мной овладело! и Фебов оракул,
И ликийский оракул, теперь и посланник Зевеса, —
Сам посланник Зевеса приносит такие веленья!
Это ль занятье богов? такая ль забота о смертных?
Я не держу тебя: плыви к берегам италийским;
Я не противлюсь: иди, ищи за морями престола;
Но ты погибнешь в пучинах морских, разбитый о скалы;
Боги накажут тебя, если бессмертные боги
Власть имеют ещё. Ты часто имя Дидоны
Будешь на помощь звать; но я, как адское пламя,
Вслед за тобою пойду. А когда сырая могила
Примет меня и разлучит с душею холодное тело,
Бледною тенью пойду за тобою и буду тревожить;
Да, злодей, я узнаю о казни твоей, я узнаю:
Эта молва дойдёт до меня и в подземные страны.»

Тут она прервала речь и, подобно безумной,
Вдруг побежала быстро и скрылась от взоров Энея.
Он, поражённый словами, долго стоял в онемении;
Что-то хотел говорить, но слова на устах умирали.
А царица в почали, без чувств упала на землю:
Слуги подняли с земли её полумёртвые члены
И уложили в мраморной спальне на царское ложе.

А боговерный Эней, страдая много от горя,
И разрывая сердце своё и любовью и верой,
Хочет утешить царицу нежною речью и лаской;
Но, исполняя веленье богов, отправляется к флоту.
Засуетились троянцы вокруг кораблей и выводят
В море свой флот — и флот закачался на влаге зыбучей.
Рубят в ближнем лесу и снасти и весла для флота;
К берегу всё тащат и готовятся выступить в море.
Видно, как все бегут, толпами стремятся на пристань.
Точно как муравьи, обсев громаду пшеницы,
В норы свои тащат, запасаясь на зимнее время;
По полю черною ратью идут и уносят добычу,
Узкой тропинкой в траве пробираясь к жильям подземельным.
Те на плечах тащат огромные зерна, другие
Гонят и вновь собирают толпы, понуждая к работе;
Вся дорожка чернеет: кипят муравьи над работой.
Что ощущаешь, Дидона, глядя на это движенье?
Как ты рыдала, когда из окна высоких чертогов
Видела берег, покрытый толпами кипящих троянцев,
Слышала говор пловцов, сливавшийся с говором моря!
Снова ударилась в слёзы; снова и слёзы и просьбы;
Снова любовь одолела её; ещё попытаться
Хочет она, чтоб потом не роптать пред смертью напрасно.
О, любовь, любовь, до чего ты смертных доводишь!

«Анна — сказала она — ты видишь, что к берегу моря
Все собрались уже, и ветер вздувает ветрила;
В радости все пловцы уж кормы кораблей увенчали.
Если я могла ожидать такого несчастья,
Я и могу перенесть. Сестра ты милая, Анна,
Выслушай просьбу мою, помоги сестре злополучной.
Этот изменник только тебя одну уважает,
Только одной тебе вверял он душевные тайны,
Ты хорошо узнала его и сердце и мысля.
Милая Анна, иди, скажи надменному гостю:
Я не клялась в Авлиде губить троянское племя;
Не посылала своих кораблей я против Пергама;
Не оскорбила ничем ни пеплов, ни тени Анхиза;
Что ж он не хочет внимать ни моим увещаньям, ни просьбам?
Что он спешит? Пускай подождёт попутного ветра;
Это последняя милость, которой просит Дидона.
Я не прошу уж прежней любви: ведь он изменил ей;
Я не хочу лишать его италийского царства;
Времени только прошу: быть может, время излечит
Рану мою: я, может быть, свыкнусь с горькой судьбою
Это просьба моя. Пожалей о сестре злополучной.
Я не забуду услуги твоей и в тёмной могиле.»

