Энеида Виргилия (Шершеневич)/1852 (ДО)/Песнь четвёртая
| ← Пѣснь третья | Энеида Виргилiя Пѣснь четвёртая | Пѣснь пятая → |
| Оригинал: лат. Aeneis. — Источникъ: Современникъ, Литературный журналъ, томъ XXXI, Санктпетербургъ, 1851 |
- Википроекты
Improbe amor, quid non mortalia pectoral cogis!(Изъ четвёртой пѣсни.)
Сердце царицы, давно уязвлённое тяжкой стрѣлою,
Носитъ глубокую рану и въ пламени тайномъ сгараетъ.
Только и мыслитъ она о славѣ троянскаго мужа,
Славѣ народа его, а чудный разсказъ приключеній,
Образъ героя — глубоко въ душѣ ея впечатлѣлись.
Нѣтъ ни покоя, ни сна: тоска налегла ей на сердце.
Вотъ, лишь только первый лучъ восходящаго солнца
Съ неба блеснулъ и Аврора разсѣяла влажныя тѣни,
Кикъ Дидона сестру подозвала и такъ говоритъ ей:
«Анна, сестра, скажи, отчего уснуть не могу я?
Ахъ, сестра, какого гостя судьба намъ послала!
Какъ онъ, хорошъ, нашъ гость; какая геройская храбрость!
Видно, что сынъ богини; о, я уверена въ этомъ:
Страхъ лишь сердцамъ малодушнымъ доступенъ, герои безстрашны.
Гдѣ онъ скитался! гдѣ не бывалъ! и битвы какія
Онъ испыталъ! О, если бы я не давала обѣта,
Если бы въ сердцѣ моёмъ глубоко не лежало желанье
Не съединяться ни съ кѣмъ священными узами брака,
Послѣ того, какъ исчезла любовь со смертію мужа,
Если бы я не имѣла того отвращенія къ браку,
Можетъ быть, сердце мое покорилось бы только Энею.
Милая Анна, я признаюсь тебѣ откровенно:
Послѣ несчастной кончины Сихея, когда обагрились
Братнею кровью пенаты, я признаюсь откровенно,
Онъ одинъ побѣдилъ меня, и павшую душу
Вновь воскресилъ во мнѣ, и сердце согрѣлъ мнѣ любовью.
Чувствую, Анна, что прежнее пламя во мнѣ оживаетъ...
Нѣтъ, никогда! пусть прежде земля подо мной развалится.
Пусть всемогущій отецъ ударомъ небеснаго грома
Къ тѣнямъ меня низвергнетъ, къ блѣднымъ тѣнямъ Эрева,
Прежде меня пусть адъ обниметъ вечною мглою, —
Прежде, чѣмъ я тебя, о стыдъ, и клятву нарушу!
Нѣтъ! кто первый владѣлъ моею любовью, тотъ первый
Эту любовь за собою унёсъ въ сырую могилу:
Пусть же она остаётся при нёмъ и въ темной могилѣ!»
Такъ говорила она, и слёзы на грудь ей струились.
Ей отвѣчаетъ Анна: «Сестра ты милая, свѣтъ мой,
Ты ли одна проведёшь всю юность въ горькой печали?
Ты ль не узнаешь ни сладкой любви, ни милыхъ малютокъ?
Развѣ объ этомъ заботятся пеплы и тѣни усопшихъ?
Пусть такъ: ты прежде въ печали всѣмъ женихамъ отказала, —
Въ Либіи, въ Тирѣ ещё; отвергнула руку Ярбанта;
Много другихъ парей богатой страны африканской
Тотъ же имѣли успѣхъ; пусть такъ: положимъ ты права;
Но теперь ты ль будешь противна желанію сердца?
Только подумай, сестра, въ какой ты странѣ обитаешь:
Здѣсь угрожлютъ гетулы, непобедимые въ брани;
Здѣсь нумидійцы, свирепый народъ, и враждебная Сирта;
Далѣе степи безводиыхъ пустынь, кочевые баркейцы,
Дикое племя: а Тиръ, а брата угрозы ты ужь забыла?
Да, сестра, по волѣ боговъ и доброй Юноны,
Къ намъ пришли корабли троянцевъ, гонимые вѣтромъ.
Славенъ твой городъ будетъ, сестра, отъ этого брака;
Славное будетъ цирство; а съ помощью храбрыхъ троянцевъ,
Какъ увеличится слива и ратные подвиги пунновъ!
Ты лишь боговъ умоляй, принеси имъ пріятную жертву,
Гостя прими хорошо и старайся отъискивать средства
Для замедленья отъѣзда, пока дождливый Оріонъ
На морѣ воды вздымаетъ и флотъ ещё не исправленъ.»
Такъ говоря, она согрѣла ей душу любовью,
И облегчила надеждою сердце, и разрѣшила сомнѣнье.
Вотъ онѣ отправляются въ храмъ, творятъ тамъ молитву
И молодыхъ ягнятъ, по обычаю, въ жертву приносятъ
И Церерѣ, давшей законы, и Фебу и Вакху;
Болѣе прочихъ Юнонѣ, матери брачныхъ союзовъ.
Взявъ бокалъ, сама Дидона красы несравненной
Льётъ на рога прекрасной телицы душистую влагу.
Или предъ алтарёмъ, орошённымъ жертвенной кровью,
Ходитъ она; то снова готовитъ подарки; то снова
Грудь разсѣкаетъ у жертвы и, ставъ со вниманьемъ падъ нею,
Долго смотритъ, какъ дышатъ ещё не остывшія и нѣдра.
Ахъ, безумные люди! вамъ облегчатъ ли сердечную муку
Жертвы, обѣты? Тайное пламя слегка пожираетъ
Кости и кровь, и въ сердцѣ слегка растравляется рана.
Жжётъ Дидону сердечный огонь: подобно безумной
Бродитъ повсюду она. Такъ точно лань молодая,
Въ критскихъ лѣсахъ пастухомъ уязвленная мѣткой стрѣлою,
Мчится по рощамъ, лѣсамъ и стрѣлу за собою уноситъ:
Крѣпко увязла пернатая трость, а пастырь не знаетъ.
То Энея съ собой по обширному городу водитъ,
Чтобы ему показать богатства и новыя зданья;
Вдругъ начнётъ говорить — и вдругъ прерываетъ разсказъ свой.
То съ захожденіемъ солнца снова на пиръ созываетъ,
Снова въ безумномъ восторгѣ слушаетъ бѣдстія Трои
И отъ очей Энея споихъ очей не отводитъ.
