Энеида (Вергилий; Шершеневич)/Песнь третья

Энеида Вергилия (Вергилий, пер. И. Г. Шершеневич)
Песнь третья

Оригинал: лат. Aeneis. — Источник: Современник, Литературный журнал, том XXXI, Санктпетербург, 1851

Песнь третья

Эней продолжает рассказывать свои приключения.

Vela domus vastumque cava trabe currimus aequor.(Из третьей песни.)

После того, как богам угодно было разрушить
В Азии царство Приама, и гордые стены Ильона
В прахе дымились, остатки великой нептуновой Трои,
Следуя воле богов, мы решились в местах отдалённых
Или в безлюдных странах поискать отчизны, и вскоре
Выстроив флот у подошвы Иды горы, близ Антандра,
Вовсе не зная, к каким берегам судьба занесёт нас,
Мы собирали людей, и лишь только весна наступила,
Все мы пустились на волю судьбы, по желанью Анхиза.
С горестью, с плачем покинул я берег отчизны и нивы
Трои родной; и как жалкий изгнанник пустился я в море,
Взивши с собою товарищей, сына, отца и пенатов.

Есть недалёко земля, где в обширных полях обитает
Бранный фракийский народ, бывший под властью Ликурга.
Этот народ издревле был с нами в союзе и дружбе,
В прежнее время могущества Трои. Туда я причалил
И на крутых берегах, неприязненным роком водимый,
Первые стены построил и дал названье народу.
Там совершал я священный обряд лионейской богине
И божествам, покровителям начатых дел, и в то время
В жертву влалыке небес при море тельца приносил я.
Тут возвышался курган, а на самой вершине кургана
Множество корновых лоз и густые кустарники мирта.
Вот я взобрался туда и старался сорвать по зелёной
Ветке, чтобы осенить алтари зелёным покровом…
Вдруг неожиданно странное чудо представилось взору:
Всюду, где только я ветвь отрывал от кургана, о диво!
Там выступали из ветви кровавые чёрные капли
И обагряли землю. Дрогнуло сердце от страха,
Дрожь пробежала по телу и кровь по жилам застыла.
Чтобы узнать причину такого явленья, я вскоре
Вновь попытался сломить гибкую ветку: срываю…
Вновь из коры заструились кровавые чёрные капли.
Тут призадумался я и начал молиться то нимфам,
То покровителю гетских полей, великому Марсу,
Чтобы они к добру повели столь странное чудо.
Но когда я третью лозу старался отторгнуть,
С большим усильем, и упирался коленом о землю,
Что же? сказать иль нет? вдруг слышу подземные стоны;
Голос плачевный несётся, как будто из самой могилы:
«Что ты меня терзаешь, Эней? пощади хоть в могиле;
Не обагряй ты праведных рук; мы не чужды друг другу:
Троя отечество наше; та кровь не из дерева льётся.
Ах, удались от жестокой земли и от жадного края.
Я Полидор; я здесь погиб, поражённый, покрытый
Тучею копий и стрел, — и выросли копья и стрелы.»

Холодом сердце обдало, я весь задрожал от испуга,
Волосы стали дыбом и в груди замерли звуки.
Наш злополучный Приам, лишившись надежды на меч свой,
На отраженье врагов, и видя, что длится осада,
Тайно отправил того Полидора к фракийскому князю
На воспитание, давши ему и сокровищь и денег.
Этот, видя, что счастье оставило войско троянцев,
Вдруг заключает союз с победным Агамемноном.
Дружбы законы попрал и, убив Полидора, коварный
Золото всё захватил. О, гнусная жажда к богатству,
Слабые смертных сердца до каких ты деяний доводишь!

После того, как испуг миновался, я вдруг объявляю
Всё, что видел, отцу и другим знаменитым троянцам,
Чтобы узнать от них, что в том случае делать.
Все пожелали оставить враждебную землю, где дружбу
Так осквернило коварство, и по морю снова пуститься.
Мы Полидору готовим обряд погребальный: курганом
Насыпь земли наложили и жертвенник теням воздвигли:
Их осенили лазурные ленты и кипарисы густые.
Жоны троянские стали кругом и власы распустили.
Тёплым млеком наполняем сосуды, кипящие пеной,
Жертвенной кровью бокалы, и, схоронив Полидора,
Все запели в лад покойнику вечную память.

Вот, лишь только ветры утихли, настала погода,
На море тихо подуло дыхание южного ветра,
Все мы отправились к берегу и корабли оттащивши,
Якорь подняли, плывём: от нас удаляются земли
И города. Там, на море, остров лежит, посвящённый
Матери нимф Нереиде и егейскому богу Нептуну.
Этот остров по морю плавал, но бог-стрелоносец,
Сжавши между Миконом его и высоким Гиаром,
Так укрепил, что мог он противиться ветру и буре.
Вот мы несёмся туда и, войдя в безопасную пристань,
Бросили якорь и вскоре отправились к городу Феба.
Аний, острова царь и вместе жрец Аполлона,
Лавром священным чело увенчав и святою повязкой,
Встретился с нами, узнал старинного друга, Анхиза,
Дружески за руки взял и повел за собою в жилища.
В древний храм Аполлона вошёл я и начал молитву:

«Боже тимбрейский! ты дал утомлённым жилища и стены;
Дай нам и племя, и город могучий, и Трою другую;
Ты сохрани остатки данайцев и длани Ахилла.
Чтб повелишь ты? куда нам идти? и где нам остаться?
Дай нам, отец, наставленье: да ум наш тобой просветится.»