Так просила она; а сестра, заливаясь слезами,
Носит просьбы её и обратно приносит, напрасно:
Ни рыданья, ни просьбы, — ничто не поможет; подобно
Твёрдой скале он не видит ни слёз, ни рыданий не слышить:
Он внимает лишь голосу неумолимого рока.
Как бореи, сражаясь против столетнего дуба,
Страшным дыханьем низвергнуть хотят великана и вместе
Спорят о силе то с той, то с другой стороны ударяя;
Грозно шумит великан и борется с ними упорно;
Ветви и листья летят, устилая бранное поле;
Он упёрся в скалу, и сколько косматой главою
К небу несётся, столько пятой досягает он ада:
Так и герой, беспрерывно томимый напрасною просьбою,
Твёрдо стоит, а широкую грудь терзают заботы;
Мысль неподвижна, но слёзы немые текут по ланитам.

И тогда, устрашась непреклонного рока, Дидона
Жлждет смерти: ей скучно смотреть на светлое небо.
Эта жажда усилилась более чудным виденьем.
Лишь положила она дары на алтарь благовонный —
Страшно сказать! — священная влага вдруг почернела
И наконец вино в нечистую кровь превратилось.
Но она никому, и даже сестре не сказала.
Был ещё в дворце посвящённый пеплам Сихея
Мраморный храм, в котором она любила молиться:
Только ночь осенила землю чёрным покровом,
Слышны в храме голос и стоны усопшего мужа.
И на кровле сова поёт могильные песни,
Жалобно плачет, стонет, выводит протяжные звуки.
Кроме того, ночные виденья и страшные грёзы
Часто терзают её, наполняя ужасом сердце.
Грезит Дидона во сне, как Эней, неистовства полный,
Гонит повсюду её, — и она везде одинока.
Часто кажется ей, что она по пустынным дорогам
Ходит одна в далёкие страны и ищет тирийцев:
Так безумный Пентей, убегая неистовых фурий,
На небе видел два солнца, а долу Фивы двойные;
Или безумный Орест, потомок Агамемнона,
Так бежал, устращённый разгневанным матери взором:
Адское пламя в руках у неё, и чёрные змеи
Вьются по ней; а Проклятье и Месть сидят у порога.
Вот когда отчаянье заняло место печали,
Твердо на смерть решилась она, и, выждав время,
В сердце сокрыла тайну и, взор проясняя улыбкой,
Вдруг подюдит к печальной сестре и так говорить ей:
«Ну, сестра, поздравь меня: я придумала средство, —
Средство, которое иль возвратит мне его непременно,
Или разлучит со мной, и память о нём истребится.
Там, где конец океана, где светлое солнце заходит,
Есть послдний предел эфиопов. Атлант необъятный
Двигает там на плечах с золотистыми звездами небо.
Есть у нас из тех стран массильская жрица колдунья,
Бывшая стражем садов гесперийских; она подавала
Пищу дракону и ветви заветных дерев сторожила,
И окропляла их мёдом и усыпительным маком.
Эта колдунья может лечить сердца от печали
Иль наводить на них тоску и злые заботы,
Остановить реку иль двигать светило обратно;
Может ночных духов вызывать: у неё под ногами
Слышно, как стонет земля, и с гор нисходят деревья.
Всеми богами клянусь и твоей драгоценною жизнью,
Милая Анна, я за чары принимаюсь невольно.
Ты, сестра, по средине двора костёр приготовишь,
И положи на него и броню и оружье злодея,
Всё, что в спальне висит на стене; и брачное ложе
Брось на костер, — то ложе, где я невозвратно погибла:
Всё, что осталось по нём, истребить приказала колдунья.»