Послѣ того, какъ всѣ разойдутся и мѣсяцъ туманный
Тихо всплывётъ и землю освѣтптъ тусклымъ сіяньемъ,
А золотыя звѣзды, склоняясь съ небесъ, ко сну призываютъ,
Молча тосвуетъ она въ опустѣлыхъ чертогахъ; приляжетъ
На одинокомъ одрѣ и въ грёзахъ видитъ Энея,
Слышитъ разсказы его. Иль Асканья на грудь прижимая,
Видитъ въ нёмъ образъ отца и не можетъ разстаться съ малюткой:
Хочетъ себя обмануть, хотя бы мечтой насладиться.
Ужь не встаютъ громады полу-воздвигнутыхъ здяній;
Ужь молодёжь не идётъ предаваться воинскимъ забавамъ;
Въ пристани стука не слышно; стоитъ неокончена крепость,
Грозвыя стнѣы стоятъ, стоятъ поднебесныя башни.
Вотъ лишь только супруга Зевега узнала объ этой
Страсти Дидоны, которой ничѣмъ побѣдить невозможно,
Дочь Сатурна подходитъ къ Венерѣ и такъ говоритъ ей :
«Подлинно славы и чести великой достойны вы оба,
Сынъ твой и ты: ужь не даромъ носите славное имя:
Два божества одержали побѣду надъ слабой женою!
Ты Карѳагена боишься, вѣдь я хорошо понимаю;
Да, для тебя подозрительны домы мои, понимаю.
Чѣмъ же кончится это? къ чему такія невзгоды?
Что? не лучше ли намъ помириться и бракомъ счастливымъ
Кончить всѣ споры наши? Вѣдь ты ужь цѣли достигла:
Ужь Дидона страдаетъ; ужь въ сердцѣ любовь загорѣлась.
Будемъ же дѣйствовать дружно и общими силами сладимъ
Счастіе этихъ народовъ: дадимъ ей троянскаго мужа,
А ему въ приданое будутъ тирійцы. Согласна ль?»
Знала Венера, что въ рѣчи Юноны скрывается хитрость
(Чтобы, оставивъ съ Дидоной, лишить италійскаго царства
Сына ея), однако такъ отвѣчала Юнонѣ:
«Кто бъ такъ дерзокъ былъ, чтобъ спорить съ тобою, богиня,
Или такъ простъ, чтобъ могъ отвергать такіе совѣты?
Если только за этимъ дѣломъ послѣдуетъ счастье.
Но я не знаю, захочетъ ли царь нашъ великій, Юпитеръ,
Въ городъ одинъ съединить тирійцевъ и выходцевъ Трои;
И одобритъ ли смѣшенье этихъ племенъ и союзъ ихъ.
Ты вѣдь супруга: ты можешь спросить у него и узнаешь.
Только начни, а я не отстану.» — Царица Юнона
Такъ говоритъ: «Я этотъ трудъ на себя принимаю.
Но намъ нужно уладить сперва обстоятельства дѣла.
Вотъ послушай, я разскажу, какъ можно бы сделать.
Нашъ Эней собирается завтра съ несчастной Дидоной
Въ лѣсъ на охоту итти, какъ только изъ бездны тумана
Свѣтлый Титанъ подниметъ чело и лучами заблещетъ.
И когда поѣздъ зашумитъ и тёмную рощу
Сѣтью обдастъ, тогда соберу я чёрныя тучи:
Громъ заревётъ и съ градомъ вода польётся на землю,
Спутники всѣ разбѣгутся, и тёмная ночь ихъ покроетъ.
А Эней съ Дидоной укроется въ сводѣ пещеры.
Я тамъ буду, и если ты захочешь помочь мнѣ,
Соединю ихъ тамъ неразрывными узами брака;
И Гименей тамъ будетъ.» Богиня любви улыбнулась
И согласилась охотно на эту хитрую шутку.
Между тѣмъ поднялась Аврора изъ волнъ океана;
Солнце взошло и охотники двинулись за городъ въ поле;
Сѣти несутъ и тенеты н копья съ широкимъ желѣзомъ.
Скачутъ массильскіе кони и чуткіе псы за конями.
Ставъ у порога дворца, тирійская знать ожидаетъ
Лишь появленья царицы: она одѣвается долго.
А у подъѣзда стоитъ, золотою сбруей покрытый,
Звонкокопытный конь и грызётъ стальныя удила.
Вотъ наконецъ выходитъ царица съ блестящею свитой:
Мантія ткани сидонской на ней съ вырѣзнои бахрамою,
И золотой колчанъ на плечѣ и легкія стрѣлы,
Пышную косу ея золотое колечко свиваетъ,
И золотая пряжка держитъ багряное платье.
Двинулись въ путь и троянцы и съ ними маленькій Юлій;
И Эней, красотою спутниковъ всѣхъ побѣждая,
Бодро идётъ, окружённый отрядомъ охотниковъ юныхъ.
Точно какъ Фебъ, покинувъ Ликіи снѣжныя горы,
Иль берега серебристаго Ксанѳа, родного Делоса
Берегъ увидитъ, и въ радости хоры ведётъ за собою:
Стоя вокругъ алтарей, дрожатъ критійцы, дріопы,
И агаѳирсы съ раскрашеннымъ тѣломъ; а онъ по вершинѣ
Цинта идётъ, у него на челѣ золотистая вѣтка
Съ кудрями листья свиваетъ, и въ локонахъ золото бдещетъ;
Стрѣлы звенятъ на плечѣ: такъ точно Эней красовался
Между толпою; прелесть сіяла въ очахъ и въ ланитахъ.
Вотъ едва взошли на высокія горы и въ чащу лѣсную,
Какъ съ нагорныхъ вершинъ, устрашённый кликами ловчихъ,
Дикія козы сбежали; съ другой стороны но долинѣ
И по широкому полю олени бѣгутъ, покидая
Горныя выси, и пыль за собою столбами взвиваютъ.
А малютка Асканій по полю скачетъ, рѣзвится,
Бодрымъ конёмъ любуясь, и въ запуски смѣло несётся,
То одного обгоняя, то вновь обгоняя другого.
Онъ не глядитъ на оленя: онъ опѣненнаго вепря
Хочетъ увидѣть иль рыжаго льва на горной вершинѣ.
Между тѣмъ нагрянули тучи и громъ прокатился
По небесамъ, и съ градомь дождь пустился на землю.
Въ разныя стороны вдругъ разбѣжались тирійцы, троянцы,
Чтобы укрыться подъ кровлями хижинъ, раскинутыхъ въ полѣ;
И Асканій съ ними, а съ горъ валятся сѣдые потоки.
Вождь троянскій съ Дидоной укрылись подъ сводомъ пещеры.
Знакъ подаётъ Земля и матерь браковъ Юнона:
Вдругъ сверкнули огни и воздухъ, свидетель союза,
И на горныхъ вершинахъ въ ужасѣ нимфы завыли.