Так я едва произнёс, как вдруг всё дрогнуло в храме:
Дрогнула дверь и божественный лавр, и кругом встрепенулись
Горные выси, и гул пролетел, по святилищу храма.
Тут мы припали к земле и услышали голос священный:

«Храбрые Дардана внуки! вас примут прекрасные земли, —
Земли богатые, бывшие ваших отцов колыбелью.
Матери древней, троянцы, ищите: потомки Энея
Там воцарятся надолго, и будут владыками мира
Дети его и внуки и внуков грядущих потомки.»

Так говорил Аполлон, и радостно все зашумели,
Все вопрошали друг друга, что значат слова Аполлона;
Где та страна, в которую путь им Феб назначает.
Тут мой отец, приводя на память событья былого,
Так говорит нам: «слушайте, мужи, узнайте свой жребий:
Есть недалёко юпитеров остров, названный Критом;
Там есть Ида, гора, колыбель родителей наших,
Сто городов многолюдных и нивы, богатые хлебом;
Сколько я помню, из этого острова наш прародитель
Тевкр был первый, приставший к ретейским долинам; он место
Царству избрал. В то время не было стен Илиона,
Ни пергамейских твердынь, а жили в глубоких долинах.
Матерь, Цибела, оттуда и звонкий кимвал корибантов,
Роща Илейская и молчаливый обряд приношенья.
Ярые львы там впервые впряглись в колесницу богини.
Ну, собирайтесь же в путь, который назначили боги.
Мы успокоим гневные ветры и в Крит удалимся;
Путь наш не очень далёк, и если нам боги помогут,
Флот наш у критского берега станет на третие утро.»
Так говоря, он жертвой богов алтари обагряет:
Моря владыке приносить тельца, тельца Аполлону.
Чёрную жертву Буре, а белую тихим Зефирам.

Слухи носились, что Идоменей, гонимый врагами,
Землю родную покинул: и опустели критские нивы;
Домы пустые стоят; жилища врагов не скрывают.
Вот мы, оставив делосскую пристань, летим океаном.
Вскоре Наксос нам явил виноградом венчанные горы,
Зелень Донизы и Олеарос и Парос белоснежный;
Группы Цикладов и мелких земель остались за нами.
В радости наши пловцы подняли громкие клики,
Ждут с нетерпеньем, как явится Крит, отечество предков.
Ветер попутный, с кормы подувая, надул нам ветрила,
И наконец мы причалили к берегу древних куретов.
Здесь я решился построить желанные стены и замок,
Дав им названье Пергама, столь милое нашему сердцу;
Сердце народа согрел лобовию к новой отчизне:
Все корабли уж сдвинуты были на берег песчаный;
Брачным союзом скрепясь, молодёжь занималась возделкой
Новых полей, под сенью законов и мирного крова.
Вдруг смертоносная язва, испорченным воздухом вея,
Пала на нивы, сады, истребляя плоды и посевы.
Мор поразил и людей, и настали черные годы:
Те умирали внезапно, а те истощённое тело
Жалко влачили; а Сириус знойный палил нам посевы;
Травы иссохли от зноя; хлеба плодов не давали.
Старец советует плыть к оракулу Феба, и море
Вновь кораблями измерить, вновь умолять о пощаде,
Вновь вопросить Аполлона, какой нас конец ожидает,
Чем пособить столь великой беде и куда удалиться.

Полночь была и всё на земле уж в сон погрузилось.
Сон не смыкал мне очей: я вижу, представились взору
Все изваянья богов и священных троянских пенатов;
Я их исторгнул из пасти огня, пожиравшего Трою.
Ясно я могь различать их черты, озарённые светом
Полной луны, проливавшей в окно лучезарные струи.
Слушаю, голос пенатов несётся ко мне в утешенье:

«То, что услышишь, Эней, из уст делосского Феба,
Мы возвещаем тебе: он сам нас к тебе посылает.
Мы за тобою в след удалились из пламени Трои;
Мы вознесём к небесам твоих потомков деянья,
Власть полу-мира столице дадим; а ты для великих
Стены великие строй; ещё ты странствовать будешь;
Не унывай лишь, иди; не здесь тебе поселиться,
И не на критских полях поселишься ты с верной дружиной:
Есть плодоносный край, Гесперии имя носящий, —
Край и богатый и древнии; в нём бранный народ обитает.
Там обитали энотры; теперь, говорят, их потомков,
Взявших названье вождя, зовут италийским народом:
Там ожидают вас земли. И Дардан был родом оттуда,
Прадед Язид, от которого племя троянцев родилось.
Встань, о Эней, и порадуй дряхлого старца Анхиза
Доброю вестью; пусть он отыщет город Кортону.
Землю Авзонию; там суждено вам жить, а не в Крите.»