Так свазав, умолкла и вдруг в лице изменилась.
Анна не знает, что в этом новом обряде Дидона
Тайно могилу готовит себе; для неё непонятна
Сила любви; она не предвидит ужасных последствий,
Хуже сихеевой смерти, — и просьбу сестры исполняет.
Вот уже принесли сосновых, ясеновых прутьев,
И по средине двора костёр сложили, как гору.
А царица цветы принесла, погребальные ветви,
И, украсив костёр, на нём положила добычу:
И оставленный меч и портрет на одре положила.
Звала она, для чего такие обряды готовит.
Вкруг стоят алтари: а жрица, власы распустивши,
Громко молитвой богов призывает: Эрева, Хаоса,
И тройную Гекату, в трех лицах деву Диану,
Тут излияла и воду, подобие адских потоков:
Ищут юнаго зелья, при свете лунном серпами
Жнут и варят в котле с молоком и чёрной отравой.
Ищут и жеребят молодых и во время рожденья
Всю любовь матерей у них от чела отнимают.
А царица сама, распахнув, распоясав одежду,
И обнаживши ногу, и взявши в чистые руки
Жертвенный хлеб, призывает богов и ночные светила
На свидетельство смерти и неумолимого рока.
Молит потом у богов милосердия, правды, защиты,
Если богам не противна любовь незаконного брака.

Полночь была. Уж все погрузилось в забвенье и негу, —
Сладкую негу покоя, когда и сердитое море
Дремлет во сне, не шелохнётся лес, а ночные светила
Тихо плывут в небесах, совершая полночные круги;
Спят безмолвные нивы, стада; живописные птицы,
И прозрачные воды озёр, и дикие степи, —
Всё отдыхает в покое, среди безмолвия ночи, —
Всё, лишь Дидона одна бессонных очей не смыкает;
Не прилетает к ней сон: в ней бодрость сугубит заботы.
Вновь запылала любовь и с бешенством прежним пылает;
Снова и гнев запылал и борьбу начинает с любовью.
«Ах, злополучная! — так про себя рассуждает Дидона. —
Что мне делать? Снова ли к тем женихам обратиться, —
К тем женихам, над которыми я насмехалась так долго?
Я ли унижу себя и руки у царей нумидийских
Буду просить, которую я отвергала так часто?
Что ж? за троянским флотом идти и судьбы повеленье
С ним разделить? почему? потому ли, что я оказала
Помощь несчастным? но разве они не забыли об этом?
Ну положим; да кто ж мне позволит отечество бросить?
Кто же примет меня на корабль? меня ненавидят.
Ах, погибла Дидона, погибла! ты ли не знаешь,
Ты ли не видишь ещё, что троянцы тебе изменили?
И неужель я одна сопутствовать буду троянцам?
Иль соберу всех тирийцев и с ними вместе в далёкий
Путь уплыву? и снова пожертвую ветрам и морю
Теми, которых с трудом спасла от враждебного Тира?
Нет, Дидона, лучше умри, как прилично несчастной;
Лучше ударом одним прекрати все жестокие муки.
Ах, сестра! ты тронулась горем моим и слезами;
Ты мне хотела помочь — и бросила в жертву злодею.
Нет, без брачных уз безгрешная жизнь невозможна:
Так лишь звери живут; а я согрешила пред небом,
Я изменила любви, обещанной пеплам Сихея!»
Так говоря про себя, Дидона горько рыдала.

А Эней, приготовив заранее всё для похода,
Лёг на высокой корме и уснул, ожидая рассвета. —
Снова во сне предстал пред него божественный образ,
Тот же Меркурия образ, — и голос и поступь;
Те ж белокурые кудри, красою блестящие члены.
Снова начал его упрекать такими словами:
«Сын богини, время ли спать в такую минуту?
Или ве видишь, какая опасность тебе угрожает?
Ах, безумный! не слышишь, как дуют попутные ветры?
В сердце её преступленье; она умышляет засаду;
Уж решилась на смерть и отчаянным гневом пылает.
Пользуйся этой минутой, беги, удались поскорее:
Вскоре вражьи ладьи всё море взволнуют; увидишь
Грозных факелов блеск и пламенем берег объятый,
Если Аврора тебя на этом месте застанет.
Женщинам ты не верь: они переменчивы, шатки.»
Так говоря, он исчез и слился с туманами ночи.