Этотъ день былъ первымъ началомъ и первой причиной
Всѣхъ несчастій. Дидона молвѣ и слухамъ не внемлетъ;
Нѣтъ, Дидона страсти своей таить ужь не хочетъ
И прикрываетъ вину священнымъ именемъ брака.
Вотъ Молва ужь по Либіи ходитъ изъ города въ городъ, —
Злая Молва, съ которой ничто быстротой не сравнится.
Вѣчно въ движеньи она: идётъ и ростётъ безпрерывно.
Въ первомъ движеньи мала, а потомъ поднимается выше,
Быстро шагаетъ и голову кроетъ въ поднебныя тучи.
Матерь Земля, раздражённая гнѣвомь боговъ, породила
Эту Молву, сестру Энкелада и Кея гигантовъ;
Это быстролетящее, быстробѣгущее чудо,
Страшное, дивное чудо. Сколько перьевъ на тѣлѣ,
Столько безсонныхъ очей у него, непонятно и странно,
Столько ушей, языковъ и столько же устъ громкозвучныхъ,
Ночью летаетъ между землёю и небомъ, и въ мракѣ
Говоръ несётъ и сладкимъ забвеньемъ очей не смыкаетъ;
Днёмъ сторожитъ она иль высокую кровли вершину,
Или на башнѣ сидитъ, иль городъ высокій тревожитъ.
Сколько истины въ ней, столько же лжи и обмана.
Въ это время она гремѣла у разныхъ народовъ,
Радуясь случаю, и съ небылицами были мѣшала:
Будто прибылъ Эней, рождённый отъ крови троянской,
Въ брачный союзъ желаетъ вступить съ прекрасной Дидоной;
Будто она проводитъ всю зиму въ роскоши, въ нѣгѣ,
Царство своё позабывъ, предаётся влеченію страсти.
Такъ говорила злая Молва устами народа.
Вскорѣ Молва направляетъ шаги на царство Ярбанта,
Слухи разноситъ и гнѣвомъ сердце его раздражаетъ.
Сынъ Гаммона, Ярбантъ, и нимфы младой Гараманты,
Сто огромныхъ храмовъ воздвигнулъ въ обширныхъ владѣньяхь,
Сто алтарей владыкѣ небесъ, и вѣчное пламя, —
Сторожевое пламя зажёгъ, и жертвенной кровью
Землю онъ напоилъ и храмы украсилъ цвѣтами.
Онъ, говорятъ, раздражённый печальною вѣстью, въ безумьи
Ставъ посреди алтарей и боговъ, и съ тёплой молитвой
Длани поднявъ къ небсамъ, молился владыкѣ Олимпа:
«О всемогущій Юпитеръ! о ты, котораго славу
Маврское племя ликуя теперь на раскрашенныхъ ложахъ,
Въ честь тебѣ прекрасные Вакха дары разливаетъ, —
Видишь ли это? иль, можетъ быть, мы напрасно страшимся
Громовъ твоихъ, о отецъ; и ничтожное пламя, сверкая
Въ тучахъ, и грохоть пустой напрасно смертныхъ тревожитъ.
Ахъ, погляди: та жена, что, блуждая по нашимъ владѣньямъ,
Городъ ничтожный успѣла построить цѣною металла, —
Та, для которой я уступилъ берега, и гдѣ прежде
Самъ я законы давалъ, отвергнувъ мое предложенье,
Приняла въ царство своё пришельца Энея; и этотъ
Женоподобный Парисъ, съ толпою другихъ полу мужей,
Митрой лидійской покрывъ свои душистыя кудри.
Ею совсѣмъ овладѣлъ; а я, твой вѣрный поклонникъ,
Жертвы тебѣ приношу и пользуюсь славой напрасно.»
Такъ молился Ярбантъ, боговъ алтари обнимая.
Внялъ всемогущій мольбамъ и, бросивъ всевидящій взоръ свой
На чертоги счастливой четы, въ любви позабывшей
Лучшую славу, Меркурья позвалъ и даётъ порученье:
«Слушай, мой сынъ, отправляйся въ путь, на крыхьяхъ летучихъ
Къ князю троянцевъ, который теперь въ Карѳагенѣ тирійскомъ
Медлитъ, а данныхъ судьбой городовъ не хочетъ увидѣть.
Ты передай ему поскорѣе мое повелѣнье.
Мнѣ не то обѣщала его прекрасная матерь;
Не для того отъ данайскихъ мечей два раза спасала;
Но для того, чтобъ онъ усмирилъ возмущенную бранью
Землю Италію, далъ бы намъ новое племя, отъ крови
Древняго тевкра, и міру всему предписалъ бы законы.
Если всё это въ нёмъ жажды къ славѣ не возбуждаетъ,
Ни предстоящій подвигъ, выше нынѣшней славы,
Онъ ли Асканію сыну завидуетъ римское царство?
Что онъ задумалъ? Съ какою онъ цѣлью тамъ остаётся
Между врагами? Не хочетъ увидѣть лавинскаго царства?
Пусть онъ плывётъ, скажи: такова всевышняго воля.»
Такъ онъ сказалъ, а тотъ святую родителя волю
Вдругъ исполнаетъ; сперва къ ногамъ прикрѣпилъ золотыя
Крылья, которыми въ запуски съ вѣтромъ несётся, летая
Иль надъ равниною моря, иль быстро паря надъ землёю.
Взялъ потомъ и жезлъ, которымъ изъ ада выводитъ
Блѣдныя тѣни, иль въ тёмный адъ посылаетъ обратно:
Или наводитъ сонъ на людей, иль безсонницей мучитъ;
Иль закрываетъ очи смертельною мглою; иль гонитъ
Быстрые вѣтры, иль разсѣкаетъ бурныя тучи.
Вотъ онъ летитъ ужь мимо высокой вершины Атланта,
Мимо высокой главы, на которой покоится небо, —
Страшной Атланта главы, сокрытой въ чёрныхъ туманахъ;
Тамъ, гдѣ ростутъ поднебесныя сосны; гдѣ дождь омываетъ
Твёрдое темя, а буйные вѣтры чело потрясаютъ;
Снѣгъ покрываетъ широкія плечи; изъ устъ великана
Рѣки бѣгутъ, а лёдъ поставилъ бороду дыбомъ.
Тамъ Меркурій, сперва на блестящихъ крыльяхъ колеблясь,
Сталъ, а потомъ стремглавъ погрузился въ широкія волны.
Точно какъ птица, порхая вокругъ прибрежныхъ утёсовъ,
Вдругъ, завидя добычу, бросается въ воду за рыбкой:
Такъ и цилленскій богъ, рождённый отъ матери Маи,
Между землёю и небомъ парилъ, направляя полётъ свой
Прямо къ либійской странѣ, и вѣтры крыломъ разсѣкая.