Я изумился тем чудным виденьем и речью пенатов;
Ясно я видел черты их — то не были сонные грёзы:
Видел божественный лик и повязкой венчанные чёла;
Капли холодного пота струились повсюду по членам.
Вспрянув от сна и длани подняв к небесным светилам,
С тёплой молитвой принёс на алтарь я чистую жертву.
Вскоре, окончив обряд приношенья, спешу я к Анхизу,
В радости всё объявляю ему, что видел и слышал.
Тут мой родитель Анхиз увидел своё заблужденье,
Племя другое узнал и других прародителей вспомнил.
И говорит мне: «сын мой, я помню, как в Трое бывало
Жрица, Кассандра, одна прорекала нам это событье:
Помню теперь, как она тогда нам пророчила это,
Часто имя Гесперии, часто Италии имя
Нам повторяла; но кто в то время слушал Кассандру?
Кто бы подумал, что тевкрам теперь к берегам гесперийским
Плыть суждено? но мы покоримся велению Феба.

Вскоре, покинув эту страну и оставив немногих,
Парус раскинули мы и пустились в широкие воды
Вот мы всплыли уж на полное море: вдали утонули
Все берега; над нами лишь небо, под нами лишь море.
Грянули тучи; крупные капли дождя полетели;
Пали туманы, ветер завыл и волна разыгралась;
Вал покатился за валом, и встали громадные горы,
Врознь расплылись корабли, метаясь по влаге сердитой;
Чёрные тучи небо закрыли и на море тьма налетела.
С страшным рёвом огни из расторгнутых тучь прорывались.
Скоро мы сбилась с пути и пошли за порывами ветра.
Сам Палинур не знал, иль день, иль ночь наступала;
Сам Палинур не умел угадать, куда мы несёмся.
Так провели мы три дня, блуждая по тёмным пучинам.
Трижды накрыла нас ночь, а звезды как будто погасли,
Но наконец, на четвертое утро, завидели берег;
Там появились и горы, и дым под землёй заструился.
Пали долой паруса, и гребцы приударили в вёсла,
Дружно бьют по волнам, взбивая шипящую пену.

Так мы спаслись от крушенья и вышли на берег Строфадов.
Это название двух островов на Iоническом море;
Греки прозвали Строфадами их. Теперь поселилась
Злая Целена на них и другие гарпии, не смея
Более мучить Финея и пир его потревожить.
Не было в мире страшнее чудовищь, и гневные боги
Кары столь страшной на нас никогда не ссылали из ада:
С женским лицом огромные птицы; их руки с когтями,
Бледность от голода в лицах; в желудке помёт нестерпимый.
Вот, едва мы ступили на землю, видим: повсюду
Стадо прекрасных волов пасётся по тучному полю;
Козы и овцы резвятся в траве, и никто не стерёг их.
Бросилис мы, призывая богов и владыку Олимпа
С нами добычу делить. Потом у берега моря
Ставим сосуды, столы, — и пошло пированье горою.
Вдруг с ужасным шумом с гор налетели гарпии;
Сильно крылами по воздуху бьют с пронзительным криком;
Пищу хватают из рук, оскверняя нечистым помётом.
Запах зловонный за ними несётся и резкие крики.
Мы удалились оттуда и, сев под наклоном утёса,
Там, где густые деревья сплетались над нами покровом,
Вновь разложили огонь, и едва заготовили пищу,
Снова с небесных высот налетели гарпии толпою,
С криком и визгом кружатся и, всё оскверняя, хватают
Пищу когтями и рвут. Тогда приказал я дружине
Вооружиться и в битву вступить с крылатым народом.
Сказано — сделано: всё приготовив, товарищи снова
Сели и в кудрях травы и щиты и мечи положили.
С шумом гарпии летят; вторят берега их полёту.
Вот и Мизений, стоя на страже на месте высоком,
Знак подаёт, ударяя в котёл — и товарищи мигом
Бросились к ним с обнажённым железом и новую битву
Против чудовищь крылатых заводят; разят их мечами:
Меч не берёт их пернатой брони, и они невредимы
Прочь улетели и быстрым полётом взвились в поднебесье,
Нам оставляя остатки добычи и след свой нечистый.
Только гарпия Целена, владея пророческим даром,
Сев на высокое темя утёса, так говорит нам:

«Вы ли ещё за убитых быков заводите битву,
Лаомедонтовы дети? Вы ли заводите битву?
Вы ли невинных гарпий хотите изгнать из отчизны?
Слушайте речи моей и слова хорошо затвердите:
Неба отец объявил Аполлону, а он передал мне
Это; а я, величайшая фурия, вам объявляю:
Ищете ль вы берегов италийских? и ветер попутный
Вас принесёт на желанную землю; вы в пристань войдёте;
Но не прежде стеной окружите вы город заветный,
Как тогда, как голод жестокий, в отмщенье за битву
С нами, с пищею вместе столы пожрать вас принудит.»

Так сказав, взмахнула крылами и в лес утетела.
Ужас объял нас всех и кровь по жилам застыла;
Горе легло на сердца: не хотят уж битвы троянцы:
Жертвой, молитвой хотят гарпий умолять о пощаде,
Не разбирая, богини ль они, иль нечистые птицы.
Старец Анхиз, поднявши к небу дряхлые длани,
Молит великих богов, и гарпиям творит он молитву:

«О божества! отвратите грозу, и такую беду отвратите!
Пусть изменится ваш гнев в милосердие к бедным скитальцам.»