И тогда Эней, испуганный чудным виденьем,
Быстро вскочил от сна, идёт и товарищей будит:
«Встаньте, товарищи, бодрствуйте, вёсла скорее берите
И паруса поднимайте. Сошедши с высот поднебесных,
Сам посланник богов, во сне представ предо мною.
Вновь повелел мне отплыть и не медля отрезать канаты.
Кто бы ты ни был, святой обитатель великого неба,
Я повинуюсь тебе и волю твою исполняю.
Боги, прибудьте на помощь и путь ниспослите счастливый!»
Так говоря, он выхватил меч молньеносный и рубит
Острым булатом канаты, сечет — и лопнули вервья:
Бросились к делу троянцы: режут канаты и в море
Быстро уходят. От них удаляется берег; лишь волны
Пеною брызжут от вёсел. И пристань в миг опустела.
Вот и Аврора проснулась и, встав с багряного ложа,
Брызнула светом румяным на спящие земли и воды.
И едва восток загорелся первым рассветом,
Как царица увидела флот, удалявшийся в море.
Бросила взоры на пристань: в пристани не было флота.
Впала в безумье царица; дланью грудь поражает,
Рвёт белокурые кудри и плачет: «О, всемогущий!
Этот пришлец уплывёт и над царством моим посмеётся?
Как? не вооружится никто, не ударит в погоню!..
И не берут кораблей из верфи?.. Идите, идите,
Пламя несите скорее, бегите, летите в погоню!..
Бевте веслами скорее, скорей паруса поднимайте!..
Что говорю я? где я? ах, какое безумье!
Ты гнушаешься низким поступком! несчастна Дидона!
А тогда, как скипетр давала, тогда не гнушалась?
Вот энеена верность! вот благочестье Энея!
Этот муж с собою унёс пенатов из Трои?
Этот муж на плечах уносил родителя-старца?
Я ль не могла растерзать его и в волны морские
Бросить? товарищей всехь умертвить ? Иль тело Асканья
В радостный пир обратив, насытить родителя сыном?
Но ведь битвы успех сомнителен был бы. Положим.
Что ж мне бояться? я понесла бы в лагерь троянцев
Факел пожара; я бы сожгла корабли, истребила
И на развалинах их сама бы бросилась в пламя!
Солнце, солнце! ты освещаешь деяния смертных;
Матерь Юнона, тебе известны все наши страданья;
Ты, о Геката, которая в ночь на распутии воешь;
Мстящие фурии, боги Дидоны, жаждущей смерти,
Вы внемлите мольбам, обратите взор милосердый
На страданья мои. И если судьбе так угодно,
Чтобы злодей приплыл и увидел заветную землю,
Если так небу угодно, чтоб я непременно погибла,
Пусть же злодей, побеждённый на брани храбрым народом,
В вечной разлуке с сыном, скитаясь, как жалкий изгнанник,
Молит пощады; пусть будет свидетелем смерти собратов,
Мир заключит с врагом на самых тяжких условьях:
И тогда, лишённый престола, всех радостей света,
Пусть погибнет, — но пусть погибнет на прахе, без гроба.
Боги! эту молитву с последнею каплею крови
Вам посылаю. А вы, о тирийцы, к их племени, роду
Ненависть вечно питайте; утешьте мой пепел в могиле.
Пусть между ними и вами не будет союза, ни дружбы;
Пусть из могилы моей им грозный мститель восстанет
И преследует Дардана род мечём и пожаром,
И теперь и всегда, лишь будут силы для мести.
Пусть берега с берегами и волны с волнами враждуют;
Меч пусть враждует с мечём, с отцами дети и внуки!»

Так сказала она и повсюду взором поводит;
Свет ей постыл: Дидона жаждет сени могильной.
Вот, позвав к себе Сихея кормилицу, Барку,
(А её кормилица в прежней отчизне скончалась),
Так говорит: «позови мпе Анну, любезная Барка.
Прежде скажи, пусть скорее омоется речной водою,
Пусть приведёт и жертву и всё приготовит, что нужно.
Ты и сама покрой чело священной повязкой:
Я давно приготовила жертву Юпитеру ада,
А теперь совершить хочу и окончить заботы,
В пламени сжечь на костре остатки дарданского мужа.»
И старушка, дрожа, поплелась приказанье исполнить.