Вотъ едва онъ коснулся домовъ окрылённой пятою,
Видитъ, что князь троянскій строитъ палаты и замки.
Мечъ у него алмазами блещетъ, какъ звѣздами небо;
И драгоцѣнный плащъ, отъ плечь до земли ниспадая,
Пурпуромъ яркимъ горитъ, сливаясь съ палевымъ блескохъ
Золототканныхъ узоровъ — подарокъ богатой Дидоны.
Такъ говоритъ Меркурій: «Ты строишь прекрасные домы,
Женоподобный мужъ? И ты Карѳагена твердыни
Строишь? Увы, ты забылъ о своёмъ назначеньи и царствѣ!
Самъ повелитель боговъ, который однимъ мановеньемъ
Двигаетъ землю и небо, меня къ тебѣ посылаетъ,
Самъ онъ велѣлъ объявить тебѣ своё повеленье:
Что ты задумалъ? съ какою ты цѣлью здѣсь остаёшься
На берегахъ либійскихъ и тратишь время напрасно?
Если ты не заботишься самъ о будущей славѣ,
Если боишься трудовъ, славнѣе подвиговъ прежнихъ,
Вспомни, что сынъ твой Асканій, этотъ маленькій Юлій —
Твой преемникъ: дано ему на поляхъ италійскихъ
Римское царство.» Такъ говорилъ посланникъ Зевеса
И, оставляя въ недоумѣніи смертныя очи,
Мало по малу исчезъ, сливаясь съ свѣтлымъ эѳиромъ.
Остодбенѣлъ Эней: онъ глядѣлъ какъ, безумный на бога,
Волосы стали дыбомъ и голосъ замеръ въ гортани.
Хочетъ бежать, устрашённый такимъ боговъ повелѣньемъ, —
Хочетъ бѣжать, оставить милую землю; но горе!
Какъ бежать? и какъ сказать объ этомъ царицѣ?
Какъ приступить къ разлукѣ? съ чего начать разговоръ свой?
Онъ то одно избираетъ средство, то снова другое;
То колеблется вновь, то вновь размышляетъ, какъ прежде.
Но наконецъ рѣшился избрать онъ средство такое:
Онъ зовётъ Мнестея, Сергеста, зоветъ и Клоанта,
И велитъ снаряжать весь флотъ, и товарищей къ морю
Тихо собрать и, приготовивъ на случай оружье,
Ждать, но не говорить никому о причинѣ движенья.
Между тѣмъ, какъ царица ещё не знаетъ объ этомъ,
И о разрывѣ столь тѣсной любви и думать не можетъ,
Онъ отправится къ ней и, выждавъ удобное время
Для разговора объ этомъ дѣлѣ, онъ съ нею простится.
Въ радости всѣ поспешили исполнить его приказанье.
Но царица (какъ обмануть любовь?) угадала
Тайну Энея. Страшась малѣйшаго знака измѣны,
Прежде всѣхъ объ этомъ узнала: Молва донесла ей
Объ оснащеніи флота и приготовленьи къ отплытью.
Въ ярость она пришла и въ отчаяньи бродитъ повсюду:
Точно какъ Вакха безумная жрица, во время восторга,
Чуя пришествіе бога и радости оргій трилѣтнихъ,
Воетъ, кричитъ, а Цитеросъ вторитъ ночнымъ завываньямъ.
Вотъ наконецъ царица такъ начинаетъ къ Энею:
«Могъ ли ты думать, измѣнникъ, что можно скрыть предо мною
Гнусный поступокъ и тайно бѣжать отъ нашихъ владѣній?
Какъ? ни наша любовь, ни союзъ, ни священная дружба,
Ни жестокая смерть моя тебя не удержитъ?
Ты готовишься плыть въ столь бурное время, зимою,
И на встречу итти лихимъ аквилонамъ? жестокій!
Если бы ты не плылъ къ берегамъ неизвѣстнымъ, далеко,
Если бы древняя Троя ещё, какъ прежде, стояла,
Что? ты отпылъ бы въ Трою по зимнему, бурному морю?
Ты отъ меня бежишь? иль тебя не трогаютъ просьбы,
Слёзы мои? мнѣ только просьбы и слезы остались!
Ахъ, не бѣги, умоляю тебя священнымъ союзомъ,
Начатымъ бракомъ нашимъ, есои я заслужила
Сколько нибудь любви твоей; и если въ чёмъ либо
Счастливъ ты былъ со мною, сжалься надъ бѣдной Дидоной;
Не отвергай ты просьбы; оставь ты мысль объ отъѣзде:
Вѣдь за тебя ненлвидятъ меня цари нумидійцевъ,
Лябія вся и даже тирійцы роптать начинаютъ.
Я принесла на жертву тебѣ свою честь, свою славу, —
Славу, которая прежде меня до небесъ возносила.
Ты покидаешь меня? кому покидаешь ты, гость мой?
Гость мой —это одно отъ супруга названье осталось.
Буду ль я ждать, пока Пигиальонъ разрушитъ мой городъ?
Или жестокій Ярбантъ уведётъ за собою въ неволю?
Еслибъ, по крайней мѣрѣ, я знала, что ты, отъѣзжая,
Мнѣ оставляешь потомка: по крайней мѣрѣ въ печали
Этотъ малютка, Эней, меня утѣшалъ бы собою,
Напоминалъ бы твой образъ и имя твоё лепеталъ бы.
Мнѣ бы казалось тогда, что я не совcѣмъ одинока.»
Такъ говорила. Но онъ, послушный боговъ повелѣнью,
Очи къ землѣ опустивъ, стоялъ въ размышленьи глубокомъ.
И наконецъ сказалъ: «Царица, ты много умѣешь
Истины дать словамъ; и что любви ты достойна,
Я никогда отрицать не буду; напротивъ, съ любовью
Воспоминать о тебѣ, царица, мнѣ будетъ отрадно.
Я никогда не забуду тебя, прекрасной Элиссы:
Нѣтъ! доколѣ съ жизнію память во мнѣ не угасоетъ.
Выслушай же и меня; никогда я не думалъ
Передъ тобою отъѣзда скрывать: повѣрь мнѣ, царица;
И никогда я не думалъ о брачномъ союзѣ съ тобою;
Не для того я пришёлъ, чтобы заключать договоры.
Если бы я не внималъ священному голосу рока,
Если бы жизнь моя отъ меня зависѣла только,
Я бы скорѣе отплылъ къ берегамъ незабвенной отчизны;
Снова возстала бы Троя и замокъ высокій Пріама,
И побѣждённыя стѣны возстали бы снова изъ праха.