Всоре потом приказал отвязать канаты и в море
С берега прочь отвалить. Уж пали канаты и белый
Парус на мачту взлетел и надулся от южного ветра.
Быстро летят корабли, секут опенённые волны:
Дружно ведут нас двое вожатых — ветер и кормчий.
Вот уж явились вершины Зацинта, венчанные лесом,
Вот и Дулихий, и Саме, и Нерит, одетый скалами.
Мы обогнули подводные скалы лаэртова царства
И проклинали землю, вскормившую злого Улисса.
Вскоре возникли из волн и туманные горы Левкаты,
И Аполлон, опасный пловцам. Утомлённые морем,
Мы повернули рулём, подплыли к городку небольшому,
Якорь ударился в дно, — и стали суда неподвижно.
Вот наконец мы сошли на желанную землю и вскоре
Жертву приносим владыке небес, зажигаем куренья,
И на актийских полях приготовились праздновать игры
Трои родной. Вот идут троянцы на бой богатырский;
Светлой оливой блестят бойцов обнажённые члены.
Рады троянцы, что столько враждебных земель избежали
И безопасно меж стольких врагов успели пробраться.

Между тем уж солнце свой путь годовой совершило,
И ледяная зима аквилонами воды вздымает.
Щит, блестящий медью, оружье героя Абанта,
Я над вратами прибил и надпись такую поставил:
«Щит победителей греков Эней богам посвящает.»
Вскоре велел я готовиться в путь. Отчалили наши,
Сели гребцы на скамьи и дружно ударили в вёсла.
Скоро сокрылись от нас и высокие горы Феаков;
Мы обогнули берег Эпира: в Хаонскую пристань
Тихо вошли и вступили в высокий город Бутроту.
Чудные вести в Бутроте дошли до нашего слуха:
Будто под власть Гелена, приамова сына, подпали
Земли данайцев, и он овладел уж пирровым скиптром,
На Андромахе женился, бывшей в замужстве за Пирром,
Так Андромаха вышла опять за троянского мужа.
Я изумился, услышав это: мне очень хотелось
Видеть Гелена, узнать о чудесных его приключеньях.
Бросив у пристани флот, я к городу путь свой направил.

В это время, близ самого города, в роще тенистой,
Там, где Симоис новый по ниве бежал, Андромаха
Пир похоронный свершала и жертвы обряд погребальный
Пеплам несчастного Гектора; звала усопшие тени
Перед могилой его. На могиле зеленые ветви;
Два алтаря в стороне, причина стольких рыданий.
Видя меня и кругом отряд молодёжи троянской,
Видя сверканье родной, знакомой брони, Андромаха
С диким безумьем глядела и, будто испугана чудом,
Взор неподвижный на нас устремила; потом зашаталась:
Ей изменили силы; и только по долгом молчании
Так начала: «О сын богини, тебя ли я вижу?
Твой ли образ, Эней, твои ли очи я вижу?
Жив ли ты? ах, говори: ты, может быть, призрак Энея?
Если ты умер уже, скажи мне, где же мой Гектор?»

Так говорила она; потом залилася слезами;
Плач прерывали стоны и рощу кругом оглашали.
Долго не мог говорить я: слова умирали в гортани.
Жив я ещё — отвечал я — но жизнь моя не завидна.
Не сомневайся, я жив! ты видишь меня пред собою.
Ах, какая участь постигла тебя, Андромаха,
После кончины супруга! Иль, может быть, прежняя радость
Вновь посетила тебя? Но что же ту радость заменит?
Гектора прежде супруга, ты ль стала супругою Пирра?
Взор потупила она и со вздохом так продолжала:

«О блаженна Приама дочь, погибшая жертвой
Там, на могиле врага, под Трои великой стенами!
Нет для неё уж печали; не знает она злополучий;
С наглым врагом не делит она постыдного ложа.
Я, злополучная, после сожжения Трои, скиталась
По различным странам и, томясь в плену ненавистном,
Гордому Пирру служила, надменному сыну Ахилла.
Вскоре потом вступил он в союз с Гермионой, спартанкой,
А меня, как рабу, передал во владенье Гелену.
Но Орест, негодуя за честь похищенной невесты,
Местью к нему запылал и, в припадке безумной печали,
Тайно его подстерёг и мщенье насытил убийством.
После кончины Пирра, та часть владений, которой
Правил Гелен, перешла навсегда во владенье Гелена.
Царство своё он Хаоньей назвал, от троянца Хаона;
Новый Пергам построил и замок Ильонский воздвигнул.
Но какими судьбами, каким ты здесь чудом явился?
Или какая сила богов тебя занесла к нам?
Что твой малютка Асканий? где он? живёт ли, здоров ли?
Помнит ли мать он свою, и часто ль о ней вспоминает?
Гектор, дядя его, и твоя благородная храбрость
В нём возбуждают ли дух и жажду славы геройской?»

Так говорила она, проливая напрасные слёзы;
Вздохи мешали словам... Но вот к нам вышел на встречу
Храбрый Гелен, а за ним толпа многочисленной свиты,
Скоро узнал он своих и в восторге повел нас в жилища.
Долго он плакал, идя, и слёзы речь прерывали.
Вот, приближаясь, я вижу подобие маленькой Трои:
Здесь подражанье Пергаму, там Ксанфа берег песчаный
Я узнаю, и скейских ворот порог обнимаю.
Наши троянцы встречают повсюду радушные лица.
Царь угощает их пышным столом в колоннаде широкой:
В царских чертогах сидели они и держали бокалы
С влагой душистого Вакха, и блюда златые дымились.