В страхе и в страшном каком-то восторге Дидона вбежала
На середину двора, где огромный костёр возвышался:
Очи, налитые кровью, быстро ходили повсюду;
Пята покрыли ланиты её и предсмертная бледность.
Быстро в волнении взошла на костёр и меч обнажила, —
Меч дарданский, не для такой предназначенной цели.
И, увидев Энея броню и знакомое ложе,
Начала плакать; потом, собравшись несколько с духом,
К ложу склонилась и так в послдний раз говорила:
«Милые сердцу остатки, когда улыбалось мне счастье!
Вы примите душу мою, разрешите от горя.
Я жила и исполнила путь, предназначенный роком,
А теперь моя тень удалится в подземные страны.
Я основала город, я видела славные стены,
Я отмстила за смерть супруга коварному брату;
Счастлива, ах! и счастлива слишком была бы Дидона,
Если бы этот берег не видел дарданского флота.»
И, коснувшись ложа устами, «я умираю без мести,
Но я умру — сказала — мне смерть отрадна и сладка.
Пусть жестокий взирает на пламя с глубокого моря,
Пусть унесёт с собою известье о смерти Дидоны.»

Так окончив, упала на одр. Прибежали подруги:
Видят меч, дымящийся кровью, пронзённые перси
И обагрённые руки царицы. Крики и вопли
Вдруг огласили дворец и молва пронеслась в Карфагене.
Плач и рыдание всюду: жоны и плачут и воют;
Домы дрожат и воздух трепещеть от страшного стона.
Точно, казалось, как будто бы враг овладел Карфагеном
Или древним Тиром; будто пожарное пламя
Вдруг охватило кровли домов и божесгвенных храмов.

А сестра, услышав шум и смятенье в чертогах,
Рвёт руками лицо и, дланию грудь поражая,
Сквозь толпу пробиваясь, летит и сестру призывает:
«Вот что, родная, было! меня обмануть ты хотела?
Ах, для того ли костёр, для того ль алтари я воздвигла?
Чтб ж одинокой мне делать теперь? и ты, умирая,
Ты обо мне забыла? зачем ты меня не призвала?
Тот же меч одним ударом пронзил бы два сердца.
Ах, сестра жестокая! я для того ль положила
Этот костёр? для того ли богов призывала в молитве,
Чтобы увидеть тебя и на век разлучиться с тобою!
Я погубила тебя, и себя, и сидонских собратов;
Я погубила твой город! Дайте воды: я омою
Рану её, и если душа не совсем улетела,
Пусть я вдохну в себя её последние вздохи!»
Так говоря, она взошла по ступеням высоким.
Пала на тело сестры и, обняв, согревает дыханьем,
Плачет и стонет и платьем чёрную кровь отирает.
А Дидона хотела поднять тяжёлые веки
И сомкнула снова: хрипит, под грудию рана.
Трижды она приподнялась, рукой опираясь усильно;
Трижды упала на одр и мутным взором искала
Милого света небес: нашла и вздохнула глубоко.

Сжалилась матерь Юнона и, видя тяжкие муки
Трудной кончины, с высот Олимпа послала Ириду,
Чтобы она разрешила борение персти с душёю.
Не по веленью судьбы умирала царица, не смертью
Грешных людей, но сражённая горем, как жертва безумья.
Ей Прозерпина ещё не отсекла волос белокурых,
Не осудила тени её скитаться по аду.
Вот Ирида слетела с небес на крыльях росистых;
Тысячи разных цветов влечёт за собою от солнца
И, прилетев и став над главою Дидоны, сказала:
«Эту жертву я приношу подземному богу
И разрешаю душу твою от бренного тела.»
Так говоря, отсекла жизвенный волос: мгновенно
Вся теплота удалилась и жизнь улетела на ветер.

Источник — https://ru.wikisource.org/w/index.php?title=Энеида_(Вергилий;_Шершеневич)/Песнь_четвёртая&oldid=5056795