Но теперь, послушный велѣнію гринейскаго Феба,
Противъ желанія долженъ я плыть къ берегамъ италійскимъ:
Тамъ отечество наше. И если тебѣ тиріянкѣ,
Такъ милы карѳагенскія стѣны и городъ либійскій,
То для чего жь не желаешь ты намъ, несчастнымъ троянцамъ,
На италійской землѣ поселиться? Развѣ не можемъ
Мы, подобно тебѣ, избрать любую отчизну?
Сколько разъ на землю сойдутъ ночные туманы,
Сколько разъ золотыя звѣзды на небѣ, заблещутъ,
Блѣдная тѣнь Анхиза встаётъ предо мною изъ гроба,
И упрекаетъ меня, и страшитъ родительскимъ гнѣвомъ.
Я ль позавидую славѣ Асканія, милаго сына?
Я ль обману надежду его на авзонское царство?
А теперь посланникъ небесъ, представъ предо мною, —
Самъ посланникъ небесъ, клянусь предъ тобою, царица, —
Мнѣ объявилъ неизмѣнную волю всевышняго бога.
Самъ я видѣлъ, какъ онъ, средь бѣлаго дня появляясь,
Въ городь вошёлъ, и самъ я услышалъ божественный голосъ.
Ахъ, перестань и меня и себя напрасно печалить:
Противъ желанія долженъ я плыть къ берегамъ италійскимъ.»
Такъ говорилъ Эней; но царица давно ужь не внемлетъ:
Взоромъ поводитъ быстро и молча глядитъ на Энея.
Вдругъ запылала отъ гнѣва и такъ говорить начинаетъ:
«Нѣтъ, измѣнникъ, не верю: матерь твоя не богиня,
И не Дарданъ отецъ столь низкаго чада; но скалы ,
Твердыя, дикія скалы Кавказа тебя породили;
Тигры вскормили грудью тебя, гирканскіе тигры!
Что мнѣ таиться? чего мнѣ ещё ожидать злополучной?
Внялъ ли рыданьямъ моимъ? смягчилось ли твёрдое сердце?
Тронули ль слезы его? и сжалился ль онъ надо мною?
Что мнѣ ещё остаётся? О горе! уже и Юнона,
И всемогущій отецъ не смотрятъ праведнымъ окомъ;
Нѣтъ ужь вѣры нигдѣ: разбитаго бурей, въ несчастьи,
Приняла въ царство своё и властію съ нимъ разделилась;
Флотъ и товарищей всѣхъ спасла отъ погибели вѣрной.
А! безумье мной овладело! и Фебовъ оракулъ,
И ликійскій оракулъ, теперь и посланникъ Зевеса, —
Самъ посланникъ Зевеса приноситъ такія велѣнья!
Это ль занятье боговъ? такая ль забота о смертныхъ?
Я не держу тебя: плыви къ берегамъ италійскимъ;
Я не противлюсь: иди, ищи за морями престола;
Но ты погибнешь въ пучинахъ морскихъ, разбитый о скалы;
Боги накажутъ тебя, если безсмертные боги
Власть имѣютъ ещё. Ты часто имя Дидоны
Будешь на помощь звать; но я, какъ адское пламя,
Вслѣдъ за тобою пойду. А когда сырая могила
Приметъ меня и разлучитъ съ душею холодное тѣло,
Блѣдною тѣнью пойду за тобою и буду тревожить;
Да, злодей, я узнаю о казни твоей, я узнаю:
Эта молва дойдётъ до меня и въ подземныя страны.»
Тутъ она прервала рѣчь и, подобно безумной,
Вдругъ побѣжала быстро и скрылась отъ взоровъ Энея.
Онъ, поражённый словами, долго стоялъ въ онѣмѣньи;
Что-то хотѣлъ говорить, но слова на устахъ умирали.
А царица въ почали, безъ чувствъ упала на землю:
Слуги подняли съ земли ея полумёртвые члены
И уложили въ мраморной спальнѣ на царское ложе.
А боговѣрный Эней, страдая много отъ горя,
И разрывая сердце своё и любовью и вѣрой,
Хочетъ утѣшить царицу нѣжною рѣчью и лаской;
Но, исполняя велѣнье боговъ, отправляется къ флоту.
Засуетились троянцы вокругъ кораблей и выводятъ
Въ море свой флотъ — и флотъ закачался на влагѣ зыбучей.
Рубятъ въ ближнемъ лѣсу и снасти и весла для флота;
Къ берегу всё тащатъ и готовятся выступить въ море.
Видно, какъ всѣ бѣгутъ, толпами стремятся на пристань.
Точно какъ муравьи, обсѣвъ громаду пшеницы,
Въ норы свои тащатъ, запасаясь на зимнее время;
По полю черною ратью идутъ и уносятъ добычу,
Узкой тропинкой въ травѣ пробираясь къ жильямъ подземельнымъ.
Тѣ на плечахъ тащатъ огромныя зерна, другіе
Гонятъ и вновь собираютъ толпы, понуждая къ работѣ;
Вся дорожка чернѣетъ: кипятъ муравьи надъ работой.
Что ощущаешь, Дидона, глядя на это движенье?
Какъ ты рыдала, когда изъ окна высокихъ чертоговъ
Видѣла берегъ, покрытый толпами кипящихъ троянцевъ,
Слышала говоръ пловцовъ, сливавшійся съ говоромъ моря!
Снова ударилась въ слёзы; снова и слёзы и просьбы;
Снова любовь одолѣла её; ещё попытаться
Хочетъ она, чтобъ потомъ не роптать предъ смертью напрасно.
О, любовь, любовь, до чего ты смертныхъ доводишь!
«Анна — сказала она — ты видишь, что къ берегу моря
Всѣ собрались уже, и вѣтеръ вздуваетъ вѣтрила;
Въ радости всѣ пловцы ужь кормы кораблей увѣнчали.
Если я могла ожидать такого несчастья,
Я и могу перенесть. Сестра ты милая, Анна,
Выслушай просьбу мою, помоги сестрѣ злополучной.
Этотъ измѣнникъ только тебя одну уважаетъ,
Только одной тебѣ ввѣрялъ онъ душевныя тайны,
Ты хорошо узнала его и сердце и мысля.
Милая Анна, иди, скажи надменному гостю:
Я не клялась въ Авлидѣ губить троянское племя;
Не посылала своихъ кораблей я противъ Пергама;
Не оскорбила ничѣмъ ни пепловъ, ни тѣни Анхиза;
Чтожь онъ не хочетъ внимать ни моимъ увѣщаньямъ, ни просьбамъ?
Что онъ спѣшитъ? Пускай подождётъ попутнаго вѣтра;
Это послѣдняя милость, которой проситъ Дидона.
Я не прошу ужь прежней любви: вѣдь онъ измѣнилъ ей;
Я не хочу лишать его италійскаго царства;
Времени только прошу: быть можетъ, время излечитъ
Рану мою: я, можетъ быть, свыкнусь съ горькой судьбою
Это просьба моя. Пожалѣй о сестрѣ злополучной.