Вот уж проходит и день и другой, и южные ветры
В путь нас зовут и тихим дыханьем вздувают ветрила.
Я обратился к Гелену, жрецу, и так вопрошаю:
Воли богов толкователь, ты мудрость постиг Аполлона;
Ты понимаешь и птиц щебетанье и трепет их крыльев,
Дай наставленье какие беды мне в пути угрожают?
Я, ободрённый счастливым гаданьем, пустился в дорогу;
Все божества мне вещали одно: к земле италийской
Плыть и там поискать жилищь в странах отдаленных.
Только гарпия Целена вещает мне новое чудо,
Только гарпия одна предсказала нам (вымолвить страшно!)
Следствие гнева богов, — ужасный, мучительный голод.
Сто же мне делать, скажи, и как отвратить ту опасность?
Вот Гелен сперва заколол, по обычаю, жертву,
Молит богов, распустил на челе священные ленты,
За руку взял меня и повёл к святому порогу
Фебова храма: какая-то святость объяла мне душу,
И наконец из божественных уст он так мне вещает:

«Сын богини, внимай: предстоит вам путь неизбежный.
С этим согласны гаданья; так и владыкою неба
Брошен твой жребий, и ты покоришься велению рока.
Много я мог бы сказать: но я объясню покороче,
Как безопаснее можешь проплыть ты по бурному морю,
Чтобы достигнуть заветной земли — берегов италийских.
Прочего знать ты не можешь: не хочет суровая Парка,
И богиня Юнона мне говорить запрещает.
Слушай: думаешь ли, берега италийские близко?
Думаешь ли, что скоро достигнешь желаемой цели?
Нет! далёк твой путь, далёк, и опасен и труден.
Нет! ты прежде весло оросишь тринакрийской волною,
Прежде Авзонии влажную степь кораблями измеришь,
Адские воды увидишь и остров эгейской Цирцеи,
Чем на заветной земле построишь высокие стены.
Я наставление дам, а ты со вниманием слушай:
Если ты, озабоченный делом, случайно увидишь
На берегу отдалённой реки, под тенью берёзы,
Вепря огромную самку и с нею тридцать малюток —
Белая будет она и малютки белые будут —
Там построишь ты город, и мир поселится с тобою.
Будет ли голод, ты не страшись предсказаний Целены:
Дело пойдёт хорошо, и Феб тебя не оставит.
Но беги ближайших земель берегов италийских,
Где разбиваются волны нашего моря, — беги их:
Злые данайцы повсюду на тех берегах обитают.
Там в городах обитают пришельцы из дальней Локриды;
Критский Идоменей осадил там поля саллентинов
Сильною ратью данайцев; там и вождя Мелибея
Маленький город, Петилия, гордый стеной Филоктета.
Помни, когда корабли проплывут чрез бурное море
И на алтарь принесёшь ты богам священную жертву,
Должен не медля чело осенить покрывалом багряным,
Чтобы враждебные лица тогда не нарушили мира,
Между священных огней, зажжённых богам, появляясь.
Этот обряд и ты и товарищи пусть сохраняют;
Внукам его передай ты, как завещанье святое.
Но когда подойдёшь к берегам сицилийским,
Тесный Пелорский проход начнёт исчезать за тобою,
Ты обогнёшь берега и влево направишься с флотом;
Влево далёко бери, но никак не плыви ты направо.
Некогда земли эти одну лишь страну составляли.
Но, потрясённые страшно подземной губительной силой,
Вдруг расступились, и волны морские ворвались в средину.
Столь сокрушительна сила веков, что всё разрушает!
Нивы Гесперьи далеко теперь от полей сицилийских;
Их города разлучились и бездна клокочет в средине:
Сцилла на правой руке, а по левую злая Харибда.
Страшно Харибда глотает в пучины бездонного чрева
Воды широкого моря, и, вновь извергая из пасти,
К небу бросает волну и фонтанами хлещет на звезды.
В недрах мрачной пещеры кроется дивная Сцилла,
Пасть выставляя свою и таща корабли на утёсы.
Дева она по самые чресла, с прекрасною грудью;
Далее видны громадные члены кита, а под ними
Волчье чрево лежит и машет хвостами дельфина.
Лучше объехать утёс тринакрийского мыса Пахина,
Лучше помедлить и, делая круг, обогнуть берега те,
Нежели раз безобразную Сциллу в пещере увидеть,
Или услышать, как лают в ущелиях псы голубые.
Слушай: если я столько владею пророческим даром,
Если я точно проникнут святым вдохновеньем от Феба,
Я беспрестанно тебе повторяю своё наставленье,
И никогда ещё и ещё повторять не оставлю.
Помни, Эней: молись ты великой богине Юноне;
Ей ты обеты твори и могучей владычицы неба
Сердце старайся смягчить: тогда победителем выйдешь,
Бросишь Тринакрию и поплывёшь к берегам италийским.
Но когда кораблём приплывёшь ты в город кумейский,
К водам священным, и в адские страны, шумящие лесом,
Там ты увидишь в пещере скалы вдохновенную жрицу.
Эта жрица вещунья пишет на листьях ответы.
Всё, что напишет на листьях она, приводит в порядок,
В ряд разлагает листочки и так оставляет в пещере.
Там остаются они неподвижно, в стройности целой.
Но когда в пещере подует дыхание ветра,
Лёгкие листья взлетят и кружатся по своду пещеры.
Жрица не думает вновь собирать рассыпанных листьев,
Чтобы устроить снова в ряды и в прежний порядок.
И безрассудные люди за то ненавидят сивиллу.
Но для того, чтоб ты не понёс столь важной потери
И не встречал затруднений в пути, — хотя бы роптали
Спутники все на тебя, и ветер в путь призывал бы,
Парус надулся б уже от дыханья попутного ветра, —
Ты ве внимай, но к жрице иди и проси предсказанья.
Жрица сама ответит тебе, и ответит охотно.
Ты от неё узнаешь подробно о будущих битвах.
Об италийских народах, и что испытаешь в дороге;
Как избежать грозящей беды, расскажет подробно.
Всё, что было во власти моей, тебе рассказал я.
С богом иди и мечём озари ты славу троянцев.»