Я не забуду услуги твоей и въ тёмной могилѣ.»
Такъ просила она; а сестра, заливаясь слезами,
Носитъ просьбы ея и обратно приноситъ, напрасно:
Ни рыданья, ни просьбы, — ничто не поможетъ; подобно
Твёрдой скалѣ онъ не видитъ ни слёзъ, ни рыданій не слышить:
Онъ внимаетъ лишь голосу неумолимаго рока.
Какъ бореи, сражаясь противъ столѣтняго дуба,
Страшнымъ дыханьемъ низвергнуть хотятъ великана и вмѣстѣ
Спорятъ о силѣ то съ той, то съ другой стороны ударяя;
Грозно шумитъ великанъ и борется съ ними упорно;
Вѣтви и листья летятъ, устилая бранное поле;
Онъ упёрся въ скалу, и сколько косматой главою
Къ небу несётся, столько пятой досягаетъ онъ ада:
Такъ и герой, беспрерывно томимый напрасною просьбою,
Твёрдо стоитъ, а широкую грудь терзаютъ заботы;
Мысль неподвижна, но слёзы нѣмыя текутъ по ланитамъ.
И тогда, устрашась непреклоннаго рока, Дидона
Жлждетъ смерти: ей скучно смотрѣть на свѣтлое небо.
Эта жажда усилилась болѣе чуднымъ видѣньемъ.
Лишь положила она дары на алтарь благовонный —
Страшно сказать! — священная влага вдругъ почернѣла
И наконецъ вино въ нечистую кровь превратилось.
Но она никому, и даже сестрѣ не сказала.
Былъ ещё въ дворцѣ посвящённый пепламъ Сихея
Мраморный храмъ, въ которомъ она любила молиться:
Только ночь осѣнила землю чёрнымъ покровомъ,
Слышны въ храмѣ голосъ и стоны усопшаго мужа.
И на кровлѣ сова поётъ могильныя пѣсни,
Жалобно плачетъ, стонетъ, выводитъ протяжные звуки.
Кромѣ того, ночныя видѣнья и страшныя грёзы
Часто терзаютъ её, наполняя ужасомъ сердце.
Грезитъ Дидона во снѣ, какъ Эней, неистовства полный,
Гонитъ повсюду её, — и она вездѣ одинока.
Часто кажется ей, что она по пустыннымъ дорогамъ
Ходитъ одна въ далёкія страны и ищетъ тирійцевъ:
Такъ безумный Пентей, убѣгая неистовыхъ фурій,
На небѣ видѣлъ два солнца, а долу Ѳивы двойныя;
Или безумный Орестъ, потомокъ Агамемнона,
Такъ бѣжалъ, устращённый разгнѣваннымъ матери взоромъ:
Адское пламя въ рукахъ у нея, и чёрныя змѣи
Вьются по ней; а Проклятье и Месть сидятъ у порога.
Вотъ когда отчаянье заняло место печали,
Твердо на смерть рѣшилась она, и, выждавъ время,
Въ сердце сокрыла тайну и, взоръ проясняя улыбкой,
Вдругъ подюдитъ къ печальной сестрѣ и такъ говорить ей:
«Ну, сестра, поздравь меня: я придумала средство, —
Средство, которое иль возвратитъ мнѣ его непремѣнно,
Или разлучитъ со мной, и память о нёмъ истребится.
Тамъ, гдѣ конецъ океана, гдѣ свѣтлое солнце заходитъ,
Есть послдній предѣлъ эѳіоповъ. Атлантъ необъятный
Двигаетъ тамъ на плечахъ съ золотистыми звѣздами небо.
Есть у насъ изъ тѣхъ странъ массильская жрица колдунья,
Бывшая стражемъ садовъ гесперійскихъ; она подавала
Пищу дракону и ветви завѣтныхъ деревъ сторожила,
И окропляла ихъ мёдомъ и усыпительнымъ макомъ.
Эта колдунья можетъ лечить сердца отъ печали
Иль наводить на нихъ тоску и злыя заботы,
Остановить рѣку иль двигать свѣтило обратно;
Можетъ ночныхъ духовъ вызывать: у нея подъ ногами
Слышно, какъ стонетъ земля, и съ горъ нисходятъ деревья.
Всѣми богами клянусь и твоей драгоцѣнною жизнью,
Милая Анна, я за чары принимаюсь невольно.
Ты, сестра, по срединѣ двора костёръ приготовишь,
И положи на него и броню и оружье злодѣя,
Всё, что въ спальнѣ виситъ на стѣне; и брачное ложе
Брось на костеръ, — то ложе, гдѣ я невозвратно погибла:
Всё, что осталось по нёмъ, истребить приказала колдунья.»
Такъ свазавъ, умолкла и вдругъ въ лице изменилась.
Анна не знаетъ, что въ этомъ новомъ обрядѣ Дидона
Тайно могилу готовитъ себѣ; для нея непонятна
Сила любви; она не предвидитъ ужасныхъ послѣдствій,
Хуже сихеевой смерти, — и просьбу сестры исполняетъ.
Вотъ уже принесли сосновыхъ, ясеновыхъ прутьевъ,
И по срединѣ двора костёръ сложили, какъ гору.
А царица цвѣты принесла, погребальныя вѣтви,
И, украсивъ костёръ, на нёмъ положила добычу:
И оставленный мечъ и портретъ на одрѣ положила.
Звала она, для чего такіе обряды готовитъ.
Вкругъ стоятъ алтари: а жрица, власы распустивши,
Громко молитвой боговъ призываетъ: Эрева, Хаоса,
И тройную Гекату, въ трехъ лицахъ дѣву Діану,
Тутъ изліяла и воду, подобіе адскихъ потоковъ:
Ищутъ юнаго зелья, при свете лунномъ серпами
Жнутъ и варятъ въ котле съ молокомъ и чёрной отравой.
Ищутъ и жеребятъ молодыхъ и во время рожденья
Всю любовь матерей у нихъ отъ чела отнимаютъ.
А царица сама, распахнувъ, распоясавъ одежду,
И обнаживши ногу, и взявши въ чистыя руки
Жертвенный хлѣбъ, призываетъ боговъ и ночныя свѣтила
На свидѣтельство смерти и неумолимаго рока.
Молитъ потомъ у боговъ милосердія, правды, защиты,
Если богамъ не противна любовь незаконнаго брака.
Полночь была. Ужь все погрузилось въ забвенье и нѣгу, —
Сладкую нѣгу покоя, когда и сердитое море
Дремлетъ во снѣ, не шелохнётся лѣсъ, а ночныя свѣтила
Тихо плывутъ въ небесахъ, совершая полночные круги;
Спятъ безмолвныя нивы, стада; живописныя птицы,
И прозрачныя воды озёръ, и дикія степи, —
Всё отдыхаетъ въ покоѣ, среди безмолвія ночи, —
Всё, лишь Дидона одна безсонныхъ очей не смыкаетъ;
Не прилетаетъ къ ней сонъ: въ ней бодрость сугубитъ заботы.
Вновь запылала любовь и съ бѣшенствомъ прежнимъ пылаетъ;
Снова и гнѣвъ запылалъ и борьбу начинаетъ съ любовью.
«Ахъ, злополучная! — такъ про себя разсуждаетъ Дидона. —
Что мнѣ дѣлать? Снова ли къ тѣмъ женихамъ обратиться, —
Къ тѣмъ женихамъ, надъ которыми я насмѣхалась такъ долго?
Я ли унижу себя и руки у царей нумидійскихъ
Буду просить, которую я отвергала такъ часто?
Чтожь? за троянскимъ флотомъ итти и судьбы повелѣнье
Съ нимъ разделить? почему? потому ли, что я оказала
Помощь несчастнымъ? но развѣ они не забыли объ этомъ?
Ну положимъ; да кто жь мнѣ позволитъ отечество бросить?
Кто же приметъ меня на корабль? меня ненавидятъ.
Ахъ, погибла Дидона, погибла! ты ли не знаешь,
Ты ли не видишь ещё, что троянцы тебѣ измѣнили?
И неужель я одна сопутствовать буду троянцамъ?
Иль соберу всѣхъ тирійцевъ и съ ними вмѣстѣ въ далёкій
Путь уплыву? и снова пожертвую вѣтрамъ и морю
Тѣми, которыхъ съ трудомъ спасла отъ враждебнаго Тира?
Нѣтъ, Дидона, лучше умри, какъ прилично несчастной;
Лучше ударомъ однимъ прекрати всѣ жестокія муки.
Ахъ, сестра! ты тронулась горемъ моимъ и слезами;
Ты мнѣ хотѣла помочь — и бросила въ жертву злодѣю.
Нѣтъ, безъ брачныхъ узъ безгрѣшная жизнь невозможна:
Такъ лишь звѣри живутъ; а я согрѣшила предъ небомъ,
Я измѣнила любви, обѣщанной пепламъ Сихея!»
Такъ говоря про себя, Дидона горько рыдала.
А Эней, приготовивъ заранее всё для похода,
Лёгъ на высокой кормѣ и уснулъ, ожидая разсвѣта. —
Снова во снѣ предсталъ предъ него божественный образъ,
Тотъ же Меркурія образъ, — и голосъ и поступь;
Тѣ жь бѣлокурыя кудри, красою блестящіе члены.
Снова началъ его упрекать такими словами:
«Сынъ богини, время ли спать въ такую минуту?
Или ве видишь, какая опасность тебѣ угрожаетъ?
Ахъ, безумный! не слышишь, какъ дуютъ попутные вѣтры?
Въ сердцѣ ея преступленье; она умышляетъ засаду;
Ужь рѣшилась на смерть и отчаяннымъ гнѣвомъ пылаетъ.
Пользуйся этой минутой, бѣги, удались поскорѣе:
Вскорѣ вражьи ладьи всё море взволнуютъ; увидишь
Грозныхъ факеловъ блескъ и пламенемъ берегъ объятый,
Если Аврора тебя на этомъ мѣстѣ застанетъ.
Женщинамъ ты не вѣрь: онѣ переменчивы, шатки.»
Такъ говоря, онъ исчезъ и слился съ туманами ночи.
И тогда Эней, испуганный чуднымъ видѣньемъ,
Быстро вскочилъ отъ сна, идётъ и товарищей будитъ:
«Встаньте, товарищи, бодрствуйте, вёсла скорѣе берите
И паруса поднимайте. Сошедши съ высотъ поднебесныхъ,
Самъ посланникъ боговъ, во снѣ представъ предо мною.
Вновь повелѣлъ мнѣ отплыть и не медля отрѣзать канаты.
Кто бы ты ни былъ, святой обитатель великаго неба,
Я повинуюсь тебѣ и волю твою исполняю.
Боги, прибудьте на помощь и путь ниспослите счастливый!»
Такъ говоря, онъ выхватилъ мечъ молньеносный и рубитъ
Острымъ булатомъ канаты, сѣчетъ — и лопнули вервья:
Бросились къ дѣлу троянцы: рѣжутъ канаты и въ море
Быстро уходятъ. Отъ нихъ удаляется берегъ; лишь волны
Пѣною брызжутъ отъ вёселъ. И пристань въ мигъ опустѣла.
Вотъ и Аврора проснулась и, вставъ съ багрянаго ложа,
Брызнула свѣтомъ румянымъ на спящія земли и воды.
И едва востокъ загорѣлся первымъ разсвѣтомъ,
Какъ царица увидѣла флотъ, удалявшійся въ море.
Бросила взоры на пристань: въ пристани не было флота.
Впала въ безумье царица; дланью грудь поражаетъ,
Рвётъ бѣлокурыя кудри и плачетъ: «О, всемогущій!
Этотъ пришлецъ уплывётъ и надъ царствомъ моимъ посмѣётся?
Какъ? не вооружится никто, не ударитъ въ погоню!..
И не берутъ кораблей изъ верфи?.. Идите, идите,
Пламя несите скорѣе, бегите, летите въ погоню!..
Бевте веслами скорѣе, скорѣй паруса поднимайте!..
Что говорю я? гдѣ я? ахъ, какое безумье!
Ты гнушаешься низкимъ поступкомъ! несчастна Дидона!
А тогда, какъ скипетръ давала, тогда не гнушалась?
Вотъ энеена верность! вотъ благочестье Энея!
Этотъ мужъ съ собою унёсъ пенатовъ изъ Трои?
Этотъ мужъ на плечахъ уносилъ родителя-старца?
Я ль не могла растерзать его и въ волны морскія
Бросить? товарищей всѣхь умертвить ? Иль тѣло Асканья
Въ радостный пиръ обративъ, насытить родителя сыномъ?
Но вѣдь битвы успѣхъ сомнителенъ былъ бы. Положимъ.
Чтожь мнѣ бояться? я понесла бы въ лагерь троянцевъ
Факелъ пожара; я бы сожгла корабли, истребила
И на развалинахъ ихъ сама бы бросилась въ пламя!