Вот и добрый Гелен, окончив своё предсказанье,
К нам на суда посылает дары, испещрённые блеском
Золота и драгоценной кости слоновой, и сыплет
Множество денег и много посуды додовской даёт нам.
Дал нам витый панцирь, тройной, позолоченный панцирь;
Шлем дорогой, прекрасный, с гребнем высоким, косматым,
Бывшее Пирра оружье. Он дал и Анхизу подарки;
Дал нам ещё лошадей и вожатых, и даже пополнил
Наших гребцов, и товарищей всех снабдил он оружьем.
Между тем Анхиз приказал корабли приготовить,
Чтоб не терять напрасно дней и попутного ветра.
Жрец Аполлона Гелен говорит, обратившись к Анхизу:

«О, Анхиз, удостоенный гордого ложа Венеры,
Ты, любимец богов, спасённый дважды от смерти;
Вот пред тобою Авзония: мчись к ней на полных ветрилах.
Но ты должен её миновать непременно: далеко
Те берега, которые Феб для нас назначает,
Старец, счастливый любовью сына, иди; я напрасно
Вас замедляю словами: вам дуют попутные ветры.»

И Андромаха, печали полна при последнем прощании,
В дар принесла нам расшитую золотом чудно одежду;
И для Аскания плащь дорогой, из ткани фригийской.
Много прекрасных тканей дает, и, нежно прощаясь,

«Милый Асканий, прими — говорит — Андромахи подарки:
Я их соткала сама; быть может, ты некогда вспомнишь
Гектора дяди жену. Прими от своих, мой малютка;
Ты мне приводишь на память образ несчастного сына:
Теже глаза, и рост, и походка, и личко такое;
Как похож! он был бы и лет одинаких с тобою.»
Так говорила она. Из очей брызнули слёзы.

Будьте счастливы — сказал я — окончено поприще ваше.
Нас призывает ещё неизвестная участь. Счастливцы,
Вы наслаждаетесь миром; не нужно вам плыть через море;
Вам не искать берегов, которые вечно бегут вас.
Вот пред вами струится Ксанф; вы видите Трою,
Сами создали её; быть может, счастливее будете,
Может быть, вас не найдёт здесь злоба жестоких данаев.
Если увижу когда берега, орошённые Тибром,
Если троянцам моим построю желанные стены,
О, тогда все страны родные, родные народы,
Дети того же Дардана, в Эпире, Геоперии, — всюду
Все мы составим тогда одну, нераздельную Трою.
Это единство оставим в наследие нашим потомкам.

Вот мы плывём, и уже Церавна хребет миновали:
Путь кратчайший оттуда лежит к берегам италийским.
Солнце уже западало и горы оделися в тени.
Мы подплыли к земле и, дружно ударив веслами,
Вышли на берег сухой и легли отдыхать от похода.
Вскоре сон охватил крыламя усталые члены.
Ночь не свершила ещё теченья полночного круга,
Как Палинур проснулся и, бодро с постели поднявшись,
Стал наблюдать направление ветра и знаки погоды:
Он примечает, как по небу тихо катятся светила,
Арктур в дождевые Гиады, двойные Трионы;
Долго глядел на Орион, как золото светлый, блестящий.
Видя, что небо светло и всё предвещает погоду,
Громкий сигнал с кормы падаёт, — и все пробулись,
Двинулись в путь, и вот паруса расширили крылья.

Вскоре заря занялась и рассеяла бледные звезды.
Вдруг показались вдали берега, одетые мглою.
Первый Ахат, увидевши землю, воскликнул: «Италья!»
Все корабли, от восторга кипя, повторили: «Италья!»
Старец Анхиз, увенчав огромный бокал, наполняет
Чистым вином, и, став на высокой корме корабельной,
«Боги! — свазал — владыки и неба и бурного моря,
Дайте счастливый нам путь; подуйте, попутные ветры!»
Ветры подули сильнее; мы вскоре увидели пристань,
Стены высокого замка и храм, посвящённый Палладе.
Мигом свились паруса, я вот мы у берега стали.
Пристань была велика: она изгибалась дугою;
Волны, вздымаясь с востока, брызгали пеной на скалы.
Стены двойные; над ними торчали высокие башни;
Далее виден был храм, стоявший немного повыше.