Солнце, солнце! ты освѣщаешь дѣянія смертныхъ;
Матерь Юнона, тебѣ извѣстны всѣ наши страданья;
Ты, о Геката, которая въ ночь на распутіи воешь;
Мстящія фуріи, боги Дидоны, жаждущей смерти,
Вы внемлите мольбамъ, обратите взоръ милосердый
На страданья мои. И если судьбѣ такъ угодно,
Чтобы злодей приплылъ и увидѣлъ завѣтную землю,
Если такъ небу угодно, чтобъ я непремѣнно погибла,
Пусть же злодѣй, побѣждённый на брани храбрымъ народомъ,
Въ вѣчной разлукѣ съ сыномъ, скитаясь, какъ жалкій изгнанникъ,
Молитъ пощады; пусть будетъ свидѣтелемъ смерти собратовъ,
Миръ заключитъ съ врагомъ на самыхъ тяжкихъ условьяхъ:
И тогда, лишённый престола, всѣхъ радостей свѣта,
Пусть погибнетъ, — но пусть погибнетъ на прахѣ, безъ гроба.
Боги! эту молитву съ послѣднею каплею крови
Вамъ посылаю. А вы, о тирійцы, къ ихъ племени, роду
Ненависть вѣчно питайте; утѣшьте мой пепелъ въ могилѣ.
Пусть между ними и вами не будетъ союза, ни дружбы;
Пусть изъ могилы моей имъ грозный мститель возстанетъ
И преслѣдуетъ Дардана родъ мечёмъ и пожаромъ,
И теперь и всегда, лишь будутъ силы для мести.
Пусть берега съ берегами и волны съ волнами враждуютъ;
Мечъ пусть враждуетъ съ мечёмъ, съ отцами дѣти и внуки!»
Такъ сказала она и повсюду взоромъ поводитъ;
Свѣтъ ей постылъ: Дидона жаждетъ сѣни могильной.
Вотъ, позвавъ къ себѣ Сихея кормилицу, Барку,
(А ея кормилица въ прежней отчизнѣ скончалась),
Такъ говоритъ: «позови мпѣ Анну, любезная Барка.
Прежде скажи, пусть скорѣе омоется рѣчной водою,
Пусть приведётъ и жертву и всё приготовитъ, что нужно.
Ты и сама покрой чело священной повязкой:
Я давно приготовила жертву Юпитеру ада,
А теперь совершить хочу и окончить заботы,
Въ пламени сжечь на кострѣ остатки дарданскаго мужа.»
И старушка, дрожа, поплелась приказанье исполнить.
Въ страхѣ и въ страшномъ какомъ-то восторгѣ Дидона вбѣжала
На середину двора, гдѣ огромный костёръ возвышался:
Очи, налитыя кровью, быстро ходили повсюду;
Пята покрыли ланиты ея и предсмертная блѣдность.
Быстро въ волненьи взошла на костёръ и мечъ обнажила, —
Мечъ дарданскій, не для такой предназначенной цѣли.
И, увидѣвъ Энея броню и знакомое ложе,
Начала плакать; потомъ, собравшись несколько съ духомъ,
Къ ложу склонилась и такъ въ послдній разъ говорила:
«Милые сердцу остатки, когда улыбалось мнѣ счастье!
Вы примите душу мою, разрѣшите отъ горя.
Я жила и исполнила путь, предназначенный рокомъ,
А теперь моя тѣнь удалится въ подземныя страны.
Я основала городъ, я видѣла славныя стѣны,
Я отмстила за смерть супруга коварному брату;
Счастлива, ахъ! и счастлива слишкомъ была бы Дидона,
Если бы этотъ берегъ не видѣлъ дарданскаго флота.»
И, коснувшись ложа устами, «я умираю безъ мести,
Но я умру — сказала — мнѣ смерть отрадна и сладка.
Пусть жестокій взираетъ на пламя съ глубокаго моря,
Пусть унесётъ съ собою извѣстье о смерти Дидоны.»
Такъ окончивъ, упала на одръ. Прибѣжали подруги:
Видятъ мечъ, дымящійся кровью, пронзённыя перси
И обагрённыя руки царицы. Крики и вопли
Вдругъ огласили дворецъ и молва пронеслась въ Карѳагенѣ.
Плачъ и рыданіе всюду: жоны и плачутъ и воютъ;
Домы дрожатъ и воздухъ трепещеть отъ страшнаго стона.
Точно, казалось, какъ будто бы врагъ овладѣлъ Карѳагеномъ
Или древнимъ Тиромъ; будто пожарное пламя
Вдругъ охватило кровли домовъ и божесгвенныхъ храмовъ.
А сестра, услышавъ шумъ и смятенье въ чертогахъ,
Рвётъ руками лицо и, дланію грудь поражая,
Сквозь толпу пробиваясь, летитъ и сестру призываетъ:
«Вотъ что, родная, было! меня обмануть ты хотѣла?
Ахъ, для того ли костёръ, для того ль алтари я воздвигла?
Чтб жь одинокой мнѣ дѣлать теперь? и ты, умирая,
Ты обо мнѣ забыла? зачѣмъ ты меня не призвала?
Тотъ же мечъ однимъ ударомъ пронзилъ бы два сердца.
Ахъ, сестра жестокая! я для того ль положила
Этотъ костёръ? для того ли боговъ призывала въ молитвѣ,
Чтобы увидѣть тебя и на вѣкъ разлучиться съ тобою!
Я погубила тебя, и себя, и сидонскихъ собратовъ;
Я погубила твой городъ! Дайте воды: я омою
Рану ея, и если душа не совсѣмъ улетѣла,
Пусть я вдохну въ себя ея послѣдніе вздохи!»
Такъ говоря, она взошла по ступенямъ высокимъ.
Пала на тѣло сестры и, обнявъ, согрѣваетъ дыханьемъ,
Плачетъ и стонетъ и платьемъ чёрную кровь отираетъ.
А Дидона хотѣла поднять тяжёлыя вѣки
И сомкнула снова: хрипитъ, подъ грудію рана.
Трижды она приподнялась, рукой опираясь усильно;
Трижды упала на одръ и мутнымъ взоромъ искала
Милаго свѣта небесъ: нашла и вздохнула глубоко.
Сжалилась матерь Юнона и, видя тяжкія муки
Трудной кончины, съ высотъ Олимпа послала Ириду,
Чтобы она разрѣшила бореніе персти съ душёю.
Не по велѣнью судьбы умирала царица, не смертью
Грѣшныхъ людей, но сражённая горемъ, какъ жертва безумья.
Ей Прозерпина ещё не отсѣкла волосъ бѣлокурыхъ,
Не осудила тѣни ея скитаться по аду.
Вотъ Ирида слетѣла съ небесъ на крыльяхъ росистыхъ;
Тысячи разныхъ цвѣтовъ влечётъ за собою отъ солнца
И, прилетѣвъ и ставъ надъ главою Дидоны, сказала:
«Эту жертву я приношу подземному богу
И разрѣшаю душу твою отъ бреннаго тѣла.»
Такъ говоря, отсѣкла жизвенный волосъ: мгновенно
Вся теплота удалилась и жизнь улетѣла на вѣтеръ.