Вот мы сошли, глядим: прекрасный луг перед нами,
Белых четыре коня стригут зелёное поле.
«О, войну оредвещаешь, земля! — сказал мой родитель —
Созданы кони для битвы; конь ярый лишь бранью дышит.
Но ведь кони также дружно везут колесницу,
Кони послушны узде и ходят в ярме неразлучно:
Есть и на мир надежда.»

Потом помолились богине,
Громко звенящей оружьем Палладе, и первую жертву
Ей принесли. Но, вспомнив тогда наставленье Гелена,
Мы пред жертвой чело осенили багряным покровом
И зажигаем курения в честь аргивской Юноны.
Вскоре потом, окончив обряд приношения жертвы,
Мы повернули рогатые реи и вскинули парус:
Домы данайцев и берег враждебный от нас удалились.
Виден оттуда Тарент геркулесов, если преданью
Этому верить. Насупротив видна святыня Юноны;
Страшные скалы Скиллака; за ними замки Кавлона;
Далее видно из волн встаёт громадная Этна.
Издали слышали мы, как море грозно ревело;
Как необузданный вал ударялся в утёсы и эхо
Громко вторило ему; пучины кипели под нами,
И возмущённый из дна песок с волною мешался.

«Это Харибда — сказал мой родитель — вот те утёсы,
Вот те ужасы скал, о которых Гелен говорил нам.
Ах, удалитесь, друзья, ударьте сильнее вёслами!»

Дружно взмахнули вёсла по влаге, и нос корабельный
Вдруг повернул Палинур и взял направление влево:
Все корабли за вожатым пошли и направились влево.
Страшно кипящая бездна то к небу нас поднимает,
То низвергая на дно, открывает нам адские тени.
Трижды взревели утёсы и дикие скалы завыли;
Трижды увидели мы волной опенённые звезды.

Солнце зашло наконец и ветер утих совершенно.
Сбившись с пути, мы пристали к земле, отчизне циклопов.
Пристань была широка, недоступна для ветров; но тут же
Грозная Этна ревёт, грозя разрушеньем природе.
То из неё прорываются к небу чёрные тучи
Дыму густого, подобно смоле, и блестящие искры;
Пламя, взвиваясь вихрем, небесных светил досягает;
То извергает она громадные глыбы и камни;
То из горячего чрева летят раскалённые скалы
С воплем и стоном, и рвутся взлететь в поднебесье.
Там, говорят, под этой громадой давно уж томится
Молньей полу-опалённый гигант Энкелад; он под Этной
Жмётся, и стонет и пламенем дышит сквозь горные щели:
Всякий раз, когда, утомившись лежат неподвижно,
С боку на бок перевалится он, — Сицилия дрогнет
С рёвом подземным, и небо затмится от чёрного дыму.
Ночь провели мы в лесу, среди чудесных явлений;
Но не могли угадать, откуда несутся те звуки:
На небе не было видно ни звезд, ни полярного света;
Чёрные тучи скрывали от нас небесные своды;
И непогодная ночь луну погрузила в туманы.

Вот, едва зарумянилось только восточное небо,
Влажные тени рассеялись прочь от дыханья Авроры,
Вдругь из лесов выходит какое-то диво и руки
Тощие, словно скелет, с мольбой простирает. Мы смотрим:
В нём человеческий образ, но страшный, и дикий и жалкий.
Грязью запачканный весь; борода в беспорядке и дыбом;
Всюду в одежде колючки торчат; а впрочем, на грека
Был он похож, в народной броне приходившего к Трое.
Видя дарданских мужей и узнав оружье троянцев,
Он испугался сперва и, став в стороне неподвижно,
Долго глядел; а потом с быстротою бросился к морю,
С плачем и стоном.

«Ради небесных светил — говорил он —
Ради богов, и этого солнца и света дневного,
Тевкры, примите меня! В какие бы страны вселенной
Вы ни умчали меня, и это будет довольно.
Грек я, из греческих войск; сознаюсь перед вами, троянцы,
Грек я, и меч поднимал я в войне на ваших пенатов.
Если моё преступленье вашей пощады не стоит,
Бросьте меня в океан, в глубоких волнах утопите:
Если погибнуть, то лучше погибнуть от рук человека.»

Так говорил он, рыдал, обнимая колени троянцев.
Мы ободрили его и тотчас распрашивать стали,
Чтоб рассказал нам свой род и странные случаи жизни.
Сам родитель Анхиз подошёл и, за руку взявши,
Этим дружеским знаком его ободрил совершенно.
Вот, оставив напрасный свой страх, он так говорит нам:

«Я уроженец итакский, верный товарищ Улисса,
Ахеменидом зовут. Я был и в походе на Трою
Вместе с Улиссом. Звали отца моего Адамастом;
Он был беден; зачем не остался я в том состоянии!
Эту ужасную землю бросая, товарищи в страхе
Бросили здесь и меня, и забыли в пещере Циклопа.
Страшно Циклопа жильё: нечисто, кроваво и мрачно.
Сам он огромен, ужасен, до звезд головой досягает.
Ах, отвратите, боги, от нас такое несчастье!
Нет, невозможно смотреть, и в словах описать невозможно.
Мясом несчастных питается он и чёрною кровью.
Сам я видел, как он, схватив огромной рукою
Двух из товарищей наших, потом о скалу размозжив их,
Лёг по средине пещеры, залитой потоками крови;
Сам я видел, как он пожирал их тёплые члены.
Но Улисс не мог перенесть такого позора.
Даже в несчастье таком не забыл он о мщении Циклопу.
Вот, едва насытился тот, и вином упоённый,
Лёг, растянувшись в огромной пещере, сквозь сон извергая
Части добычи, и кровь и вино, обагрённое кровью,
Мы, помолившись великим богам и бросивши жребий,
Вдруг окружили его и в глаз вонзили железо:
Глаз огромный один сверкал на челе его диком,
Точно аргивский щит, иль, лучше, круг полнолунный.
Так мы отмстили ему за смерть товарищей нашим.
Но удалитесь, ах! удалитесь, несчастные тевкры,
Скоро бегите отсюда, от берега рвите канаты.
Много циклопов других, подобных тому Полифему,
По берегам обитают крутым и по горным вершинам.
Здесь на горах руноносные овцы пасутся: циклопы
Их загоняют на ночь в пещеры и сами доят их.
Вот уж в третий раз и рога у луны появились,
Как провожу я несчастную жизнь, по лесам лишь дремучим,
Где кровожадные звери живут, и на страшных циклопов
Часто с утёса гляжу и со страхом речам их внимаю,
Или тяжёлым шагам, — и мороз пробегает по телу.
Дикия ягоды, травы были мне скудною пищей;
Часто сухие коренья из тощей земли вырываю.
К берегу взор обратив, я увидел флот ваш, плывущий
Прямо сюда, и мысленно стал уж товарищем вашим,
Кто бы вы ни были; но для меня и того уж довольно,
Что избегу я чудовищь и страшной, позорной кончины.
Дайте мне смерть: я умру, но умру от руки человека!»

Так он едва сказал, как увидели мы на утесе,
Между пасущихся стад, великана громадное тело:
Это был Полифем; к знакомому берегу шёл он.
Страшно, громадно чудовище было, лишённое зренья:
В длани сосна у него; сосной подпираясь, идёт он:
С ним руноносные овцы, одно утешение в горе.
Вот едва он в воду вошёл, на глубокое место,
Дланью воды зачерпнул и глазную рану полощет,
Зубом скрежещет от боли; и вот уж вошёл он
В полное море, а море едва до колен достигает».

Мы, от страха дрожа, на суда поскорее уселись,
Взяли с собою несчастного грека и, тихо отчалив,
Разом ударили в вёсла потом и гребли беспрерывно.
Видно услышал циклоп, и на голос шаги он направил:
Но напрасно стараясь поймать нас огромной рукою,
Иль вышиной поровняться с глубокими водами моря,
Так заревел великан, что дрогнуло море и волны;
Всё встрепенулось; народы Италии стран отдалённых
В ужас пришли, и Этны кривые пещеры завыли.
Всё поколенье циклопов сбежалось на рёв Полифема,
Те из лесов, а другие из гор, и стали над моремь.
Видели мы их угрозы и мрачные взоры; напрасно:
Долго стояли вулкановы братья; по самое небо
Головы их, громадное тело. Точно как дубы
В небо вонзают вершины; точно стоят кипарисы,
Тёмный Юпитеров лес, иль роща богини Дианы.
Мы, торопясь в испуге, плыли и сами не зная
Как и куда; за ветром пошли и раскинули парус.
Но Гелен говорил, что между Харибдой и Сциллой,
С той иль другой стороны, неминуема гибель для флота.
Нечего делать! и мы назад корабли повернули.
Вот и Борей подул нам от узких ущелий Пелора.
Вскоре устье Пантага, где вечно зеленые скалы,
Вскоре Мегарский залив и Тапсос мелькнули пред нами.
Так показывал нам несчастный спутник Улисса,
Ахеменид, обратно плывя по знакомому морю.

Против Сицилии близко лежит отделённый проливом
Бурный остров Плиммерий, а прежде Ортигием звали.
Там, говорят, Алфей, вытекая далеко в Элиде,
Тайным путём подземельным прорывшись под волны морские,
Здесь Арстузой выходит, мешаясь с волной сицилийской.
Тут помолились мы божествам, покровителям места,
И, миновавши тучные, влажные нивы Элора,
Мы обогнули высокие скалы мыса Пахина.
Вскоре явились потом Камарина зловонные воды:
К ним запретила судьба прикасаться; за ними
Степи Гелоя и Гела, носящего имя потока.
Далее видели мы Агригента высокие стены,
Бывшую прежде отчизну прекрасных коней быстроногих.
Скрылся и ты, о Селин, осененный пальмовым лесом,
И утонули в волнах Лилибея подводные скалы.

Вскоре потом вошёл я в печальную пристань Дрепана.
Столько несчастий и столько бурь претерпев в океане,
Здесь я лишился отца; он был мне одно утешенье
В горе и радость в печали. Зачем же, милый отец мой, —
Ах, зачем ты покинул меня? неужели напрасно
Путь ты далёкий прошёл и столько смертей избежал ты?
Ни прорицатель Гелен, мне столько трудов предвещая,
Ни Целена не предсказала мне этого горя.
Вот вам мои похожденья: этим окончился путь мой.
Прямо оттуда нас буря пригнала к вашим владеньям.

Так говорил Эней, исчисляя свои злополучья;
Так говорил он один, а все безмолвно внимали.
Вот наконец он умолк и покойно уселся на ложе.